Текст книги "Герман Геринг. Железный маршал"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Годы изгнания

На Рождество 1923 года состояние Геринга улучшилось, и он смог покинуть Католический госпиталь в Инсбруке, поселившись в гостинице «Тирольхоф».

К тому времени он уже мог передвигаться без костылей и хотел явиться в суд по делу о мюнхенском путче, чтобы быть вместе с фюрером, но тот передал Герингу, что ему надо остаться на воле, где от него будет больше пользы, нежели в тюрьме. Герингу еще в клинике регулярно кололи морфий, чтобы притупить боль от ран, и постепенно он пристрастился к наркотикам. С февраля 1924 года, как следствие морфинизма, Геринга стали мучить постоянные головные боли, с которыми он боролся, увеличивая дозы. Тогда же он выступил с политической речью на собрании прогермански настроенных австрийцев в одной из гостиниц. Геринг резко критиковал католицизм и папство, выступал против целибата католических священников (сам Геринг был лютеранином). Он, в частности, заявил:

«Мы требуем, чтобы католические священники вели нормальную жизнь и им было разрешено жениться!»

Этот пункт его речи имел скандальный резонанс в австрийских газетах. Затем Геринг выступил на митинге австрийских нацистов и на гонорар, полученный за счет собранных пожертвований, смог сделать Карин первый подарок – портативную пишущую машинку. В своих выступлениях Геринг ругал «еврейскую республику в Берлине» и обещал, что вернется только в «подлинно национальную Германию». Австрийские власти смотрели на него все более косо и вскоре могли выслать из страны как «нежелательного иностранца». Понимая это, Геринг подыскивал государство, в которое можно было бы перебраться из Австрии. На помощь пришел Муссолини.

В конце апреля 1924 года Геринг получил политическое убежище в Италии и перевез Карин в Венецию. Они жили в фешенебельном отеле «Британия», как будто, по словам Карин, «Герман унаследовал миллион». Позднее Геринг с женой переехал в Рим. Здесь им пришлось жить уже в дешевой гостинице, ожидая встречи с Муссолини. Ее устроил их давний друг, герцог Филипп Гессенский. Муссолини принял Геринга в палаццо «Венеция». Они беседовали по-немецки, – этим язы. ком дуче владел свободно. Он выслушал рассказ Геринга о мюнхенском путче и заявил: «Когда Гитлера выпустят из тюрьмы, ему надо приехать в Италию и повидаться со мной». Дуче увидел в фюрере родственную душу.

Из Италии Карин дважды ездила в Мюнхен, где встречалась с Людендорфом. Генерал по-прежнему симпатизировал Герингу, но уже отошел от нацистов. Карин также навестила Гитлера в ландсбергской тюрьме. Фюрер подарил ей фотографию, на которой написал:

«Уважаемой жене моего командира СА фрау Карин Геринг в память о посещении крепости Ландсберг 15 апреля 1925 года. Адольф Гитлер».

Эту фотографию Геринг поместил в серебряную рамку и хранил на своем рабочем столе.

В Италии Герман пристрастился к сдобной выпечке с кремом и начал быстро набирать вес. Вероятно, лекарства, которыми его лечили в госпитале, а возможно, и морфий привели к нарушению обмена веществ. Порой Геринга охватывали приступы ярости, сменявшиеся депрессией, которую удавалось снимать только с помощью наркотиков. В письме матери Карин в Швецию он утверждал:

«Я бы хотел вернуться только в сильную, национально ориентированную Германию, а не в управляемую евреями республику».

Карин удалось выхлопотать для Германа шведскую визу, и вскоре после визита Карин к Гитлеру чета Геринг отправилась в Стокгольм. В Швецию они добирались через Австрию, Чехословакию, Польшу и вольный город Данциг.

Тринадцатилетний Томас обрадовался возвращению матери, по которой очень скучал. Все свободное время он теперь проводил с матерью и дядей Германом. Но радость от встречи была омрачена прогрессирующей болезнью Карин, в которой врачи не сразу распознали туберкулез. Кроме того, Карин начала страдать эпилептическими припадками, из-за которых она нередко теряла сознание. Ей все больше времени приходилось проводить дома.

