Текст книги "Хемлок Гроув (ЛП)"

Автор книги: Брайан МакГриви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Это было его Убийство.

Роман поднял топор над головой и почувствовал обратной стороной шеи улыбку своей матери, и опустил топор прямо в нарисованное, но бьющееся сердце.

Разбившееся стекло привело Романа в чувство, он отшатнулся назад, задыхаясь и потея на морозном воздухе. Оливия вынула топор из расколотой деревянной рамы и, положив его обратно в кейс, вручила Роману.

Постарайся не потерять его, – сказала Оливия, – на его истории очень долгий путь.

Он не знал что сказать. У него не было слов для благодарности. Она приложила ладонь к его лицу и произнесла.

Нам не нужны слова.

Ты пошевелилась

Закат в 16:55. Наверное, ты захочешь это знать.

***

16:12.

Чоссер очнулась и увидела ангельские крылья. Они были на стене над ней, цве-

та ржавчины и предзнаменования, одновременно проклятие и благословение для глаз смотрящего. Она попыталась пошевелиться, но обнаружила оба своих запястья и ноги скованными ее собственными наручниками. Перекатилась на бок. Пол, на котором она лежала, покрыт бумагой и осколками, и несколькими ярдами дальше располагалась дверь, ведущая на основной этаж сталелитейного завода, часть котла Бессемера вы– глядывала над перилами лестницы. Она перекатилась на другой бок. Там была другая пара крыльев на полу близ нее, и еще больше таких же на потолке. Хоть и нехотя, она признала восхитительность увиденным: художественный дух в его чистейшем прояв– лении, непредназначенный для глаз живых. Но более актуально для ее разведки: сам художник отсутствовал, оставил ее на какое-то время одну, и недалеко было западное окно, улыбающееся осколками битых стекол, как сломанными зубами, через которые виднелось заходящее солнце, изумительно зажатое между верхушкой холма и полот– ном облаков, как выглядывающий Божий глаз, настолько же удивительный и непо– вторимый взгляд, как каждый закат в ее жизни. Итак, еще один дар, два краеугольных элемента сценария «убежать и скрыться»: время и возможность.

Она перекатилась на живот и подползла к стене. Вдруг ей пришло в голову, она больше не ощущает запах мочи, которую использовала для маскировки следов, а в данном случае свою эвакуацию, что было неотъемлемым следствием нахождения без сознания дня или больше. Она была вымыта, ее одежда постирана. И она чувствовала между ног странное, но знакомое присутствие: продукт женской гигиены, слишком длинный и неподходящий для нее, не самый любимая марка. Значит, по меньшей мере, два дня, если это было правильное время ее цикла. Она не могла соединить свои по– следние воспоминания с ее нынешним положением, но неважно как она попала сюда, важнее как выбраться. Позже, смогла встать на колени, подтянуться на подоконнике

и перевести себя в стоячее положение. Начала поворачиваться, уперлась локтем для стабильности и, поднеся пластиковые наручники к осколкам стекла, принялась совер– шать ими движения вперед и назад. Руки. Те скромные придатки без зубов и когтей, обеспечившие то маловероятное доминирование обезьяноподобного гомо сапиенса над другими хищниками. Она представляла руки, что вымыли ее, переодели и засунули в нее тампон, те, что она собирается вырвать из плечевых суставов и, прости Господи, прибить их к входной двери. Возьми же меч: его свет дает веру…

Внезапно наручники соскользнули и ее руки опустились вниз, стекло встрети– ло плоть ее ладоней и отломилось, когда она упала на спину. Больно, но на боль нет

времени; она вытянула руку оценить повреждение и кровь не целомудренно закапала из-под кусочка стекла. Она зажала осколок между зубов и вытащила его, сжала крепче и, поднеся к нему наручники, наконец-то разрезала их. Но победа была коротка: она почти проглотила стекло, когда услышала шум поворачивающегося кремневого колеса за собой.

