Текст книги "Хемлок Гроув (ЛП)"

Автор книги: Брайан МакГриви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Он облегченно выдохнул и вышел тоже. У них обоих были фонарики, а у Романа еще и кусачки. Они прошли мимо Дракона. Роман поднял свои руки и, начав ими ше– велить в воздухе, произнес:

Уу-га буу-га!

Пожалуйста, не надо, – сказал Питер.

Что не надо?

Смешить меня.

Они подошли к главному входу Замка Годфри. Роман перекусил цепь, заметив, что на ней нет пыли; ее явно недавно поменяли. Он вытянул перекушенное звено, отбросил цепь и распахнул двери. Скрип петель эхом раздался в здании завода. Они вошли внутрь. Холодно, пахло металлом и илом. Пол был покрыт грязью и графитом и битым стеклом, хрустящим у них под подошвами.

Знаешь звук, когда закрываешь уши, и твое сердце звучит, словно маленький человек, гуляющий по снегу? – спросил Роман.

Ага, это странно, – ответил Питер.

Они включили фонарики. Увидели кран, на конце которого висело что-то огром– ное, темное, как мертвый или заснувший кит. На стене был логотип компании сталева– ров с надписью: БЕЗОПАСНОСТЬ – НА 1 МЕСТЕ! Золотом.

Есть идеи, что мы ищем? – спросил Роман.

Водительские права, – ответил Питер. – Карту соц. страхования. Дневник сновиде– ний.

Поцелуй мой большой черный зад, – отозвался Роман.

Они разделились, отправившись в разные стороны завода. Питер направил свой фонарь на нечто, оказавшееся котлом Бессемера. Он был больше его трейлера и лежал на боку, трещины в цементе, указывали на силу, с которой он ударился при падении.

Питер присел около ряда поддонов и осветил пространство под ними. Пусто. Роман взобрался по ступеням крана, но ничего не обнаружил, и направился в раздевалку

в том же конце зала. Питер вошел в офис. Он посветил лучом в угол и заметил там спальный мешок. Подошел, наклонился и провел пальцем по слою пыли на нейлоне.

Увидел ложку, почерневшую, а рядом с ней строительные чертежи и журналы. Его

луч выхватил на полу пятна, образующие симметричную форму пары крыльев. Кровь,

снежный ангел из крови. Питер обернулся – позвать Романа – но передумал. Было ясно, что пятно тут появилось гораздо раньше варгульфа, и, не зная, что самому с этим делать, он решил, что энергию Романа лучше сохранить нерастраченной на такие пу– стяки.

Свет фонаря упал на пару ботинок, по меньшей мере, таких же старых, как и спальный мешок, и за ними еще одну пару крыльев на полу. Быстрое движение фона– риком выхватило, возможно, еще полдесятка на стенах и потолке и Питер похолодел. Пора идти, неожиданно понял он. Выбираться отсюда, и особенно вывести отсюда Романа. Здешняя энергетика не предвещала добра, ничего хорошего, если Роман уви– дит это – чувство, продиктованное его яйцами. Но, повернувшись к двери, луч осветил внутренность ботинка, вместе с чем произошла странная вспышка вдохновения, ему

не понравившаяся, ему вообще все это было не по душе. И не в последнюю очередь потому, что она значила задержаться тут еще немного.

Неохотно делая каждый шаг, Питер вышел из офиса, двинулся обратно по этажу, и остановился перед котлом Бессемера. Он отшатнулся от исходящего из него злово– ния, как от чего-то гнилого дыхания и, зажав нос, посветил внутрь. Он держал фона– рик внутри, а взвившаяся пыль танцевала в его луче, он молчал.

Что? – спросил Роман. Он подошел к Питеру. Вонь достигла его и он резко прижал руки к лицу и отпрянул, но прежде успел заглянуть внутрь.

О, боже, – тихо произнес Роман.

Оболочка внутренностей котла была инкрустирована чем-то черно-коричневым и слизистым, а в его основании лежало то, что на первый взгляд выглядело, как комич-

но огромные мясные рычаги. Мясные рычаги носили стриптизерские туфли с высоким каблуком. Оставшаяся половина Лизы Уиллоуби.

Может, стоит… рассказать кому-нибудь? – спросил Роман.

Что рассказать? – переспросил Питер. Он опустил свой фонарик.

Роман притих, его взгляд задержался на содержимом котла. Трусики, что он украл, пахли свежестью и сладостью, как от кондиционера для белья.

