Текст книги "Расплата"

Автор книги: Брайан Моррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Где машина?

Она непонимающе смотрела на него, будто никогда прежде не видела. Он снова тряхнул – словно человек, пытающийся завести сломанные часы.

– Машина, Кельтум! Где она?

– Сразу же за углом, – прикрыв глаза, ответила она вялым, безжизненным голосом.

– За каким углом?

Замедленный взмах рукой в направлении реки.

– Там. На углу. – Она бессильно уронила руку.

– Дайте ключи. Быстро.

Она поискала в сумке и достала оттуда ключи. Билл схватил их и повернулся к воротам.

– Вы уверены, что хотите идти со мной?

– Это было его последнее желание, – кивнула она, глядя на него отсутствующим взором. – Я сказала ему…

Билл распахнул калитку, выскочил на улицу, таща за собой Кельтум.

– Идемте! Потом расскажете!

Он мчался по улице, Кельтум, спотыкаясь, еле поспевала за ним. Оглянувшись, Билл увидел, как из фургона выскочил мужчина, изумленно посмотрел вперед, его лицо выражало тупой ужас. Бросив взгляд на окна квартиры, полицейский плюнул на маскировку и принялся что-то кричать в микрофон. Вокруг него собралась толпа любопытных зевак.

Они пробежали метров тридцать в направлении к перекрестку, и в этот момент полицейский, не прекращая инструктировать кого-то по рации, устремился вслед за ними. Когда они завернули за угол, он был уже в сорока шагах, а до машины оставалось еще метров двенадцать. Билл толкнул Кельтум к задней двери, а сам обежал машину спереди. Только со второй попытки ему удалось всунуть ключ в замок. Он бросился на сиденье водителя, перегнулся и отпер дверь Кельтум. Опасность, казалось, вывела ее из транса. Она скользнула на сиденье рядом с ним, и он нажал на газ. Выбежавший из-за угла преследователь увидел, как машина сорвалась с места и на полной скорости пронеслась мимо него.

Билл начал поворачивать направо, стремясь как можно скорее оторваться от фургона, как вдруг в конце узкой улицы показался автобус и перекрыл им дорогу. Взвизгнули шины. Билл вывернул машину на сто восемьдесят градусов и понесся в сторону от реки, в направлении к фургону – другого пути у него не было.

Положение сложилось отчаянное, и все же Билла не покидало ощущение какого-то фарса, особенно при виде преследователя, который развернулся и побежал по дороге вслед за ними. Улыбка исчезла, когда из дома выскочил высокий мужчина – возможно, один из тех, что поднимались в лифте. Поколебавшись долю секунды, он сообразил, что его товарищ гонится за летящей на бешеной скорости машиной, и побежал к фургону.

Двигатель малютки-«фиата» взвизгнул от возмущения, когда Билл выжал до предела педаль газа. Машина пролетела мимо полицейского в тот самый момент, когда он влезал в кабину фургона. Билл на мгновение увидел лицо этого человека и похолодел: на этом лице не было ни возбуждения, ни ненависти, только спокойная бесстрастность профессионального убийцы.

Машина приближалась к следующему перекрестку. Билл видел в зеркале заднего вида, как человек подбежал к фургону и прыгнул в кабину. И почти в то же самое мгновение фургон сорвался с места и сразу остановился: водитель автобуса развернул свою машину поперек улицы, и фургон оказался в капкане.

Длинный яростно ругался с шофером автобуса, который, согнув неприлично палец, стучал им по ветровому стеклу. Вдруг водитель фургона высунулся из кабины, в его руке сверкнул вороненой сталью револьвер. Билл в это время еще раз повернул налево, его губы скривила легкая улыбка. Объятый ужасом водитель автобуса повернулся на сиденье и попытался дать задний ход, но безуспешно. За ним образовался длинный хвост машин, и их водители, не подозревавшие, что их коллеге угрожают револьвером, подняли адский шум.

22

Билл остановил машину на тихой улочке в южном конце бульвара Сен-Жермен. Отдышавшись, он вылез из машины, обошел ее спереди и открыл дверь Кельтум. С того момента, как она села в машину и Билл, уходя от погони, колесил в лабиринте маленьких улочек, она не проронила ни слова, сидела, словно замороженная, плотно сжав губы. Билл прикоснулся к ее руке, она была холодная как лед. Он наклонился и обнял девушку за плечи.

