Текст книги "Шпион, которому изменила Родина"

Автор книги: Борис Витман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Некоторое время я еще оставался на крыше. Подумал: а не пролетят ли бомбардировщики мимо, – показалось, что для бомбометания слишком большой была высота. Но когда понял, что вся эта лавина движется прямо на нас, – мне стало жутко. Только теперь дошло До сознания, что надвигается наша погибель.

Я быстро спустился вниз. На дворе перед бараками собралось несколько человек из лагерной обслуги. Все, как зачарованные стояли задрав головы вверх. Никто до сих пор не видел такого количества самолетов и такой фантастической световой феерии.

Заметались часовые на сторожевых вышках. Позабыв о своих обязанностях, они в страхе поглядывали вверх.

У меня не было возможности покидать лагерь в ночное время и ничего другого не оставалось, как присоединиться к тем, кто собрался на лагерном дворе и ждать, что же будет дальше.

Рокот тысячи моторов сливался в единый звенящий гул и с высоты спускался на землю всепоглощающим потоком. Но вот сквозь него пробился едва различимый шелест. В одно мгновение он перешел в сплошной вой и свист. Все бросились в небольшую траншею между бараками. Первая волна бомбардировщиков сбросила зажигательные бомбы – шестигранные стержни длиной в метр, начиненные фосфорной, самовозгорающейся смесью. Их было такое множество, что они напоминали струи сплошного ливня или града. В нашей траншее прямыми попаданиями ранило несколько человек. Одному, рядом со мной, «зажигалка» угодила в плечо и почти оторвала руку. У другого застряла в пояснице. Горела одежда, горел асфальт, заполыхали бараки и заводские корпуса. Только начали перевязывать раненых, как снова послышался вой и все кругом затряслось, закачалось и потонуло в страшном грохоте разрывов фугасных бомб и свисте осколков. Взрывом бомбы ближайшая к нам сторожевая вышка была превращена в груду щепы. На других вышках охранников как ветром сдуло. Едва затихли разрывы, снова послышался вой, а точнее, рев, не похожий на обычный звук падающих бомб. Это были так называемые «воздушные мины». Взрывы сопровождались воздушной волной огромной силы. Этой волной были практически сметены остатки пылающих бараков. А в вышине надвигалась новая волна летающих крепостей. Все кругом было охвачено пламенем. Нестерпимый жар и дым затрудняли дыхание, у людей изо рта и ушей текла кровь. Ничему живому в этом аду не оставалось места. Но это было еще не все. Я увидел, как над морем огня, бушующим на земле, в вышине вдруг появилось пламя. Казалось, само небо теперь вспыхнуло. Огненное покрывало из горящего голубым пламенем жидкого фосфора устремилось вниз, чтобы слиться с огнем на земле. Это было уже за пределом того, что может ощутить и вынести нормальный человек а потому дальше воспринималось уже как что-то потустороннее, апокалиптическое. Теперь я с уверенностью мог бы сказать: «Я видел конец света».

Удалялся гул моторов, глухо молчали зенитки. Только ревело и неистовствовало вселенское пламя. Ночь и зимняя стужа растопились в этом море огня Все смешалось – и время года и время суток… Горели стены траншеи, тлела одежда на еще живых и на трупах.

Карабкаясь по обломкам и телам, я выбрался из траншеи и через догорающую проходную побрел за пределы не существующего больше лагеря В ушах звенело, во рту стоял вкус крови, кашель раздирал грудь. Надо было бежать из этого ада. Но я и бежать не мог. Вспомнил о подрывных группах, об Эрнсте Вместо того, чтобы уйти, ноги сами повернули к горящим заводским цехам. Впереди – сплошная стена огня. Асфальт был покрыт слоем застывшего фосфора, который тут же воспламенялся снова, как только его касалась подошва ботинка. Стоило остановиться, и ноги охватывало синеватое пламя. Я осторожно продвигался вперед, старался держаться середины проезда, где жар от пылающих по обеим сторонам заводских зданий ощущался слабее.