Я хотел бы уйти, – сказал Роман.

Они пошли в тишине, и когда выбрались на свежий воздух Роман начал искать в карманах сигареты. Затем тени черных им начали подниматься и опускаться, как спи– цы вращающегося колеса, когда через них проходит свет и Питер и Роман, переглянув– шись друг с другом, все поняли в один момент. Другая машина.

Внутрь, – скомандовал Питер, уже отойдя назад в густую тень завода.

Он увидит машину, – ответил Роман, пытаясь получше разглядеть приехавшего.

Это не значит, что надо тупо стоять тут и ждать от него ебаного поцелуя, – прошипел Питер переменившимся голосом.

Роман подчинился, и они оба увидели машину, подъехавшую по гравийной до– рожке и остановившуюся рядом с их автомобилем. Джип департамента шерифа. Поя– вились две фигуры: Шея и Нос. Они рассматривали «Ягуар».

Молодого мистера Годфри, если память не изменяет, – пробурчал Шея.

Нос посветил в сторону завода и Питер с Романом прижались к стене.

Тебе лучше вытащить свою тощую задницу наружу, потому что если мне придется идти за тобой, тебе не поздоровится, – сказал он.

Питер, взглянув на Романа:

Иди, избавься от них.

С большим удовольствием, – ответил Роман, и было что-то в том, как он сказал это, что заставило Питера сомневаться, но ничего уже не поделать, Роман вышел наружу.

Чтож, бычок сам идет на убой, – провозгласил Шея.

Скорее мышонок. Сыр в этой стороне, парень, – сказал Нос.

Я могу вам чем-то помочь, джентльмены? – спросил Роман с тактичностью, не успо– коившей Питера.

Можешь начать с того, какого хуя ты тут делаешь, – сказал Шея.

Чтож, я тихонько сидел в одиночестве и играл тут сам с собой, – произнес Роман. – Надеюсь, я никому не помешал?

Яйца Питера сморщились, как у престарелого пса. Шея агрессивно приблизился к Роману.

Думаешь, мы тебя не арестуем, маленький панк?

Роман повернулся назад, начиная жест, который, как боялся Питер, может быть своего рода подмигиванием или в равной степени махание рукой, что выдаст его по– ложение, но вместо этого его рука театрально обвела здание – для какой цели, Питер не знал и не мог понять, что останавливало упыря от использования той единственной вещи, в которой он был хорош.

Глаза, – отчаянно прошептал Питер. – Сделай свои безумные глаза.

На деле, то на что указывал Роман была шестифутовая белая надпись на стене здания : СТАЛЕЛИТЕЙНАЯ КОМПАНИЯ ГОДФРИ. Сегодня слишком много непра– вильны вещей было связано с его именем, чтобы прибегать к театральным штучкам; реальные вещи были под угрозой и их необходимо исправить.

Хорошо, я признаюсь вам, – начал Роман.

Мы все внимание, – отозвался Шея.

Вообще-то я дрочил на фотки ваших матерей и хотел бы немного приватности, если вы в буквальном смысле не съебетесь отсюда – с моей частной собственности – я доло– жу на вас двух, безграмотных придурков, за преследование, – сказал Роман.

Шея и Нос обменялись взглядами.

Это лучшие новости за эту неделю, – произнес Нос.

Он взял руки Романа, грубо завернул их ему за спину, заставив издать сдавлен– ный крик боли, и резко прижал лицом к стене строения.

По просьбе Оливии Годфри, я помещаю тебя под арест, – сказал он.

Как только габариты джипа исчезли, и Питер оказался в полной темноте, он сно– ва начал нормально дышать. Он в последний раз взглянул на котел и вышел из здания завода. Ключи были все еще в «Ягуаре». Разворачивая автомобиль, он заметил белое пятно, привлекшее его внимание. Кусочек бумаги. Он оставил машину заведенной, вы– брался и присел к земле. Это была страница, вырванная из книги, засыпанная мелкой галькой. Стряхнул ее и поднял под свет луны.

Кивнула им, дрожа. И – распустила косы.

Приметив взмах ножа, Едва сдержала слёзы.