Чоссер взглянула на Оливию, обозревающую ее из дверного проема. На ней были ее солнцезащитные очки, в руках зажженная сигарета и Чоссер неожиданно за– сомневалась, стояла она тут или нет, все это время, вдруг несколько минут раньше она просто проглядела ее, как радугу, видимую лишь под определенным углом.

Оливия ничего не сказала, наблюдала, и не смотря на очки, Чоссер знала куда направлен ее взгляд, словно нарисованный в воздухе пунктирной линией: она смотре– ла на ее рану. Как женщина военнослужащая, Чоссер думала, что знает каково это, но реальность была абсолютно другой: быть в чьих-то глазах как… мясо. Чоссер засунула свою руку под футболку, подальше от ее взгляда. Она перевела взгляд с Оливии вверх на крылья, разочарованная. Непредназначенные для глаз живых, но готовые декорации для ее собственного черного театра. Ебанная актриса.

Чоссер боролась за воздух, пытаясь вдыхать и выдыхать. Конечно, она представ– ляла свое мученичество; это было частью ее тренировки. Но когда спала с любовни– ком, никогда не могла лежать лицом к лицу, потому что в любое время ее собственные вдох-выдох соединялись так близко с вдохами и выдохами другого, что она станови– лась полностью убеждена, что дышит чистой двуокисью углерода. Она никогда не думала, что будет себя так чувствовать, словно все было как-то неправильно.

Кровь из руки Чоссер выступила на футболке пятном. Она почувствовала взгляд Оливии на нем, он никуда не исчезал. Чоссер закрыла глаза.

– Хммм, – произнесла Оливия. Это напомнило ей светлые воспоминания. – Когда я была маленькой девочкой, я играла в игру со своими кузенами, истинные воплощения зла. Игра называлась «Волки в лесу», и «играла с ними», наверное, немного искажает это, подразумевая мое согласие на участие. Как бы там ни было, после восхода луны, они вытаскивали меня в лес, в заколдованное место в полном смысле этого слова, наполненное загадками и безымянными опасностями, таящимися во тьме, и нам при– шлось бы не сладко, поймай нас там. Они клали меня на постель из мха – я до сих

пор могу ощущать его на своей шее – и я должна была лежать с закрытыми глазами и неподвижно тихо, пока они кружили вокруг деревьев на цыпочках, глубоко рыча и предупреждая меня, что волки вышли охотиться на маленьких девочек, и малейшее движение с моей стороны выдаст меня и я буду сожрана в один миг. Конечно, я была в ужасе за свою жизнь и здоровье, и делала все возможное, чтобы избежать ужасной

судьбы, но чем сильнее я концентрировалась, чтобы не выдать себя, тем сложнее было удержаться от улыбки. Провал! Раздавался громкий клич – ты пошевелилась! ты по– шевелилась – и с криками и воем они опускались рядом и покрывали мое тело с ног до головы поцелуями.

Чоссер открыла глаза.

Напиши это на подошве своей обуви, чтобы дьявол смог прочитать, – сказала она. Оливия сняла очки и положила в сумочку. Она взглянула на Чоссер. Не было никакой разницы между зрачками и радужкой ее глаз, они были словно обложенные

золотом лепестки роз с внутренней подсветкой, сияющей против солнца. Она постави– ла сумочку на землю.

Ох, Маленькая Мышка, – сказала она. – Ты пошевелилась.

***

16:39

Последние лучи солнца заходили и холмы стали темными с двумя маленькими

булавочными уколами света, они встретились с единственным источником света здесь, когда фургон Института припарковался рядом с машиной Оливии: противоположные кусочки игры, такой же древней и эзотерической, как тотем, излучающий его. Доктор Прайс вышел, неся простую холщовую сумку. Он увидел бочку между горячими печа– ми и рекой, с оранжевым бликами света на воде, и подошел к ней. Рядом с бочкой сто– яла сумочка Оливии и остатки того, что напоминало ее одежду, с малиновыми прожил– ками на ней и охваченные огнем. Он посмотрел на воду. Не принадлежащая ей белизна нарушала гладь реки, словно исключение из бессознательного разума воды. Оливия стояла обнаженной, по пояс в воде, неотрывно смотря на две иголки света на холме и теребя покой воды медленными возвратно-поступательными движениями рук. Глаза Прайса уловили маленький шрам на ее пояснице, подтверждая у нее наличия земного тела. Он ничего не говорил, представление слишком безупречное для нее, чтобы она

не заметила аудиторию. Наконец она повернулась и двинулась назад, выйдя на берег и встав перед ним. Покрытая гусиной кожей, ее соски маленькие и темные, под глазами следы потекшей туши. Прайс передал ей сумку и оперся руками на арматуру, торча– щую из земли.