В Швеции Геринг колол себе морфий дважды в день: вскоре после утреннего пробуждения и перед отходом ко сну. После ранения нога плохо сгибалась, а рана в паху все еще болела. Тем не менее Герингу приходилось ходить по Стокгольму в поисках работы. К тому времени в Швеции было много эмигрантов из Германии, государств Прибалтики и России, так что на рынке труда предложение далеко опережало спрос.

Геринги сняли квартиру в старой части Стокгольма и расставили там мебель, привезенную из Баварии. От продажи особняка в Оберменцинге у супругов еще остались кое-какие средства. Да и миллионер фон Кантцов продолжал выплачивать содержание Карин. Но приходилось экономить. Больше же всего Геринга угнетало вынужденное безделье, совсем не подходившее для его деятельной натуры.

Тем временем морфинизм Геринга постепенно усиливался. Дело дошло до шести уколов в день. Когда наркотик переставал действовать, наступала депрессия, а потом следовали вспышки буйной ярости, во время которых Геринг расшвыривал газеты по комнате, опрокидывал мебель, однажды даже пытался поднять руку на Карин. Но ей было достаточно только посмотреть на него, и с такой болью во взгляде, что Герман оставил всякие мысли о рукоприкладстве. С Томасом он по-прежнему был ласков и весел, вполне серьезно отвечал на все вопросы пасынка, шутил с ним и не обижался на его шутки.

Но Томасу больше нравилось оставаться наедине с матерью, ради чего он нередко прогуливал школу. Его отец написал по этому поводу очень вежливое письмо Карин, попросив сделать так, чтобы Томас не навещал ее в то время, когда он должен учиться. Карин отреагировала нервно. Она обратилась к семейным адвокатам фон Фоков и попросила добиться в суде, чтобы ей передали попечительство над сыном. Она мотивировала свою просьбу тем, что теперь она будет постоянно жить в Швеции и что Томас нуждается в материнском уходе. Но отдавать сына Нильс не собирался. Он нанял частных детективов, и те выяснили о Карин и Геринге много интересного. Фон Кантцов направил в суд письменное заявление, где указал, что бывшая жена страдает эпилепсией, а ее новый муж мало того, что безработный, так еще и склонен к буйству, когда ему перечат, – вероятно, вследствие пристрастия к морфию. Поэтому оба они не подходят на роль родителей для Томаса. Карин в итоге было отказано в удовлетворении иска.

После суда на семейном совете фон Фоков было принято решение лечить Геринга от морфинизма, иначе и без того слабое здоровье Карин будет окончательно подорвано его выходками. Геринг и сам мечтал избавиться от своего болезненного пристрастия, благо фон Фоки обещали полностью оплатить лечение. Его положили на обследование в клинику Аспадден. Врачи постепенно уменьшали количество морфия, чтобы вызвать отвыкание от него, но, учитывая дозы, которые прежде употреблял Геринг, для него такой метод был равносилен резкому прекращению приема наркотика. У пациента началась ломка. Он умолял дать ему морфий, но ему сказали, что придется потерпеть до утра, когда будет сделан следующий укол. Геринг не выдержал мучений и набросился на медсестру. В результате 1 сентября 1925 года его перевели в психиатрическую лечебницу Лангбро. Там несколько дней Геринга продержали в комнате, обитой войлоком, чтобы больной во время буйства не разбил себе голову.

Между прочим, врач, наблюдавший Геринга в Лангбро, характеризовал его как «сентиментального человека, у которого нет даже элементарной силы духа». Через три месяца Германа выписали из психиатрической лечебницы. Он вернулся к Карин в дом на Оденгатан. Здоровье жены за это время ухудшилось, а нужда уже заставляла распродавать мебель. Геринг опять стал колоть себе морфий, и его еще на пару месяцев закрыли в Лангбро. Удивительно, но на этот раз Геринг вылечился, хотя боль в паху от раны сохранилась на всю оставшуюся жизнь.

