Текст книги "Хемлок Гроув (ЛП)"

Автор книги: Брайан МакГриви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Он задумался, не сделал ли это Роман Годфри. Питер был на холмах этой ночью и что-то почуял, смутную, но и неприступную недоброжелательность. Но это было не– что, что соединилось со временем, и с больницей для душевнобольных вниз по дороге, можно ожидать самые неожиданные вибрации, проявляющиеся при полной луне. И

это был не первый случай, когда он почувствовал некие оккультные веяния в городе. Здесь было что-то еще, незримо присутствующее, ползущее под ногами, не имеющее ничего общего с живущими под солнце. Питер не мог ухватить это понятие целиком, но он знал, оно было тут, древнее холмов, под которыми находилось. Случались не– сколько раз, когда он, дремля в гамаке, видел змею, Библейски черную змею медленно и чувственно пожирающую себя с хвоста. Но затем его глаза резко открывались, и он глядел на небо через переплетения ветвей и раздраженно выталкивал этот образ из разума. Питер обладал величайшим талантом не терять сна из-за вопросов, на которые он не знал ответа, потому этот нарушитель его дремы действительно пошатнул равно– весие. Но это, чем бы оно ни было, живущее в самом темном месте под землей и гораз– до древнее холмов, не было тем же, что убило Брук Блюбелл из Пенроуз. Он знал это своей Свадхистаной. Мир это тело, и различные его части транслируют частоты

по-разному. Некоторые интенсивнее других, они находятся ближе к пульсации таин– ственной подоплеки, иллюзии иллюзий. Хемлок Гроув как раз такое место, и сущность под холмами – если она не была преувеличением – являлась частью этого, страшного и

неизведанного, как «сущность», что надзирает за тем, чтобы животные вдыхали то, что выдыхают деревья.

Могла ли девушка стать жертвой молодого, дикого упыря? Возможно. Это не их традиционный стиль, но потомство способно к сильной трансгрессии. Как и старые жены. И, хотя Роман не совсем подходил под этот тип, Питер сам был прямым доказа– тельством, насколько ошибочным может быть первое впечатление. Подул ветер, неся с собой запах травы, и он поднял руки, позволив ему пройти между пальцев, когда уви– дел нечто возле деревьев: свечение – нет, двойной блеск, светящиеся глаза: это была пара глаз, мерцающих, как у кошки. Питер поднялся. Появился Роман Годфри. Они стояли на расстоянии, глядя друг на друга. Их одежда шелестела на ветру, а цикады безразлично пели.

Каково это? – спросил Роман.

Каково что?

Роман колебался, руки вместе, ерзают. Испугался?

Убить ту девчонку.

Не ты один

Я не убивал ее, – сказал Питер. – Я думал это ты.

Роман, в замешательстве:

Я? Зачем мне это делать?

Питер пожал плечами:

А мне зачем?

Люди говорят ты оборотень, – ответил Роман.

Ты веришь всему, что говорят люди?

Роман продолжил:

Тогда, зачем ты сюда вернулся? Это твоя территория или типа того?

Шерсть на загривке Питера опустилась, определив никакой угрозы нападения.

Он сел по-индийски.

Территория это так буржуазно, – бросил он небрежно.

Роман, всматриваясь в него:

Уверен, что это был не ты?

Мог бы хоть постараться сдержать разочарование, – сказал Питер.

Просто спросил, – произнес Роман. Теперь он тоже сел и подобрал ветку, отломившу– юся от куста. – Тогда кто это был?

Медведь, – сказал Питер. – Пума. Оригинальное самоубийство.

Роман сломал ветку ниже середины и зажал половину между пальцев.

Странно, – сказал он. – Я знал ее. То есть не знал-знал ее. Но видел ее. На вечеринках и прочих штуках. Ей нравилась моя машина. – Ветка сломалась на четверть. – А те– перь, она мертва. Как, блядь, такое бывает?

Ага, машина симпатичная, – сказал Питер.

Также я знал твоего дядю, или кем он там был.

Винса? – спросил Питер.

Ага. Иногда, мы разводили костры, и он появлялся с бутылкой самогона. Мне нрави– лись его истории. Девчонок они пугали до чертиков, но знаешь, это же девчонки.