Там, – сказала Оливия, указывая на здание завода. – Еще теплая, для чего бы она тебе ни была нужна.

ЛОД не будет от этого в восторге, – произнес Прайс.

Если хотят часть Нормана, пусть учатся, – ответила она. – Они знали, куда посылали своего маленького Голливога.

Она тряхнула головой. Можно подивиться их изобретательности: завербовать женщину, которая гомосексуалист и военный ветеран на фоне старой сексуальной травмы, вероятно, потребовалась ратификация внешней патриархальной фигуры. Но, честно: «Орден Дракона» – полнейшая туфта.

Это было безответственно, – высказался Прайс. – И… необязательно.

Он ждал ее реакции; за всю историю их отношений он ни разу не регистрировал такого прямого неповиновения.

Она пытливо разглядывала его лицо и сочувственно произнесла:

Она тебе нравилась.

Прайс молчал; ничто в том положении утилитарной двойственности, на которую вынуждало его их договоренность, не раздражало так, как ее окончательное нарушение границ: знание того, что он чувствует в любой момент.

Оливия вынула из сумки пару больничных брюк и рубашку. Он смотрел, как она одевается.

Почему ты единственная из всех, кто не спрашивает меня, чем я там на самом деле занимаюсь? – спросил он.

Она посмотрела на него «а сам как думаешь» взглядом.

Потому что мне все равно, – ответила она.

Ты знаешь, кто убил всех тех девушек?

Она взяла свои мокрые волосы обеими руками и выжала из них воду.

Конечно, знаю, Йоханн, – сообщила она. – Я же мать.

Она нагнулась и подняла свою сумочку. Подол рубашки задрался, открывая бе– лизну ее спины.

Знаешь, я могу исправить это, – сказал он. – Твой шрам.

Она достала карманное зеркальце и всматривалась в свое отражение, вытирая потеки туши.

Чем меньше ты будешь затрагивать эту тему в разговоре, – начала она, – тем больше шансов, что мы останемся друзьями.

В это же время, где-то в долине, раздался выстрел из ружья. Она вскинула голо– ву, но не от удивления – он понял, что за Шоу Оливии, она закаляла себя все время для грядущего: не помогло. Последовало еще несколько выстрелов, дрожь пробивала ее тело с каждым из них, и она не пыталась скрыть это, она не могла. Настолько напугана она была.

Затем снова наступила тишина, и она убрала зеркало и прошла мимо Прайса, деликатно ступая босыми ногами.

Прибери там – скомандовала она.

Он не обернулся, услышав зажигание машины и, как она уезжает прочь. Огонь

в бочке прогорел до углей, пепел смешался с пеплом от предыдущих горений, оставив только золу, для следующего раза, когда Оливия сожжет свой наряд. Теперь он пошел вниз по реке, ища, где виднеется крыша Института за хребтом холма.

Маяк, направляющий одинокий сосуд через воды зла, если он когда-либо вообще су– ществовал точка, – сказал Прайс. – Он напомнил себе запятая снова запятая что какой бы ни была жертва личной совести запятая даже его человечность требовала от него скудного покаяния точка. Тело запятая которое он создал для девушки не совершенно запятая и пока он не усовершенствует процедуру возрождения Шелли Годфри в тело запятая чтобы заставить мир любить ее также запятая как он, обязанность поддержи– вать свет запятая маленькая цена точка.

А затем огни Белой Башни погасли.

Что за чертовщина?! – сказал Прайс.

