Текст книги "Хемлок Гроув (ЛП)"

Автор книги: Брайан МакГриви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Что ты не договариваешь?

Питер не ответил.

Не нужно умалчивать что-то, потому что я девушка, – сказала она.

Питер взглянул на нее, убедиться, правда ли она в это верит. Но так ничего и не сказал.

Я тебя сейчас стукну, – сообщила Лета.

Когда они проходили трейлер, дождь, собиравшийся весь день, начал легонько накрапывать. Они побежали внутрь. Машина отсутствовала, значит, все место в их распоряжении. Они сели на диван и слушали дождь.

Ты веришь в ангелов? – неожиданно спросила она.

Питер не знал, как выбраться из этого разговора и второй раз за один день пожа– лел, что лишь единожды в месяц он имеет возможность сбросить человеческую кожу.

Она похлопала по животу ладонью.

Это пугает моих родителей, потому что они не верят мне. Но, думаю, я бы тоже не поверила на их месте. Знаю, это звучит немного безумно.

На самом деле это звучит полностью безумно, – ответил Питер.

Ты мне веришь?

–Я не знаю.

Ты сказал, что не знаешь, потому что считаешь меня сумасшедшей?

Чтож, я думаю, ты, скорее всего, сумасшедшая, но я все равно не знаю.

Она посмотрела на него, но он смотрел в другую сторону. Он чувствовал, что она до сих пор разглядывает его и хотел, чтобы она перестала, но все же старался сделать свой профиль как можно красивее для созерцания. Кот прыгнул на кофейный столик и сел на паззл, который все еще собирала Линда и начал кататься, не разрушая рисунок, но доказывая, что ему это по силам.

Каждый кот это женщина, подумал Питер.

Ну и!? – с напором произнесла Лета.

Ну и что? – спросил Питер. Он знал, но давно выучил, если и есть какое-то преи– мущество у мужского пола, это то, что твою тупость не следует недооценивать; если притвориться, будто не знаешь в чем проблема, в половине случаев она исчезает сама.

Ты собираешься попытаться меня трахнуть? – заявила она.

Питер вдохнул, сжав зубы.

Итак, дело дошло до этого, – сказал он.

И что это должно значить? – она, повысив голос.

Питер скорчил лицо.

В чем дело? – спросила она.

Его гримаса стала жестче, он облизал заднюю сторону зубов.

Роман, – ответил он.

И какое ему дело до цены на рис в Китае?

Сама знаешь.

Она помолчала.

Я тебе нравлюсь?

Питер пожал плечами. Она ему не не нравилась. Как таковая.

Ты уверен, что дело не в… – Она положила руки на свой живот.

Нет, – сказал он. – Даже довольно сексуально.

Извращенец! – засияв лицом, вскрикнула она.

Слушай, – начал он. – Если на рельсах лежит динамит, ты дважды подумаешь, пре– жде чем сесть на проходящий там поезд.

Красиво говоришь!

Они оба молчали.

Ты это серьезно? – спросила она.

***

Роман стоял в своей комнате, рассматривая железнодорожное соединение, при– слоненное к стене. Хотя оно и выглядело, как ненужный мусор, это было первым изде– лием, произведенным Джейкобом Годфри для Пенсильванской железной дороги. Его ценность была за пределами всего: целая империя выросла на нем. Роман поднял его

и, прижав к сердцу, надавил так сильно, как только смог, но безрезультатно, не гнется, даже через сто лет, после его производства: это была сталь Годфри. Он поставил пред– мет на место и подошел к гардеробу, где покоились стакан водки, лед, небольшое коли– чество кокаина и оловянная коробочка. Он вынул свой контейнер для мятных таблеток, где хранил лезвие для резки коробок и немного соломы, разделил кокаин на несколько дорожек и вдохнул их. Сделал большой глоток водки. Посмотрел на себя в зеркало.

Сталь Годфри, – сказал он себе.

Он прижал лезвие к уголку глаза и быстро полоснул им вниз по щеке. Закрыл глаза и почувствовал, как теплая кровь стекает по его лицу. Поднял веки, дотронув– шись пальцем до пореза, провел им вокруг глаз и по губам, имитируя макияж матери. Он прищурил глаза перед зеркалом и сомкнул губы.