Хотя бомбардировщики давно улетели, все еще раздавались взрывы. Никто не боролся с огнем, не видно было ни одной струи воды, ни одного действующего брандспойта Словно все пересохло и вымерло в этом мире. Снова подумал об Эрнсте, и тревожное предчувствие захолодило душу. Я постарался ускорить шаги, и вдруг лицо опалило нестерпимо ярким выбросом огня. Сильно резануло по голове На левый глаз опустилась красная марля, мешала смотреть. Хотел отвести ее в сторону, но понял, что это кровь.

Только под утро, сам не знаю как, дотащился я до дома Гюнтера. Здесь меня ждало тяжелое известие… Вместе с одной из подрывных групп погиб и Эрнст.

Оборвалась жизнь замечательного товарища и надежного друга. Оборвалась вместе с его жизнью моя ненадежная связь с Родиной.

Несколько суток после налета пламя уничтожало то, что не разрушили бомбы. Лагерь, где все мы находились был также полностью уничтожен. Большая часть людей, запертых в деревянных бараках, погибли сразу. Остальные разбежались. В городе, недавно еще практически не тронутом войной, теперь превращенном в руины, воцарились ужас и хаос. Спасательные команды не успевали откапывать заживо погребенных. Особенно значительны были разрушения от «воздушных мин» В отличие от обычных фугасных бомб, эта смертоносная новинка не крошила стены и перекрытия, а опрокидывала целые кварталы. Чтобы извлечь людей из подвалов, приходилось подрывать огромные куски стен Но чаще всею в подвалах оставалось мало живых. Воздушной волной разрывало легкие и люди умирали, захлебываясь собственной кровью.

По городу бродили непривычно растерянные гестаповцы. Искали разбежавшихся из лагерей, допрашивали рабочих, пытались найти виновников вывода из строя противопожарных систем. Оставаться в Эссене – значило подвергать риску тех, кто помогал мне. Да и делать здесь больше было нечего.

В штабе подпольщиков решали, куда меня лучше перебросить, во Францию или Австрию [6]6
  Писатель-историк из ГДР Курт Финкер в книге «Заговор 20 июля 1944 года» свидетельствует: «Подлинные зачатки настоящих действий имелись только в Вене и Париже». – Издательство «Прогресс». М. 1975 С. 308


[Закрыть].

Сначала я скрывался в доме Гюнтера. Потом меня переправили в пригород, к его знакомой фрау Тишлер. Эта пожилая женщина потеряла на войне мужа и сына.

Благодаря ее материнской заботе я начал быстро поправляться: затягивалась рана на голове, да и нормальное питание восстанавливало силы Не принимая возражений, фрау Тишлер предоставила в полное мое распоряжение комнату сына и его обширный гардероб. Многие вещи были еще ни разу не надеваны. Судя по их размеру, рост ее сына и комплекция совпадали с моими. Я неожиданно оказался полностью экипирован. Да еще как! Такого количества рубашек, галстуков, обуви у меня никогда не бы то А после трех лет фронтового обмундирования и лагерной спецодежды, к такому обилию одежды надо было еще привыкнуть. Иногда по просьбе фрау Тишлер я сопровождал ее на прогулках. В добротном костюме, шляпе, в солнцезащитных очках и с тростью, я бы и сам себя не узнал, не то что… Прохожие, очевидно, принимали меня за ее сына. Впрочем, как утверждала фрау Тишлер и свидетельствовали фотографии, некоторое сходство действительно было.

Наконец появилось свободное время. Я написал портрет сына фрау Тишлер. Портрет поместили в рамку, и я повесил его на самое видное место в доме. Фрау Тишлер стала называть меня «майн зон» («мой сын»).