***

16:25

Доктор Годфри остановился на подъездной дорожке Дома Годфри, чтобы обнару-

жить ее свободной от машин. Он выбрался из автомобиля, подошел к крыльцу и сел на ступени. Последней вещью, о которой можно жалеть сейчас это момент звонка своей милой; чувство, будто крадешь у богов. Его маленькая остановка, перед тем как зайти

в городской морг и увидеть последнюю девушку; если она та, о ком он думает, то это многое для него значит. Но, к его удивлению, тело слишком половозрелое, чтобы быть Кристиной; удивился, потому что надеялся, что это будет чье-то другое тело, чья-та другая девочка, которую забрали этой ночью, и он знал, что, так или иначе, поплатить– ся за это. Это не больно, думал он. Быть растерзанным диким зверем, на самом деле, не так уж и больно, страх вырабатывает природные опиоиды, работающие в качестве анальгетика. Так умереть не больно: будешь находиться в мягких объятиях эйфории страха. Затем он опомнился: обеспокоенный сосед позвонил, интересуясь, есть ли

у нее шрам от ожога внутри левой ладони, и последняя жертва обрела имя. Годфри остался один с необходимостью в женщине, полной жизни и похоти и всех тех жутких вещей, что этот зверь растерзал в других с огромной любовью. Для столь внезапных плотских императивов, какой лучше всего подойдет архетип? Но ее тут не было, как и не было между ними каких-либо контактов последние несколько дней. Это и не важ– но, правда; он потратил так много лет возводя рациональную империю слов в войне против собственного рода, что теперь ему не было никакого дела до того говорят о нем или нет, вместо этого он был одержим чем-то, чего желал на самом деле. А он желал повергнуть монстра и спасти свою семью. Он почувствовал легкое покалывание в за– пястье и посмотрел вниз, обнаружив длинные, тонкие ножки, перебегающие по нему. Он поднял руку на уровень глаз и наблюдал за осторожными, словно впервые вступил на такую поверхность, движениями паука.

Даже если это самая ебанутая семья в мире, – сказал он.

Послышался скрип и он почувствовал своим задом движение досок. Стряхнул паука с руки и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Шелли села. Они оба смотрели вдаль, туда, где заканчивалась долина. Скоро наступит ночь, и уличные фона– ри зажгутся вдоль дороги. Он потянулся и погладил ее между лопатками.

Скоро все закончится – произнес он.

Он сказал это, как утешительную банальность, но в то же время сам понял, что это – правда; как спящее тело, знающее о скором звонке будильника, может его почув– ствовать заранее. К счастью.

Все в безопасности, – продолжил он. – Лета дома. Ребята в часовне. Твоя мама…

Он вдруг понял, что у него нет четкого представления, где она может быть, и ни одному из них нет дела до ее безопасности в той же мере, как и до внезапной инверсии силы тяжести или когнитивной нежизнеспособности в космосе.

Между твоей мамой и мной все сложно – сказал он. – Так же сложно, как устройство адронного коллайдера. Прости, что приходилось врать тебе. Мы лгали об этом так дол– го, я почти что забыл, что есть кто-то, кто до сих пор мне верит. Но это не делает вещи приятнее.

Он остановился, помолчал, затем продолжил.

Ты свет, – произнес он. – Ты освещаешь людей, а еще показываешь самое светлое в них и самое темное. С тобой я всегда становился лучше, поскольку ты освещала мой путь. Потому, наверное, это даже хуже, как ты узнала обо всем. Но, это твоя трагедия, и ничто не разбивает мне сердце больше: ты всегда будешь окружена людьми, не до– стойными тебя.

Шелли повернулась к нему. В ее глаза влажные, но слез пока не было: просто влажный фильтр света. Годфри отвернулся, в горле застрял ком. Никогда в своей жизни он не видел более чистого обещания искупления и не чувствовал, что не достоин.

Зазвонил его телефон.

Извини, – сказал он, голос дрожит. – Я… я должен ответить.

Он ответил. Это был Интаки. Он долго слушал, а затем сказал, что будет так бы– стро, как сможет.

Подожди пока у меня в кабинете, – сообщил он. – Постарайся удержать все до начала третьего акта.