Заткнись и поцелуй меня, – произнес он.

В дверь позвонили. Испуганный, Роман поспешил в ванную, умыл лицо и за– клеил порез пластырем. Захватил свой стакан и вышел в фойе. Посетителем оказалась маленькая черная женщина, одетая в темный плащ, со значком в руках.

Ты Роман Годфри? – спросила она.

Да, – подтвердил он.

У тебя кровь, – сказала она.

Неудачно побрился.

Позволь взгляну.

Все в порядке, – ответил он.

Стой спокойно.

Она отклеила пластырь, тут же отметив про себя, что порез поверхностный и нанесен самостоятельно. То, что мальчик был опьянен и его сердце разбито, делало его неосмотрительно беззащитным для ее целей. Она сказала ему держать рану в чистоте, и что она не смертельна. Затем, представилась, но, очевидно, в этом не было необходи– мости.

Ты знаешь кто я? – спросила она.

Вы собаколов – ответил он.

Можно узнать откуда ты это знаешь?

Маленький городок.

Твоя мама сейчас дома?

Нет.

Она скоро будет?

Он пожал плечами.

А сестра?

Моя сестра не выходит наружу.

Как думаешь, можно мне с ней поговорить?

Она не разговаривает.

Это ничего, я просто поздороваюсь. Если ты не против.

Зачем вы хотите видеть Шелли?

Может мне стоит вернуться, когда твоя мама будет дома?

Этот блеф превзошел подозрения парня: он не мог добросовестно сделать ответ– ственный выбор.

Роман проводил ее вверх по лестнице, и она резко остановилась в коридоре вто– рого этажа.

Это твоя дверь? – спросила она.

Ага.

Что это? – она указывала на крест и змею.

Это из видеоигры, к чему вопрос?

Просто выглядит очень знакомо.

Они продолжили путь на чердак. Дверь была закрыта, из-за нее раздавались мяг– кие звуки струнной музыки. Он постучал и спросил:

Шелли, у нас посетитель, который хочет встретиться с тобой.

Чоссер отметила, как смягчился его голос. Некоторые вещи для него священны.

Образовалась пауза, затем послышался громкий скрипучий звук, а за ним несколько медленных тяжелых шагов. Ручка повернулась, дверь приоткрылась, Роман толкнул ее и вошел. Чоссер за ним. Музыка играла на компьютере; на экране был плотный текст научной статьи по биомиметике. Роман отступил в сторону, его сестра предстала перед ней.

Доктор Чоссер была знаменита своим умением сдерживать определенные физи– ологические реакции – ее слава в пределах отделения ее Корпуса резко возросла после одной ночи покера, когда она выиграла банк с флеш-роялем на руках, не проронив ни слова, и первому мужу, который больше не сможет слышать «Я люблю тебя» от жен– щин, не вздрагивая. Но сейчас ей потребовался весь ее талант, чтобы не вскрикнуть, когда она увидела посреди комнаты слона: руки, как перчатки с руками внутри нервно дергают складки платья, грубое лицо с глазами, яркими, чистыми и очень печальными.

Это доктор Чоссер, – сказал Роман. – Она тут, чтобы отщипнуть кусочек от варгуль– фа.

Она, повернувшись от девушки к парню:

Простите?

И теперь она увидела – он стоял там не случайно: стратегически поместил себя, чтобы скрыть мольберт, но края рисунка не вызывали сомнений. Уроборос.

Она повернулась назад к Шелли и с улыбкой произнесла:

Не хочу быть грубой, милая, но, думаю, мне нужно пообщаться с твоим братом с гла-

зу на глаз.

Звук, словно тысячи мягких пальцев колотят по крыше чердака: начался дождь.

Роман и Чоссер спустились в гостиную и сели. Она превратила свои глаза в скальпели и резала ими его на сотни маленьких кусочков.

И? – сказал он с плохо скрываемой ненавистью.

Она продолжала смотреть на него, он отпил из стакана, ему дискомфортно.

Роман, я хочу задать тебе несколько вопросов – начала она. – Но, прежде чем мы нач– нем, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Я хочу, чтобы ты подумал, каким чело– веком ты хочешь быть. Я тут, потому что пострадали люди, и чем честнее ты будешь со мной, тем больше это поможешь мне что-то с этим сделать. Хочу, чтобы ты подумал об этом немного, хорошо?