Те, Кто Может, Приглашаем Вас Подняться

По дороге домой Роман сидел на пассажирском сиденье пикапа, прислонившись головой к окну. Он постукивал костяшками пальцев по приборной панели, каждый раз, когда они проезжали телефонный или фонарный столб. Глаза Оливии устремлены впе– ред, между ними царила тишина, и каждый ждал, пока другой ее нарушит. Роман потя– нулся включить радио. Оливия ударила по тормозам, неожиданно остановив машину посреди дороги.

Господи, – сказал Роман.

Она грубо схватила его за подбородок и повернула лицом к себе.

Господи! – повторил Роман.

Я тебя вышвырну без гроша в кармане, – произнесла она. – Думаешь не сумею?

Он посмотрел на нее, ничего не говоря.

Думаешь не сумею?

Ее пальцы оставили белые пятна на его челюсти. Воздух из его носа прокатывал– ся теплом по костяшкам ее пальцев. Он опустил глаза вниз.

Мне жаль, мам, – сказал он. – Мне правда жаль.

Она отпустила его и положила руку на ключ зажигания. Ее рука тряслась.

Я просто… – начала она, – все, что я хотела…

Она не закончила предложение, ее глаза дрейфовали по работающему с перебоя– ми фонарному столбу, свет которого то вспыхивал в нити накаливания, то рассеивался тусклым бликом, почти гас и вспыхивал снова, и дрожь ее руки прошла по всему ее телу. Ее веки затрепыхались.

Мам, ты в порядке? – спросил Роман.

Она с усилием выдохнула и ее глаза расфокусировались.

Мам… я тоже их видел, – сказал Роман.

Оливия снова завела мотор и положила свою руку на колено Романа.

Все, что я хочу, так это лучшего для моих детей.

***

Из архивов Нормана Годфри: Кому: Тема: Без темы

Для начала, тупое признание, потому что вряд ли имеет смысл начинать без него.

Поразмыслив, что ты и мама имеете – какая тревога от того, что слова нельзя забрать назад – сексуальные отношения, честно, не удивительно. Даже ужасно банально. Об– щая банальность: такие вещи случаются. Словно заурядность может их упростить.

Рождение распространенно, за час перед восходом солнца. Предательство. Что может

быть распространеннее?

Но лезть в твое сердце не мое дело и не моя цель, я просто чувствую, что долж– на быть честна с тобой, поскольку если не буду – необратимо потеряю тебя. Так что, пожалуйста, прости мне мою честность, чтобы я могла простить твою. Я не могу поте– рять тебя, дядя.

Итак, прошлой ночью Романа арестовали. Он был пойман на территории завода (в компании, как можно предположить, Питер Руманчека, но относительно цели их визита, мои предположения так же скромны, как и твои), где он огрызался, в непод– ражаемой манере Романа, на пару полицейских, которые забрали его за «намеренное причинение ущерба». Достаточно сказать, что этот инцидент не сгладил мамин нрав. Что касается меня, я испытала большое облегчение: закрылась на весь вечер у себя в комнате и думала, что текущее событие может отвлечь внимание от меня. Но сегодня их отношения пришли к поразительному примирению. Манеры Романа были вежливы– ми, даже заботливыми, безмолвный (что не соответствует его характеру) жест раская– ния, и злоба мамы (что также не характерно) не оставила после себя никаких следов.

За ланчем они мило обсуждали Монако или Прованс выбрать на Рождество, все это время моя голова была опущена, я считала секунда, прежде чем смогу уйти, не привле– кая внимания.

Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала это, первые предпосылки. Пылинка: осадок двигателя судьбы. И затем я чихнула – безна– дежно нарушив свою, в основном уложенную, прическу.

Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд, туда же, куда и мама.

И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень когда, в одиночку, я со– вершила экспедицию в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению маме за, чтож, за то, что она моя мама. И да, изучив последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги,

но нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это нечто большее, чем детский протест

когда Джении впервые достала зеркало и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то созданного, чтобы женщина чувствовала себя как женщина…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженность любви от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я при– влекаю – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только мое благополучие она имеет в виду, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском.

Без сомнения, жестокость из блага.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

–Что, – начала она, тут же продолжив, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

Ты удивительно идиотическое создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица.

Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.

На его лице читалось противоречие, желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с его осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно я частично была разочарованна, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение и оно мое собственное.

Я… – произнесла мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто не– доумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному уни– жению? По крайней мере, я думала у тебя есть [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] мозги. По крайней мере, я так думала.

В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия мамы, но никогда, в отличии от Роман, не делала этого преднамеренно. И мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делал над собой усилие, сдерживалась и тер– пела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать ей это давалось нелегко.

