Текст книги "Время и комната"

Автор книги: Бото Штраус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Акт третий

Сцена первая

У Георга и Элен. Тахта, стол, стул. Веранда с видом на парк.

Справа и слева открытые проходы.

Георг. С чего это вдруг ты так взъелась на того цветного парня?

Элен. На какого еще цветного?

Георг. Да вот только что, в автобусе.

Элен. Это черномазый. Терпеть не могу черномазых.

Георг. Но он даже не приставал к тебе.

Элен. Он не приставал? Грязная черная скотина! Pawing my knee all the time! «Oh my, you’re looking real pretty, li’l lady, wonna see some hot pictures, just look at my.» – That creep was all over me![9]9
  Все время хватал меня за коленки! «Ах ты, моя куколка, красотка моя, моя маленькая леди, хочешь, покажу тебе интересные картинки, а вот на это хочешь взглянуть!» – Да этот подонок всю дорогу с меня не слезал! (англ.).


[Закрыть]

Георг. Ну, подумаешь, совсем молоденький парнишка, играет своим телом, автобус тоже трясет, может, он и позволил себе…

Элен. Keep off your rotten old fingers and beat it! You nigger son of a bitch! Stop touching me![10]10
  Убери от меня свои вонючие поганые лапы и проваливай! Вы, суки черномазые, все ублюдки! Попробуй только ко мне прикоснуться! (англ.).


[Закрыть]

Георг. Но, с другой стороны, так грязно ругаться на молодого цветного, это тоже знаешь ли… Удивляюсь, как он стерпел.

Элен (явно передразнивая). That lady there pushed me! That lady says I touch her. But I never didn’t lay my hands on her, nosirree![11]11
  Эта леди меня толкнула! Эта леди говорит, что я ее трогал. А я к ней пальцем не прикоснулся, клянусь вам, сэр! (англ.).


[Закрыть]

Георг. Вылезая, он показал тебе язык. Совсем как мальчишка.

Элен. Эти негритянские ублюдки должны вести себя, как все нормальные пассажиры. Раз уж едут в одном с нами автобусе.

Георг. Слушай, что это на тебя нашло?

Элен. Ничего. Просто я считаю всех черномазых неполноценными.

Георг. Ты сама не веришь тому, что говоришь.

Элен. Очень даже верю. Это научно доказано. По сравнению с нормальными людьми они хитрые, ленивые и агрессивные.

Георг. Чушь!

Элен. Никакая не чушь! Я жила среди черномазых. Я знаю, что говорю.

Георг. Элен! Ты же разумная женщина. Мы живем на исходе двадцатого столетия. А у тебя чуть ли не по всем вопросам особое мнение. Ну нельзя вот просто так, с бухты-барахты, утверждать, что цветные – люди второго сорта.

Элен. Я вовсе не против цветных. Я против черномазых. Китайцы, к примеру, очень жилистые ребята, едят мало, работают много…

Георг. Все! Остановись! Прошу тебя!

Элен. Да ради Бога. Может, я и не борюсь за свои убеждения. Но отрекаться от них тоже не намерена.

Георг. Лапушка моя, ты сегодня опять какая-то раздраженная. Это оттого, что Вольф придет, верно? Ну все, я исчезаю. Я ведь и так во время ваших встреч стараюсь быть на работе. Так что вы опять замечательно проведете друг с другом вторую половину дня. Надеюсь, все будет как всегда. Если всегда было все, как я надеюсь. Впрочем, может, я еще застану его, когда вернусь. В последнее время мы особенно хорошо стали понимать друг друга, Вольф и я. Такая гармония между обоими твоими любимыми мужчинами – у тебя всякий раз увлажняются глаза, когда ты нас видишь вместе. Что, ты даже не протестуешь, когда я говорю об «обоих твоих любимых мужчинах»?

Элен. А зачем? Ты и так все знаешь.

Георг. Ничего я не знаю! (Встает, уходит в глубину сцены.) Так что пока…

Элен. Георг!

Георг. Что?

Элен. У нас ведь всё в порядке, да? Я имею в виду: по части денег нам не о чем беспокоиться?

Георг. Да нет. С чего это ты вдруг?

Элен. Так. То и дело слышу, как люди жалуются, как тревожатся о завтрашнем дне, о будущем…

Георг. Тревожиться нам особенно не о чем, но…

Элен. Я не желаю в один прекрасный день услышать, что кризис настиг и нас. Я прошу тебя быть еще бдительней, чем прежде. У меня такое чувство, что как раз сейчас тебе не помешала бы парочка шумных успешных процессов. Тебе так не кажется? У тебя уже есть кое-что на примете? Ты хорошо защищаешь своих подопечных? Ты не слишком много дел проигрываешь? А клиенты у тебя состоятельные? Гонорары достаточно солидные?