От нее я узнал, что на одном из здешних кладбищ похоронены русские военнопленные первой мировой войны. Мне очень захотелось посетить их могилы. Незадолго перед моим отъездом мы с фрау Тишлер отправились на это кладбище. По иронии судьбы оно находилось рядом с загородной резиденцией династии Крупное, известной как «Вилла Хюгель». Сам основатель династии уже давно отбыл в лучший мир, и его преемником стал зять, фон Боллен. Вилла представляла собой довольно скромное строение, огорожена невысокой легкой оградой. А рядом – недлинный ряд могил, и в конце я увидел то, что искал. На надгробных каменных досках четырех или пяти могил можно было разобрать наполовину стертые имена и фамилии русских, похороненных здесь в 1915–1916 годах. К сожалению, запомнилось лишь одно из них – Иван Хоробров.

Трудно было поверить, что такое почтение к усопшим врагам могло быть в Германии всего лишь четверть века назад. В эту войну от сотен тысяч пленных, умерших в фашистских лагерях, оставался лишь пепел. И больше ничего.

Наверное, почти все люди старшего поколения знают немецкое слово «Drang», ну еще бы: «Drang nach Osten» – «Марш на Восток!». В действительности слово «Drang», помимо основного значения – «напор», имеет еще одно более высокое значение – ДРАНГ– «неосознанное, непреодолимое влечение». Так вот, я испытывал этот самый ДРАНГ. Мне не терпелось еще хоть раз взглянуть на разрушения в промышленном районе, где находился наш лагерь и где я чудом уцелел во время январской бомбежки. Поскольку трамвайное движение еще не было восстановлено, я рискнул отправиться туда на велосипеде.

Картина, которая представилась мне, напоминала мертвую зону. Справа и слева, там, где в ту ночь все горело и взрывалось, теперь возвышались горы битого кирпича, обломки бетона и искореженного металла. Не видно было ни одного уцелевшего здания. И ни души, кто пытался бы расчистить завалы. Всё как будто бы вымерло. Лавируя между развалинами и обломками, я добрался до места, где был наш лагерь, и не увидел ничего, кроме тех же руин торчащих из них обугленных досок. Такие же руины виднелись на месте, где стояли заводские корпуса и где меня ранило в голову. Немного отдохнув, я отправился в обратный путь. Проезжая перекресток, неожиданно для себя повернул налево (будто кто-то за меня повернул руль). Проехал немного и сообразил, что мне надо было ехать прямо, никуда не сворачивая. Едва успел развернуться и поехать обратно как услышал сильный взрыв. Подкатил к перекрестку и увидел, что улица, по которой я должен был ехать, заполнена дымом и пылью – взорвался «блиндгенгер» (авиационная бомба замедленного действия). Неизвестно откуда возникший полисмен устанавливал заграждение… Кто дернул меня за руку? Почему я повернул влево? Почему не поехал прямо на взрыв?..

Иногда меня навещал Гюнтер Во время одной из встреч он сообщил, что решено направить меня в Вену, У товарищей из эссенского подполья установились контакты с одной из групп австрийского движения Сопротивления.

Я не стал расспрашивать Гюнтера, было ли это решение согласовано с нашим разведцентром, связь с которым прервалась после гибели Эрнста. Здесь в условиях жесточайшей конспирации, задавать вопросы было не принято.

Гюнтер передал мне документы на имя Вальдемара Витвера, демобилизованного из вермахта по ранению, и письмо на бланке гауляйтера Рура в Управление высшими учебными заведениями Вены с ходатайством о поступлении на архитектурный факультет Высшей технической школы. При этом он пояснил, что версия о переезде в Вену для учебы представлялась моим товарищам достаточно правдоподобной, а положение студента давало некоторую свободу действий.

Справка о демобилизации подтверждалась действительными ранениями, а заметный шрам на голове позволят мне затягивать паузы при разговоре, как это бывает у контуженных, давал возможность ссылаться на провалы в памяти, в случае необходимости.

Кроме документов и железнодорожного билета Эссен – Вена, Гюнтер передал мне устно содержание моей легенды, которую я должен был хорошо запомнить.