Она никогда на меня не кричала.

Я беспомощно всхлипывала. Она продолжала.

Знаешь что такое настоящее уродство, Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь я считала тебя слишком юной, что ты не понимаешь, как твой отец называл тебя?

«Выкидыш». Она попросила его не называть меня так.

Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] штуки.

Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обсто– ятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло от нетерпения по мере того, как мои попытки становились еще плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».

Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.

Не лезь в это, – пренебрежительно бросила мама.

Но Роман повторил слово. Не глядя ни на нее, ни на меня, его лицо было опусте– ло, как у марионетки чревовещателя.

Отстань от нее, – сказал он.

Простите, – произнесла мама менее пренебрежительно, – это сейчас была команда?

Он положил свои руки на стол и посмотрел на ее лицо.

Оставь ее в покое, – сказал он. Мама тонко рассмеялась:

Поразительно, – сказала она некой воображаемой и невероятной аудитории и еще раз потянулась с пугающей деликатностью к моим ушам. – Сиди смирно.

Роман уперся ладонями в стол, поднялся на них и подошел к нам. Он сжал свои пальцы вокруг руки мамы. Моя голова походила на воздушный шарик, который завяза-

ли узлом, и мое дыхание стало трудным и сиплым.

Отпусти, – сказала мама.

Оставь ее в покое, – повторил Роман.

Она ударила его тыльной стороной свободной руки. Он сжал свои пальцы вокруг и этой рука. Она старалась освободиться, но он держал ее. Моя голова упала на стол, я начал ритмично поднимать ее на дюйм, два и опускать снова. Посуда звенела.

Да поможет мне Бог, – начала мама, – ты закончишь в сточной канаве, ты [ВЫРЕЗА– НО ЦЕНЗУРОЙ] маленький крысеныш.

Капелька крови показалась в уголке его рта там, куда она его ударила.

Я видел завещание, – сказал Роман.

Мама молчала. Мои удары подвинули стакан к краю стола, и он упал. Разбился.

Роман отпустил ее, но она не двигалась. Я остановила свою голову, смутившись значением этого признания.

В прошлом году, – сказал Роман, – когда тебе не понравилось, как Аннет урегулиро– вала инцидента на Черном Дерби. (Напомню, если ты мог забыть – или, по какой-то причине, не был в курсе – дело о правовых осложнениях у мамы, когда она, недоволь– ная уровнем обслуживания коктейль-бара, переквалифицировала диспут с барменом в оскорбление его действием.) Помнишь, как ты назвала ее? Никому не нравится, когда с ним так говорят. Тогда она позвала меня в офис и показала мне завещание, просто в отместку тебе, твоим психованным [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ]. Я знаю.

Мама опустилась в пустое кресло, и он произнес слова, что ослабили и без того хрупкое взаимопонимание в нашей семье.

Это все мое, – произнес он. – Я единственный наследник. И на свой восемнадцатый день рождения я получу контроль над всем трастом. Все это мое. Мой дом, мои деньги и всегда были моими.

Он поднял салфетку – его салфетку – и вытер кровь из уголка губ. Она мимо него. Фрагмент, маленькая алмазная радуга, блеснула по столу – его столу – отразив– шись от люстры. Вот что привлекло ее внимание.

Он отступил от нее и зажег сигарету. Курение никогда не поощрялось за обе– денным столом. Мама взглянула на этот алмаз и Романа, курящего сигарету. Я ин– стинктивно хотела прильнуть к ней, но в этот момент каждому было понятно, что только у Романа есть право на движение. Он бросил сигарету на пол и потушил ногой. Он был так же напуган как и мы тем, куда нас все это завело.

Снаружи, облака, должно быть закрыли солнце и радуга исчезла. Голова мамы наклонилась, думаю, она кивнула. Мы оставались в тишине, которая существовала какое-то время перед зарождением мира, и хотя мама безмолвно ушла в свою (или, Романа) спальню, где находится до сих пор, а я в моем (Романа) чердаке, и Роман уда– лился в собственную вотчину, в этой связывающей тишине мы и остаемся, также как и я остаюсь

Твоей, Ш. Г.

***

Роман стоял в дверном проеме. Она села на стопку матрасов и глядела в окно. Ее рука столь же широкая, как ребенок, с вытянутыми руками, светилась под огромной

рубашкой в такт ее дыхания. Она не повернулась к нему. Матрасы прогнулись под ней в форме улыбки.