В дальнейшем документальные свидетельства о пребывании Геринга в Лангбро исчезли. Во всяком случае, уже упоминавшийся Вили Фришауэр в 1933 году не смог их разыскать. Существует версия, что их выкрали агенты Геринга после того, как он возглавил прусскую полицию. Одна из антинацистских групп якобы сфотографировала его историю болезни и опубликовала ее в том же году, однако проверить аутентичность этой публикации невозможно.

Существует легенда, будто в середине 20-х годов Геринг побывал в Липецке, где по соглашению с СССР тайно проходили подготовку германские военные летчики, и якобы влюбился там в русскую девушку. В память об этой любви рейхсмаршал будто бы позже, уже во время войны, запретил германским самолетам бомбить Липецк. Некоторые журналисты называют даже конкретные кандидатуры на роль геринговской пассии.

Что и говорить, история романтическая, только, к сожалению, не имеющая ничего общего с реальностью. В то время, когда Геринг будто бы предавался любовным утехам в Липецке, он на самом деле скрывался за границей от германского правосудия, так что власти страны при всем желании не могли командировать его в Липецк в рамках совершенно секретной программы советско-германского военного сотрудничества. В реальности у Геринга в то время была любимая жена, которой он и не думал изменять. Да и весил бывший ас Первой мировой войны к тому времени уже добрых сто двадцать килограммов, и трудно было бы найти самолет, в кабину которого он бы мог поместиться.

Осенью 1927 года рейхстаг объявил амнистию всем политическим заключенным и тем лицам, кто покинул страну по обвинению в политических преступлениях. Теперь Геринг мог вернуться в Германию. И он не преминул воспользоваться представившейся возможностью.

Дорога к власти

Геринг начал подготовку к возвращению на родину с того, что послал приветственную телеграмму Гитлеру. Карин была слишком слаба, чтобы ехать вместе с ним. Геринг отбыл в Германию в октябре 1927 года. После этого Карин на несколько недель слегла в больницу, но от мужа по ее просьбе госпитализацию скрыли.

В течение четырех лет Геринг оставался фактически вне партии, а Гитлер уже сделался фигурой общегерманской политики и написал программную книгу «Моя борьба». Они с Герингом, в отличие от 1923 года, уже не были близкими по политическому весу величинами.

Вскоре по возвращении Геринг встретился с Гитлером в Берлине. Тот посоветовал «не терять связей с партией» и найти работу. Последнюю рекомендацию Геринг вскоре выполнил. На Нюрнбергском процессе он признался, что прежде, чем возобновить активную деятельность в рядах партии, он хотел «обеспечить себе независимую позицию». В ноябре 1927 года он отправился в Берлин в качестве представителя Баварского моторного завода (БМВ), владельцем которого только что стал итальянский бизнесмен Камилио Кастильони, решивший переориентировать предприятие на производство авиамоторов. Известный летчик, обладавший также некоторыми связями в авиационном бизнесе (можно вспомнить дружбу с тем же Фоккером), казался подходящей кандидатурой. Кстати сказать, еврейское происхождение Кастильони не мешало его дружбе с Герингом.

В Берлине Геринг смог позволить себе только скромный одноместный номер в отеле на одной из улиц недалеко от Курфюрстендамм (номер оплачивал БМВ). Только весной 1928 года, когда Карин наконец достаточно окрепла для того, чтобы присоединиться к нему, Геринг снял небольшую меблированную квартиру на Берхтесгаденштрассе, 16.

Многие товарищи Геринга по 1-й истребительной эскадре ушли в предпринимательство. Например, Бруно Лёрцер сотрудничал с авиастроительной фирмой Хейнкеля. Связи с друзьями в дальнейшем помогли Герингу достичь определенных успехов в мире бизнеса.