– Ну давайте же, – мягко уговаривал он ее. – Нам нужно скрываться. Нашу машину скоро начнут искать.

Она сидела, безучастно глядя куда-то вдаль. Тогда Билл, шепча на ухо ласковые слова, взял ее за плечи и поднял с сиденья. Она неловко встала на ноги, Билл прижал ее к себе и быстро огляделся. Официанты близлежащих кафе выносили на террасы стулья и расставляли их вокруг столов. Он взглянул на искаженное горем, мертвенно-бледное лицо девушки. Люди, которых он видел в тесных, ярко освещенных залах кафе, возможно, были завсегдатаями, и они наверняка запомнят больное, потерянное лицо Кельтум, ее обмякшую фигуру. Подавив в себе желание зайти в кафе, чтобы выпить чашечку кофе, Билл крепче прижал к себе девушку, и они пошли на юг, к Люксембургскому саду. Там, в уединенном месте, он нашел скамейку, бережно усадил на нее Кельтум и устроился рядом. Посидел молча, наслаждаясь спокойствием и вдыхая аромат, исходивший от влажной земли. Пусть она отойдет немного, думал он. Наконец повернулся и заглянул в ее лицо, коснулся руки, нежно пожал холодные, безжизненные пальцы.

– Можете ли вы рассказать, что произошло?

Она медленно подняла глаза, их взгляды встретились.

– Это было ужасно, – с трудом выговорила она, глаза ее снова закрылись, из них заструились слезы. Закусив нижнюю губу, Кельтум сдерживала рыдания. Билл тревожно огляделся по сторонам, и тогда она сделала над собой усилие и заговорила.

– Все это произошло очень быстро. Мама позвонила мне, и я побежала туда… а через несколько часов его… он умер. Боли стали невыносимыми, и сердце его просто не выдержало. Возле отца был доктор Гассан. Он пичкал его всякими лекарствами до самого конца. Может быть, это и убило отца… Не знаю. – Она содрогнулась. – Это так… ужасно! Так несправедливо! Никто не должен так страдать. Это… бесчеловечно.

– Как ваша мама?

Кельтум потрясла головой, поднесла руку к лицу, ладонью наружу. Казалось, ей что-то привиделось, и она отгоняла от себя это видение.

– Она ожидала, что это скоро случится. Она только с виду робкая, а духом она очень сильная. Но все это тяжело, очень тяжело, – прибавила девушка. Она глотала ртом воздух, слезы душили ее. – Мама знала, что это неизбежно, но, видно, надеялась на чудо. – Она резко повернулась и пристально посмотрела на него, глаза ее сверкали. – Представляете, что все это значит для такой женщины, как она? Отец для нее был всем. С тех пор как они поженились, она жила только для него, никогда не выходила из дому без него, разве только в магазины. У нее никогда не было подруг. Семья, сестры, двоюродные братья и сестры, родственники – все остались в Алжире. Представляете, каково ей сейчас, после стольких лет, оставаться в доме?

– Вы хотите сказать, что ваша мама сейчас дома совершенно одна? Неужели никого нет рядом с ней? – прошептал он и представил себе старуху, почти совсем не знающую французского языка, одну в пустом доме, где лежит тело ее мужа. – Вы должны быть с ней, – негромко сказал он скорее самому себе, чем Кельтум.

– Я хотела, – покачала головой девушка, – но она воспротивилась. Я же вам говорила, она очень волевая женщина. Слово отца – закон для нее, и она никогда не позволила бы мне не исполнить его желания, – проговорила она, крепко сжимая руку Билла. В ее голосе слышались гнев и горечь. – Ей помогут доктор Гассан и люди, работающие у отца… Работавшие у него, хотела я сказать, – поправилась она, крепче сжимая его руку. – И имам сделает все, что в его силах. Он уже помогает. Тело отца обмывают и обряжают.

– Бухила? – вскричал Билл, отшатнувшись от девушки. – Бухила был в доме ваших родителей? Этой ночью?

– Да, – кивнула Кельтум. На ее бледных щеках вспыхнули ярко-красные пятна. – Он пришел навестить отца.

– Какого черта ему там было нужно? Ваши родители пригласили его? Или вы?