Фрау Тишлер и слышать не хотела о моем отъезде, но война продолжалась, и я не принадлежал себе.

Я только обнял ее на прощание – вот и все.

С небольшим чемоданом в одной руке и с тростью в другой, я подошел к железнодорожному вокзалу. Он чудом уцелел и выглядел довольно странно среди сплошных руин. Неразрушенное здание вокзала с кустами цветущей сирени казалось неестественным сооружением среди громоздившихся обломков Это было утро, апрель 1943 года.

Прежде чем пройти на перрон, я внимательно осмотрел пространство позади себя, отраженное как в зеркале на внутренней стороне стекол моих темных очков. Эта маленькая хитрость давала возможность, не поворачивая головы, видеть все, что происходило вокруг Слабый аромат сирени тонул в отвратительном запахе смеси светильного газа и разлагающихся под руинами трупов.

Экспресс подошел к платформе точно по расписанию. Немцы по-прежнему были пунктуальными при любых условиях и в любых обстоятельствах. Когда до отправления оставалась минута, я еще раз внимательно осмотрелся и быстро, насколько позволяло ранение ноги, вошел в вагон. В купе уже находились двое пассажиров – пожилые супруги. Прошло несколько минут. Они показались бесконечно длинными, а поезд почему-то не отправляли. Задержка заставила насторожиться От мысли, что дверь купе вот-вот откроется, и явятся гестаповцы, мне стало не по себе. И дверь действительно открылась… В купе вошла миловидная девушка и села на свободное место напротив меня. Наконец поезд тронулся. Я вздохнул с облегчением.

Набирая скорость, экспресс миновал разрушенные городские кварталы, но еще долго не мої выбраться из предместий. Вот унылый серый пейзаж за окном сменился зеленеющими полями, залитыми утренним солнцем. Супруги тихо переговаривались, не проявляя интереса к попутчикам, девушка нет-нет да поглядывала на меня. Наверное, ей было скучно, и она была не прочь скоротать время в беседе. Мне же сейчас больше всего хотелось побыть наедине со своими мыслями, я прикрыл глаза., и вскоре задремал…

Год почти непрерывных боев на фронте выработал во мне привычку спать крепко – не реагировать на канонаду. громкий разговор или шум; но я мгновенно просыпался от звука крадущихся шагов или шепота. Не раз это спасало жизнь.

Забегая вперед, расскажу, как однажды – это было уже в 1944 году – я оказался в польском юроде Кракове. Сюда, в Краковское воеводство, в местечко Близна, гитлеровцы перебазировали испытательный полигон нового секретного оружия – реактивных снарядов «фау 2», после того как был уничтожен с воздуха полигон в Пенемюнде. По имеющимся данным, эти снаряды они собирались применить и против нас.

Я имел задание связаться с краковским подпольем и с его помощью собрать сведения об этом сверхсекретном объекте.

Поезд в Краков прибыл утром, а на конспиративную квартиру следовало прийти только вечером. Я решил осмотреть город. Случайно разговорился с местной жительницей. Она немного знала немецкий язык, а я столько же польский. Женщина согласилась показать достопримечательности Кракова. День прошел незаметно. Расставаясь, женщина объяснила, как добраться в нужный мне окраинный район города, но предупредила, что появление там, особенно вечером, небезопасно. Мне долго пришлось пробираться по узким пустынным улицам, отыскивая нужный адрес. Обращаться с рас опросами к редким прохожим не хотелось, да и они, за видя меня, куда то исчезали. Только к полуночи нашел нужный мне дом. Довольно долго на стук никто не реагировал, а когда мужской голос отозвался и я назвал пароль по-немецки, дверь долго не открывали, и слышно было, как внутри шепчутся. Впустил меня мужчина и тут же закрыл за мной дверь. Я повторил пароль по-польски: «У вас сдается комната для приезжего?». Но ответного пароля: «Сдается, но только на одну ночь», не последовало. Либо не точен был адрес, либо я оказался в ловушке. Мужчина внимательно меня разглядывал, а затем потребовал паспорт. Его он сунул в карман, а меня молча провел в крохотную каморку с кроватью и исчез, ни слова не говоря. Расстроенный вконец, я прилег на кровать, ломая голову, как выйти из этого затруднительного положения. Ничего не придумал и почти под утро заснул.

