355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Брайан Моррисон » Расплата » Текст книги (страница 2)
Расплата
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:20

Текст книги "Расплата"


Автор книги: Брайан Моррисон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Да, вам совсем плохо, – согласился незнакомец. Он наклонился и кончиками пальцев ощупал голову Билла, затем вдруг отпрянул, отдернул руку и присвистнул. – Я думаю, вам нужно в больницу. Пойдемте.

Билл тихонько фыркнул. Адская боль пронзила его мозг.

– Разумеется. И встретиться там с этими гориллами! Наше счастье, что они – всего лишь фараоны-общественники, не пожелавшие упустить случай позабавиться.

– Еще бы! – расхохотался парень. – После того, что мы сделали с бандитом, чуть не проломившим вам голову, они, чтобы взять реванш, обойдут все парижские больницы.

Билл кивнул, улыбнулся. Ему показалось забавным слово «мы», произнесенное новым другом.

– Правильно. Больница, я думаю, отпадает.

Парень помрачнел, но через мгновение его лицо просияло.

– Ты пойдешь ко мне домой. Мои родители помогут.

Билл показал рукой на роскошные дома.

– Сюда?

Незнакомец так и покатился со смеху.

– Нет! Я живу в районе Золотой Капли. – Он обнял Билла за плечи, поддерживая его, чтобы тот не упал. Удивительно силен был этот парень. – Идем же, а то нарвемся на еще каких-нибудь подонков.

Они спускались по Сен-Жермен вниз, к реке, под аккомпанемент воющих сирен и взрывающихся гранат со слезоточивым газом. Мимо бежали люди, почти не обращая внимания на двоих залитых кровью парней, которые еле брели прочь от места, где разыгралась трагедия.

Стараясь удержаться на ногах, Билл всей тяжестью навалился на своего спутника, с трудом отвечая на его вопросы, а тот говорил не осторожничая, с наивным простодушием, которым в те времена была заражена вся парижская молодежь.

– Тебя как зовут?

– Билл. Билл Дюваль.

Тяжесть тела Билла пригибала парня к земле, но он все же нашел в себе силы крепко пожать ему руку.

– А меня – Ахмед Бенгана. Ты француз?

– Американец, – усмехнулся Билл. – А ты?

– Француз. Мои родители из Алжира. Я там родился. Мы приехали сюда в шестидесятом. Мой отец всегда верил, что здесь нам улыбнется счастье. Я думаю, то, что происходит, доказывает его правоту. Да?

Билл осторожно прикоснулся к своей голове.

– Если сработает, – ответил он, уныло улыбаясь. – Ты чем занимаешься?

– Я студент. Изучаю искусство. А ты?

– И я студент. Изучаю историю искусств.

Билл говорил запинаясь, через силу поддерживая разговор, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Ахмед покрепче подхватил Билла, удобно устроив его руку на своих плечах.

– Я совсем заговорил тебя, прости. Моя машина – сразу за мостом.

Не проронив больше ни слова, они пересекли Сену, миновали Лувр. Ахмед подвел его к старому зеленому «ситроену», припаркованному перед оградой музея. В другое время полицейские обязательно отбуксировали бы его на площадку штрафников, но сегодня у парижской полиции была другая головная боль. Ахмед открыл незапертую дверцу и помог Биллу сесть в машину.

Теряя сознание, Билл повалился на сиденье. В редкие моменты прояснения он ужасался лихачествам своего нового друга. В полном согласии с царившим в городе духом анархии Ахмед стремительно мчался в густом потоке машин, игнорировал островки безопасности, ехал по тротуарам, когда считал нужным сократить путь, однако не задел при этом ни одного остолбеневшего от страха пешехода.

Когда машина остановилась, голова Билла раскалывалась от боли, но относительный покой немного восстановил его силы. Без посторонней помощи он вылез из машины и выпрямился, оглядываясь по сторонам.