Питер кивнул, вторжение алкаша, пренебрегающего бритьем с пятнадцати лет, было такой вещью, которая могла поставить девушек с ног на голову.

Я не особо его знал, – сказал Питер. – Он называл меня Пити, и это мне не очень нравилось. Но он всегда давал мне договорить, когда Линда прерывала меня, и иногда он падал в обморок, все еще сидя за столом с открытыми глазами – это казалось мне каким-то фокусом. – Поддался он воспоминаниям. – Думаю, у него были серьезные проблемы.

Серокрылая моль пролетела рядом, и рука Питера дернулась ее поймать. Склон– ность к оппортунистическим зрелищам была у Руманчеков в крови, и он был абсо– лютно уверен, что сможет получить двадцать баксов от этого богатенького паренька, поспорив, что съест ее. Но его руки были не достаточно быстры, и моль упорхнула прочь.

Роман разломил ветку еще на половину и дал ей упасть на землю.

Я помню, как приходил сюда с отцом, – сказал он. – У меня мало воспоминаний о нем, но я помню, будучи еще совсем мальчишкой, был здесь, и что-то ужалило меня в ногу, знаешь, типа в перепонку между пальцами на ногах, помню его лицо. Насколь– ко беспомощным оно казалось. Потому что не мог понять, почему я так сильно плачу. Пока моя нога не опухла настолько, что пальцы начали походить на сосиски.

Что с ним случилось? – спросил Питер.

Роман сложил руку пистолетом и изобразил, как вышибает собственные мозги.

Бля-я, – отреагировал Питер.

Бля-я, – повторил Роман.

Мама говорит: мой отец мертв или типа того, – сказал Питер. – Не вдается в подроб– ности. Божья коровка.

Роман стряхнул божью коровку со своего лацкана.

Каково это, – спросил он. – Жить как, ну знаешь. Таким, как вы.

Питера не тревожило называться «Таким, как вы» – это уважаемая, фундамен– тальная граница жизни: имущих и неимущих. Питер не относил себя к беднякам.

Я думаю, всегда есть что-то за холмом, что я должен увидеть, – сказал он. – Напри– мер, что кроется в ботинках твоей сестры?

Лучи от пары фонариков высветили их в темноте и бесшумно загорелись поли– цейские мигалки.

Черт, – сказал Питер.

Все в порядке, – успокоил его Роман, но Питер уже бежал в сторону линии деревьев. Он остановился в той же тени, из которой появился Роман, который беззаботно глядел на фонари.

Заблудился, приятель? – сказал самый низкий, без шеи, с весом жира, как у штанги– ста.

Я в порядке, но, спасибо за заботу, офицер, – ответил Роман.

Это мальчишка Годфри – произнес другой, высокий и худой, с пронзительно агрес– сивным носом, тянущим к земле, согнутый как лук, готовый выстрелить.

Ты в курсе, что сейчас не детское время, – сказала Шея.

Я ночная сова, – ответил Роман.

Тебе нельзя здесь находиться, умник, – вступил Нос. – И мне плевать на твое имя.

Я кому-то мешаю, офицер? – спросил Роман.

Кто это был с тобой? – снова Шея. – Не тот ли грязный цыган? Что вы, две инкубаци– онные птички, делали тут такого, что не заслуживает порицания?

Разговаривали.

О чем?

О тайнах смертности, – парировал Роман.

Ладно, пошли, – сказал Нос.

Роман посмотрел на него, он смотрел в его глаза и на короткое время его соб– ственные блеснули как у кошки, что ранее и привлекло внимание Питера к нему, и он произнес, с нажимом, словно учил актера репликам:

Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице. Нос молчал. Его лицо побледнело.

Затем, он несколько раз коротко моргнул и выдавил:

Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице.

Что, – спросил Шея.

Роман посмотрел в его глаза:

Ага. Иди, парнишка.

Ага, – повторял Шея. – Иди, парнишка.

Слушаюсь, офицер, – сказал Роман.

Они вернулись к джипу, Шея бормотал:

Маленький жуткий засранец.