Лёрцеру повезло жениться на богатой вдове. На роскошных обедах, которые устраивала чета Лёрцер, Герингу удавалось находить покупателей для моторов БМВ и шведских парашютов. Об успехах мужа Карин радостно сообщала в письме матери от 18 мая 1928 года:

«Приехали три лучших друга Германа, и мы поехали с ними перекусить. Затем на автомобиле за три часа добрались до гоночного трека и там разогнались до скорости в 115 км/ч! Мы вернулись в Берлин, а оттуда – на озеро в пригород, где попили чаю. Передохнули полчаса дома и отправились обедать к жене его друга. Домой вернулись к десяти часам вечера и заснули… На следующий день мы позавтракали дома, а на обед поехали в китайский ресторан. Нам подали ласточкины гнезда и клубнику на палочках! Все необычайно вкусно, а прислуживал нам китаец!»

Незадолго до этого Геринга вызвал на встречу Гитлер, тоже приехавший в Берлин по делам. Свидание произошло в отеле «Сан-Суси». Гитлер предложил включить имя Серинга в список НСДАП на очередных выборах в рейхстаг в мае 1928 года, и тот согласился. Карин писала Томасу:

«Фюрер попросил своего старого товарища о свидании, они увиделись, он встретил его с распростертыми объятиями и попросил вновь поднять партийное знамя и вступить в борьбу за освобождение Германии на майских выборах».

На радостях Герман с Карин отпраздновали его возвращение в политику в роскошном ресторане «Хорьхер».

В том же письме матери от 18 мая 1928 года Карин сообщала:

«Берлин охвачен предвыборной лихорадкой. Выборы назначены на 20-е, воскресенье. Уже стреляют. Каждый день коммунисты с красными флагами, на которых изображены серп и молот, устраивают шествия по городу и всякий раз вступают в стычки с людьми Гитлера, идущими под красными флагами со свастикой. Есть раненые и убитые. Подождем до воскресенья. Выборы должны пройти хорошо для Германии, и тогда наступит долгий период покоя. Дорогая мама, мысленно будь с нами!»

Герингу помогло то, что он был хорошим оратором. Он умел подлаживаться под аудиторию, мог убеждать как аристократов и промышленников, так и рабочих и мелких торговцев, преобладавших среди берлинских избирателей. Он мог говорить как вполне литературным языком, так и на жаргоне берлинских пролетариев, умел пошутить так, что его юмор доходил до самых необразованных людей.

Национал-социалистическая партия набрала 800 тысяч голосов и впервые оказалась представленной в рейхстаге 12 депутатами, одним из которых был Геринг. Он проводил кампанию под лозунгом «Революция без радикализма». Для сравнения: на тех выборах социал-демократы получили более 9 миллионов голосов, коммунисты – более 3 миллионов. Но нацисты завоевали важный плацдарм, и грядущий мировой экономический кризис значительно повысил их шансы на приход к власти.

21 мая, когда закончился подсчет голосов, Карин отправила матери телеграмму:

«Германа вчера выбрали. Мама, ты понимаешь? Твоя Карин».

Геринг же в шутку называл двенадцать депутатов-нацистов во главе с Гитлером «двенадцатью апостолами».

13 июня 1929 года новый рейхстаг собрался на свое первое заседание. Карин находилась на гостевой трибуне. Она описала свои впечатления в письме, отправленном на следующий день:

«У Германа прекрасное место, рядом с генералом фон Эппом из Баварии. Они сидят каждый за своим столом, впереди остальных. Но как тягостно видеть на другой стороне зала так много красных, добившихся неслыханного успеха и завоевавших большое количество мест в рейхстаге! Они в своей униформе с еврейскими красными звездами Давида, в нарукавных красных повязках. Это молодые, драчливые типы с отчетливо криминальной внешностью. Во всех партиях, кроме партии Гитлера, многие новые члены – евреи!»