Узкая улица, застроенная ветхими четырех– и пятиэтажными домами. Фасады с обвалившейся штукатуркой, обнажившей красную кирпичную кладку, полусгнившие деревянные рамы. На веревках и проводах, привязанных к железным ограждениям окон, сушилось белье. Первые этажи были заняты лавками с яркими безвкусными вывесками, написанными по-французски или по-арабски. Французским язык этих вывесок можно было назвать с большой натяжкой. Билл заподозрил, что и в арабских надписях было не меньше ошибок. Улицы запружены народом. Широкобедрые уроженки Северной Африки с полными, без единой морщинки лицами болтали, стоя перед горами съестных товаров и тканей, выставленных на продажу прямо на тротуарах. В плохо освещенных, скудно оборудованных барах из транзисторных радиоприемников лилась заунывная арабская музыка. В отличие от пышнотелых добродушных женщин мужчины были худые, сильные и злые. Они молча пили пиво у стоек баров или, собравшись компаниями на улице, о чем-то спорили. Как по команде, они вдруг повернули головы и с настороженным любопытством уставились на испачканного с головы до ног кровью Ахмеда, который вел Билла к магазину с двумя витринами. Волосы и вся одежда американца были пропитаны кровью.

Несколько мужчин выносили из магазина желтые мешки и укладывали их в стоявший поблизости грузовик. Один из них первым заметил странную пару, изумленно, не веря своим глазам, оглядел их и с криком бросился навстречу. Обменявшись несколькими взволнованными арабскими фразами с Ахмедом, он с нескрываемым любопытством взглянул на Билла, потом повернулся и исчез в магазине.

Ахмед с Биллом последовали за ним. По истертым ступеням винтовой лестницы спускался человек в измятых коричневых брюках и в трикотажной рубашке. На вид ему было под пятьдесят. Сильные мышцы перекатывались под кожей его руки, обнявшей за шею Ахмеда, другую руку он осторожно положил Биллу на плечо и тихо заговорил, расспрашивая друзей.

Ахмед отвечал ему по-французски: он не хотел ставить Билла в неудобное положение.

– Со мной все в порядке, отец. А это мой друг, его зовут Билл. На него напали. Мы думаем, что это были полицейские. Нужно, чтобы врач осмотрел его голову.

Пожилой мужчина кивнул и улыбнулся, не проявляя никакого желания обсуждать решение сына.

– Ну, за этим дело не станет, – проговорил он, улыбаясь Биллу. – Но прежде всего поднимемся наверх. – Он повернулся к вызвавшему его парню. – Сбегай к доктору Гассану. Скажи, что он мне нужен. Живо.

И тут колено Билла с новой силой дало о себе знать. Отец с сыном понесли его на руках между высокими, до самого потолка, штабелями мешков с зерном и бидонами с оливковым маслом, подняли по крутой, неудобной лестнице и осторожно внесли в квартиру на верхнем этаже. Он вдохнул сладкий, терпкий аромат духов и пряностей, услышал музыку, увидел как сквозь туман женщину – она сидела на диване, откинувшись на спинку, перед мерцавшим черно-белым экраном телевизора – и надолго потерял сознание.

Очнулся он в постели. На обоях резвились розовые и синие зайчики, на окне висели удивительно яркие занавеси. У одной стены сидели рядком куклы и набитые ватой игрушки. Над ним с улыбкой склонился оливково-смуглый, рано облысевший мужчина.

– Добрый день, – сердечно проговорил он. – Я доктор Гассан. Как вы себя чувствуете?

Билл попытался что-то сказать, но издал только жалкий, какой-то квакающий звук.

– Пить, – наконец выговорил он и поднес руку к голове. Пальцы нащупали толстую мягкую повязку. – Здесь болит. Очень. Голова раскалывается.

К кровати со стаканом воды подошел Ахмед и напоил Билла.

– В этом нет ничего удивительного, – улыбнулся врач. – Вы проспали тридцать шесть часов. Я ввел вам болеутоляющее и успокоительное. Вам проломили череп, и мы удалили из раны сгустки крови.

– И проделали все это здесь?

– Мы обстоятельно обсудили этот вопрос, – ответил врач, – и решили не отправлять вас в больницу, а лечить здесь. Ведь если человек, которого ранил Ахмед, служит в полиции, его приятели непременно постараются еще раз встретиться с вами. – Он иронично улыбнулся, увидев, как помрачнело лицо Билла. – Поверьте, здесь вам будет совсем неплохо. Я вылечивал людей в несравненно худших условиях. Во время войны я служил в полевом госпитале.