– Нет. – Кельтум покраснела. – Вы же отлично знаете, как мой отец относился… к имаму. Но вы должны понять его. Что бы ни думал мой отец о нем, это не могло помешать ему помогать нам. Имам отлично знал мнение отца о его миссии, но все равно уважал его. Он часто говорил мне, как высоко ценит… образ мыслей отца и то, что он сделал в своей жизни.

– Вот и нашлась у меня с ним точка соприкосновения! – Билл язвительно усмехнулся. – Было ли ему известно, что ваш отец велел вам помогать мне? Это, должно быть, очень понравилось ему. Подумать только, его любимая ученица связалась с дьяволом!

Кельтум энергично качнула головой и судорожно сжала его руку.

– Не говорите так! Пожалуйста, – проговорила она, сменив гнев на мольбу. – Вы же его совсем не знаете. Он не заслуживает, чтобы о нем говорили в таком тоне. – Девушка опустила глаза, голос понизился до еле слышного шепота. – По правде сказать, ведь это имам заставил меня вернуться к вам. Я хотела остаться с мамой, возражала ей, отказывалась идти. Даже сейчас я чувствую, что должна быть с ней. Несмотря на желание отца.

– Разумеется, должны. Но уже поздно, Кельтум. После всего того, что случилось, вам не позволят ухаживать за телом отца.

– Знаю, – горько вздохнула она. – Но я очень прошу вас, будьте справедливы к имаму. Он поддерживал маму: волю отца нужно уважать. И дал мне понять, что, оставшись дома, я поступлю как последняя эгоистка. Что, оставив вас одного, я оскорблю память отца.

– Правильно, Кельтум, – склонил голову Билл. – Возможно, я составил себе неправильное мнение о нем. Мне не нравятся его взгляды, не нравятся его методы, и я считаю, что его деятельность приведет к кровопролитию. Но согласимся, что, несмотря на все это, он святой. И все же я думаю, что это не Аллах надоумил его навестить Сиди Бея.

Кельтум вопросительно взглянула на него красными от слез глазами.

– Почему? Какой от этого вред?

Он положил руку на ее колено, терпеливо улыбнулся.

– В других обстоятельствах вы сами во всем разобрались бы. За последние несколько месяцев Бухила настроил чуть ли не половину иммигрантов на враждебные действия против французов, разве не так? – Он откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги. – Даже если за домом ваших родителей не было еще установлено наблюдение, чтобы выследить меня, уж с Бухилы-то полиция глаз не спускает. Кто-нибудь из работавших у вашего отца стриженых парней, возможно, сообщил ему, что вы пришли домой – из самых благих побуждений, разумеется. Бухила поспешил к вам и привел за собой «хвост». Обычная практика. И вот они сидят в фургоне без опознавательных знаков, попивают кофе, ждут не дождутся конца смены, и тут появляетесь вы! Им не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что через вас они выйдут на меня. Но мы все-таки уцелели. – Билл улыбнулся и посмотрел на часы: почти восемь. – Сегодня вечером я встречусь с Лантье. Он хочет познакомить меня с одним человеком и надеется, что он поможет нам выпутаться из этой жуткой передряги. Пойдете со мной?

– А вы как считаете?

– После того что произошло сегодня утром, у вас, по-моему, нет другого выбора. Тот парень потерял глаз, Кельтум. Он, возможно, даже умер. – Она застонала, все ее тело задрожало от ужаса. – Так что упаси нас Бог попасть в лапы кому-нибудь из его приятелей. Один только Лантье всегда готов выслушать нас.

– Хорошо. Я пойду с вами.

– Идет, – приветливо улыбнулся Билл. – Итак, нам нужно убить день в городе, где полно местных полицейских плюс пять тысяч их провинциальных коллег. И все они жаждут отомстить за своего собрата. У вас есть какие-нибудь предложения?

Она покачала головой и смахнула с подбородка слезинки – прямо на его рубашку.

– Ладно. Слушайте. В Париже у меня есть хорошие друзья. Я сейчас сбегаю позвоню двоим. Вы меня подождете здесь? Вряд ли кому-нибудь придет в голову искать вас здесь в такую рань.

Она улыбнулась – в первый раз за все это время, в глазах мелькнула ирония.

– Не волнуйтесь. Если они появятся, это будут, скорее всего, арабы, не так ли? Так вот, они услышат от меня такое, чего никогда не услышали бы от благовоспитанной туристки.