В вечер открытия рейхстага Геринг выступил в качестве главного оратора на пятитысячном митинге национал-социалистов в Берлине. Там он говорил об искоренении бедности в стране и о том, что Германия должна занять достойное место в ряду других великих держав. Речь сорвала шквал оваций. Геринг еще раз поднялся на трибуну и сказал:

«Если вы сейчас нас так поддерживаете, почему вас не было на выборах? В следующий раз не только вы, но и все, кого вы знаете, должны голосовать за нас: ваши жены, родители, сестры, дети, любовницы, дети любовниц – все, кто только сможет!»

И опять – буря аплодисментов. Геринг еще раз убедился в том, что он – лучший оратор в партии после Гитлера.

Среди поздравивших Геринга с избранием в рейхстаг был и кронпринц прусский Фридрих Вильгельм. Он писал:

«Ваш выдающийся талант, Ваше искусство в обращении со словом, Ваша физическая сила – вот три вещи, необходимые для Вашей новой профессии народного избранника».

Геринг подумал, что кронпринц не зря упомянул о физической силе – она необходима, чтобы выстоять как в уличных, так и в парламентских драках с коммунистами.

Уже в июне 1928 года Карин сообщала матери:

«Герман так занят теперь, я вижу его только урывками. Но мы хотя бы едим вместе, и все свободное время он уделяет мне. Правда, мы очень редко бываем наедине. У него всегда люди, и даже за обедом их не бывает меньше трех. Но вообще мне в Берлине нравится. Я люблю этих людей и эту страну почти так же сильно, как родную Швецию».

Даже став депутатом рейхстага, Геринг не прекратил своей коммерческой деятельности – благо германские законы такого совмещения не запрещали. Он по-прежнему представлял в Берлине интересы БМВ и нескольких авиастроительных фирм, а также шведской компании – производителя парашютов. В Швейцарии он даже лично демонстрировал возможности парашюта конструкции шведского инженера Торнблада. Это был наиболее ходовой товар из тех, что предлагал Геринг. Будущий рейхсмаршал действовал разумно и эффективно и хорошо зарабатывал. Вскоре у семьи появился еще один важный источник дохода.

Гитлер оценил ораторское мастерство Геринга. Ему положили партийный оклад 800 марок в месяц плюс командировочные как «имперскому оратору партии». Геринг должен был ездить по всей Германии и выступать на митингах и собраниях. Столько же он получал как депутат рейхстага.

Денег теперь вполне хватало. Карин смогла даже купить небольшой орган, на котором часто и подолгу играла. Прежде, принимая богатых друзей Германа, приходилось влезать в долги и после роскошных приемов перебиваться хлебом и супом.

В эту пору Геринг подружился с Эрхардом Мильхом, бывшим летчиком-наблюдателем и командиром истребительной эскадрильи, с января 1926 года занимавшим пост исполнительного директора компании «Люфтганза» – главного германского авиаперевозчика. Геринг пообещал ему лоббировать в рейхстаге интересы «Люфтганзы». Мильх с женой стали бывать у Герингов дома. Карин им очень понравилась. Мильх вспоминал:

«В семейном кругу Геринг был спокойным и дружелюбным, хотя иной раз и допускал резкие выражения. Порой он любил прихвастнуть, и я сразу же замечал это. Я знал о его непомерном тщеславии, равно как и о том, что ни в коем случае нельзя задевать его самомнение».

Лоббирование «Люфтганзы» приносило Герингу 1000 марок в месяц дополнительно. Это позволило семейству купить собственный дом на Баденштрассе. Карин была поглощена обустройством нового жилища, но все-таки находила время, чтобы ездить с Германом на митинги.

21 февраля 1929 года она писала:

«В последнее время так много хлопот… Вот и сегодня Герман выступает со своей первой большой речью в рейхстаге и я должна быть там, чтобы его послушать… А вечером у него выступление в Берлинском университете, где студенты симпатизируют самым разным партиям. Больше половины из них уже за национал-социалистов, и я надеюсь, что он сумеет обратить в свою веру и всех остальных! Завтра он выступит в Нюрнберге, а потом отправится в десятидневное турне по Восточной Пруссии, где у него 12 выступлений в 12 городах. Весь дом полон политиков, и это доставляет много хлопот, зато действует так возбуждающе!»