Билл нахмурился. Гассан обменялся с Ахмедом короткими улыбками, в которых сквозила горечь.

– Нашей войны, – уточнил врач. – За независимость. Извините, что я растравил вашу рану… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово. – Незначительную по сравнению с теми, которые французы нанесли многим моим соотечественникам.

– Я американец и поэтому ни в чем перед вами не виноват, – улыбнувшись своим спасителям, сказал Билл и вернул Ахмеду пустой стакан, – но, – продолжал он, обводя комнату рукой, – я не могу больше оставаться у вас, – и попытался сесть.

Врач почти силой уложил его в постель, и в этот момент рядом с Ахмедом появился его отец. Билл и не подозревал, что он все это время находился в комнате.

– Разумеется, вы останетесь.

– Мы и этот вопрос обсудили, – проговорил Ахмед, кладя руку отцу на плечо. – Ты пробудешь у нас столько, сколько нужно, и уйдешь, когда пожелаешь.

– Но это невозможно. Я же вам совсем чужой. – Он показал рукой на игрушки. – Да и вам, несомненно, нужна эта комната.

– Кельтум не будет возражать, – улыбнулся отец. – Ей всего лишь две недели от роду.

Билл пролежал в постели целую неделю. Сиди Бей, отец семейства, работал по четырнадцать часов в день в своем магазине, а мадам Бенгана хлопотала в тесной кухне, прижимая к груди малютку Кельтум. Она то и дело приносила больному сладкий чай. Казалось, это был ее любимый способ общения с ним. Днем Билл смотрел программы новостей по портативному телевизору, который предоставили в его полное распоряжение, и читал запоем газеты, а вечером приходил домой Ахмед, иногда с целой ватагой друзей, и на одном дыхании выкладывал ему городские новости. Потом они обсуждали их до тех пор, пока изнеможенный Билл не засыпал.

Когда Билл немного окреп, его перенесли в гостиную и устроили на диване. Там, обложенный подушками, укрытый пледом, он болтал с Ахмедом и компанией его восторженных друзей, а Сиди Бей с женой молча сидели за покрытым клеенкой столом, пили чай, снисходительно улыбались, потом незаметно выскальзывали из комнаты и шли спать. А молодежь до рассвета страстно спорила о революции.

Только через месяц доктор Гассан милостиво разрешил Биллу покинуть гостеприимный дом. К этому времени он стал полноправным членом семьи. Все они вместе с многочисленными родственниками и компанией молодежи, завсегдатаев ночного «дискуссионного клуба», проводили его в аэропорт. Впереди на «ситроене» ехали Билл с Ахмедом, а за ними следовала веселая свита. Мадам Бенгана, из-за недостатка французских слов для выражения охвативших ее чувств, залилась слезами, промочившими насквозь перед ее платья и крошку Кельтум. Даже многое повидавшие на своем веку глаза Сиди Бея заблестели слезами. С преогромным трудом сдерживая слезы, Билл обнял по очереди всех членов семьи. Он понял, что приобрел друзей на всю жизнь…

– Позавтракаете, сэр?

Он вздрогнул и резко повернулся в ту сторону, откуда послышался этот полный жизни голос. Стюардесса держала наготове поднос с завтраком. На лице ее играла виноватая улыбка профессионалки, знавшей, что спящих пассажиров не следует будить. Билл с трудом выпрямился, взял поднос и попытался улыбнуться девушке. Украдкой взглянул на часы.

– Мы летим точно по расписанию, сэр. Через час приземлимся в Париже.

2

Билл поспешил к паспортной стойке, расталкивая полусонных, сбитых с толку туристов, загородивших проход. Наконец он добрался до пятой стойки, стал в очередь и от нечего делать принялся наблюдать, как чиновник иммиграционной службы с покрасневшими от бессонной ночи глазами небрежно проверяет паспорта.