Проснулся от приглушенного шепота за дверью Было еще темно. Разговаривали двое мужчин. Один говорил по-польски, другой на смеси польского с украинским. Мне сразу все стало ясно, они явились, чтобы прикончить меня и шушукались, как сделать это бесшумно и желательно без крови… «Конспираторы» не могли раньше договориться!.. Дверь начала медленно открываться, и как только в проеме возникло два силуэта, я сказал чисто по-русски:

– Доброе утро, панове! По-моему, вы хотели мне что-то сообщить?..

Этого они никак не ожидали. По разговору вечером и по документу они были уверены, что я немец. К тому же приняли меня за гестаповского провокатора, назвавшего старый, недействующий пароль: Вену, как потом выяснилось, не успели предупредить о смене пароля. Теперь я знал, что не ошибся адресом и мог раскрыть цель своего приезда.

Но это все случилось позже, а сейчас, в поезде, по пути в Вену, я проснулся от легкого прикосновения пальцев, осторожно поглаживающих мои волосы. Не сразу сообразил, что сижу, едва не уткнувшись в колени девушки. В купе мы были одни. Супруги, очевидно, вышли раньше. Я поднял голову и извинился за непреднамеренную вольность.

– Mir scheint sie haben eine stiirmische Nacht verbraeht, und ich wollte sie nicht storen [7]7
  Мне подумалось, вы провели бурную ночь, а я не хотела вас беспокоить, (нем.).


[Закрыть]– сказала девушка и сложила ладошки, шутливо изображая монашеское смирение.

Это развеселило нас обоих, и всю оставшуюся дорогу мы проболтали. Я узнал, что Гертруда ехала домой в Санкт-Пельтен, небольшой австрийский город западнее Вены.

Поезд шел вдоль берега Рейна, затем повернул на юго-восток – в Баварию. Он нырял в тоннели, преодолевал ущелья на головокружительной высоте по ажурным, не похожим одни на другой, почти сказочным виадукам.

Говорят, путешествие по железной дороге отвлекает и успокаивает. Это действительно так. Несколько часов пути позволили освободиться от постоянного ощущения скрытой опасности. Это ощущение не покидало меня с того дня, когда я оказался в тылу врага. На фронте противник перед тобой. Здесь, на чужой земле, кто враг, кто друг, сразу не распознаешь, и неизвестно, откуда и от кого ждать удара. Снились преследования, перестрелки. Иногда во сне я наносил кому-то удары и просыпался от боли в ушибленных пальцах. Еще долго после войны повторялись эти сны.

С Гертрудой мы расстались ночью, когда поезд сделал последнюю остановку перед Веной, в Санкт-Пельтене. Девушка оставила свой адрес и пригласила заехать, как только предоставится возможность. В дальнейшем мне пришлось воспользоваться ее любезным приглашением, и она оказала немалую помощь австрийскому движению Сопротивления.

Теперь в купе я был один. Мысли вновь и вновь возвращались к войне.

Еще за год до ее начала между двумя моими товарищами-однополчанами и мной произошел разговор, запомнившийся на всю жизнь. Несмотря на только что заключенный с Германией договор, мы, все трое, сошлись на том, что в ближайшем будущем нам с Гитлером воевать все равно придется. При этом каждый пытался предопределить свою судьбу в предстоящей войне.