Как только они ушли, Питер вернулся к Роману.

Спорю, у тебя не часто отнимали деньги на завтраки, – пошутил Питер.

Герметичная почва, – сказал Роман. – Вот, что в ее ботинках.

Язык Питера замер на полпути между молчаливым принятием информации и попыткой ее понять.

Он ничего не сказал.

Роман лег на землю и приложил свое ухо к земле, как в фильмах про индейцев.

Ты чувствуешь это? – спросил он.

Что?

Чтобы это ни было оно… там, внизу.

Оу, – произнес Питер. – Это.

Хорошо, – сказал Роман. Он встал – Хорошо узнать, что не сходишь с ума.

Или, не ты один, – ответил Питер.

Облака проплывали над Белой Башней. А где-то явственно слышался звук поез-

да.

***

Из архивов Доктора Нормана Годфри:

Кому Тема: Позволь им есть гренки!

Дорогой Дядя,

Очередная неделя и снова обращаю к вам свой лепет. Мне кажется, вы открыли Ящик Пандоры, если бы не было так трудоемко нажимать клавиши кончиком ластика на карандаше – эти кончики пальцев, Всевышний (с помощью Доктора П.) счел обе– спечить возможностью, назовем ее, обильной, нажимать по одной клавише за раз. Мне кажется, будет достаточно легко попросить маму заказать мне какую-нибудь клавиату– ру с менее чувствительным сенсором, но я ценю, что каждое слово, выбранное мной

продукт целенаправленных усилий. Кажется многие, кому не надо столь тщательно подбирать слова, не ценят этого.

Итак, какие же новости с моего прошлого письма заслуживают внимания ласти– ка? (Ирония, избегавшая моего внимания, до этого момента – как удивительно!) Конеч– но – вы будете мною гордиться, Дядя, я последовала вашему совету и утвердила свою независимость перед мамой. Мы обедали в клубе, мама, Роман, и я, и когда принимали наш заказ, я заметила волнующее попурри, самых разнообразных цветов. И пока мама говорила Дженни, что я буду «как обычно», я безудержно схватила меню и энергично ткнула в него пальцем.

– Ты хочешь это, дорогая? – спросила Дженни, моя самая любимая из персонала клу– ба.

Нет, нет, – поправила мама, – мы возьмем ей «как обычно», я думаю.

Что означало, конечно же, тарелку нарезанной говядины.

Но, я покачала головой и снова принялась жестикулировать, указывая на свою прихоть.

Милая, – сказала мама, – тебе необходимо твое мясо.

На что Роман сделал едкую ремарку. Дженни, с которой он постоянно заводит легкий флирт (и, возможно, нечто большее за пределами ее работы – как утомительно пытаться следить за внеклассными занятиями моего братца), ухмыльнулась. Мама не показала взаимности.

Ее обычный заказ будет вполне удовлетворительным, – сказала она своим вопрос-у– лажен голосом. Который, признаюсь, убил мою решительность на корню, если бы не благословенное вмешательство Дженни.

Положив свои руки мне на плечи без намека на отвращение, она сказала:

О, она просто заботится о своей фигуре. Все эти милые мальчишки в старшей школе.

Я хотела расцеловать каждый из ее пальцев, один за другим, но сдержала себя глупой усмешкой, глядя на которую Роман с сожалением приложил платок, остановить потекшую слюну.

Хорошо, Шелли, – сказала мама, пугающая рациональность ее тона отражала повы– шенное раздражение нашей сплоченности, – какое бы решение ты не приняла, тебе с ним жить. Мне кажется, мы обе знаем, ты закончишь, сожаления, что не делала долж– ного выбора.

Она посмотрела на меня, очевидно ожидая молчаливого согласия. Как это уди– вило ее, когда я уверено, ткнула в меню еще раз. И хотя мама была, фактически, права

мой живот снова начал урчать, еще до того, как мы вернулись домой – я сдерживала голод всю ночь, чтобы доказать, я действительно способна жить с принятыми решени– ями. Без единого сожаления! – притягательный вкус различия между сладким абрико– сом и горьким шпинатом, чрезмерным перцем и лихим луком, целомудрием миндаля и сладострастием томата: праздник, если не живота, то духа. И, самое важное, я почув– ствовала, что мама заметила: я больше чем, какая-то живая – хоть и громоздкая – ма– рионетка, которая беспрекословно танцует под манипуляцией ее нитей; как вы мило подметили, я умная, автономная личность с собственными желаниями. Я верю, этим противостоянием ваша племянница заслужила немного, смеет ли она говорить такое?, уважения.