Роман посмотрел вниз на стакан в своих руках. Он поставил его на кофейный столик и кивнул.

Какая у тебя связь с Питером Руманчеком?

Мы… веселимя вместе.

Есть еще что-нибудь, что ты хочешь рассказать мне о ваших отношениях?

Роман молчал.

Питер верит, что он оборотень?

Нет, – ответил Роман. – Так просто о нем болтают люди.

Есть мысли, почему они так о нем говорят?

Они боятся его. Вам бы послушать, что они о нас говорят. Думаю, вы уже слышали.

У них есть причины бояться?

Нет. Питер никого и никогда не обидит.

Почему ты пошел на место первого убийства?

На какое-то время слова повисли в воздухе, как колечко дыма, прежде чем испа– риться. «Убийство».

Я следовал за Питером.

А что там делал Питер?

Просто любопытствовал.

Вы выкопали Лизу Уиллоуби?

Нет.

Она залезла в карман пальто и вынула значок, положив его лицевой стороной на столик.

Вы выкопали Лизу Уиллоуби?

Я же сказал, это не мы – ответил Роман.

Она посмотрела на него.

Да, – вздохнул он. – Это мы.

Зачем?

Это был ритуал или типа того. Какие-то цыганские штуки. Не знаю. Точно не осквер– нение.

Тогда что?

Питер… думал, что сможет ей помочь.

Она мертва.

Питер танцует под собственный ритм, – ответил Роман.

Наверху ты использовал слово варгульф. Почему ты сказал это слово?

Потому что не хотел, чтобы вы тревожили сестру.

Почему ты думаешь, что я бы потревожила твою сестру?

Я не хочу, чтобы вы подумали, что она варгульф.

Когда ты используешь это слово, что ты думаешь оно значит?

Он посмотрел вниз и разгладил свои и без того гладкие лацканы.

Это что-то типа болезни, – сказал он. – Как… голод без аппетита.

Она была ошеломлена.

Откуда ты узнал это слово?

Не знаю.

Откуда ты узнал это слово? – повторила она.

От Питера.

Можешь что-нибудь рассказать об эксперименте в Институте Биомедицинских Техно– логий Годфри, под названием «Уроборос»?

Я знаю, что этот символ что-то значит. То есть, все символы, конечно же, что-то зна– чат, но этот значит что-то – я не знаю, что что-то… случится.

Он поднял стакан, отпил и поставил на место. Но потом снова потянулся и под– нял его. Кольцо от конденсата, образовавшееся в том месте, куда он в первый раз по– ставил стакан, объединилось с кольцом, от второго раза и изобразив на столике знак бесконечности.

Иногда я вижу всякие вещи, – сказал он.

Она кивнула.

Не знаете что это значит? – спросил он.

Она рассматривала парня: нарциссичный, нестабильный, сверхчувствительный, наследник огромной компании, выросший без должного родительского контроля, с проблемами злоупотребления психоактивными веществами и гомоэротической тенден– цией – было бы странно, если бы он не видел «всякие вещи».

Я не могу знать, что они значат для тебя, – ответила она.

Он сгорбился и провел пальцем вверх и вниз по запотевшему стакану.

Я могу вам помочь, – сказал он.

Твое сотрудничество очень полезно.

Я могу больше. Белая Башня. Уроборос – я могу выяснить что это. Мой отец постро– ил это место. Мое имя Годфри.

Имя, это просто имя, – сказала она.

Он немного засомневался.

Хорошо, что ты хочешь помочь, – произнесла она. – Это здорово. Но ты не можешь.

Она наблюдала за его неумелыми попытками утаить насколько глубок его порез и насколько интимна его боль. Нет нужды ранить его сердце, пока.

Почему нет? – спросил он.

Она посмотрела в его влажные глаза с неподдельным состраданием. Она знала, что ему необходимо услышать, первый и фундаментальный принцип, на котором ба– зируется вся е остальная подготовка, хотя маловероятно, что мальчик готов был услы– шать больше, чем она в годы своей вербовки, когда битва важнее понимания за что она ведется. Подростки. Как же она благодарна, что предназначена для чего-то другого –

не материнства.