Миша Дадонов сказал, что, вероятно, погибнет, Анатолий Харчев – что вернется невредимым, а я – что буду ранен, но вернусь живым. Невероятно, но эти предсказания в точности сбылись! Спустя год началась война. Миша, предсказавший себе гибель, умер в результате тяжелого ранения еще в начале войны. Я был трижды ранен, контужен, но остался жив. А тот, кто предсказал себе возвращение невредимым, Анатолий Харчев, участвовал во многих боях и вернулся без единой царапины…

Да, мы знали, что война будет, и готовились к ней. Так почему же она застала нас такими неподготовленными и мы несли невиданные доселе, огромные потери?

Вспомнились предвоенные годы, бравые лозунги, песни: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим…»

Сразу после заключения с нами договора Гитлер разгромил Польшу. За 42 дня поглотил Францию, с ее 110 боеспособными дивизиями, неприступной линией Мажино и танками, которые были лучше немецких. Также быстро он расправился и с другими европейскими странами. На очереди была Англия – основная цель его притязаний, как он сам неоднократно заявлял. А на самом деле, даже не Британские острова, а богатейшие английские колонии.

Захват Великобритании – главной виновницы несправедливою, как считал Гитлер, передела мира, давал Германии возможность почти даром получить огромные колониальные земли в Африке и Азии, принадлежащие Англии. Думаю, что такая перспектива была куда заманчивей и доступней, чем покорение заснеженных российских просторов, с непонятным и плохо управляемым народом. Не случайно Гитлер вложил значительную часть государственного бюджета не в производство вездеходов и танков повышенной проходимости в расчете на наше бездорожье, а в создание самого мощного в мире подводного флота, способного заблокировать британский флот и установить господство на всем водном пространстве И это, как известно, в определенной степени – ему удалось.

В те дни в нашей печати сообщалось, что Гитлер сосредоточил главные свои вооруженные силы на побережье пролива Ла Манш. Он собрал для этого многочисленный десантный флот, вплоть до частных катеров и моторных лодок. Газеты приводили высказывания разных авторитетных генералов, считавших, что Англия из-за малочисленности сухопутных войск у себя на островах, не в состоянии будет противостоять вторжению Ее основная сила – флот, был частично заблокирован, стеснен и связан немецкими подводными лодками. В воздухе полное господство «люфтваффе». Лондон и другие города непрерывно бомбили. Захват Англии, по их мнению, был вопросом нескольких дней, недель или месяца.

Я все время спрашивал себя, что заставило Гитлера отказаться от вторжения, когда столько было сделано для его успешного осуществления? Что заставило его так резко повернуть на Восток?.. (Бомбили Англию, а войной пошли на нас… Ну и ну!)

Вспомнилось, как уже в конце 1940 года, когда все германские армии были перебазированы на Запад для вторжения в Англию, к границе, в район Львова, начали прибывать наши бронетанковые и мотострелковые части. Именно тогда, а точнее 18 декабря 1940 года директивой № 21. Гитлер задействовал план «Барбаросса», разработанный ранее на случай военных действий против СССР Видимо, это было сделано для того, чтобы у Сталина не возникло искушения нанести Гитлеру удар в спину со стороны оголенной границы.

Нас, вместе с кавалерийскими частями, переместили в Бессарабию, на границу с Румынией.

Незадолго до первомайского праздника 1941 года наша и соседние части были приведены в полную боевую готовность. Нам подвезли боевые снаряды и указали азимут, расстояние до целей, расположенных на чужой территории. Спали тут же, в окопах, возле орудий, готовые в любой момент открыть огонь Даже на Первое мая было приказано не отходить от орудий. В такой же боевой готовности находились и соседние части. Недалеко проложили железнодорожную ветку. По ней непрерывно прибывали все новые и новые воинские части и снаряжение.

Однажды, майским утром, на позицию принесли свежие газеты с заявлением ТАСС. В нем говорилось, что слухи о концентрации советских войск на германо-советской границе являются злым вымыслом, рассчитанным на то, чтобы поссорить Советский Союз с его другом Германией.