К другим новостям, я считаю перевод в Старшую Школу достаточно гениаль– ным. Моя учеба идет полным ходом; я продолжаю прогрессировать вопреки стандар– тизации: пока большая часть моих продвинутых одноклассников борются с сослага– тельными наклонениями Испанского и тригонометрическими функциями, я в своем углу – моем храме – позади, снимаю кости с классического Греческого и квантовых гипотез Бома (пища для ума – я признательна за рекомендации). Я также, это долж– но быть приятно вам услышат, завожу друзей в положительно головокружительном темпе! Кристина Вендалл одаривает меня добрым взглядом, когда никто не смотрит

прокладывает себе путь, я уверена, к надлежащему знакомству (словно слова могут предложить больше, чем благодать окна души); твоя Лета остается, что, я уверена, для тебя не новость, таким же добрым ангелом; и этот цыганский мальчик, о котором я пи– сала прежде, продолжает выражать мне свою прелесть. Какой же он дьяволенок! – на

несколько дюймов ниже парней его возраста, но шире в плечах (конечно, он все равно кукольных размеров по сравнению с вашей ласковой писательницей). У него смуглый цвет лица с черным хвостиком, подразумевающий использование вазелина, словно его прическа – результат выбора. Роман говорит, он оборотень. Мама говорит, он вреди– тель, и не иметь с ним ничего общего (естественно Роману – ей и в голову не взбредет включить меня в эти наставления).

Я надеюсь, что он не причастен к инциденту в Килдерри парк. (Я так плакала, когда услышала.) Конечно, если мне жить с принятыми решениями, полагаю, я должна заботиться о вопросах, на которые предпочитаю не знать ответа.

Всегда твоя, Ш.Г.

Ангел

Девственница положила аппликатор на полку, сполоснула руки и села на край ванны, ожидая. Не ответа; ответ она знала. Тест был для них, для доказательства, в котором, как она знала, они нуждаются. Или, по крайней мере, для определенной сте– пени доказательства, чтобы быть уверенной, что разговор начнется.

Свяжитесь с вашим доктором, если получили неожиданный результат, говори– лось на коробке. Это было одним способом все уладить.

Девственница посмотрела в окошко аппликатора. Она не боялась, а тем более, когда вспомнила, как он светился, нимб над его головой, сияющий не просто золотом, но всеми цветами мерцающего света. Она поднялась, глубоко вдохнула, надув живот, и, задержав дыхание, погладила руками сверхъестественную округлость, оставшиеся угли его идеального света внутри нее.

***

Оливия Годфри встретилась с Доктором Норманом Годфри в баре отеля Пенроуз в следующий полдень. Оливия была неприятно красивой женщиной неопределенного возраста. Она носила белый брючный костюм, с равнодушием Старого Света, что День Труда прошел уже неделю назад, с головным платком обрамляющим черные волосы и солнцезащитные очки «Джеки О». Она потягивала мартини. Доктор Годфри, статный человек среднего возраста с преждевременно седеющими волосами и бородой, и гла– зами, что в обычных обстоятельствах блестели великодушием, это было результатом сожительствующих черт его характера: глубочайшей доброты и практически полного отсутствия смирения. Но это не были обычными обстоятельствами и он его зрачки вы– ражали целеустремленность, его зеленые глаза Годфри стреляли вокруг, как при замед– ленной съемке. Она поставила скотч на стойку бара перед ним, когда он прибыл, что было им проигнорировано.

Что ты за это хочешь? – спросил он.

Хотя бы «Спасибо, Оливия», – сказала она своим аккуратным британским акцентом с крупицами континентального. В свое время она была актрисой в каких-то лицеях, и даже в момент крайней импровизации ее слова окутывало кольцо былого мастерства.