Георг. Лапушка моя, о чем ты так беспокоишься?

Элен. Мне так хочется успеха, я прямо изголодалась по успеху!

Георг. По-моему, тебе нужно снова чем-нибудь заняться…

Элен. Нет. Заниматься должен ты. Хочу, чтобы ты у меня был сильнее, умнее и лучше всех. Хочу почувствовать все дремлющие в тебе силы. Ты должен стараться, должен удвоить усердие! Никакой слабины, ни шагу назад, ни секунды неуверенности! Видишь, как много я от тебя требую. Мне нужен муж, мне нужен мужчина, который побеждает всегда, становясь все сильней и сильней. Который способен брать меня, делать счастливой, побеждать меня – и любить меня вечно. И у которого много денег, Георг, – денег на детей, на образование, на нас, на старость, денег на красоту, понимаешь, денег!

Георг направляется к ней. Элен закрыла лицо руками, словно ожидал удара. Но он обнимает ее.

(Смеется.) Там, там, на стуле…

Посреди комнаты, откуда ни возьмись, стоит Киприан.

Киприан. Что вы тут делаете? Вы с ума сошли? Я ухо потерял на войне! Все обезьяны подохли. Все травы пожухли. Вот чего вы добились. Зато прописка обязательна повсеместно! Какое вы имеете право строить здесь дороги? А вы в комитет по охране природы обращались? Не смейте хватать меня руками! Руки! Руки прочь, я говорю!

Георг. Кто вы? Что вам здесь надо?

Киприан. Это вы! Это вы замордовали матушку природу! Это вы стояли на вокзале! Я вас видел в кино. Нельзя ли помягче. Я все-таки тоже инвалид войны. Нет-нет, эти данные разглашению не подлежат. Так точно! А я говорю, прекратить! Все, хватит! Бандиты! Позорники! Ваша стройка не пройдет! Ваша стройка не пройдет!

Элен (испуганно и тихо). Помогите!

Киприан (со смехом). Да нет, не бойтесь. Это я пошутил. Я, похоже, заблудился.

Георг. Послушайте, приятель! А ну-ка, давайте-ка отсюда, быстро!

Киприан. С этим проклятым экологически чистым строительством теперь никогда не знаешь, где кончается городской парк, а где начинаются частные владения. А ворот у вас вообще нет?

Георг (к Элен). Ты опять забыла задвинуть решетку. (Уводит Киприана в глубь сцены.) Пойдемте…

Киприан. Вот древние китайцы, они утверждали, что весь земной шар вдоль и поперек испещрен магическими тропками. Наверно, одна из таких тропок прямо через вашу гостиную проходит. На вашем месте, я бы этим занялся…

Георг (возвращаясь). В этом парке от сумасшедших просто проходу нет. А если ты ворота не будешь закрывать, они по дому начнут бегать.

Элен. Да, Георг.

Георг. Вот что я еще хотел сказать… Этот твой выпад против негров, совсем недавно, надеюсь, это не серьезно?

Элен. Не серьезно? Почему не серьезно?

Георг. Но откуда в тебе возникает такое чувство ненависти?

Элен. Не знаю. Откуда-то из головы. Но оно и в крови тоже.

Георг. Тебя хоть один негр хоть раз чем-нибудь обидел?

Элен. Они омерзительны. Разве этого не достаточно? Они – это само зло на земле. Они хотят задушить, растоптать, уничтожить белую расу. Стремятся к мировому господству. И у них нет души, только это гнусное, липкое черное тело и жажда власти.

Георг. А мне казалось, они такие ленивые…

Элен. Ленивые, да… Но при этом властолюбивые.

Георг. Послушай, Элен, я адвокат. Мой профессиональный долг – защищать права слабых, преследуемых, права меньшинств. Я представляю интересы квартиросъемщиков против домовладельцев, иностранцев против немецкой бюрократии…

Элен. И прекрасно, и замечательно! Какое это имеет отношение к черномазым? У нас тут, слава Богу, таких черномазых, которыми надо заниматься всерьез, и нет вовсе. Так что нам и спорить не о чем. Это все равно, как один протестантской веры, а другой – католической. По мне, пусть каждый остается при своей вере, хорошему браку это не может помешать.