Естественно, такое заявление вызвало у нас в дивизионе недоумение. Во время политинформации на вопрос: «Как связать все это с действительностью?» политрук, как сейчас помню, дословно, ответил: «Все эти заявления и пакты пишутся для цивильных, но мы-то должны понимать, что нас сюда послали не к теще на блины. Мы знаем, кто наш враг, и с честью выполним любую, поставленную перед нами партией задачу».

Однако вскоре боевую готовность почему-то отменили. Последовал приказ, по которому вся техника приводилась в небоеспособное состояние. Командный состав – в отпуск, остальным – в летние лагеря на учения. Мы окончательно перестали что-либо понимать в этой странной и страшной военно-политической игре

Наш летний лагерь находился на побережье Аккерманского залива. По соседству оказались танкисты и летчики. Самолеты и танки стояли разобранными, как и наши пушечные тягачи «Коммунары».

Основой боевой подготовки сделались строевые занятая. Слова нового наркома обороны маршала Тимошенко: «Каждый солдат должен владеть строевым шагом так же. как он владеет ложкой», стали основным лозунгом армейской подготовки. С утра до вечера, до отупения, войска отрабатывали строевой парадный шаг. Даже в гарнизонную баню шли строевым шагом, окутанные облаком пыли. Из бани – так же. Тех, кто протестовал против бессмысленной, до одури шагистики, отправляли в штрафные рабочие батальоны Их создали по приказу наркома Там вообще не разрешалось ходить простым шагом – только строевым или бегом… Вот так мы шли навстречу воине.

Всё это мои наблюдения, мой собственный опыт, мои умозаключения. И что я могу с ними поделать?.. Со мной можно не соглашаться, можно спорить, можно предъявлять новые и новые аргументы и документы, но нельзя кричать: «Заткнись!.. К ответу!.. К барьеру!..» (еще куда ни шло), а то – «К суду!!. За решетку!!» – вот и весь спор, вот и весь поиск правды и стремление к Истине.

На суд истории и историка должны быть представлены все за и против – иначе это не история, иначе это ее отсутствие и ложь, ложь, повсеместная ложь. Все это мы уже проходили и много раз. Все это мы уже хлебали и хлебаем по сей день

Что я могу делать с опытом всей своей жизни?.. Пренебречь им?.. Для этого нужен полный маразм или паралич памяти. А в вопросах изучения истории Отечества эти качества не самые лучшие и не самые нужные.

А потом – первый день войны. Нас подняли по тревоге, когда еще только начинался рассвет воскресного дня 22 июня. Мы бросились к пушкам, но… Снарядов не было. Тягачи – разобраны. Командиры – в отпуске. Позже, встречаясь в госпитале с участниками первых боев, я узнал, что в таком же положении оказались и другие части. И это тогда, когда командованию был точно известен день и час нападения… Почему? Почему так? Чем больше я думал об этом, тем меньше что-либо понимал… Тогда.

Воспоминания прервал голос проводника. Он сообщал о прибытии экспресса в столицу Австрии – Вену.

9. ВЕНСКИЙ ЭКЗАМЕН

Уже светало. Я зашел в привокзальный буфет, чтобы за чашкой кофе дождаться начала дня. Приглушенно звучал вальс Штрауса «Голубой Дунай», наверное, чтобы никто не сомневался, что это Вена. Мне, разумеется, захотелось немедленно увидеть этот Дунай со всей его голубизной. Я вышел на улицу и направился пешком наугад в сторону реки. Улицы были еще пусты. Озаренная первыми отблесками солнечных лучей весенняя Вена была действительно прекрасна. Город явно еще не ощутил настоящей войны. Я шел по бульвару с ровными рядами деревьев и аккуратно подстриженным кустарником. По обеим сторонам – неразрушенные дома. Причудливые формы «барокко» чередовались со строгой «готикой». Пройдя несколько кварталов, я вышел к Дунаю. Улица вела к мосту. Дошел до его середины и перегнулся через перила, чтобы с высоты посмотреть на воду, но в тот же миг ощутил на плече тяжелую руку: «Криминальная полиция, ваши документы!»