Он ровно посмотрел на нее. Ее самообладание было впечатляющим.

Не думай, отвечай. Была ли ты или этот ходячий комплекс Бога как-то причастны?

Ради всего святого, Норман, тебе на самом деле нужно быть чуть более конкретнее, – ответила она.

–Лета беременна, – промолвил он.

О. – Ее губы вытянулись в идеальную форму этого звука. – Чтож, думаю, ты пони– маешь, что я физически не способна на такое, а Йохан, мы оба прекрасно знаем его… наклонности несколько другого толка.

Я тут, блядь, не шутки шучу, – выпалил он. Бармен оглянулся на них.

Сбавь тон, – сказала она. – Сядь. – Она указала на стул рядом с ней. «Давай, Давай». Он сел:

Оставь сейчас же этот покровительственный тон, – сказал он.

Чтож, ты должен признать это довольно удивительное обвинение.

Мы не разбираем степень обвинения. Прямо сейчас это просто вопрос и ты дашь мне на него прямой ответ.

Нет, Норман, я к этому не причастна, – сказала она. – Ни, как я знаю, доктор Прайс, и откровенно, то, что ты сейчас спрашиваешь, выходило бы за рамки возмутительности, если бы было хоть на йоту менее мистическим.

Он наклонил свой стакан сначала в одну сторону, затем в другую, глядя как ли– кер доходит до каждого из края.

Ее тон снова став деликатным:

Тебе не приходило в голову, что, возможно… она не особо жаждет делиться со своим отцом спецификой обстоятельств зачатия?

Он поставил стакан, постучал по нему пальцем и горько усмехнулся.

Не желает? Нет. Этого нет – сказал он. Она взглянула на него.

Она говорит, что все еще девственница, – сказал Годфри. Она молчала. Он ответил на ее молчание.

Она говорит, – продолжил Годфри, – это был ангел.

Она молчала.

Она говорит он посетил ее летом, и она не говорила ничего до сих пор, потому что не хотела, чтобы мы все не приняли в изогнутом виде – ее слова – но она почувствовала, пришло время когда ей понадобилась наша помощь с… ребенком. И она взяла тест на беременность, так что ее положение точно не галлюцинации.

У нее есть парень? – спросила она.

В последнее время никого.

Она ходила в церковь?

–Когда это кто-то из нашей семьи посещал церковь, когда никто не умер?

А каково твое… профессиональное мнение?

Он взглянул на нее. Действительно ли она спросила.

Изнасилование – сказал он. – Она была изнасилована и ее разум отвергает его факт с помощью фантазии. Клинический термин для таких случаев – психогенная амнезия.

Ты говорил с полицией?

О чем? О своих подозрениях, что что-то произошло прошлым летом, чего она даже не подтвердит? Моя единственная надежда надеяться разговорить ее и все выяснить.

Ее брови поднялись:

Думаешь, это к лучшему?

Пытаться противопоставить ее убеждению, что ребенок, которого она носит, в свои семнадцать, есть продукт непорочного зачатия, возможность, что в любую минуту на поверхность всплывут реальные события, после того как бесповоротное решение будет принято?

Она кивнула.

А теперь, могу я спросить? Что могло натолкнуть тебя на мысль, о моем участии в этом?

Он изучал свое отражение, в настенном зеркале бара. Он обнаружил, что когда его волосы начали седеть, поддерживаемые аккуратной бородой, на него легла печать определенной архетипической авторитетности: у меня все под контролем. На самом деле он не мог найти разумного объяснения, почему он здесь. Прошлой ночью, его плачущая жена вышла из комнаты, оставив его сидеть, и его ребенок протянула к нему руку через стол с изяществом рассвета, и в этот момент, когда больше не осталось ничего рационального, у него появилось предчувствие. Мрачно и смутно с дерзким апломбом на любую рациональность, он ощутил влияние Оливии во всем этом. И это чувство, должно признать, не находилось под его контролем. Он не было разумнее объяснений его дочери. Оно делало его бороду лжецом. Но независимо от абсурдности его интуиции, беспомощности попытки озвучить ее, он понимал теперь правдивость и уродство ее маленькой функции. Она давала ему что-то для ответного удара.