Повесил трубку.

Мне нужно идти, – произнес он. – Шериф не в себе и не сдает свое оружие. Семья

Фредериксов нашла его сидящим на их лужайке с ружьем в руках, поющим песни Пет– си Кляйн. Никогда не доводило до добра держать огнестрельное оружие в настроении, когда готов петь такие песни.

Шелли вопросительно посмотрела на него.

Дженнифер Фредерикс, – сказал он. – Она была последней.

Она уставилась на него. Свет в ее глазах внезапно обжег, как если смотреть пря– мо на полуденное солнце, а затем отвернуться, моргая.

Ты в порядке? – спросил он. – Шелли…

Она встала. Из нее вырвался гул, низкий стон звериного опустошения: преда– тельство, словно все ее личные раны разновидность его предательства, и неверия в то, что такие вещи на самом деле происходят; ты позволяешь им происходить.

Милая, – начал он, потянувшись к ней, но ухватил только воздух, когда она нео– жиданно уклонилась от него вперед, оставив ступени, что заставило вздрогнуть все крыльцо, когда она, упав на лужайку, растянулась на всю длину вдоль автомобиля. Годфри беспомощно смотрел, как она поднялась и пересекла лужайку, огни фонарей внезапно начали тухнуть, когда она проходила под ними, и продолжали гаснуть дальше по холму; он слышал перкуссию ее шагов, когда она уже скрылась из виду, и резкий, возрастающий крик ужаса и отчаяния, который, казалось, мог достичь самых небес.

Годфри был потерян. Ничто в его опыте общения с племянницей не говорило, что она может так двигаться, или что такой плач способен быть ее. Это как когда он впервые увидел котел Бессемера в детстве: пугающий всплеск огня и пара из пасти дракона, но это было не все – скрытый потенциал стали, прячущийся на виду, пока не настанет время выйти наружу.

Он вынул свой телефон, но он не работал. Подошел к машине, она не работала тоже. Как, подумал он, и любое другое электронное устройство, после ухода Шелли. Он стоял под потухшим фонарем, чувствовал не надвигающуюся кульминацию, но возбуждение ее приближения; что-то должно случиться и случиться сейчас, и вот где он сейчас, на скамейке запасных. Одинокий и бесполезный богатый человек возле дома на холме, видимый и забытый. Он увидел на дорожке белое перо, которое поднял и держал на ладони и дул на него изо всех сил. Оно поднялось, закружившись, и вновь приземлилось на землю, жертва сил, которые невозможно ни изменить, ни преодолеть.

Он посмотрел вдаль, и тьма обволокла его. Луна – сломанный орнамент на черни воды, а Белая Башня стала отчетливо видна.

Боже мой, – произнес он.

Затем, вдалеке он услышал серию выстрелов, и последующее молчание одно– значной власти. И вот что это было: конец. Чтобы он ни значил для каждого.

Конец, – сказал Годфри. Ни горю, помощи, или другим спекуляциям, где он возмо– жен. Просто конец. Он смирился с этой мыслью.

Все кончено и больше уже ничего не случится.

Затем погас свет в Белой Башне.

***

15:32

Во время возвращения Романа обратно, по радио передавали новостную сводку:

«Продолжаются поиски подростка из Хемлок Гроув Питера Руманчека, подозрева-

емого в причастности к серии жестоких убийств, ранее ошибочно приписываемых животному. Третья жертва резни прошлой ночью, была опознана, как местная жи– тельница Дженнифер Фредерикс…».

Что-то шевельнулось в Романе, что-то настолько же мелкое и глубокое, как кусок пищи, застрявший в зубах и не желающий убираться языком.

«Предполагается, что убийца мог дрессировать одного или более волков, для дальней– шего использования в своих ужасных преступлениях. Скончавшийся Френсис Пульман, заявлял, что был свидетелем первого убийства – Брук Блюбелл, атакованную огром– ным, черным демоническим псом, пока прошлой ночью не поступили множественные донесения жителей о большом белом волке…»

Роман выключил радио. Могло ли все это время их быть больше одного? Один черный, один белый…

И затем он свернул на одну из дорожек и сбил почтовый ящик, сломав боковое, пассажирское зеркало, которое повисло на проводах, как не до конца отрезанная часть тела. Он сдал назад и, сделав поворот на 180, вдавил педаль в пол. Коричнево-желтые листья трепыхались вслед уносящимся колесам его машины.