Бог не хочет, чтобы ты был счастлив, он хочет, чтобы ты был сильным, – сказала она.

Первоначальный ответ Романа должен был вонзить отравленный зубец прямо

в сердце этого высокопарного высказывания, но его язык застыл неподвижно, неожи-

данно став неуверенным: это самое дерьмовое промывание мозгов или самая важная вещь, которую он когда-либо слышал.

Она потянулась за своим значком. Оставаться здесь больше нет смысла: кроме боли, тут ничего не откопать.

Роман, не представишь ли наших гостей?

Она оба обернулись, чтобы увидеть маму мальчика у входа, держащую пакет с продуктами. Чоссер выглянула в окно и увидела черный пикап. Еще минуту назад

его там не было, его силуэт омываемый дождем, придавал сходство с неким древним монолитом. Мать стояла в белом велюровом спортивном костюме и солнцезащитных очках – абсолютно сухих.

Могу я спросить о цели вашего визита? – вежливо поинтересовалась она.

–Есть определенные нестыковки в моем расследовании, – ответила Чоссер. – просто расставляю точки над «и».

Больше ни слова, – сказала Оливия. – Мы, конечно же, очень рады предложить все, чтобы вам ни понадобилось в расследовании. Все, что угодно. Могу я предложить вам чая или, возможно, бренди? Снаружи сейчас не слишком приятно.

Чоссер не могла представить себе более угрожающие климатические условия, чем улыбка, с которой эта леди предлагала ей остаться в Доме Годфри. Чоссер извини– лась и взглянула на Романа, и это взгляд отчасти был мольбой.

Когда они остались наедине, Оливия взяла стакан Романа и отпила. Ее глаза опу– стились вниз, на мокрые круги на столике, которые она вытерла своим рукавом.

Знаешь, – сказала она, – в этом доме всегда есть подставки.

Он пробурчал извинения.

Что с твоим лицом?

Просто царапина.

Она грустно улыбнулась.

Глупая обезьянка.

В этот момент зазвонил его телефон, он ушел в соседнюю комнату и ответил.

Мари в истерике, – сказал ему доктор Годфри. – А у меня тут просто цирк, и нет шан– са пока вырваться. Есть идеи, куда могла подеваться Лета?

Он встал у окна, глядя наружу на дождь и деревья.

Да, – ответил Роман. – У меня есть догадка.

***

Ты приятно пахнешь, – сказала Лета. – Чем-то сладким, как щеночек.

Она сидела верхом на нем на диване, его рубашка снята, но они все равно были еще одеты. Он провел своим пальцем вниз по ее руке.

Она вздрогнула и, улыбнувшись, сказала:

Гусиная кожа.

Ее палец проследовал вниз по волосам на его груди к его животу, на который она положила ладонь. Его живот был волосатый и выпуклый, как стакан, наполненный до краев.

Расскажи мне каково быть цыганом, – попросила она.

Почему никто не замечает, что я еще на половину Итальянец? – удивился Питер.

Точно, но всем наплевать! – сказала она в ответ.

Питер задумался об этом.

Однажды, Николай поймал фею.

В смысле фею?

Он был раздосадован.

В прямом. Фею. Какой еще тут может быть смысл? – Он привстал. – Одной летней ночью я был у него дома, мне было восемь или девять, и Ник сказал, что хочет мне что-то показать, выключил свет и дал мне банку с маленьким светлым пятном внутри.

Я сказал, «Ник, это светящийся жук». А он ответил: «Приглядись получше». Так что я пригляделся и это был не светящийся жук, там был человечек, девочка, не выше ногот– ка, с крыльями, как у стрекозы. И она светилась.

Во что она была одета?

Питер вскинул брови.

Я сказал, «Ебать, Ник, где ты нашел ее?» и он ответил, что она просто летала рядом с лампой на крыльце вместе с молью. Сначала он попытался поймать ее руками, но она ужалила его.

Феи жалят?

Смеешься что ли? Феи страшнее даже ебанных пчел.

Эта новость удивила ее.

Что ты с ней сделал?

Держал у себя какое-то время.

И чем ты ее кормил?

Мухами.

Она возмутилась:

Милые феи не едят мух!