Потому что я, блядь, не имею ни малейшего понятия, на что ты можешь быть способ– на боясь потерять меня.

Он уставился на нее. Она сняла свои солнцезащитные очки и встретилась с ним взглядом.

И тогда, твердая и злобная маска, защищающая его, к большому облегчению раскололась, он закрыл лицо руками и заплакал. Группа полупьяных юристов, претво– рялась, что не смотрит на него. Оливия нежно погладила своей рукой его сзади по шее. Другой, она вернула очки на место и взяв зубочистку с нанизанной оливкой, облизала ее своим языком.

***

Они зашли в свой привычный номер и занялись привычным разочаровывающим антагонистическим сексом, как делали уже несколько лет. После, Оливия лежала на его животе, куря сигарету, хотя, с некоторых пор, курить в этом номере было запреще– но, мысли о выборе другого, были настолько же не серьезны, как мысли птиц, решив– ших лететь зимовать на север. Это был не тот способ, которым все делается. Вниз, по

позвоночнику Оливии, там где заканчивался копчик, словно рельефная карта гор, блед– ный, округлый шрам, остаток грубого хирургического вмешательства. Доктор Годфри встал, заправив свою рубашку в брюки. Его глаза уставились в пол.

Где мой… – Он увидел, как ее нога элегантно раскачивалась в воздухе с его галсту– ком, зажатым между пальцев. Он потянулся за ним, но ее нога покачнулась прочь. Взяв ее за лодыжку, он забрал галстук и подошел к окну, обернув его вокруг шеи. Видимый через реку, берег Хемлок Гроув, с потоками пламени высвобождающегося из труб газа от разработки кокса, в настоящее время этим предприятием руководит Люксембург– ская сталелитейная компания, но однажды она была частью загрязняющей промыш– ленной династии Годфри, много жизней назад.

Он сел на край кровати и натянул носки. Оливия выдохнула дым и сцепила паль-

цы.

Я боялась, что ты серьезно имел это в виду, – сказала она. – В последний наш раз. Последний раз, который был еще весной, он сказал, что не думает, что позво-

нит снов. Это было новостью для них обоих, он сказал, что удивлен, возможно, даже больше чем она. То, как самая очевидная вещь, может быть самой немыслимой. Атлант пожал плечами.

Ясно, – сказала она, наконец.

У меня просто больше нет сил, – сказал он, объясняясь.

Сил для чего? – спросила она. Это был риторический вопрос, и в то же время самый верный. Их положение же не требовало ни одного. Сейчас это был вечный двигатель, старше приливов. Он знал женатых мужчин, убивших бы за такой шанс. Мужчин, убивших бы за нее. Ему пришло в голову, что когда-то он был таким мужчиной, заслу– живающим зависти и жалости.

Он ничего не сказал. Его лицо было как часто используемая губка, не способная держать влагу уже много лет.

Пожалуйста, – сказала она. Спокойное достоинство, с которым она произнесла это слово, противоречило тому, как она его использовала. – Пожалуйста… подумай об этом.

Без малейшего милосердия он солгал, что подумает, хоть и не собирался. Вместо этого он взял стакан, как эмоциональный новокаин. Если бы смыслом новокаина было онемение онемения. В свои последние годы без любви, Джейкоб Годфри был известен, за проведение долгих часов, стоя перед фасадом здания, который спроектировал на вершине самого высокого холма в долине. Он рассматривал свои владения, которые заработал, по собственному мнению, кровью и огнем, и знал, в эпилоге своей жизни, что все это мелочные, преходящие вещи, не имеющие в себе ни крупицы значимости, и что вот он одинокий и бесполезный богач с домом на холме, видимым и до сих пор забытым. Доктор Годфри провел всю свою жизнь, опасаясь той же участи и каждый, сделанный им шаг, был сопротивлением против этого, каждый шаг он делал к призва– ниям настолько противоположным, что приводили к одному: состраданию. Потому он и занялся психиатрией, встречей материи и духа. Он помогал людям, множеству лю– дей, и что еще можно об этом сказать? Я помогал. Скажите, что еще тут можно доба– вить.