Билл улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Прекрасно. Я вернусь через четверть часа, – улыбка погасла, – если меня, конечно, не сцапают. Тогда вам придется выпутываться самостоятельно.

– Не говорите так, Уильям. – Кельтум вздрогнула. – Пожалуйста!

Дорожное движение по улице Ренн было довольно жидким, магазины и лавки закрыты, а туристские автобусы еще не выезжали из гаражей. Биллу пришлось пробежать три квартала, прежде чем он увидел телефонную будку на противоположной стороне улицы. Он инстинктивно посмотрел налево и отпрянул: прямо в его сторону, задевая тротуар, катил темно-синий фургон. Проехал буквально в нескольких сантиметрах от Билла и остановился: дорогу загораживал грузовичок для развозки товаров, стоявший на полосе движения автобусов. Билл заглянул в дымчатые стекла окон и увидел силуэты полицейских, оглянулся и обошел автобус сзади, ноги словно налились свинцом, взгляды пятидесяти пар глаз почти физической тяжестью прижимали его к асфальту. Обойдя автобус, Билл быстро перешел дорогу и побежал к телефонной будке.

Лишь захлопнув за собой дверь, он сделал глубокий вдох, внезапно осознав, что эти несколько мгновений совсем не дышал. Долго еще после того, как автобус уехал в сторону Сены, Билл стоял, повернувшись спиной к улице, стараясь унять сердцебиение. Наконец дыхание восстановилось, он достал из кармана кредитную карточку и сунул ее в аппарат. Набирая номер, Билл почувствовал какое-то странное беспокойство. Жиль был его старым другом и деловым партнером, вот уже двенадцать лет они близко знали друг друга. Они виделись всего лишь два дня назад – на приеме в Музее современного искусства, пили, шутили… Билл вдруг с ужасом осознал, как события последних нескольких часов изменили все вокруг, такой глубокой чертой отделив его прежнюю жизнь от сегодняшней, что он просто не знал, как ему разговаривать с другом.

– Жиль? Это я.

Жиль никогда не был ранней пташкой, естественной средой его обитания были вечеринки. Короткое замешательство могло означать, что он еще не совсем проснулся или же в его квартире была женщина, с которой он этой ночью кутил в ресторане.

– А, Билл! – Голос звучал неестественно громко, словно на линии были помехи. – Ты, э-э… который сейчас час? – Он вздохнул, очевидно посмотрев на часы. – Рановато звонишь. Э-э… как дела?

Билл нахмурился. Когда Жиль приезжал в Нью-Йорк, они каждый день болтали по телефону не менее получаса, и Билл отлично знал каждую интонацию его голоса. Сейчас он звучал как-то странно, стесненно.

– У меня большая неприятность.

– В самом деле? – Жиль засмеялся – глупым, ненатуральным фальцетом. – Какая же? Нет, не говори. Держу пари, из-за женщины. Разве я тебя не предупреждал?..

Ошеломленный Билл прикрыл рукой микрофон. Совсем низко над землей пронесся вертолет, разметая пыль и мусор по тротуару.

– Жиль, у меня серьезная неприятность. С полицией. Неужели ты не слышал?

– Ха. – Фальшивый, натянутый смех. – Ну, нет… я… Ты что-то там натворил?

Билл помрачнел. Жиль был одним из хитроумнейших людей, которых он знал.

– Жиль, что с тобой? Ты ведешь себя как подонок. Разумеется, я ничего не сделал плохого. Но они считают, что я виновен. Скоро все выяснится, а пока мне нужно где-то спрятаться на несколько часов.

– О да, понимаю, – хихикнул Жиль. – Э-э, Билл, послушай, ты хочешь прийти ко мне? Ну вот и прекрасно. – Голос его звучал напряженно и многозначительно. – У меня есть лишняя кровать.

Никто из них не спешил прервать затянувшееся молчание. Первым заговорил Билл, губы его еле шевелились.

– Спасибо, Жиль. Но, знаешь, я передумал. Поищу какую-нибудь другую крышу. Пока.

– Билл! Не вешай трубку. Где ты сейчас находишься? Я могу подъехать и забрать тебя.

– Спасибо, я пройдусь пешком. – Он хотел было повесить трубку, но потом снова поднес ее к уху. – Ты уж прости меня, Жиль.