Конечно едят. Ловят их прямо в полете и разрывают на части. Зрелище получше, чем тарантул, охотящийся на сверчков.

Она задумалась.

Что с ней случилось?

Она умерла. Они не живут долго в заключении. В один день на дне банке просто лежала худая, бледная старуха. Ее крылья отпали. Сначала я подумал что она просто спит, потому легонько встряхнул банку. Она была определенно мертва.

Ты не хлопнул в ладоши? Он взглянул на нее.

Ну, это же фея, – сказала она. – Они волшебные.

Питер философично пожал плечами.

Смерть – вот блядское волшебство, – сказал он.

Лета молчала. Затем резко приблизилась и зависла над ним, лицом к лицу.

Прости, но такие вещи мне не по душе.

Он стянул через голову ее футболку, отбросив к своей, покусывая ее язык, кон– центрировался на снятии лифчика. Ее груди свободно выпали из него, по их краям следы полос на коже, от узкой ткани. Она сделала облегченный выдох. Питер провел своей рукой по ее животу.

Ты серьезно?! – улыбнулась она.

Она переместила его руки на свою грудь, положив свои на его и немного сжав. Удовлетворенно выдохнула. Питер рассматривал этот дар – свои руки на ее опухших грудях – с двойственным чувством.

Ты должна знать, я не очень подхожу для отношений, – сказал он.

Она удивленно посмотрела на потолок.

Скажи мне, как такой большой, волосатый идиот, может так хорошо пахнуть?

Я хотел сказать, то о чем ты говоришь это большое дело и все такое, – сказал Питер.

Ебля? – спросила она.

Для молодого человека, который посвятил предсказуемое количество душевных ресурсов на то кого и как он хотел бы трахнуть, ему не нравилось, что она употребляет это слово. Оно не создано для девушек, и ему было не по себе.

Она сидела на нем верхом и наслаждалась его дискомфортом. Она могла назвать точный момент, когда решила, что Питер переспит с ней сегодня, и он был этим утром, когда примеряла и отбрасывала в сторону многочисленное нижнее белье, поняла, что делает это только из-за него и если он вынуждает ее делать такое, то ему лучше выпол– нить свою часть сделки.

Но что касается ее девственности. По ее мнению причина, почему в большин– стве случаев девушки хранят девственность, кроется в их желании чувствовать себя особенными, а ни какими-то старыми шлюхами. Лета никогда не считала подобные доводы за собственную мотивацию. Она рассматривала это верхом тупости, когда

кто-то относился к этому «не выбору», как к некой разновидности достижений и если девушка хочет иметь секс с кучкой парней или кучу секса с одним парнем и это делает ее счастливой, что может быть в этом плохого? Что плохого в желании того, что делает тебя счастливой? Потому она сказала себе, что когда она встретит человека, которому очень-очень захочет показаться без одежды, чтож тогда ставки сделаны; она просто ждала, когда почувствует это.

Лета не знала правильно ли иметь секс с Питером Руманчеком; но не могла най– ти доводов почему бы и нет. Но затем случилось нечто. Ангел, с нимбом, подарил ей чудо и после этого, нельзя больше врать себе, правильное отменяется. И если уж быть честной с собой, Лета желала дать познать себя без одежды нескольким парням – она хотела чувствовать их дыхание на своей коже и держать их пенисы в руке, но то, что ее по настоящему сдерживало, была идея «не выбора» переходящая в некое достижение, понимания что она особенная, а не просто какая-то шлюха. Это больше не приемлемо; врать самой себе, не та опция в мире, что оставляет за собой благо.

***

Роман смотрел.

Струи дождя стекали по стеклу, и Роман видел их обоих внутри. Они были на диване. Она лежала снизу, он был на ней. Ее рука раскрыта и его пальцы лежат между ее. Роман стоял в кустах с прилипшими ко лбу волосами и мертвыми, опущенными руками и смотрел. Питер подсуну под нее свою руку и начал ласкать клитор, ее рот издал стон, его волосы упали на ее лицо и ее рот закрылся. Она сосала их. Сосала его блядские крысиные волосы. Дождь бил по земле под его ногами, как тысяча булавок, падающих на стальной лист.