Наконец он встал и сказал:

Я имел это в виду. Я не хотел, чтобы это произошло. Это было…

Из злобы, – перебила она.

Из слабости, – поправил он.

Согласимся согласиться.

Она протянула окурок сигареты. Он взял его в ванну и бросил в унитаз, затем, повернулся к зеркалу и поправил прическу. Оливия разминала руками свое лицо.

Страшный инцидент, – сказала она. – Девушка из Пенроуз.

Твоя дочь считает, это был оборотень.

У моей дочери впечатляюще богатое воображение. – Она перекатилась на спину и вытянулась в всю длину. – И все же, это ужасно эротично. Быть загнанным и растер– занным грубым зверем. Этого достаточно для кого-то, чтобы задрожать.

Он выключил свет в ванной и подошел к двери. Она не сделала ни единого дви– жения прикрыть наготу.

Я серьезно, Оливия, – сказал он. Она задумчиво улыбнулась:

Почему ты думаешь, что я этого не знаю?

***

В третью субботу Октября Роман подвез Лету и несколько друзей из кино. К этому времени разговоры о Брук Блюбелл зашли в тупик. Не было ни мишени для об– винений, ни лиц, кому выразить возмущение, ничего, что можно сделать, кроме числа охотников, пытающихся выследить существо, которое оставило призрачно ничтожное количество следов, нечего было сказать, кроме того, как бессмысленно, абсолютно бес– смысленно все это было. Оставляя невысказанным то, что все молчаливо принимали: по крайней мере, она была не здешняя.

Вскоре их осталось всего двое в машине Романа и он достал из своей куртки фляжку с водкой, которую выпил на протяжении фильма и наполнил заново, и поднес ее прямо к лицу Леты. Она отказывалась от нее весь вечер, что он считал ужасными упущениями ее манер. Она не сделала ни единого движения, чтобы взять ее, потому он потряс фляжкой, на случай если та как-то избежала ее внимания.

Она скрестила руки перед собой в виде креста и сказала ему убрать ее.

С каких пор? – спросил он.

С тех самых, – ответила она.

Повзрослев, Роман и Лета почти не виделись друг с другом; встреч их семьи не происходило со смерти отца Романа и двое из них не имели регулярных контактов до Старшей Школы. До этого Лета ходила в частную Эпископальную академию, но затем поняла, что элитарность ей не по душе: Роман не рассматривал ни одну из частных школ со стороны, кажущейся вполне логичной для такого как он, с простой и немысли– мой стороны находиться подальше от дома. Таким образом, когда они потворствовали своему взаимному любопытству, это было вызвано кровной связью, нежели друже– скими отношениями. Лета была маленькой и песочно-блондинистой девушкой с очень своеобразными особенностями, которые были настолько же далеки от общепринятого смысла этого слова, насколько и симпатичны, и если Роман был ртутным, лета была мистичной. У нее всегда было очень странное мировоззрение, она обозревала вещи

с видом, словно только что очнулась от затянувшегося сна. На самом деле эта черта только сблизила их – обстоятельство, кое ни в коей мере не радовало ее отца.

Роман сделал удивленное лицо:

Сделай глоток как цивилизованный человек.

Следи за дорогой, – сказала она.

Роман свернул налево на 443-ю. Они въехали в пасть лесного протока между двумя холмами, и темные ветви с обеих сторон, висели решетками над их головами.

Не будь грубой, – сказал он.

Мы можем это оставить? – попросила она.

Мы это оставим, когда ты прекратишь быть «Увидимся в следующий вторник» и выпьешь.

Роман, перестань.

Что? Ты беременная что ли?

Они ничего не ответила. Он посмотрел на нее.

Да ну нахуй, – он, ошеломленно.

Она нервно погладила свои волосы.

Я, блядь, просто не верю, ты врешь! – выпалил он.

Я… просто ждала подходящего момента.

Он выпил, и наконец-то бросив фляжку через плечо, остановил машину. Трасса 443 была дорогой с множеством ям и слепых углов, из-за которых происходили много– численные аварии.

Роман, заведи машину, – сказала Лета.