Геринг оказался для нацистов незаменимой, поистине уникальной фигурой. Он, как никто другой, умел нести идеи партии в массы. С другой стороны, благодаря своим связям с банкирами и промышленниками он внушал германскому бизнесу, что национал-социализм – учение вполне респектабельное, а некоторые экстремистские лозунги, в том числе и антисемитские, используются лишь в тактических целях, для привлечения новых сторонников, и что партия Гитлера – единственное надежное оружие в борьбе против красной опасности. Да и аристократы вполне благожелательно выслушивали речи Геринга. Например, второй сын кайзера Вильгельма II принц Август Вильгельм подружился с Герингом и открыл для него двери великосветских салонов.

24 февраля 1930 года, на следующий день после смерти 22-летнего берлинского штурмовика Хорста Весселя, княгиня Вид принесла Герингам свою новую картину «Марширующие штурмовики», на которой среди живых штурмовиков были изображены души их погибших товарищей. Это была иллюстрация к песне «Выше знамена!», написанной в 1928 году Бесселем. После гибели автора под названием «Хорст Вессель» она стала неофициальным гимном национал-социалистической партии. Сам Вессель был сыном настоятеля Берлинского кафедрального собора, служившего в годы войны капелланом ставки Гинденбурга. Возможно, это, равно как и покровительство, которое оказывал Бесселю глава берлинских нацистов Йозеф Геббельс, определило выбор одного мученика среди сотен штурмовиков, погибших в схватках с полицией и красными. Фигура Хорста Весселя должна была символизировать, в частности, то, что молодое поколение выходцев из прежней, кайзеровской элиты, потерявшее все из-за «ноябрьских предателей», теперь отдает жизнь за идеалы национал-социализма. При желании в нем можно было увидеть и уголовника, «перевоспитавшегося» под «благотворным» влиянием национал-социалистических идей. Да и то, что погибший был хоть и плохоньким, но поэтом, несомненно, сыграло свою роль. В общем, герой на все времена и для всей Германии.

В годы послевоенного кризиса Хорст Вессель стал профессиональным сутенером, отсидел два года за мошенничество, затем присоединился к СА и НСДАП, возглавил штурм (отряд) № 5 и погиб от рук ротфронтовцев в схватке на берлинской улице, причем его убийца, Али Хеллер, по иронии судьбы тоже оказался бывшим сутенером. За убийство Хорста его осудили на шесть лет. Из Весселя сделали нацистского мученика, а песня «Хорст Вессель» приобрела популярность, хотя стихи, скажем прямо, оставляют желать лучшего.

Геринг в ту пору уже не водил штурмовиков в атаку на «реакционеров», как это было во времена мюнхенского путча. Теперь он чаще общался не со штурмовиками – простыми рабочими, лавочниками, конторщиками и батраками, а с парламентскими политиками, банкирами, промышленниками и аристократами. Для них он стал лицом партии, придавая ей респектабельность и доказывая, что с Гитлером и его людьми можно иметь дело.

Позже Геринг сыграл одну из ключевых ролей в ликвидации руководства штурмовиков, но это не помешало ему в 1936 году назвать именем Хорста Весселя одну из истребительных эскадр люфтваффе. После прихода Гитлера к власти и устранения Рема фигура Весселя уже не ассоциировалась с опальными штурмовыми отрядами, а только с национал-социалистской партией и с Германией в целом, на всех улицах которой теперь развевались гитлеровские знамена. В первые же годы своего культа Хорст Вессель вдохновлял штурмовиков на последние решительные схватки с полицией, коммунистическими ротфронтовцами, с социал-демократическими шюцбундовцами.