Роман отвернулся и пошел назад, к своей машине. Его влажная одежда прилипа– ла к коже, он старался стереть дождевые полоски с лобового стекла дворниками – без– результатно – они собирались вновь. Ничего кроме высшей меры беспорядка. Вот что это было.

Тени, танцевавшие в уголках его глаз, теперь собрались вместе в безжалост– но-черном милосердии.

***

Стены окрасились белым с новым блеском молнии, мир словно разрывается на части. Эшли Валентайн вскрикнула, когда погас свет. Ее сердце подпрыгнуло в темно– те, и она засмеялась. Мы не можем знать смеемся ли мы над собой за наши глупости или чтобы забыть, что мы не глупы и, чтобы убедить самих себя, что мы все еще здесь.

Как и во множестве случаев, скорее всего из-за того и другого вместе. Эшли подошла к окну и выглянула наружу, проверить, кто еще остался без света. Весь квартал был во тьме, потому у нее заняло некоторое время заметить странную фигуру во дворе. Чело-

век. Мужчина. Странный мужчина стоял у нее во дворе, не двигаясь. Ее сердце екнуло, но в этот раз она не издала ни звука. Ее родителей не было дома и не будет дома еще долго. Она потянулась к своему телефону, не в силах отвести глаз с человека под дож– дем и его странной спокойности. Начала набирать полицию, когда заметила машину –

«Ягуар». Она захлопнула телефон и, спустившись вниз, открыла входную верь.

Роман? – позвала она.

Сначала она подумала, что он ее даже не заметил; он оставался совершенно не– подвижным как какой-нибудь садовый гном. Но затем он повернул к ней лицо и сказал:

Нет света.

Роман, ты в порядке?

Он выставил свои ладони и смотрел, как сквозь пальцы сочится дождь.

Просто дождь, – ответил он.

Роман, я думаю тебе лучше зайти.

Он не отказался, но и не двинулся с места, и тогда она протянула к нему свою руку. Послышался глубокий раскат грома. Он взял ее руку, и она провела его наверх, в ванную, дав ему свое розовое кимоно фирмы «Секреты Виктории».

Тебе должно пойти, – сообщила она.

Он вручил ей свою мокрую одежду через дверь, она развесила ее на сушилке, затем зажгла несколько свечей в комнате. Когда он вошел, она прижала ладонь ко рту, стараясь сдержать смех – эта детская розовость и его бледность, смешное сочетание.

Сюда, – сказала она. Она усадила его на свою кровать и обернула его плечи пледом, сама же села в кресло-качалку и смотрела на него. Он здесь, Роман Годфри, полуразде– тый на ее постели. Ее сердце билось, щелкая, как желатиновое.

Не то чтобы она хотела Романа. Он был не просто худшим типом тщеславного придурка, но по-настоящему больным идиотом, одним из тех, кто может подойти к вам на танцах и обернуть вас в корсаж из туалетной бумаги – что он и сделал в девятом классе – и она всегда гордилась собой за иммунитет к необъяснимой привлекательно– сти, производимой им на других девушек. Но вот он перед ней. Это бедное промокшее создание, отрешенно смотрящее на пламя свечи – и даже если у тебя есть абсолютный иммунитет к чарам – и Роману Годфри, как твое сердце не может не трепетать от жало– сти к нему сейчас? Что за неудачник!

Что с тобой? – спросила она.

Он опустил голову, чтобы не встретиться с ней глазами. Свеча вырисовывала строгие геометрические линии на его лице. Она заметила красный подтек из-под пла-

стыря на его щеке.

Роман, что случилось?

Он смотрел, не мигая и его щеки блестели, потому что он плакал.

Все в порядке, – сказала она. – В порядке, эй. – Она подошла и присела рядом с ним, взяв его за руку.

Эй, – отозвался он, не поднимая головы.

Почему бы тебе не рассказать мне обо всем? – продолжила она. – Может тебе нужно выговориться кому-то?

Он закрыл свои глаза и опустил лицо на жесткий, уродливый кулак. Затем рас– слабил его.

Роман, – позвала она.

Я урод, – сказал он.

Что?

Я урод. Я уродливый человек.

Роман! – запротестовала она.

Во мне есть уродство, и это невозможно любить.