Это не то, чего я хотел, – сказал Роман. – Я не хотел этого делать.

Она не ответила.

Я никогда не сделаю того, что причинит нам вред, – продолжил он. – Ты же знаешь это, да?

Теперь она повернулась и смотрела на него. Это был первый раз, когда она на– звала его лжецом.

Я пойду, – сказал он.

Она выразила протест. Он подошел к кровати. Она легла, и он лег подле нее, по– ложив свою руку ей под голову. Она знала, что его рука начнет неметь и колоть от боли через минуту, но он переживет это. Он заметил, она сняла серьги. Он потушил ночник, и засияли наклейки со звездами и луной.

Позже, когда ее дыхание стало равномерным и спокойным, Роман вынул свою руку и встал. Подошел к двери, стряхивая онемение с руки. Мольберт притянул его внимание. Она какое-то время работала над рисунком, почти закончила. Белая верти– кальная линия, поверх путаницы ночи, прямо под которой были подземные камеры, на одной из которых было какое-то кольцо с узлом на его вершине.

Змея, пожирающая свой хвост.

Роман оторвал руки от двери и направился назад к кровати и, упершись руками, подтя– нулся и приложил свою щеку, слушая эхо ее сердца.

Мера Беспорядка

тил.

Зазвонил телефон, прервал короткий и беспокойный сон. Доктор Годфри отве-

Хорошо, – наконец произнес он. – Хорошо, успокойся. Скоро буду.

В темноте он отыскал пару джинсов и свитер.

Это была Оливия? – спросила Мари.

Нет, – ответил он отстраненно. На уровне подсознания он подумал, насколько же правдоподобным и предательским было то, что его жена подумала в первую очередь именно об этом. Но переживать об этом он будет позже; этому вопросу придется встать в очередь. Он выглянул в окно. На стекле запотевшая рома превращала ночь снаружи схожей с вином в бокале и у него появилась странная и приятная мысль: Сейчас не время для плавания. Понял, что мог сказать это вслух, но не был уверен, и Мари не подала виду. Он надел ботинки.

Лета была в ванной дальше по коридору. Она услышала шаги отца, и как он тихо вышел из дома, и выждала еще несколько мгновений, прислушиваясь, не проснулась ли мама. Затем, она прошмыгнула к нему в кабинет и, опустившись на колени, начала изучать документы.

***

Полиция уже находилась в лаборатории Невропатологии, ожидая прибытия Годфри. Сестра Котар подошла к нему. Ее глаза красные, а волосы выглядят так, слов– но она всю ночь ворочалась в постели, появление в таком виде явно пророчило беду.

Он положил свои руки на ее плечи и сказал идти домой и взять пару выходных.

Она отрешенно кивнула, затем аккуратно прижалась к нему и всхлипнула, как ребенок.

Иди домой, – снова сказал Годфри, его учтивый тон скрывал обиду, что утешает он, а не его.

Шериф Сворн подождал пока она уйдет, потом подошел к Годфри с хмурой улыбкой.

Забавная штука, – начал он. – У вас сильно тревожный пациент и простой – по край– ней мере, в эти дни – суицид, полностью заснятый камерами. Но. С безопасностью тут не до шуток, правда?

Это был риторический вопрос, но Годфри и так не видел ничего смешного.

Дело в том, – продолжил Сворн, – что на кассете не зафиксировано проникновения, но и никто другой не заходил тоже. – Он остановился, словно задумавшись о мире, в котором происходят вещи далекие от его определения понятных. – Дверь, она просто открылась для него. Словно… хм… говоря: Давай, дружище, входи.

Доктор Годфри посмотрел на пол в другом конце Мозговой Фермы. На полу лежал Френсис Пульман. В его руке зажат поршень шприца. Отломанная игла торчит

из виска. Как же там говорила Дороти Паркер? “Лучше бы передо мной поставили бу– тылку, чем предложили лоботомию”. Годфри задушил единственный разумный ответ на эту ситуацию в зародыше, особенно учитывая гротеск образцов стоящих в ряд на полках. Задушил единственный ответ, который может быть у квалифицированно вме– няемой личности в психиатрической лечебнице. Ведь человеку его положения в таких обстоятельствах лучше сдержать смех.