Мифологизации Весселя в первую очередь способствовал Геббельс. Смертельно раненный, Хорст более месяца пролежал в больнице. Газета Геббельса «Дер Ангрифф» ежедневно помещала бюллетени о его состоянии. Будущий министр пропаганды так описывал свое посещение мученика:

«…Вхожу в узкую больничную палату и ужасаюсь от этого трагического взгляда. Лицо искажено, и я едва узнаю его. Но как светла голова этого мужественно держащегося юноши! Он приветлив и полон счастья. Я находился у его кровати в тот момент, когда пришла целая толпа посетителей и до рассвета стояла под его раскрытым окном. Он полулежал и рассказывал. О чем? Глупый вопрос. Конечно, о своих друзьях, о нашем движении. Тогда все еще верили, что беды удастся избежать. Придя на другой день, товарищи, стоя в дверях с вскинутыми руками, приветствовали своего юного вождя. Это зрелище невозможно было выдержать. В тот миг я бросил взгляд на его узкие белые руки, оставшиеся невредимыми, на осунувшееся лицо и с удивлением заметил, как искрятся его светлые глаза. Воля к жизни, желание борьбы было сильнее смерти.

Но произошло самое страшное – заражение крови. И без того призрачные надежды стали таять, как утренний туман. К нему приходят врачи, но помочь ему они уже не в силах. Умирающий герой смутно догадывается, что пытаются скрыть от него, и в последний раз просит всех уйти. «Ему так спокойнее», – поясняет сестра. Мужество– не может проиграть. «Приходите опять», – будто умоляют вслед его глаза, руки, высохшие губы. Я уходил с болью в сердце. Смутное предчувствие говорило мне, что это – прощание навсегда.

Субботнее утро. Его состояние безнадежно. Врач больше не разрешает посещений. Впрочем, в них нет необходимости. Наступила предсмертная агония. Он умер ранним воскресным утром в половине седьмого, но даже тогда он не изменил себе. Смерти тяжело далась победа над ним. Спустя два часа я стоял у его кровати и не мог поверить в то, что это – Хорст Вессель. Лицо его сделалось желто-восковым, чернота покрывала узкое небритое лицо, его бездонные глаза оставались полуоткрытыми. В них отражалась бесконечность, и казалось, что они продолжают жить и еще грозят врагам.

Хорст Вессель ушел от нас, оставив лежать безмолвно и неподвижно среди белых и красных тюльпанов то, что олицетворяет смерть. Но, несмотря на это, я ощущаю его почти физически – ведь его Высокий Дух не покинул нас, он всегда будет жить меж нами».

Хорсту были устроены пышные похороны. В последний путь гроб провожала колонна штурмовиков. Геббельс произнес проникновенную речь, в которой, в частности, утверждал:

«Это был и социалист, и святой! Один из тех, кто мог сказать – «идите за мной, я искуплю ваши грехи!» – и закончил речь возгласом: «Хорст Вессель!» Штурмовики гаркнули в ответ: «С нами!»

На этих похоронах и состоялось первое публичное исполнение песни на его стихи. Геббельс заявил:

«Мы добьемся того, что через десять лет ее будут петь дети в школах, рабочие на фабриках, солдаты в походе. Она обессмертит его имя!»

К дальнейшей мифологизации Хорста Весселя приложили руку и люди из окружения Геринга. В сентябре 1933 года по распоряжению имперского министра народного просвещения и пропаганды и при участии Августа Вильгельма Гогенцоллерна, принца германского и прусского, сына Вильгельма II, члена НСДАП и СА и друга Геринга и Карин, был снят художественный фильм «Ханс Вестмар – один из многих». В массовых сценах фильма снимались бойцы СА из подразделения, которым командовал Хорст Вессель. О прототипе главного героя спорить не приходилось.

Культ Германа Геринга, развившийся в нацистской Германии, на самом деле был как бы оборотной стороной другого культа – Хорста Весселя. Вессель служил героем для масс, символизируя жертвы, принесенные в борьбе за будущее национал-социалистическое государство, где на всех хватит хлеба и свободы.