Он вынул свою руку из ее, закрыл лицо ладонями и заплакал. Покрывало спало и его лопатки, рельефно проступая через халат, поднимались вверх и вниз, словно он пытался летать.

***

Довольно скоро одни вещи сменились другими, и Роман взял одну руку Эшли и прижал ее к деревянной решетке кровати, рядом со второй. Он вытянул пояс из кимо– но, в который до сих пор был одет и связал им ее запястья сложным и видимо часто практикуемым узлом. Она сказала, что он сошел с ума. Он поцеловал ее чуть выше линии трусиков, и в своем мозгу она произнесла: Наконец-то… Тут же скомандовав разуму заткнуться.

Он стянул ее трусы. Ее сердце колотилось, и грудь часто поднималась, но где

бы он ни выучил узел, он был не для представления – сопротивление делало его лишь туже. Он встал на колени над ней, халат распахнулся, обнажив его торс, похожий на плетеную веревку. Он раздвинул ее ноги и опустил между ними голову. Изголовье кровати закачалось. Через несколько минут он остановился, приподнялся, и она почув– ствовала его дыхание.

Твой черед, – сказала она.

Он посмотрел на нее. Было что-то детское во влажности на его лице, и вместе с растрепанными светлыми волосами его облик походил на херувима эпохи Возрожде– ния.

Твоя очередь, – повторила она.

Он поднялся и снял с себя трусы. Ее язык задрожал от его твердости.

Развяжи меня, – попросила она.

Роман проигнорировал ее и, взяв за голени, перевернул ее, но поскольку ее руки были связаны, она не смогла сделать это полностью и в итоге лежала с ногами скрещенными, как ножницы, и неожиданно все изменилось. Эшли слышала истории девушек, попавших в такие ситуации и передумавшие, что делало их жертвами даль-

нейших событий, будто это так работает: ты заходишь так далеко, и в тебе что-то пере-

ключается, и уже не винишь себя за то, что ты маленькая шлюшка, жаждавшая член. Но теперь она поняла: это все не так. На самом деле ты не меняешь свое решение, то, что меняется, это твое тело, говорящее что правильно, а что нет, и до сего момента она не подразумевала, что подобные вещи могут резко начать казаться столь неправильны– ми. Она начала бороться с узлом, но он держал ее крепко.

Роман! – сказала она.

Чувство присутствия исчезло с его лица, его зеленые глаза были окнами в ничто.

Они были как ртуть.

Роман, пожалуйста, развяжи меня, – попросила Эшли. – Мне это не нравится, Роман.

Он, крепко зажав ее бедра, надавил и вошел в нее. Она была очень влажная от собственных выделений и его слюны, и было нечто уникально ужасное в легкости его насилия.

Роман! Роман, хватит. – Сказала она в надежде, что он просто увлекся, как иногда это свойственно парням. Но в его глазах она увидела другое: что-то ушло из них, и она не знала куда.

Он двигал своими бедрами быстро и сильно. Она попыталась скрестить ноги, поме– шать ему, но он твердо держал их своими руками.

Роман, хватит!

Самое страшное, что он хотя бы мог выглядеть, будто ему хочется этого. Часть ее не ощущала связи происходящего с ее телом с насилием, лишь, шатающаяся в такт, спин– ка кровати напоминала ей об этом. Она была слишком напугана, чтобы говорить, но слышала свои мольбы, слышала свой плач и всхлипы и звучала именно как истеричная девка, которая сама себя бьет или режет или что-то еще. Она приказала телу замолчать. Как бы он не желал от нее другого, он не получит ее страданий.

Но ее тело не хотело сотрудничать. Она слышала, как оно продолжает бороться и ума– лять его и отказываться принять, что позволить этому продолжиться, пока все само не закончится – лучшая идея. Оно отказывалось принимать такое обращение с плотью. И она смирилась: ее глупое тело не так уж и ошибается.

Затем Роман остановился. Он наклонился и приблизил свое лицо к ее. Он смотрел ей в глаза. Его глаза были окнами в ничто. А затем в них не стало окон, осталось только ничто.

Ты хочешь, – сказал он.