***

С первыми лучами солнца двери главной спальни открылись, и в них появилась Оливия. Она была одета в белый атласный халат, пошла дальше по коридору и оста– новилась у двери с нарисованным на ней драконом, вошла. В комнате было темно; утренний свет виднелся по краям штор. Он все еще спал. Она подошла и остановилась подле него. Его голая грудь и шея были длинными и белыми. Она положила палец на его шею и почувствовала живое чудо, биение молодого сердца в груди, связь его и ее собственным. Он открыл глаза. Она погладила его лицо и кожу головы.

Скоро нужно будет снова тебя обесцвечивать, – сказала она. – Уже видны корни.

***

По пути в свой класс Питер остановился у шкафчика и обнаружил торчащий из его прорези слоенный вдвое лист бумаги. Он взглянул на него и знал, своей Свадистха– ной, что он был отправлен тем же человеком, что послал приглашение Лизе Уиллоуби. Он взял страницу и развернул ее. На ней не было ни слова, только рисунок. Сырой на– бросок коричневой волчьей головы, отрезанной. Голова лежала в луже крови, которая по цвету и текстуре была определенно настоящей, да и сама голова на первый взгляд, казалось, нарисована коричневым кремом для обуви, но нет. Он понял, спустя мгно– вение, это не то, чем кажется. Питер мрачно сложил рисунок и убрал его в сумку. Его взгляд привлек постер на стене, с изображением вытянутого указательного пальца и надписью: КОГДА УКАЗЫВАЕШЬ ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ, ТРИ ОСТАЛЬНЫХ УКАЗЫ– ВАЮТ НА ТЕБЯ.

Бля – сказал он.

Он повернулся, намереваясь пойти дальше, но заметил Романа.

Бля, – повторил он.

Они вышли через восточный выход и по коридору добрались до кладовой, дверь из которой вела наружу. Оставили дверь открытой, подперев ее кирпичом, чтобы она не захлопнулась за ними, и Роман прикурил две сигареты, передав одну Питеру.

Питер огляделся. В такие дни как этот птицы не летали. Они сидели десятка– ми на электропроводах, напоминая черные прищепки, держащие шифер небосвода, с которого Бог, подув ветром, поднимал их и скручивал в вихрь, через секунду уже воз-

вращающийся на свои насиженные места, но в этот раз они полетели в другом направ– лении. Что бы это ни было, но что-то находило на птиц в дни, как этот.

Мне кажется, в Белой Башне что-то происходит, – сказал Роман. Питер курил и наблюдал за птицами.

Не знаю, связано это или нет, но я могу провести нас внутрь, – продолжил Роман.

На небе появились черные штрихи. Будет дождь.

Роман видел это по его лицу.

Ну и? – спросил он.

Нет, – ответил Питер.

Что значит нет? – не унимался Роман.

Все кончено, – ответил Питер.

Что ты несешь?

Все кончено. Я не в деле.

Роман взглянул на него и понял, что он серьезно. Неожиданно, ему неудержимо захотелось вырвать этот ебаный пидорский хвостик из его головы. Он захотел найти какие-нибудь слова, чтобы заставить его передумать.

Почему? – спросил Роман.

Питер не ответил. Ему не нравился этот разговор; вещи подобного рода были не менее удушающими для него, чем, когда он был младше, и старший брат поймал его, завернул в одеяло и сел сверху, почувствовал, что это хуже, чем смерть. Путаясь в чув– ствах других людей, оставалось винить лишь себя. А еще он обвинял Романа.

А при чем тут копы? – спросил Роман. Его тон подчеркивал скуку и банальность ин– цидента. – Ты сказал избавиться от них, что я и сделал. О, и, кстати, очень деликатно с твоей стороны, бросить мою машину с пустым баком.

Он постарался увидеть, изменила ли ситуацию, вставленное им легкомысленное замечание – оказалось, что нет.

Ладно, – сказал Роман. – Ладно, это было глупо. Действительно глупо, я идиот, и что тут еще сказать, кроме того, что я идиот, но хватит уже. Подумай о том, что ты дела– ешь. Ты не можешь уйти из-за такой глупости, как эта, не можешь. Нельзя уйти от… этого.

Он произнес это с идеальной фонетической четкостью, но, между строк, послед– ним словом было «от нас».