Георг. Но не могу, не могу я быть женатым на расистке!

Элен. Можешь.

Георг. Господи, какое жуткое надувательство… Да как же вы, мадам, мне раньше-то не сказали?! И как это вообще, дорогая, вы можете жить среди людей, нося в себе такие ужасные, такие болезненные предрассудки! К тому же о таких вещах полагается предупреждать заранее…

Сцена вторая

Дом в парке. Лунный свет. Титания в облике «Женщины из иных времен» медленно и как бы издали приближается к дому. Слышно, как шуршат ее юбки. Из своего дома выходит Учтивец. На нем темный костюм, берет, очки, в руках зонтик-трость. Он тщательно запирает дверь. Тем временем Титания оказывается у него за спиной. Он раскланивается и уходит. Титания берется за ручку, отворяет дверь и входит в дом. Учтивец оборачивается, видит, что дверь его дома приоткрыта, трясет головой, возвращается, долго изучает замок, снова запирает дверь на ключ и идет в прежнюю сторону. Внезапно он останавливается и восклицает: «Позвольте, что вам понадобилось в моем доме!». Снова бежит обратно, отпирает дверь, кидается в дом. Вскоре раздается жуткий долгий крик, причем мужской голос превращается в детский. На пороге появляется Титания, держа на руках мальчика лет десяти, – это уменьшенная копия Учтивца, тоже в темном костюмчике, в берете и очках, с зонтиком. Титания относит этого маленького человечка к песочнице и сажает на край так, чтобы он видел светлый проем в цирковом занавесе. После чего Титания исчезает справа за кустами.

Сцена третья

Слева появляются Первенец и Девочка с плюшевой собакой.

Первенец. Вы, похоже, не такая грубая, как другие. У вас такие нежные лопатки.

Девочка. Лопатки у человека – это на самом деле засохшие крылья.

Первенец. Да ну? Неужели правда?

Девочка. Да-да. Точно правда. (Достает из кармана джинсов солонку и сыплет себе соль в рот.) Вокруг все люди очень хорошие, только мне через стенку к ним не пробиться.

Первенец (нервно). Гм-гм.

Девочка. Вообще-то я здесь недавно. Я еще не знаю, кем я стану. Но предчувствие у меня хорошее.

Первенец. Гм-гм. Знаете, на что я еще слабо надеюсь, так это на душевное тепло среди всего этого бедлама. На фоне всеобщего ожесточения, всех этих демонстраций, подожжённых ящиков и автомобильных шин, да…

Девочка. Я чувствую в себе столько сил, но они направлены против меня же…

Первенец. Гм-гм.

Девочка (сыплет соль в рот). Соль ложками могу есть.

Первенец. Гм-гм. Но ведь не исключено, что кто-нибудь захочет с вами поцеловаться…

Девочка. А вижу я вот что: гигантский машинный мир, с одной стороны, и вот такусенький крохотный мирок несчастных и грязных тварей – с другой.

Первенец. Гм-гм. Но кое-каких успехов мы все-таки достигли. Уже никому не придет в голову, например, отменить гигиену…

Девочка. Гигиена. Террор. От нее на коже одни грибки, гнойники, лишаи и хрен знает что еще.

Первенец. Гм-гм.

Они доходят до кустов. Первенец нервно оглядывается по сторонам.

Девочка. Сегодня ночью мне опять снилось, будто родственников повсеместно отменили, причем до основанья. Сразу после рожденья человек занимает свое место в обществе. Семьи практически вообще не успеваешь почувствовать. Есть только друзья, приятели, товарищи по работе, воспитательные кружки, коммуны, соседи по коммунальной квартире и все такое.

Первенец. Кошмар!

Девочка. Да нет, я бы не сказала. Какое-то зерно истины в этом есть.

Первенец. У вас что, нет родственников.

Девочка. У меня? Почему же. Еще какие.

В тот момент, когда Девочка снова подносит ко рту солонку, Первенец кидается на нее и тащит в кусты.

Первенец. Ах ты, маленькая грязная бестия! Сейчас, моя серая мышка, я сделаю тебя первой красавицей Европы! Я тебе покажу Микки-Мауса. Только тихо, тихо, без шума! Сейчас я тебя сделаю самой элегантной женщиной на свете… Я выполню все твои прихоти, но если и ты меня продинамишь, как Инга Петерс, я тебя отделаю по первое число… Вот теперь ты моя гордая принцесса! Только очень гордая, невероятно гордая, тогда всё у нас будет хорошо…

Издав крик боли, Первенец замолкает. Девочка выползает из-под кустов, подбирает очки, свою плюшевую зверушку, отряхивается.