***

15:43

Это забавно! – сказала Лета. – Можешь представить: у меня никогда до этого не было чайной вечеринки? Разве это не заставляет хотеть обращаться к себе по-королевски на

«мы»? Так, подай нам свою чашку и мы ее снова наполним.

Снаружи раздался шум приближающейся машины, на крайне агрессивной ско– рости. Скрипнули шины и остановились у ее дома. Лета осторожно взяла чашку из трепещущих рук гостя и, подойдя к окну, раздвинула шторы.

О, все в порядке, – сообщила она. Она смотрела на бледную и сгорбленную фигуру у себя на кровати. – Не бойся. Все в порядке.

Снизу раздался звук открывшейся двери и шагов, переступающих по две ступе– ни за раз.

Хорошо, – сказала Лета. – Хорошо, если хочешь, можешь просто подождать тут, лад– но?

Роман позвал ее по имени в то же время, что и шаги остановились у ее двери.

Минутку, – произнесла Лета. – Просто подожди тут. – Прошептала она.

Она подошла и приоткрыла дверь на четверть.

Ты в порядке? – спросил Роман.

Я, да, – ответила она. – Я только хотела ускользнуть и встретиться с вами обоими, как вы ребята и сказали. А что?

Ты в порядке? Все хорошо?

Я нормально. Не переживай, я хорошо.

Они оба подозрительно посмотрели друг на друга. Тут он заметил, глянув через ее плечо, на комоде чайник. Две чашки.

Кто с тобой?

Ладно, только не выходи из себя.

Кто там?

Хорошо, я хочу, чтобы ты держал себя в руках. Ты должен подождать тут, ладно?

Она попыталась закрыть дверь, он уперся в нее рукой и мягко, но настойчиво остановил ее, просунув в щель пальцы, которые она побоялась прищемить. Она ото– шла к шкафу.

Эй, – сказала она. – Эй, это просто мой брат, и он увезет нас туда, где мы будем в безопасности, хорошо? Никто тебя не обидит. Мы никому не позволим обидеть тебя, ладно? А теперь я открою дверь.

Лета открыла дверь, и Роман застыл на месте, когда перед ним появилась Кри– стина Венделл. Она смотрела на него, а он смотрел на нее.

Мы все смотрели друг на друга.

Черное бегство

Реми вытянула шею Лебедем из камышей… Юный тополя побег – Рост его сдержать сумей!

Корабля со стапелей

Не удержишь вольный бег!

Пока ей не исполнилось одиннадцать, завод никогда не приходил к ней во сне. Хоть он и пугал ее в то время, и каждый раз после, когда она его видела, но уже вос– принимала его как эхо, отголоски меньшего шума, становящимся огромным отскаки– вая от стен, или как чувство тьмы одновременно снаружи и внутри под твоей кожей; она больше не боялась его, как не боялась чердака у бабушки с дедушкой или пещер, которые посещала, будучи в летнем лагере, или любого другого места, требующего не так много воображения, чтобы представить, что может случиться в таком месте с ма– ленькой девочкой. Она больше не думала о заводе, кроме странных дней, когда ее тело пробивала дрожь.

Пока не начались сновидения, а они не начались до поэмы. Она наткнулась на стихотворение благодаря Дебби, ее няни. Близняшки смеялись, что у нее до сих пор есть няня, но она не возражала, правда – она читала триллеры своей бабушки, она знала, какого рода вещи происходят с маленькими девочками. Дебби читала стихотво– рение для урока по Английскому. Она закончила его, подняла свои брови и сказала:

– Ну, мальчишкам оно точно понравится.

Естественно, Кристина захотелось прочесть его.