Подошла очередь Билла, он приблизился к стойке и протянул в окошко свой паспорт. Чиновник перевел глаза с паспорта на лицо Билла, демонстративно зевнул и вернул документ. Минуту спустя Билл сошел с эскалатора, быстро миновал транспортеры багажного отделения и направился к выходу в город. В руке он держал портфель из прекрасной кожи, который, хотя и был уже далеко не новым, выглядел элегантно. Самые необходимые в путешествии туалетные принадлежности, диктофон, полдюжины тонких папок – вот и все вещи, которые он обычно брал с собой в Париж. Все остальное, что могло бы ему понадобиться здесь, хранилось в его квартире на улице Галилея, невдалеке от Елисейских полей.

И не подумав замедлить шаг, он прошел мимо скучавших от безделья таможенников. Вообще он держался с уверенностью завсегдатая аэропорта. На толпу людей, встречавших своих друзей и родственников, он даже не взглянул, направляясь прямиком к стоянке такси. Позади этой толпы, чуть в стороне, стояли двое мужчин. Один из них, в джинсах и тенниске, негромко говорил в трубку радиотелефона. Увидев Билла, он опустил трубку и что-то шепнул на ухо своему компаньону, коренастому толстяку с копной седых волос, который высоко над головой держал плакат с каким-то коряво нацарапанным именем. Тот опустил плакат и что-то быстро пробормотал в ответ. Парень сунул телефон в карман и пошел к лифту, доставлявшему пассажиров к стоянке частных машин.

Это было спокойное время дня. Менее чем через три минуты Билл подходил к зеленому «рено» в сопровождении полицейского, наблюдавшего за порядком на стоянке с бодрым усердием, совершенно излишним в этот ранний час. Он опустился на сиденье, смирившись с тем, что застарелый запах табака мгновенно пропитает его одежду. Потом дал шоферу адрес, опустил оконное стекло и откинулся на спинку, не следя за маршрутом такси.

А сзади, на почтительном расстоянии от стоянки, чтобы не попасться на глаза полицейскому, толстяк с тревогой провожал взглядом набиравший скорость «рено». Он энергично вертел толстой шеей, разглядывая машины, огибавшие круглое здание. Вот показался БМВ, подрезал только что подъехавшее такси и резко затормозил возле толстяка. Не успел полицейский поднести к губам свисток, как толстяк шлепнулся на сиденье рядом с водителем, и БМВ рванул следом за такси.

Тонкое дряблое лицо таксиста было покрыто неровной щетиной, наверное, брился вечером, чтобы не опоздать на работу в утреннюю смену. Он изучающе оглядел Билла в зеркало заднего обзора.

– Живете в Париже? – спросил он.

При этом столбик пепла на сигарете, зажатой в зубах, закачался и в конце концов шлепнулся. Билл не отрывал глаз от знакомого пейзажа с рекламными щитами вдоль дороги и заводскими складами.

– Нет, – буркнул он, давая понять, что не намерен продолжать разговор.

– А-а, – таксист помолчал, шепотом обругал водителя, промчавшегося ему наперерез, потом снова посмотрел в зеркало: интересно, как пассажир оценил его реакцию. – А комнату-то в гостинице забронировали?

Билл промычал что-то невнятное.

– Понимаете, в городе полно приезжих.

Билл неслышно вздохнул, повернулся и посмотрел вперед, через лобовое стекло.

– Но ведь сейчас же самый туристский сезон, – проговорил он, обращаясь к обсыпанным перхотью плечам водителя.

– Ха! – Водитель торжествующе ухмыльнулся в зеркало. – Туристы здесь ни при чем! Это все из-за шишек! Гостей нашего правительства. Паразиты они. Явились на парад. – Жалобные ноты, звучавшие в его голосе, сменились насмешкой. – Любимая выдумка нашего дорогого президента.

Лицо Билла озарилось внезапной догадкой. Телефонный звонок Кельтум внес сумятицу в его голову, он не мог думать ни о чем, кроме гибели Ахмеда, его крика о помощи, ответить на который он просто постыдно забыл… Сейчас август 1994 года. Ровно пятьдесят лет со времени освобождения Парижа от нацистов.

– Так что же планируют?