Девочка. Редкостное говно.

Справа появляются Трое мальчиков, они несут большую веревочную сеть.

Первый мальчик. Хватайся скорей! Мы идем ловить вчерашнюю женщину.

Третий мальчик. Айда с нами! Мы ее поймаем и продадим в музей.

Девочка. Не, неохота.

Третий мальчик. Она письмо прислала, вот ему.

Второй мальчик. Ага, оно прямо с неба свешивалось, в щель между двумя облаками, огромное, а потом упало вон туда, в поле. Я бегом через парк. Пробую читать, а буквы громадные, вблизи не разберешь. Я тогда на дерево, чтобы сверху прочесть…

Третий мальчик. И знаешь, что там написано? Она хочет с ним встретиться. С Нико! Наедине!.. Но мы все с ним пойдем. Теперь мы ее точно изловим!

Девочка. У вас глюки. Мотайте отсюда.

Мальчики убегают влево. Девочка уходит вправо. Из-под кустов бузины высовывается голова Первенца. Он озирается, бормочет что-то вроде: «Куй железо, пока горячо, только плюй через левое плечо!».

Выползает из-под кустов, приводит себя в порядок.

Первенец (про себя). Je suis comme je suis[12]12
  Каков я есть, таков я есть (франц.).


[Закрыть]. Что, спрашивается, способно заставить разумного человека сменить нормальное вертикальное положение и встать на четвереньки, дабы малость поразвлечься? Да сущая ерунда: смутный порыв чувств, плюс раздражение, плюс похоть. Все дальнейшее развивалось, так сказать, ингообразно. Хотя нет: малышка была очаровательна! Непонятно только, почему кончилось все так гнусно. Только что была гармоничная любовная пара – а остался один пшик! Вот это я и называю: абстрагирование. Стоит только с четверенек подняться, все – в голове одни слова. Вот только что, на земле-матушке, была борьба, были объятия – а теперь что? Одни абстрактные понятия! Но что это меня потянуло на философствование? Наверно, всему виной ее бесцеремонное обхождение!

Направляется в глубину сцены. В это время со стороны песочницы из маленького Учтивца начинает исторгаться тихий, но непрерывный звук «и-и-и-и…». Первенец, запнувшись, останавливается, потом направляется к Маленькому человечку.

Ну что, малыш? Так поздно, а мы все еще на ногах, а? А какие мы нарядные! Не иначе, у нас сегодня свидание, а?

Человечек снова издает тихое «и-и-и-и…»

Что такое? В чем дело? Ну-ка, повернись… Матушки светы! Учтивец! Это ты?! Что случилось? Ради Бога. Учтивец, ты хоть меня слышишь? Где болит? Симптомы, какие у тебя симптомы? Нет, все, это конец – вот оно! Учтивец, ты влип. Пойдем, я отведу тебя к дяде доктору. Дружище, что ты такого натворил? Ну, не плачь, не плачь, малыш, дядя с тобой. Я тебе помогу. У тебя еще вроде все на месте. Ах ты, мой старичок. Отведу тебя к моему ортопеду… Хотя нет, какой к черту ортопед. Все это лажа. Туда нам совсем не надо. Куда же нам надо-то, а?

Держа Учтивца за ручку, уводит его за кусты.

Сцена четвертая

Слева выходят Георг и Вольф.

Вольф. Нет, Георг, ты слишком мрачно смотришь на вещи. Ты просто перестал заглядывать ей в глаза. Пойми, Элен – это нечто совершенно особенное.

Георг. Ага, особенное. Это нечто особенное давно превратилось в нечто особенно тягостное. Меня мучит, что она такая странная. Такая упрямая. У нее в голове червоточина: с виду такое красивое, свежее лицо – а внутри, под черепом, все изъедено. Она отравляет меня своими порочными убеждениями!

Вольф. Но ты же только критикуешь. Чуть что – сразу в истерику. Вместо того, чтобы помочь, вместо того, чтобы лечить ее покоем и восхищением. Она предоставлена самой себе, живет в мире детских страхов и все еще боится Черного Человека. По-моему, ты принимаешь все это слишком всерьез.

Георг. Она ускользает от меня, она деградирует. День ото дня она отодвигается от меня все дальше, она меня уже почти не слышит. А потом: знаешь, в последнее время, по самым незначительным поводам, меня вдруг будто пронзает – и я чувствую, что разделяю самые гнусные ее предрассудки! На ком, спрашивается, я женился? То морок и его зеленый свет меня навел на злую фею. Вот именно: морок и его зеленый свет.