Она даже не смогла прочитать его с первого раза. В первый раз ее сердце колоти– лось, руки дрожали, а процесс дыхания походил на глотание камней. Дебби спросила, все ли с ней хорошо, и она ответила, что просто закружилась голова. Она отдала книгу Дебби и сказала, что пойдет спать. В своей комнате она нашла копию в Интернете и теперь читала ее снова и снова и снова. Слова – источники энергии. Эта энергия вошла в ее систему и стала кинетической в ней, в ее пальцах и по ту сторону век. Состояние вещества изменилось. Ее сердце стало жидким и растеклось под ногами, а она превра– тилась в водяного жука, мчащегося верхом на молекулах.

Дай нам локон золотой».

Прощай, дружочек завиток!

Как летний дождик, слез поток… Припав к плодам, глотает сок. Он слаще меда скальных пчел, Он крепче вин из дальних сел,

Свежей струи ключа лесного, – И Лора припадает снова.

Она не имела представления, что оно захочет от нее, если они встретятся. Она парализована. Она не знала, повернуться ли ей и встретиться с этим лицом или поглуб– же залезть в черное отверстие котла.

Высасывая сердцевину, Опустошила бы корзину, Но уж она устала.

Что ж, кожуру пустую прочь, Лишь косточку в кулак зажала И с натружёнными губами,

Не ведая, то день иль ночь, – Домой неверными шагами.

Были вещи, которые никто о ней не знал. Вы бы не узнали, что у нее был первый поцелуй, а он у нее был, тайно. Это случилось прошлым летом, одним днем, в сумер– ках, она подошла к домику Питера и обнаружила его спящим в гамаке. Ей нравился Питер – больше, чем другие парни – потому что с ним было легко просто находить-

ся рядом, не надо было переживать, что он сочтет твой приход или тебя странным, поскольку он сам был самой странной персоной, которую вы когда-либо встречали. Например, однажды он ткнул пальцем ей в живот и сказал, что там, как она уже зна– ла, живут неписаные истории экстатического ужаса вселенной, идиот, а потом взял и перевернул ее так, что голова и пятки поменялись местами. Она произнесла его имя, но он не проснулся, потому она подошла ближе и принюхалась, от него пахло пивом. Затем он всхрапнул, наполовину, как это делают поросята; и вот он перед ней, забав– ный спящий здоровяк, ей открывший мир безграничных возможностей, и что еще ей оставалось делать?

Близняшки же были менее целомудренны. Тем летом они обе дошли до конца, Алиса с Беном Новаком, а Алекса с Марком Смутом. Это было для нее невероятно. Ей было достаточно и прикосновения своих губ к мальчишеским, потому что это было прекрасным ощущением момента, но думать о нем всем, сверху на ней, и его часть, финальная загадка природы, что находится между его ног, и войдет между ее…

Две головки золотые, Две голубки молодые

В свое гнездышко легли, Свои крылышки сплели. Два цветка на стебельке, Две снежинки на листке, Две точеных трости

Из слоновой кости.

Это было просто невероятно, что Алиса потеряла свою девственность, и Алекса вслед за ней, чтобы не отставать. Вопрос даже не в том, как протекает сам акт, а в том, что ты раздвигаешь ноги и позволяешь этому проникнуть в тебя, желаешь это полно– стью в себе. Но ее скептицизм не отличался от того, если бы они подсунули ей яд в

напитке, он был как тысяча игл, вонзившихся в сердце, и они доставили информацию ей с застенчивым ликованием, что она должна тоже принять в этом участие.

Как они могли с ней такое делать.

Ночь уставилась на них, Ветер песню напевает, Мышь летучая на миг Звезды заслоняет.

Локоны сплетаются,

С щечкой щечка, с грудью грудь В гнездышке смыкаются.

Идентичны! Да ты шутишь! Она могла бы отличить их друг от друга с закрыты– ми глазами.

Она искала это и обнаружила, что есть другой путь, стать оборотнем, не будучи укушенной. Не тот путь, где один человек что-то должен сделать с другим. Не в ее го– лове. Она не была так обижена близняшками, чтобы на следующий день пойти искать способ превратиться в монстра. Жизнь не так проста, как кажется. Жизнь вообще не проста. Это были недели, после рассказа близняшек и она пережила это, в основном. Сердце абсорбирующая мышца, в основном. Зачем, тогда, становиться оборотнем?