Он неподвижно сидел с головой, опущенной на руль.

Может я не сказала тебе, потому что не хотела, чтобы ты изображал королеву драмы.

Это Тайлер? – спросил он.

Тайлер был парнем, с которым Лета встречалась весной, о котором Роман думал не более как о капле от влажного полотенца, оставленного на кровати. Но теперь Ро– ман сидел глядя перед собой и в центре своего мысленного взора он увидел другого парня, в то время как пара когтистых рук, мрачно мерцающих по краям, обвивались вокруг его лица.

Это не Тайлер, – сказала она. – А теперь, пожалуйста, заведи машину и хватит драма– тизировать.

Тайлер покинул его разум, но эта темная фигура продолжала танцевать внутри, слишком близко.

Кто? – спросил он.

Я не хочу говорить об этом, пока ты не заведешь машину.

Он опустил стекло, вынул ключи из зажигания и бросил на землю снаружи.

Кто? – повторил он.

Видишь? Я знала, что ты устроишь из этого федеральное расследование.

Кто?

Она, скрестив руки на груди:

Ты звучишь, как самая глупая в мире сова.

Он закрыл глаза, желая, чтобы тени в голове пропали, но им было плевать от– крыты или закрыты его веки. Он открыл глаза, оторвал одну руку от руля и нажал на клаксон, раздался длинный пронзительный гудок.

Кто?

Роман, прекрати это.

Кто?

Роман, прекрати.

Он сконцентрировал внимание на руке, лежащей на клаксоне, слыша гудок слов– но находился под водой. Он на самом деле здесь, убеждал он себя, все меньше в это веря.

Хватит, Роман!

Палец, как чужой непослушно описывал круг в воздухе.

Боясь, она сняла его руку с руля и крепко сжала между своих ладоней.

Это был ангел, – сказала она.

Тень исчезла из его внутреннего взора и он ощутил растущее давление, давление ее рук на его. Он действительно здесь.

Это было что? – спросил он.

Это был ангел, – повторила она. Он молчал.

Буквально?

Это был ангел.

Он снова замолчал.

Расскажи мне об этом, – попросил он.

Как рассказать о танце тому, кто лишен ног? – спросила она.

У меня есть ноги, и они никуда не собираются уходить, – сказал Роман. Но, как и все, кто являлся по природе берущим, он знал, когда получал именно столько, сколько собирался получить. Хотя до этого момента он не получал настолько больше и вместе с тем настолько меньше, чем хотел.

Он открыл дверь автомобиля, наклонился наружу и подобрал ключи. Сделав большой глоток из фляжки, завел двигатель и выехал назад на дорогу.

Рассказала своим? – спросил он.

Они… осведомлены, – ответила она.

Роман поднял брови. Представил себе эту картину.

Мама пытается свыкнуться и признать это. Отец… отец хочет, чтобы я сделала аборт.

Святая корова, – сказал Роман.

Он думает, я все выдумала.

Роман не прокомментировал.

Но я рожу этого ребенка. – Заявила она со спокойной, не ищущей оправданий, несо– крушимой авторитетностью. – Смиритесь с этим.

Я вообще молчу, – сказал он.

Смирись с этим, – повторила она.

Роман аккуратно объезжал впадины, его пьяное вождение всегда более сосредо– точенное, когда Лета в машине. Никто из них не проронил ни слова, пока он обдумы– вал услышанное.

Она доверилась ему. Она не наслаждалась сокрытием этого от тех, кого любила. Ложь! На самом деле обладание этим чудом наполняло ее радостью воришки, наткнув– шегося на заброшенный храм – это было ее, только ее! Но теперь пришло время де– литься этим; это больше не принадлежало одной ей. Досадно.

Роман не стал заводить разговор снова, он взял свой iPod и запустил их песню в аудиосистему. Их песней была брит-рок баллада о богатой девочке, которая имела интимные отношения с бедным мальчиком во время каникул в младших классах. Их совместная любовь к этой песни была личной шуткой между ними, единственными членами из собственной группы, которые способны оценить уникальную позицию рождения с привилегиями. Лета начала напевать, и Роман добавил громкости еще на четверть и подхватил вместе с ней.