Вольф. Ну нет, мне она все-таки видится иначе. Она, конечно, мне чужая – но чем-то дорога, чудная – но от слова чудо.

Георг (цепляясь за Вольфа). Введи меня в приличное общество, Вольф! В хорошее, слышишь! Я больше не выдержу среди этих человеческих монстров. Лучше жить среди фей и троллей, чем среди этих роботов самоотдачи и алкоголиков преуспеяния. Среди этих тюремных психологов, судей, надзирателей – лучше жить распоследней букашкой, чем человеком! А будь я комариком – с каким наслаждением я бы впивался в их жирные самоуверенные губы! Да лучше жить бациллой в домашних консервах моей бабки, чем, вкушая благоволение государства, пребывать этаким ценным кадром в золоченой клетке, где тепло и смрадно, где на тебя таращат свои сонные глазенки все эти лемуры, во цвете лет уже пресыщенные жизнью. Да лучше быть еще одним червячком в их дерьме, чем и дальше лицезреть их с противоположной стороны. Ты видишь, я уже ни с кем не в ладу. Вечерами я сижу в кафе и поношу всех своих друзей. И хуже всего отзываюсь как раз о тех, которые мне всего дороже. Тем я жалуюсь на этих, этим на тех… Сближают только ложь и фальшь, только обман дарует успокоение. Ах, мой милый! Откуда оно во мне – это внезапное отчаяние? Ведь прежде я вовсе не склонен был видеть вещи в таком мрачном свете. Сейчас, ты слышишь, Вольф, нам особенно важно держаться друг за друга. Ты понял меня? Ты единственный, кому я еще могу довериться и открыться!

Вольф. А Элен?

Георг. Элен, Элен! Похоже, это единственное, чем я тебе еще интересен. Едва я успеваю тебя обнять, а ты уже ловишь запах ее духов.

Вольф. Если ты склонен сегодня к столь безвкусным выпадам, то можешь продолжать без меня.

Георг. Вольф! Останься! Знаешь, что я сделал? Я основал видеофирму. Нас трое: рекламный агент, безработный архитектор и я.

Вольф. Видео – для чего?

Георг. Делаем небольшие фильмы о местах отдыха. Сам посуди, бумага дорожает. Так бюро путешествий, вместо того, чтобы бесплатно раздавать дорогие рекламные проспекты, будут теперь выдавать напрокат наши видеофильмы. Ты приходишь, говоришь «Эльба» – и, пожалуйста, любуйся Эльбой сколько угодно. Что я несу и где витаю мыслью?

Вольф. Похоже, ты наконец-то решил подобраться к большим деньгам.

Георг. Слушай, ты уверен, что все это нам не снится? Мне иной раз кажется, что это мы спим. А оно бодрствует… И что нас никто… никто не в состоянии разбудить, потому что сон нас затянул, и пробуждения уже не будет, только дальше и дальше, все новые и новые метаморфозы.

Рядом с нами, среди нас запросто разгуливают двойники и оборотни, они такие же полноправные граждане, как и мы, только влиятельней! Ночь и день, живые и мертвяки – в полнейшем гражданском согласии. Мы все – одна шарашкина контора!

На наши хилые черепушки, Вольф, нынче легли древние, первобытные тени. Это какая-то ахинея! Господи, на ком же я женился?

Вольф. Ну вот. Не успел основать фирму – и уже голова кругом. Да, это, брат, затягивает.

Сцена пятая

Киприан и Хельма встречаются в парке.

Киприан. Наконец-то! Вот и вы! Я вас повсюду ищу. Уже по чужим квартирам начал шастать.

Хельма. Фигурку принесли?

Киприан. Полегче, полегче. А почему бы вам не навестить меня в мастерской?

Он разворачивает носовой платок и достает маленький медальон.

Хельма. Дайте-ка взглянуть. И что же это?

Киприан. Разве не видно? Женщина, замурована по горло. Вытянула шею и кричит. Крик, замурованный в белой стене.

Хельма. И это вот подействует?

Киприан. Подействует, не сомневайтесь.

Хельма. Гадость какая!

Киприан. Дайте сюда!

Хельма. Нет уж! Это наверняка как раз то произведение искусства, какое мне нужно. Раз уж я в нем ничего не понимаю, значит, то самое. Оно мне позарез необходимо, понимаете, позарез. Вот, возьмите деньги, Киприан… И как вам удается добиваться такой… выразительности. А носить надо на шее, вот так?