Геринг был героем как для масс, так и для элиты. С одной стороны, его образ жизни демонстрировал успех, реализацию германской мечты, которая должна была вдохновлять миллионы сторонников нацистов. С другой стороны, Геринг демонстрировал аристократии и бизнесу, что никто не будет покушаться на их жизненные блага, что богачи останутся и при нацистской власти, раз второму человеку в партии и государстве позволено демонстративно жить на широкую ногу и безудержно богатеть.

Будни Геринга проходили во встречах с представителями высшего света, в выступлениях в рейхстаге и на партийных митингах. Карин запечатлела их жизнь в письмах к матери. 28 февраля 1930 года она сообщала ей:

«Виды уехали на несколько недель отдохнуть в Тироль. В начале марта они уже вернутся, и я буду этому очень рада. Я их обоих просто обожаю. Они преданы нам и много помогают. Виды свели нас с очень приятными семействами. В последние недели мы были так заняты, что появлялись дома лишь тогда, когда у нас бывали гости. Все это отнимает силы и у Германа и у меня, но мы их не жалеем. Обыкновенная жизнь – не для нас, и если потребуется, мы отдадим делу все, что сможем».

Карин продолжала:

«Виды хотят, чтобы все их знакомые узнали про движение Гитлера. Германа все время засыпают вопросами. Многие критикуют программу партии, ищут уязвимые места в политической концепции фюрера, и Герману приходится разъяснять, растолковывать, отвечать на критику до полного изнеможения. Но все идет к лучшему, и мы склоняем все больше людей на сторону Гитлера и его дела. Теперь с нами и Август Вильгельм, и Виды, и много других интересных людей. Вчера мы обедали с князем Хенкелем-Доннерсмарком, ему всего сорок лет, но он парализован и прикован к креслу-каталке. Его очень жалко. Тем не менее князь посещает все митинги, на которых выступает Герман. Мы все любим князя, он такой умный и добрый. Пару дней назад у нас на обеде был барон Коскулл вместе со шведскими дипломатами. Он застал у нас фон Баров, Августа Вильгельма и двух рабочих, национал-социалистов, приехавших из Мюнхена и остановившихся у нас. Во время обеда прибыли еще граф Коме с супругой и герцогиня фон К. с дочерью. Представляешь глаза шведов при виде такой сборной солянки!»

Толстяк Герман в те годы был одинаково мил и утонченным аристократам, и циничным бизнесменам, и простым рабочим, умея разговаривать и с теми, и с другими, и с третьими. Он успешно вербовал приверженцев национал-социализма во всех слоях и классах германского общества. По мнению Ричарда Оувери, «Геринг сыграл ключевую роль в формировании необходимых связей и взаимоотношений между нацистским движением и немецким капитализмом, благодаря которым стало возможным осуществление захватнической политики».

Карин неизменно сопровождала мужа почти во всех поездках и в жару, и в холод, чем основательно подорвала свое и без того слабое здоровье. Весной 1930 года она слегла и с тех пор практически не выходила из больниц и санаториев. Геринг, видя, насколько серьезно больна жена, написал Нильсу фон Кантцову и попросил отпустить к ней сына. Томас приехал в Германию в июле и пробыл с матерью десять дней. Он катал мать на кресле-каталке по аллеям санатория Кройте в Баварии или возил ее в горы на автомобиле. К началу сентября Карин стало немного лучше, она уже могла читать газеты и журналы, но чтение книг оставалось для нее еще слишком сложным делом. Она сообщала матери:

«Я так довольна сыном, он очень добрый, рассудительный и великодушный. Он сам много страдал и многое понял. Мама, я так тоскую по тебе! Чувствуешь ли ты ту щемящую волну, что приходит к тебе из моей милой, любимой Германии?»

Тогда же она писала родным:

«Я так одинока, состояние здоровья не позволяет встречаться с друзьями и знакомыми. Бог дает мне силы только тогда, когда я по мере возможностей помогаю движению Гитлера».

Карин действительно много сделала для того, чтобы привлечь на сторону нацистов германскую аристократию. Пока позволяло здоровье, она стремилась привлечь в НСДАП все новых членов. Для мужа она навсегда осталась идеалом национал-социалистки.