По той же причине, что и поцеловать кого-то. Перипетия. Важный для ее писательства Материал. Но откуда ей было знать? Откуда ей было знать, что это на самом деле сра– ботает?

Рано утром после Кукурузной Луны, когда она знала: нет опасности, что Питер проснется, она обыскала землю вокруг трейлера, пока не нашла то, что искала. Следы. Следы рассказываю историю, кто это животное, чего оно хочет и как оно вплетено в ткань экосистемы. До тех пор, пока животное верит в себя.

Она встала на колени и налила воды из бутылки в самый глубокий отпечаток, затем встала на четвереньки и выпила ее. Но жидкость быстро впиталась и она больше упилась грязью, чем водой из следа оборотня. Вот к чему привел ее любознательный темперамент: грязь на ладонях, коленях и губах. Она не очень надеялась.

Но в следующий цикл, ей снова приснился завод, только теперь сон не закончил– ся, как прежде, неразрешенным. В этот раз оно было позади нее, во всей своей неиз– вестной необъятности, и отверстие котла перед ней, и она сделала свой выбор. Она могла не поворачиваться. Могла не смотреть этому в лицо. И потому, не зная, что дела– ет, в ночь Осенней Луны она выбрала залезть в отверстие котла.

Слезы хлынули, как ливень

В знойный день на степь сухую.

Еще горем, страхом, болью Лору долго сотрясало… Лизоньку свою с любовью Ртом голодным целовала.

Что произойдет, если не отрезать голову, после смерти оборотня? Она будет об– речена рассказывать свою историю. Вечный вой.

Кристина была одновременно младше и старше своих лет; она никогда не про– являла, перехватывающего дыхания, любопытства ребенка, свойственного всем, кто познает вселенную – Что это? Откуда это взялось? Почему это похоже на то и ни на что другое и как это работает с другими вещами?

Почему? Почему? Почему?

Сейчас она сама себе греческий хор, и она очень, очень сожалеет обо всем, что произошло.

Перипетия, Возвращение

Ребенок на борту, – порицательно сказала Лета.

Роман выбросил свою сигарету в окно.

Сейчас мы поедем обратно в клинику, – сообщила Лета. Она сидела на заднем сиде– нье с Кристиной. – Только не переживай, рядом с ней сейчас самое безопасное место.

Девочка сказала, что не хочет возвращаться в свою палату. Сказала, ее комна– та холодная и полна призраков. Лета взяла с Романа обещание не рассказывать это ее

отцу. Роман с готовностью поклялся; у него не было намерений посвящать во все Нор– мана. Там, где дело доходит до клятвы Гиппократа, его вотчина, спорная и тернистая. Но сейчас действуют законы оборотня; и только Питер знает, что делать.

Роман очень надеялся, что Питер действительно знает, что делать.

Часовня – сказала Кристина. Лета ответила:

Да.

А он… он там будет?

Питер? – спросила Лета. – Да. Но он не причинит тебе вреда, я обещаю. Ты же зна– ешь, я никому не позволю навредить тебе, да?

Да, знаю, – отозвалась Кристина.

Грудная клетка Леты давила ей на сердце от одной мысли о том, как храбрится девушка, после всего, что случилось с ней, ее друзьями… Глаза Леты намокли, но она не могла себе позволить плакать, когда даже эта девочка не плачет. Она обняла Кристи– ну за плечи и сказала:

Ты же знаешь, что все будет в порядке, да?

Кристина прижалась к ней и положила руку на живот Леты с удивленным взгля– дом: внутри этого живет маленький человечек!

Странно, что «невозможно» вообще существует, даже как слово, – сказала Кристина.

Руки Романа крепче сжали руль. Небо было черным, а солнце стало кровавым желтком. Роман сделал разворот, поворачивая к магазину.

Что ты делаешь? – спросила Лета.