– За что?

– За то, что обозвал тебя подонком. Я знаю, что ты не такой.

Билл повернулся, опершись ладонью о стекло, оглядел улицу и вышел из будки. Жиль жил в своей мастерской, спал на антресолях, среди в беспорядке сваленных мольбертов, красок и неоконченных полотен. И у него никогда не было лишней кровати.

Возвращаясь назад, к Кельтум, он остановился, чтобы купить утренние газеты, и, когда отходил от киоска, увидел, как луч восходящего солнца пробился сквозь лилово-серое облако и огромный небоскреб на Монпарнасе на какое-то мгновение засиял, словно золотой замок. У Билла перехватило дыхание. Он представил себе, как Ахмед, кувыркаясь, падал из одного из этих ослепительно сверкавших окон. Ужасная картина сменилась воспоминаниями из их удивительно долгой и верной дружбы.

Такое случается иногда с людьми со счастливым прошлым. Дружба, завязавшаяся в юности, длится всю жизнь и выдерживает все невзгоды. И в те далекие годы, когда Билл жил в Париже, и потом, когда Ахмед приезжал к нему в Нью-Йорк, они, лишенные природой братьев, были близки, как братья. Они все делали вместе: учились, играли в теннис, отдыхали на взморье, гуляли с девушками. Билл улыбнулся, вспомнив, каким успехом пользовался Ахмед у американских девушек.

Никому и в голову тогда не могла прийти мысль, что Ахмед станет гомосексуалистом. Его застенчивость, прекрасные манеры, готовность выслушать, а не просто поболтать очаровывали женщин, и они влюблялись в него. Его наклонности начали проявляться только после возвращения в Париж и знакомства с элитой. Но в глазах Билла он всегда оставался верным, забавным и мудрым другом.

Только один человек, казалось, стеснялся своего греха – сам Ахмед. Даже когда он только начал предаваться этой страсти в обществе манерно-изысканных снобов, ему не давало покоя чувство вины. Он осознавал, что позорит свою семью, лишает отца счастья обрести долгожданных внуков, порочит честное имя Кельтум. Чтобы как-то компенсировать это, он осыпал сестру дорогими подарками, но она отказывалась от них, и это повергало Ахмеда в отчаяние.

Биллу вдруг стало ясно, почему Ахмед позволил Кельтум втянуть себя в орбиту Бухилы. Для читателей «Вог» и «Жур де Франс» Ахмед был человеком, обласканным успехом: богатый, знаменитый, его фотографировали на всех престижных приемах, попасть на которые было для них верхом желаний. У тех же, кто знал его близко, о нем сложилось совсем другое мнение: хрупкий, чувствительный, уязвимый человек. И можно было легко понять, почему его потянуло к яркому факелу ислама, который зажег Бухила: он надеялся, что идеи имама заполнят пустоту в его душе, а Кельтум благодаря ему утвердится в своем выборе. И, возможно, он снова заслужит ее уважение.

Билл вернулся в парк. Кельтум сидела, застыв в той самой позе, в какой он оставил ее. Выжидательно посмотрела на него: лицо ее осунулось, горе и усталость исказили черты. Билл уселся и покачал головой.

– Напрасно потерял время. Полиция взялась и за моих друзей. Жиль был не один. Его пытались заставить завлечь нас в ловушку. Ему удалось предупредить меня. Надеюсь, они не слишком навредят ему. Бедняга был страшно перепуган.

Закусив губу, чтобы не разрыдаться, Кельтум смотрела в землю невидящим взором. Билл дотронулся до ее руки.

– Кельтум, я знаю, что вам это не понравится, но нужно, чтобы вы пошли со мной в гостиницу.

С трудом передвигая ноги, глядя прямо перед собой, она шла рядом с Биллом, пытавшимся поймать такси. Где-то вдали, на юге, завыли сирены. Звук приближался, усиливался. Воздух наполнился жуткой какофонией. На этот день Бухила назначил демонстрацию в одном из безлюдных «спальных» районов, окружавших город. Жара и духота, видно, хорошо подогревали недовольство. Билл мрачно усмехнулся: эта заварушка и вечерний парад, возможно, отвлекут от него солдат ОРБ и полицейских, наводнивших город. По крайней мере до завтра. Уж хотя бы за это следовало возблагодарить Бухилу.