– Планируют? – хихикнул водитель. – Вы называете это планированием? Вот уже неделя, как весь городской центр загажен.

– Как это?

Водитель выудил сигарету из лежавшей на переднем сиденье пачки, прикурил ее от окурка, небрежно ведя машину одной рукой. Здесь, на въезде в город, машины неслись густым потоком на бешеной скорости.

– Закрыли движение во всем районе Елисейских полей. Это теперь на несколько дней. Тихий ужас. Хуже, чем в день Четырнадцатого июля. Для «безопасности», так они объяснили.

– Зачем же это им понадобилось закрывать движение на Елисейских полях на целую неделю? – невольно заинтересовался Билл. – Ведь это же так неудобно для людей. Я думал, что приготовлений к Четырнадцатому июля вполне достаточно.

– Не зачем, а для кого! – скосил глаза в зеркало водитель. – Разумеется, для Брукнера! – При этом энергичном восклицании от сигареты отвалился полудюймовый кусок пепла.

– Израильского премьер-министра?

– Точно!

Водитель стряхнул пепел с рубашки, его глаза еще больше сузились, и от этого лицо приняло неприятное, злобное выражение.

– А вы, случайно, не еврей, а? – сдержанно спросил он.

Биллу вдруг неудержимо захотелось ответить утвердительно.

Он подумал и бесстрастно произнес:

– Нет. С чего вы это взяли?

Ответ, между прочим, он прекрасно знал.

– Глаза бы мои на них не смотрели. И на арабов тоже, – пробормотал водитель, со злостью показав рукой на тротуары, где, несмотря на ранний час, оживленно сновали люди. Машина свернула с шоссе и ехала по району трущоб, каких много за кольцевой дорогой. Убогие магазинчики, где торгуют дешевой одеждой, неряшливые кафе, выщербленные тротуары, по которым стаями носятся собаки, ветхие здания, где в тесных квартирах без горячей воды ютятся семьи иммигрантов. Лучшее жилье им не по карману. На тротуарах толпятся те же иммигранты, в основном арабы.

Такси приближалось к группе арабских ребятишек. Они стояли парами, держась за руки, на краю тротуара в ожидании зеленого света. Дети были опрятно, но одинаково одеты: мальчики в серых брюках и бумажных спортивных свитерах, девочки в серых платьицах до лодыжек. Их сопровождали четыре молодые женщины в простых халатах из серой камвольной ткани, таких длинных, что подолы буквально подметали землю. Волосы спрятаны под платками из этого же материала, а лицо одной женщины скрывала чадра.

Таксист ткнул в них пальцем и, задыхаясь от злобы, проговорил:

– Особенно вот этих дармоедов.

Билл выругался про себя. Он часто ездил на такси. Возможно, их водители – не бо́льшие фанатики, чем остальные люди, но они, как и парикмахеры, нещадно заговаривают своих пленников-клиентов, которым некуда от них деться. Выслушивание их болтовни словно входит в плату за поездку на такси или стрижку волос. Билл обычно не раскрывал рта до тех пор, пока они не выговаривались до конца, но эта дикая злоба, вылитая на ни в чем не повинных малышей, задела его за живое.

– Да что они вам сделали?

Водитель обернулся и, насупившись, уставился на него, словно уже не доверял зеркалу. Он не мог понять, насмехается над ним пассажир или же он просто набитый дурак.

– Посмотрите на них. – Он дернул подбородком в сторону детей и начал терпеливо излагать свои претензии. – Мало того, что обчищают казну социального обеспечения, торгуют наркотиками за воротами школ, они хотят превратить Францию в мусульманскую страну. Ходят вот в свои детские сады. – Он вынул изо рта сигарету и ткнул ею в сторону закрытой лавки, окно которой было заложено каменными блоками, кое-как скрепленными цементным раствором. На эти блоки на высоте человеческого роста были вкривь и вкось наклеены одинаковые, небрежно исполненные плакаты. С них смотрело лицо мужчины в чалме. Даже плохое качество печати не смогло приглушить поразительную энергию, которую излучали глаза этого человека. Под портретом было что-то написано арабской вязью.

– Знаете, кто это?

Билл отлично знал.