После этого она снова почувствовала себя, ощутила себя в этой комнате, в этой крова– ти, трахающейся с Романом. Худой, выделяющиеся на его шее и руках вены, кимоно, развивающееся эфирным призраком позади него – и она хотела больше, чем уже полу– ченное могло ее удовлетворить.

Он посмотрел в ее глаза и приказал сказать ему, что он урод – она подчинилась. Заста– вил повторять ее снова и снова. И каждый раз ему было больно от ее слов. Он смотрел в ее глаза.

Кончи, – сказал он.

Она вскрикнула одновременно с тем, как эта команда прошла по самым потаенным и скрытым уголкам ее тела.

***

Роман взял свою одежду и вернулся в комнату, начав работать с узлом, ослаблять

его и освобождать ее. Он натянул на ее ноги трусики, а после и пижамные штаны. Он поднял ее руки и через голову надел на нее футболку. Подтянул ее плед, укрыв ее до подбородка, и взял ее за руку.

Он смотрел в ее глаза.

– Меня тут никогда не было, – сказал он. – Представь себе что-то хорошее.

Ты Не На Твердой Земле

Воздух был влажным и пах грязью, и яркое солнце пело вылезших на поверх– ность червей, заставляя Романа выбирать, куда ступать на подходе к Белой Башне. Он остановился и вынул немного кокаина из кармана своей куртки, в итоге чувствуя себя хорошо из-за безграничных возможностей, что дарило это новое утро. Вся эта черто– ва аккуратность шла вразрез с его генетической предрасположенностью, и если он и вынес какой-то урок из истории, величайшими убийцами всегда оказывались не те, на кого думали. Джейкоб Годфри однажды сказал, что единственное, что может зависеть от других людей – их воздействие на работу твоего желудочно-кишечного тракта, и никогда прежде Роман не понимал его слова так остро, как сейчас. Именно Годфри по– строили этот город, и только они могут спасти его от самого себя. Они ему не нужны. Они могут идти сосать друг другу хуи. Они ему больше не нужны. Он вдохнул кокаи– на каждой ноздрей. Солнце отражалось от одной стороны Башни и он поймал себя на том, что наблюдает за ним, свет бил ровно в его глаза и тень начала застилать разум…

Он встряхнул головой. Только не сейчас.

Чертова аккуратность, – сказал он, возобновив шаг.

Могут сосать друг у друга хуи, – произнес он.

Вошел в здание, стерильный воздух окутал его, и он с решимостью подошел к Приемной, где худощавый мужчина поднял на него глаза, оторвавшись от газеты с гороскопами.

Чем могу помочь? – спросил он.

Мне нужно увидеть доктора Прайса. – ответил Роман.

Доктор Прайс вас ждет? – поинтересовался мужчина.

Нет. Но мы увидимся с ним.

Могу я узнать цель вашего визита?

Роман, положив руки на стойку и наклонившись:

Как твое имя?

Мужчина сделал лицо говорящее: Боже, дай мне сил и ответил:

Мое имя…

Роман перебил его.

Да мне насрать. Мое имя Роман Годфри. И я здесь – увидеть доктора Прайса.

Мужчина затих, затем поднял трубку. Вот как тут все делается.

Ожидая, он водил уставшими ногами по полу. Свет ламп, как желейные рыбки, плавал по полу.

Эй, – сказал мужчина, привлекая его внимание. – Какой у тебя знак?

Овен – отозвался Роман.

Мужчина уставился в газету.

«Чувства будут обманчивы, как сны вещи. Вы не на твердой земле. Не смотрите вниз».

Это что, хайку? – спросил Роман.

Мужчина только принялся считать слоги, загибая пальцы, как доктор Прайс вы– шел из лифта и подошел к ним. Любое возмущение, которое он мог испытывать из-за того, что его прервали или от того, что тут делал парень независимо от своей матери, на стороне которой он был, как хирургический скальпель для общественных функций, где их влияние было ограничено рамками города, не было очевидно по его лицу.

Большой начальник, – с улыбкой сказал Прайс, здороваясь с ним за руку. – Вот так сюрприз. Что привело тебя к нам?

Роман, улыбнувшись в ответ:

Проект Уроборос.

Прайс, поджав губы, в замешательстве:

Чтож, не думал, что тебе это будет интересно.

Похоже, что стало, – ответил Роман.