Киприан. Да. Только глубже.

Хельма. Ну и? Что потом?

Киприан. Он притягивает людей. Сколько хотите, столько и притянет. Мужчин. Сколько хотите. Вам остается только выбирать.

Хельма. Мне нужен только мой..

Киприан. Да, он тоже прибежит. Вам, кстати, достался оригинал. Большинство обходится серийными копиями.

Хельма. Эти вещицы расходятся сейчас по всему свету, да? Прямо как эпидемия.

Киприан. У вас дети есть?

Хельма. Нет. К сожалению.

Киприан. Но один крикунчик у вас уже есть, верно?

Оба смеются.

Загадка: на груди висит, есть не просит, но орет во все горло – что это такое?.. М-да, пока что мы с вами смеемся. А завтра мне проломят башку доской с гвоздями…

Хельма. Кто?

Киприан. Да вы. Или вам подобные.

Хельма. Вы сумасшедший! Больной! Псих! (Убегает вправо.)

Сцена шестая

Пологая луговина. Титания, пойманная в сеть, приткнута колышками к земле. Трое мальчиков и Девочка, парами: Второй мальчик и Девочка и, чуть поодаль и ниже, – Первый и Третий мальчики.

Первый мальчик (к Третьему). Мерзнешь? Хочешь, я тебе отдам свой свитер?

Второй мальчик (Девочке). Надо быть честным с собой. Уметь каждое утро сдирать с себя свою скверную личину и бросать за борт.

Девочка. Легко сказать.

Первый мальчик (Третьему). Тебе нездоровится? Хочешь, я сменю тебя на часах?

Второй мальчик. Только если ты до конца честен, ты дойдешь до вершины. И ни грамма фальши в рюкзаке. Перед самим собой ты должен быть чист, холоден и прозрачен, как горное озеро, в котором сияют звезды, – вот каким ты должен быть по своей сути, если хочешь себя уважать.

Девочка. Ясное дело. Подняться на Тибет, швырнуть камень с крыши мира и слушать, как он катится, катится и все никак не докатится.

Первый мальчик (Третьему). А тебе нравится «Empty love» Мэгов? Хочешь, я подарю тебе мою кассету?

Второй мальчик. Взять, к примеру, человеческую сексуальность…

Девочка. Ну… Опять заладил…

Второй мальчик. Нет-нет, давай честно. На что-то тебе так или иначе придется закрыть глаза. Прекрасные принцы попадаются не каждый день.

Девочка. Нет, конечно, но я для себя приняла решение. Если уж я себе скажу: ладно, пора, надо пройти под этим ливнем, то вовсе не обязательно рассчитывать, что там, под этим жутким ливнем, тебе повстречается какой-то диковинный зверь…

Второй мальчик. Могла бы предположить, что тебе повстречаюсь я, я тоже диковинный зверь в своем роде.

Третий мальчик. Я хочу в поход на байдарке, по Ирландии.

Первый мальчик. Если это твое желание, давай подумаем, как нам вместе его осуществить.

Третий мальчик. У нас нет денег, чтобы купить байдарку.

Первый мальчик. Но можно найти какую-нибудь старую и отремонтировать.

Девочка. Но я ведь могла бы принять и другое решение. Могла бы сказать себе: ладно, выйду замуж. Как сестра. Да как кто угодно. А почему нет? Что, разве я не имею права надеяться? Все надеются. Так уж повелось.

Сцена седьмая

У Вольфа и Хельмы. Терраса. Два стула. Хельма в одной рубашке, прислонилась к стенке перед входом в квартиру и курит.

Вольф. Ну, а как там Элен?

Георг. Да хорошо. Очень хорошо. Просто лучше некуда. Она тем временем с восторгом предалась своей политической копролалии. Вольф. Чему-чему?

Георг. Дерьмофилия. Болезненная склонность беспрерывно произносить вслух самое грязное и реакционное политическое дерьмо. Вот так. Женишься на красивой женщине, а потом выясняется, что ты женат на куклусклановке.

Вольф. Ничего, вот увидишь, она выкарабкается. (С пустой бутылкой уходит в дом).

Георг (Хельме). Бегаешь почти нагишом.

Хельма. Жара.

Георг. Иди, посиди со мной. (Кладет правую руку на пустой стул, выставив вверх большой палец.)

Хельма (медленно садясь и не посмотрев на стул). Убери свою грязную лапу.