– Бухила! – не дождавшись ответа, сообщил водитель. – Ах нет. Простите. Имам Бухила. Ихний вождь. Один из тех, кто будоражит их. На прошлой неделе из-за этого деятеля я потерял рабочий день. Он провел их по улицам, и они требовали открыть специальные школы для ихних детей. За счет французских налогоплательщиков, разумеется. Взбаламутил весь город.

Билл едва смог удержаться от улыбки: перспектива платить деньги на содержание арабских школ, казалось, раздражала этого человека не меньше, чем перекрытие дорожного движения.

Водитель снова повернулся и осуждающе посмотрел на него.

– Неужели вам нравится все это?

Билл покачал головой, улыбка не сходила с его лица.

– Нет, – искренне ответил он после короткого раздумья. – Думаю, что нет.

– Ха! – торжествующе кивнул таксист. – А мне и подавно! Будь моя воля, этот Бухила первым бы отправился самолетом восвояси. – Он с гримасой отвращения покачал головой. – Если хотите знать, я считаю, что де Медем прав. Только он один имеет мужество говорить правду.

Это разожгло интерес Билла. Последние два года неофашисты Блеза де Медема небо не коптили, они с успехом разрабатывали богатейшую жилу антииммигрантских настроений французов. Некоторые из знакомых Биллу торговцев произведениями искусства поддерживали, по его твердому убеждению, это движение. Не исключено, что только на словах, но и это вполне устраивало господ неофашистов. Сегодня Билл впервые в жизни повстречал человека настолько невежественного, что до него не доходило, как он гадок.

– Так в чем же правда?

– Мы должны отправить их туда, откуда они явились к нам, – не унимался таксист. – Пусть французам дадут то, что они дают иммигрантам. Нам и не снились блага, которые они за здорово живешь получают. Жилье им – в первую очередь! Летний отдых для их детей – за счет нашего правительства! Это им все за то, чтобы они были так любезны и не поджигали больше наши машины. Они умеют только размножаться и качать права. Хотят иметь свои собственные школы, исповедовать свою религию? На здоровье! Имейте, исповедуйте, но у себя на родине, а не у нас.

Билл молча слушал этот изрыгаемый таксистом нескончаемый поток обвинений. Такси тем временем миновало центр города, обогнув Елисейские поля, и свернуло наконец на улицу Галилея. Билл с облегчением вздохнул.

– Остановитесь вон там.

Он расплатился и вышел из машины, хлопнув дверью и не обращая никакого внимания на возмущенные вопли таксиста, не получившего на чай. Прошел несколько метров и оказался перед двумя деревянными полированными дверями со сверкавшими на солнце медными украшениями. Он нажал на кнопку звонка и подождал, оглядываясь вокруг.

По обе стороны улицы высились ухоженные дома. Не было видно ни одного пешехода. Жильцы, а с ними адвокаты и налоговые консультанты, арендовавшие в этих зданиях многокомнатные квартиры под свои офисы, исчезли из города. Парижанин, желающий уклониться от уплаты налогов, знает, что август – самое подходящее для этого время года. Скользнув взглядом по машинам, Билл отметил, что преобладали «мерседесы» и «ягуары», как и «рэнджроверы» – престижные марки, в которых многие местные жители нуждались, чтобы удержаться на зыбкой почве пятнадцатого округа. В их потоке проехал бронзовый БМВ и остановился метрах в пятидесяти от Билла, который не заметил за собой слежки. В этот момент щелкнул американский замок, открылась дверь, и он вошел в дом.

Парень выключил двигатель БМВ и с ухмылкой повернулся к седовласому напарнику.

– Не заглянуть ли мне туда?

Тот поморщился и покачал головой.

– Вечно ты суешь нос куда не надо. Лучше пойди позвони по автомату, а не по игрушке, которую ты таскаешь в своем кармане и оповещаешь о наших делах пол-Парижа. Сообщи ему адрес и спроси, что нам делать. Да отдай мне ключи – вдруг наш американский приятель вздумает прогуляться в твое отсутствие.