Питер размышлял, как бы объяснить все Роману, не расстраивая его еще боль– ше. Объяснить, что они не похожи, что как бы не чувствовал себя Роман отдельным от всего мира, он все еще богатый и потому не особо-то и другой. Он не знает, как обсто– ят дела у таких, как Питер, он не боится клетки. Клетка, которая куда хуже любой из возможных смертей. Он не знал способа, как объяснять такое кому-нибудь как Роман, как нельзя подойти к тигру в джунглях и сказать: Ты хоть знаешь, насколько ты свобо– ден? Потому что как он может знать какую-либо другую жизнь? Не имея возможно– стей обрисовать эту картину в сознании Романа, потому он убрал ногу с перил, думая, получится ли уйти, избежав каких-либо слов, помимо тех, которые он уже произнес.

Блядь, да ты скажешь хоть что-то? – не вытерпел Роман.

Ты должен уйти, – сказал Питер. – Для тебя тут нет ничего хорошего. Ты должен бе– жать от этих смертей, города и своего имени. Начни все с чистого листа. И, я не знаю. Выясни сам как все сделать.

Роман посмотрел на свою руку. Она тряслась, не в силах более удержать сигаре– ту, потому он бросил ее.

О! Спорю, ты доволен, – взвился он. – Уверен, тебе это очень удобно, ты цыганский кусок дерьма! Знаешь, если ты трахаешь мою кузину, я убью тебя!

Питер посмотрел на него.

Ты не лучше меня, – сказал он поникшим голосом.

Питер продолжал на него смотреть.

Роман, отвернувшись:

Этот ебаный лошадиный хвостик.

Питер встал и вошел внутрь. Роман поднял голову на мрачное, свинцовое небо.

Бля, – произнес он. Его горло сжалось.

Затем, краем глаза он заметил какое-то движение. Питер возвращается, он не оставит его тут. Как и раньше, Питер снова сделал все вещи невыносимыми, но снова возвращается к нему. Такой уж он есть, доводит все до крайностей. Роман позволит ему вернуться, примет его. Но дверь не открылась, и Питер не вышел, а движение, что он видел, на самом деле было на противоположном конце его внутреннего взора, слов– но темные пальцы черной тени, ловко машут ему, стараясь привлечь внимание. Веки

Романа затрепетали. Он наклонился, поднял кирпич, отчего тут же захлопнулась дверь, и бросил его в сторону холма. Раздался металлический звук, завыла сигнализация автомобиля, Роман сел, упершись спиной о запертую дверь, и через мгновение поднял свою все еще дрожащую руку и растопырил пальцы, наблюдая танцы невесомой пау– тинки между ними.

***

Когда занятия кончились, Лета подошла к Питеру на автобусной остановке, он не стал задавать ей вопросы, пока они стояли бок о бок. Он занял свое привычное место

в конце и пригласил ее сесть, что она и сделала. Открыла сумочку и вынула наружу старый, помятый конверт, который протянула Питеру. Адресовано ее отцу, обратного адреса нет. Он поднял брови и она кивнула, довольная собой.

Ты читала? – спросил Питер.

Она, обиженно:

Я не читаю чужую почту. Только если она не обо мне.

Он положил письмо в задний карман сумки, вместе с отрывком из «Базара Гоб– линов» и уродливым рисунком. Он не знал, образуют ли они в итоге что-то значимое, как те рисунки из различных точек, которые в итоге складываются в одну картину, если смотреть на нее из далека; если стоишь на другом конце вселенной, пытаясь най– ти решение, в итоге чувствуешь себя законченным идиотом.

Когда они проезжали Килдерри парк, Лета выглянула в окно и сказала:

Он умер.

Кто? – спросил Питер.

Френсис Пульман. Единственный, кто видел. Он ударил себя шприцом в мозг про– шлой ночью.

Ох, – произнес Питер.

Лета подвинула руку, как если бы хотела взять руку Питера, но изменила направ– ление, дотронувшись до клейкой ленты, прикрывающей прореху в кожаной обивке их сиденья. Автобус остановился в устье Киммел Лэйн и они вышли, направившись вниз по холму. Ни один из них, до сих пор, не отметил вслух, что все это за пределами нор– мального хода событий.

Роман какой-то странный сегодня, – сказала она.

Он злится на меня, – ответил Питер.

За что?

Потому что большое белое пятно по имени Роман, мешает Роману видеть всю карти-

ну.

Что случилось в субботу ночью? – спросила Лета. – Ты был там, когда его арестова– ли?

Когда твоя мама использует департамент шерифа, чтобы немного охладить тебя – не то же самое, что быть арестованным – сказал он.