Георг. Все время нагишом, по-современному, в ногу с эпохой, так?

Хельма молча курит.

Ну и что? Потеть, дрожать, верещать – вот и все удовольствие? Хельма. Да, удовольствие.

Возвращается Вольф. Хельма заступает ему дорогу. Прикоснувшись левой рукой к ее щеке, Вольф правой обнимает ее за бедра. Хельма, прильнув щекой к ладони Вольфа, долго на него смотрит. Потом внезапно хватает ладонь зубами и держит ее как добычу.

Георг. Сегодня Иванова ночь. Солнцестояние. Потонувшие корабли переворачиваются на дне морском. Лошади говорят человеческим голосом. Влюбленным парам полагается прыгать через костры, а недужным женщинам – искупаться в утренней росе.

Сцена восьмая

Та же пологая луговина, что в шестой сцене. Внизу, на переднем плане, сторож Титании, Первый мальчик, уснул. Рев быка. Цирковой занавес вдруг вздувается, укрывая собой пойманную Титаник). Бычьи рога протыкают полотнище. Когда занавес снова опадает, зритель видит стоящую на склоне Титанию в обрывках веревочной сети и разорванном костюме.

Справа, направляясь в парк, показываются Элен и Вольф.

Элен (указывая себе под ноги). Что это?

Вольф. Как ни странно, всего лишь пятно. В детстве, по-моему, мы это называли кукушкины слюнки. Словом, комочек слизи, каких в природе несметное множество.

Элен. Это слизь висельника.

Вольф. Да где ж тогда виселица? Даже дерева поблизости нет. Только голое небо, а на нем не особенно повесишься.

Элен. И все равно, это семя повешенного. Чем пустынней – тем оно здесь желанней. Из такого вот комочка слизи вырастают от пятидесяти до сотни волшебных корней мандрагоры. А из этих корней – висельные человечки. А от висельных человечков рождаемость в округе повышается – раз в пять, если не в восемь.

Вольф. Ты просто помешалась на своих суевериях. Тебя на них зациклило. Я продолжаю утверждать, что этот растертый комочек слизи – кукушкины слюнки.

Элен. Кукушкины слюнки! Ха-ха! Уж не думаешь ли ты, что кукушка сплевывает их с дерева?

Вольф. Да откуда мне знать. Какое-то выделение кукушки, вот и все.

Элен. Да-да, как же. Чушь все это. Кукушкины слюнки – это защитная пена личинки цикады. Эта мелкая тварь ползает по листьям и стеблям растений и питается ими. За счет этого она вырабатывает клейкую секрецию, тщательно перемешивает ее со своим жидким калом и накачивает воздухом. Этой пузыристой оболочкой она защищает себя, пока не станет нормальной особью цикады.

Вольф. Это правда или опять твои ведьмовские сказки? Я, честное слово, в детстве твердо верил, что такое вот пятно, уже хотя бы по названию судя…

Элен. В детстве верил… Видишь, ты, владелец автопарка, что бывает, когда осуждаешь чужие взрослые суеверия, основываясь на своих детских? Ведь ты даже не знаешь, о чем говоришь…

Скрываются за кустами.

Сцена десятая

Титания в мастерской у Киприана.

Титания. Эй, Дедал^{32}, а коров ты ваять умеешь?

Киприан. Что тебе нужно? Я тебя не звал. Иди своей дорогой, творение.

Титания. Тоска! Томленье! Ты меня слышишь?

Киприан. Мне нечего к тебе добавить. Я работаю над новыми вещами.

Титания. Еще несет, еще хранит меня смятенье чувств. Еще обдает, как волной безумия, его жарким сапом… О, когда я приду в себя, мое сердце этого не вынесет! Дедал, я схожу с ума – по быку!

Киприан. Как ты меня называешь? Титания с Луны, ты слишком смело обличьями своими играешь и тасуешь их! К добру не приведет существованье в личинах многих. Подумай о последствиях деяний божественных своих: ведь каждое из них становится законом непреложным.

Титания. Я знаю это без тебя. В твоих уроках мне нет нужды. Так разве не Дедалом тебя зовут?

Киприан. Я Киприан. Ну, по-простому Кип.