– Слава Богу, гитлеры возникают только один или два раза в столетие. – Президент с лукавой улыбкой оглядел собравшихся. – Мне иногда кажется, что завоевать победу было гораздо легче, чем теперь праздновать ее. Разве не так, Вадон?

– Я буду несказанно счастлив, когда мы сбудем с рук Брукнера, – вскинул голову Вадон. – Честно говоря, пятьдесят лет – очень большой срок. Мы не можем так долго жить прошлым.

– Да, уж вы-то мечтаете об этом, – загоготал Потра.

Вадон пропустил это замечание премьера мимо ушей.

– Могу только сказать, что моему ведомству хватает неотложных дел, а приходится отвлекать такое количество людей и сил на этого гнусного господина Брукнера! Например, Бухила со своей бандой прямо сейчас заварил кашу в Монруже; у меня в городе несколько тысяч человек, но я бессилен справиться с ними! Почему? – с драматическими интонациями в голосе спросил он, повернувшись к президенту и глядя на него в упор. Тот сидел с тонкой улыбкой на лице, прикрыв глаза. – Да потому, что, согласно полученным инструкциям, я почти всех их бросил на охрану парада и для обеспечения безопасности Брукнера. – Он снова помолчал. – И скажу вам вот что, господа. У меня нет ни малейшего желания стать мальчиком для битья из-за того, что может случиться сегодня. Как только кончится это барахтанье в ностальгии, я примусь за Бухилу. Пора его остановить – сейчас, пока он не разнес всю страну в щепки. Мы должны избавиться от него.

– Достаточно, – пробормотал президент. – У вас есть конкретные предложения?

– Конечно, есть. Выслать его в Алжир, пока он не стал тут героем. Вместе со всеми его приспешниками. Возможно, он именно этого и добивается. Знает, что здесь ему в общем-то ничего не светит, вот и оболванивает арабскую молодежь, использует ее в качестве трамплина. На всей этой чепухе он зарабатывает политический авторитет и набивает себе цену. И он добьется своего – в Алжире сейчас такое положение, что он ждет не дождется, когда его пригласят вернуться и вручат ему власть. Его там полюбят за то, что он сумел одурачить нас и поставить Францию в глупое положение. Запомните мои слова, – с пафосом заявил он, тыча пальцем в сидящего президента. – В один прекрасный день, и очень скоро, ваш преемник обменяется рукопожатием за столом переговоров с этим нахальным торговцем наркотиками и назовет его господином президентом. – Он умолк, тяжело дыша.

– Благодарю вас, Вадон, – насмешливо поаплодировал президент, – за блестящее изложение вашего кредо. Еще несколько подобных публичных выступлений, и этим преемником, весьма вероятно, станете вы, а? И все же растолкуйте мне, каким образом вы собираетесь выслать из Франции такое количество людей с французскими паспортами, причем учтите: половина из них родились здесь.

– Силой, – вяло ответил Вадон.

– Блестяще, дорогой мой! Прекрасно! Но почему мы должны останавливаться на команде Бухилы? В наших тюрьмах полно нежелательных элементов, и ваша идея там как нельзя кстати. Насильники, грабители, фальшивомонетчики. Как только найдете страну, которая пожелает забрать у вас всю эту публику, не мешкая сообщите мне. А сейчас нас больше всего интересует обстановка на Елисейских полях. Вы абсолютно уверены, что там не случится никаких неприятностей?

Вадон обменялся взглядами с префектом полиции.

– Присутствующий здесь Кортэн убежден в этом.

Президент уловил в выразительном тоне Вадона чуть заметную интонацию приказа и прищурился.

– Это правда, Кортэн? Там ничего не нужно доделывать?

– Нет, – покачал головой префект. – По-моему, кроме внезапного нападения камикадзе, нам бояться нечего. Охраняемая территория взята в такое плотное кольцо, что туда никто не сможет пронести оружие.

– Даже те пластиковые штучки, которые были украдены?

– Нет, – снова покачал головой Кортэн. – Мы не надеемся на детекторы. Все приглашенные будут тщательно обыскиваться.

Президент кивнул и перевел взгляд с префекта на Вадона, заметив, как судорожно подернулось лицо министра, когда тот улыбкой подтвердил заверения префекта.