За Биллом захлопнулась тяжелая стеклянная дверь, выходящая во внутренний двор, и в тот же момент его до дрожи пробрал прохладный кондиционированный воздух. Он быстрыми шагами прошел по вестибюлю, обставленному старинной мебелью, задрапированному красной тканью и украшенному позолотой. Из-за стойки навстречу поднялся, улыбаясь и широко разведя руки, мордастый консьерж.

– Господин Дюваль! Какими судьбами вы оказались в Париже в такое время года?

– Личные дела, Мишель, – коротко улыбнулся Билл.

– О! – В улыбке консьержа мелькнула тревога, в упавшем почти до шепота голосе прозвучало лицемерное участие. – Надеюсь, ничего серьезного?

Чуть заметная улыбка снова тронула губы Билла, он покачал головой.

– Похороны, Мишель. Почта есть?

Консьерж достал из ячейки пачку корреспонденции, положил сверху ключ и протянул все это Биллу.

– Сказать Жюльетте, чтобы она принесла вам завтрак? – Он помолчал, потом прибавил, очень неискренне: – Ваш близкий родственник или друг, господин Дюваль?

– Будьте добры, Мишель, только кофе, – рассеянно ответил Билл, быстро просматривая почту.

Он швырнул, не распечатав, не заинтересовавшую его корреспонденцию в мусорную корзину и направился к лифту. Неслышно раздвинулись позолоченные решетчатые двери лифта, Билл отпер дверь квартиры, бросил в сторону портфель и, снимая на ходу одежду, направился в ванную.

Двадцать минут спустя он закрутил краны душа, надел белый махровый халат и вернулся в гостиную, где на низком столике его уже ждал поднос с двумя чашками из тончайшего фарфора, кофейником и молочником. Он налил полную чашку кофе, вытянулся на диване и взял пульт дистанционного управления телевизором. Переключил две дюжины каналов, которые принимала домовая антенна, и, пробившись сквозь вавилонское столпотворение языков, нашел то, что ему было нужно, – французскую программу новостей. Потом он перевел часы на парижское время и откинулся на подушки.

С экрана вещал какой-то репортер. Вот камера отъехала назад, появилось место действия. Сердце Билла екнуло, он узнал это место: обсаженная деревьями главная улица Экс-ан-Прованса, маленького городка, куда он часто приезжал. Его уже давно облюбовали французские художники, зарабатывавшие деньги своим искусством. Репортер все говорил и говорил. Билл подался к экрану. За спиной репортера виднелись полицейские фургоны и пожарные машины, перекрывшие улицу. Еще дымились каркасы сгоревших машин. Пожарники поливали из брандспойтов охваченный пламенем дом. Репортер исчез, и на экране появилась информация о вчерашних событиях. По широкой улице шагали демонстранты с красно-бело-синими нарукавными повязками членов Лиги национального спасения, руководимой де Медемом. Они несли знамена и транспаранты с антимусульманскими лозунгами. Билл тихо присвистнул от удивления. Он ожидал увидеть толпу татуированных, коротко остриженных юнцов, а на экране маршировали в основном пожилые, почтенные, прилично одетые, тщательно выбритые господа, только несколько распорядителей по краям колонны были в джинсах и теннисках. Мускулистые головорезы от политики.

Демонстрация шла, скандируя лозунги, в ее рядах царили спокойствие и порядок. Но вот камера повернулась, и он вдруг заметил какой-то беспорядок в задних рядах. Из толпы зевак выбежала группа людей в мотоциклетных шлемах. Билл ошеломленно застыл у экрана. Некоторые из женщин были в серых халатах до лодыжек. Сторонницы Бухилы. Размахивая палками и железными прутьями, они обрушились на демонстрантов.

Колонна заволновалась, заметалась, как раненая змея, а в ее ряды проникали все новые и новые группы хулиганов. Одну или две минуты камера показывала общее смятение, потом демонстранты исчезли из виду, а экран начал проясняться. В течение нескольких секунд казалось, что все разбежались, оставив поле боя фундаменталистам. Камера взяла другой план, и на экране возникла колонна молодежи. Они бежали из боковой улицы, по три в ряд, потрясая палками. Лица были скрыты шарфами. Через несколько мгновений фундаменталисты и штурмовики де Медема набросились друг на друга, и на улице разгорелось сражение. Оно бушевало несколько минут и было прервано появлением полицейских фургонов с синими мигалками. И в тот же момент языки пламени разорвали сгустившиеся над городом сумерки. Взорвалась машина и скрылась в облаке желтого пламени.