Первой реакцией было броситься вниз, в реку. Прыжок с моста, может быть, и давал какой-то шанс на спасение, но исключал возможность остаться в Вене. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в голове, когда внимание сконцентрировалось на слове «криминальная»… Мной скорее могло интересоваться гестапо. Уже протягивая документы, догадался: полицейский, по-видимому, принял меня в этот ранний час за самоубийцу. Полицейский просмотрел документы, извинился. Расспросил о бомбежках Эссена и о ранении. Пожелал доброго здоровья и даже объяснил, как добраться до Управления учебными заведениями.

Первая венская встреча хотя и доставила несколько неприятных секунд, в то же время стала проверкой годности и надежности не только документов, но и моей нервной системы.

В Управлении высшими учебными заведениями, куда я обратился, начальником отдела оказалась элегантная женщина лет тридцати. Она бегло просмотрела документы, мило улыбнулась, но пристальный взгляд серых, проницательных глаз оставался холодным. Мне даже показалось, что под модным жакетом скрываются нашивки штандартенфюрера. Позже выяснилось, что ее отдел, ведавший иногородними и иностранными студентами, был связан со службой безопасности. А сама фрау-доктор, помимо ученой степени, действительно имела эсэсовское звание. Она устроила мне подлинный допрос, выясняя степень чистоты моего арийского происхождения, а также политической благонадежности,

Первый экзамен я выдержал благодаря тщательно подготовленной и выученной легенде. Однако сам факт моего появления в Вене и кое-какие другие детали, связанные с эссенскими событиями, все же вызвали подозрения у проницательной фрау-доктор. За мной установили негласный надзор.

Эссенские подпольщики, по договоренности с австрийскими коллегами, не дали адресов или явок. Гюнтер предупредил, чтобы я ничего не предпринимал, и что контакт со мной венские товарищи установят сами, как только сочтут это возможным. Такая предосторожность показалась мне тогда излишней, но время подтвердило правоту и предусмотрительность подпольщиков.

Я получил направление в студенческое общежитие и отправился по указанному адресу в девятый район города, на Порцеллангассе. В комнате, куда меня поместили, жили еще двое студентов.

Отправляясь в Вену, я отказался от денег, собранных эссенскими товарищами. Взял только небольшую сумму на дорогу и первые два-три дня жизни. Теперь нужен был постоянный заработок для оплаты общежития, курсов подготовки в институт, на питание и зимнюю одежду. Уже на следующий день я пошел устраиваться на работу по объявлению в газете. Выбор остановил на керамической мастерской, неподалеку от общежития, куда требовалась, как говорилось в объявлении, неквалифицированная рабочая сила. Мастерская принадлежала молодым супругам, выпускникам художественного училища. В мастерской они изготавливали керамическую посуду и недорогие украшения.

Разработку эскизов, изготовление опытных образцов и роспись изделий выполняли сами хозяева. Мне поручили заполнять глиняной массой гипсовые формы для керамических пепельниц. Работа была несложной, но утомляла однообразием. Стоять девять часов у верстака, вминая большими пальцами рук глину в полость форм, – не слишком приятное занятие. В первую получку я расплатился за общежитие и посещение платных общеобразовательных курсов: для поступления в высшее учебное заведение требовался аттестат зрелости. Оставшихся денег едва хватало на самое скромное существование. К счастью, в общежитии можно было готовить себе пищу на небольшой кухне. Здесь я познакомился со студентом-чехом по фамилии Видлички. Он старался обратить меня в свою вегетарианскую веру и научил готовить овощные блюда. Видлички был противником не только мяса, но также табака и вина. Вегетарианский рацион в финансовом плане оказался для меня вполне подходящим, и мы по очереди готовили пищу.

Однажды я принес из мастерской в общежитие шмот глины, покорпел несколько часов и вылепил настенную маску Мефистофеля. Подобную маску, под впечатлением оперы «Фауст», я уже однажды пробовал лепить, когда занимался в изостудии районного Дома культуры.