Титания. Пойдем, пойдем! Не прячься. Ты тот самый, что Миноса^{33} и деточек его ожившими фигурками потешил и прочими игрушками смешными. И муравья за ножку привязал, чтоб нитку протащить сквозь раковины хитрый лабиринт… Теперь ты мне поможешь! Мне, несчастной бабе, самке, у которой течка! Я вопию и все во мне вопит, томясь тоской по белому зверюге. Я сохну по нему, горю! Набухли, как у коровы, все чресла буграми бело-розовой, животной, бесстыжей плоти… Слизью исхожу нечеловеческой – уже почти корова! Жаркой пастью жую лениво – совсем как телка! И болит, болит все тело, и бурленья гул в крови смолкать не хочет, вожделея зачатья – сотвори мне задницу коровью! Иначе я не выдержу, а он не сможет в меня войти, в меня, худую самку человечью, до которой ему и дела нет…

Киприан. Надеюсь, ты припомнишь, что и я с ума схожу вот так же по кому-то, кто на меня совсем глядеть не хочет…

Титания. Не можешь ведать ты моей беды. Что могут люди знать про вожделенье?

Киприан. Теперь ты знаешь, каково мне бегать за Черным мальчиком, мучителем моим…

Титания. Пристрой мне зад, большой, тугой, округлый и мягкий, словно мох, но не обвислый! У моего любимого бока стройны и белоснежны, а рога украшены венками гиацинтов и гладок, словно мрамор, лоб его. Дедал, я так стыжусь, мне так противно быть в этом узкобедром женском теле! Пред очи бога-зверя не могу я предстать такой дохлятиной и клячей!

Киприан. Вообще-то раньше мне вроде удавались большие формы…

Титания. Корову, полую корову!

Киприан. Нет-нет, я работаю на Оберона…

Титания. Чтоб я в нее залезть могла…

Киприан. По идее должно получиться… Но нет, я работаю на Оберона.

Титания. А зазоры ты заполнишь мягкой тканью, сукном.

Киприан. Но ты за это оставишь в покое моего Черного мальчика!

Титания. Причем тут Черный мальчик? Я не знаю, о ком ты говоришь. И что мне до него? Уж никогда ни мальчика, ни мужа не захочет изведать плоть моя. Для радостей супружества людского я, Пасифая^{34}, больше непригодна.

Киприан. Но ты оставишь в покое Нормана и отведешь от него свои чары. Обещаешь?

Титания. Обещаю. Что б ни значил он прежде для меня – я все отдам во имя своей животной, новой красоты. Его глазами я смотрю на мир – лишь дерево, лишь озеро, лишь поле. Белы, как он, мои отныне ночи. Бессонница округу высветлит, и белизна его слепит мне очи. Но как, но как его мне осчастливить, чтоб вернулся он до кончиков рогов любви исполнен. Когда б узнать, я б так сроднилась с ним, что кровью каждый вздох его внимала…

Сцена одиннадцатая

В парке. Хельма, до пояса сросшаяся со стволом дерева. Георг обвил этот ствол руками.

Георг. Но Вольф любит Элен, тебя он не любит.

Хельма. Я каждую весну к нему цветеньем и клейкой зеленью навстречу устремлюсь. Я буду сень ему дарить, укрою от ветра и грозы и нашепчу ему слова и стоны любви. Вот только зачать от него я не смогу. Зато я подарю ему чувство надежности, устойчивости, нерушимой верности и здорового жизненного ритма. Ему нечего страшиться моей старости и мертвенной наготы, ибо я всякий раз буду преодолевать смерть, возрождаться, чтобы по весне снова вздымать подле него свою крону, приковывая к себе его влюбленные взоры. Неправда ли, он ведь не станет по осени пугаться чудной, корявой, скрипучей старухи?

Георг. Мне отказал рассудок, когда я женился на Элен. Я видел только ее тело. Оно было как триумфальная арка, и я вошел в него со славой и почестями. Но там, за воротами, оказался всего лишь захолустный городишко, самая настоящая дыра, хуже которой не придумаешь. И вот так, через разочарование, почти внезапно я стал зрелым мужчиной. Теперь, когда разум и желание не в разладе, я вижу: ты куда лучше как женщина. Мне нужна ты.

Хельма. Мало того, что я не могу удержать того, кого люблю, так еще и ты вздумал надо мной смеяться.

Георг. Я не смеюсь! Я грежу тобою! Твоими устами, твоими очами, твоею печалью. Твой лик входит в меня. Я чувствую, как становлюсь тобою, когда улыбаюсь, когда болтаю вздор… Ах, у меня темнеет в глазах! Твоя рука! Секундочку, мне надо отдышаться. Быть влюбленным так утомительно.

Хельма исчезает из древесного ствола. Вскоре после этого из-за кустов появляется Элен.