– Вы согласны, Вадон? – спросил он, и такое сомнение прозвучало в его голосе, что двое или трое из присутствовавших в комнате чиновников прищурились и пристально вгляделись в его изможденное лицо.

– Да, – кивнул Вадон, лицо его слегка покраснело. – Но как только закончится наше совещание, я поеду туда и еще раз проверю все сам.

– Хорошо. Думаю, мы можем закончить. Благодарю вас, господа, за всю проделанную работу.

Все еще улыбаясь, он ждал, когда все выйдут. Он пробыл на посту президента гораздо дольше, чем следовало бы, с недавних пор ему уже стало трудно выдерживать такую нагрузку. В тридцатые годы, когда Франция была парализована политическими дрязгами, он, будучи еще подростком, наблюдал возвышение Гитлера. После войны, в сороковые и пятидесятые годы, коммунисты, играя на естественной ненависти французов к фашизму, чуть было не пришли к власти. Он был одним из тех, кто воспротивился этому. Францию тогда отвел от края пропасти де Голль, и вот уже треть столетия страна процветала. А теперь вот явился этот Бухила.

Всего лишь за несколько месяцев бывший безработный механик и по совместительству проповедник из Экс-ан-Прованса стал лидером чужеродной нации, которая расползается по Франции, словно раковая опухоль. Это похоже на ночной кошмар, в котором Бухила льет воду на мельницу де Медема. Фундаменталисты открыли перед ним такие перспективы, которые он безуспешно искал треть века. Франция, белая Франция, охвачена страхом, и этот страх вывел де Медема из его двусмысленного положения посмешища-аутсайдера на первый план политической жизни. Его поддерживают теперь около двадцати процентов избирателей, почти столько же набирают основные партии.

Президент вздохнул. Самое неприятное заключалось в том, что он и сам не знал, как надо действовать. Он устал от слов и в глубине души осознавал их тщетность. Люди, которые собирались голосовать за националистов, знали так же хорошо, как и президент, что у де Медема не было никакой программы: он предлагал только один выход, но весьма существенный – во Франции проживало около четырех миллионов арабов, которые, как было известно избирателям де Медема, не надеялись да и не имели никакого желания слиться с французами. И эта пропасть расширялась, арабы отвергали французскую культуру и откликались на призыв Бухилы вернуться к старым исламским обычаям.

Президент подкатил коляску к огромному зеркалу в позолоченной раме, каких было много в кабинете, и пристально всмотрелся в свое отражение. Исхудавшее тело, заострившиеся скулы на изможденном лице, лиловые веки… Ему снова вспомнилось цветущее лицо Вадона, хотя в последнее время он не раз замечал в нем какую-то возбужденность, задерганность, и это озадачивало президента: казалось, Вадон собирался выразить свое несогласие с ним, но не высказываясь прямо, а как-то иначе. В беседах с глазу на глаз или на немноголюдных совещаниях он производил впечатление хвастливого, неуравновешенного, слишком многословного человека, но на телевизионном экране он выглядел уверенным в себе, решительным политиком.

Президент опять вздохнул, отвернулся от зеркала и стал смотреть в окно, на дворцовый сад. Там садовники, согнувшись, неторопливо подстригали кустарники. Он много раз пытался убедить Потра, что Вадона явно недооценивают из-за его тщеславия, что за его внешней шумливостью и хвастовством скрывается умный и проницательный деятель, который стремится к власти с нешуточной страстью. Его участие в Сопротивлении, и в самом деле героическое, казалось теперь карьеристским ходом – словно подросток уже тогда знал, что закладывает фундамент своей будущей карьеры. В его недавних выступлениях чувствовались ум и ловкость. Он был одним из тех немногих политиков, которые сами работали над своими речами. В последнее время он их очень умело сочинял, получались хитроумные призывы к избирателям, которые нутром чувствовали, что де Медем прав, но не могли сами это обосновать.

Президент скривил губы от отвращения. И Вадон, и де Медем не настолько еще безумны, чтобы стать новыми гитлерами, а вот Пиночет – это вполне возможно.

В одном он был уверен: если что-нибудь случится с Брукнером, акции этой парочки подскочат вверх. Он отвернулся от окна, ему вспомнилось неестественно бодрое утверждение Вадона, будто охраняемая территория недоступна для террористов.

– Дай Бог, – прошептал президент, – чтобы ты оказался прав.