– О Господи, – громко прошептал Билл. Он взглянул на часы, отбросил пульт управления и схватил телефонную трубку.

– Квартира Бенгана, – ответил женский голос.

Билл нахмурился. В этом голосе, прежде таком сердечном и ласковом, звучали холодные, неприязненные нотки. Он подумал, что девушка, наверное, устала отвечать на сотни звонков, раздававшихся в их квартире после самоубийства Ахмеда. Она на пределе, и в этом нет ничего удивительного.

– Кельтум? Это Билл.

– Да-да. – Брови Билла поползли вверх: интонация Кельтум почти не изменилась. Странно. – Я полагаю, вы звоните из Парижа?

– Точно. – Он закусил губу. – Утром прибыл. Как вы поживаете? Бьюсь об заклад, что вам осточертело отвечать на телефонные звонки. Неужели некем вас заменить?

– Некем. Мы никого не хотим сейчас видеть. Я сама могу отлично со всем справиться. – Голос звучал глухо, казалось, она вот-вот расплачется.

– Ну конечно, я в этом не сомневаюсь. Я знаю, что вы справитесь, но… – Он покачал головой. – Кельтум, я хотел бы поговорить с вашим отцом.

– Он очень ослабел. Понимаете? Врачи велят ему как можно больше отдыхать.

– Он и сейчас отдыхает? Я только поздороваюсь с ним, скажу несколько слов.

– Да конечно. Если он узнает, что я отказала вам, он отругает меня. Отец уверен, что Билл Дюваль не способен на плохое.

– Так скажите ему поскорее, пожалуйста, – проговорил Билл, поморщившись. Его злило, что она может так долго на него дуться.

Прошло больше двух лет с тех пор, как она вернулась в Париж из Нью-Йорка. Обиженная и разгневанная, как ему стало потом известно. Догадаться об этом было совсем не трудно. Она приезжала помочь ему в галерее и усовершенствоваться в английском. Билл должен был догадаться о том, что творилось в ее сердце, но оказался слепым. Он знал ее очень давно, считал ее, как и всех членов семьи Бенгана, своим близким другом, но ему и в голову не могло прийти, что она влюбится в него. Когда же наконец он понял это, Кельтум уже была по уши влюблена. Он пытался отрезвить ее, убеждал, что он не сможет сделать ее счастливой. Уговоры не имели никакого успеха, она с разбитым сердцем вернулась в Париж. Пока что все шло по классической схеме. Он был уверен, что не пройдет и шести месяцев, как она забудет его, познакомится с каким-нибудь парнем… Возможно, выйдет за него замуж. Но Кельтум ударилась в религию.

Следующей любовью в ее жизни стал имам Бухила, факел ислама. Вернувшись в Париж, она вскоре забросила свои научные занятия, съехала с квартиры-мастерской, забыла об элегантных туалетах из левобережных модных магазинов, отреклась от большинства друзей и с головой погрузилась в активную работу для Бухилы, помогая организовывать ячейки в перенаселенных пригородах Парижа…

Размышления Билла были прерваны звуками затрудненного дыхания на другом конце провода.

– Уильям? Это в самом деле вы? В Париже? Я сомневался, что вы приедете.

Биллу понадобилось всего лишь мгновение, немногим дольше вдоха, чтобы прийти в себя от ужаса, охватившего его при звуках этого разбитого голоса. Он был таким ломким, прерывистым…

– Я же обещал Кельтум приехать. Как вы себя чувствуете, Сиди Бей?

– Помираю, Уильям.

Билл сглотнул, откровенность старика на мгновение огорошила его.

– Вы очень страдаете, мой друг?

– Из-за рака? Это терпимо. Меня пичкают разными болеутоляющими снадобьями, но разве есть лекарство от тоски по погибшему сыну? Я пережил своего ребенка, Уильям. Это против законов природы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю