Текст книги "Герман Геринг. Железный маршал"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

«Естественно, что обвинение не занимается поиском мотивов для оправдания. Об этом мы должны позаботиться сами. Но многое они сознательно игнорируют. Например, как изменяется приказ, проходя по цепочке исполнителей. (Мол, исполнители – «лихие супостаты», неправильно понимают приказы и убивают всех, кого ни попади. – Б. С.) Как уполномоченный по вопросам выполнения четырехлетнего плана я, например, распорядился, чтобы оплата труда иностранных рабочих не отличалась от оплаты труда немцев, но обязал взимать с иностранцев больший налог. Министерство финансов издает соответствующую директиву, она поступает в министерство труда… и в итоге получается, что чуть ли не три четверти своей зарплаты иностранные рабочие отдают в виде налога. Я же по этому поводу возразил, что они не должны умирать с голоду».

Рейхсмаршал не стал уточнять, что первый его приказ, о равной оплате труда немецких и иностранных рабочих, имел в основном пропагандистское значение, а реальными были распоряжения министерств, по которым зарплата иностранцам урезалась в несколько раз.

После паузы Геринг продолжал:

«Я пока не в состоянии все это оценить. Неужели вы думаете, что я бы всерьез воспринял рассказы о людях, которых в качестве подопытных кроликов доводили до смерти от переохлаждения? Или о том, как людей заставляли рыть себе могилы, в которые потом сбрасывали тысячи трупов? Я бы сказал человеку, который мне рассказал такое: «Да идите вы прочь со своим бредом!» Это слишком невероятно для того, чтобы быть правдой! Если отнять несколько нулей от тех цифр, что называли зарубежные радиостанции, то в это еще можно было бы поверить. Но – мой Бог – это какое-то проклятье! Такого просто не могло быть! И я отметал все такие сообщения как вражескую пропаганду».

В тот вечер Геринг впервые выразил желание участвовать в богослужении, заявив лютеранскому капеллану Тереке:

«Если я, как старший, появлюсь в часовне, остальные последуют моему примеру».

10 декабря, когда на процессе начал разбираться план «Барбаросса», Геринг в перерыве радостно прокричал Гильберту:

«Естественно, мы стремились разрушить этот русский колосс, а теперь это предстоит сделать вам!»

Гильберт, еще находясь в эйфории от союза с СССР в годы войны, возразил Герингу:

«Возможно, в этом (то есть в нападении на Россию. – Б. С.) и состояла ваша главная ошибка».

Геринг завершил дискуссию таким образом:

«Ладно, следующими, с кем вам придется разбираться, окажутся русские. Мне приятно будет взглянуть, как вы разделаетесь с ними. И безразлично, откуда я буду наблюдать за этим – с небес или из другого места!» И от души рассмеялся.

11 декабря на процессе демонстрировались документальные национал-социалистические фильмы о приходе Гитлера к власти. По замыслу обвинения они призваны были доказать, что после этого Германия непрерывно вооружалась. Фильмы растрогали Геринга, особенно когда в кадре появлялись самолеты и летчики. В перерыве он сказал Гессу, что немецкий народ снова поднимется, поскольку ничто не способно его удержать. Еще Геринг пошутил, что фильмы настолько убедительны, что даже главный американский обвинитель Джексон, должно быть, пожалел, что не вступил в НСДАП. Вечером того же дня рейхсмаршал говорил Гильберту и Келли:

«Я могу сэкономить обвинению массу времени. Нет нужды показывать фильмы и оглашать документы, чтобы доказать, что мы действительно вооружались для войны. Да, мы вооружались! Я лично вооружил Германию до зубов! Жаль только, что этого оказалось мало! Надо было больше. Конечно, между нами говоря, все эти договоры для меня были не ценнее туалетной бумаги. Разумеется, я хотел сделать Германию великой! Хорошо, когда это получалось мирным путем. Если же нет, то и к войне я был готов. А мои планы относительно Англии были куда обширнее, чем теперь считают.

Дождитесь, когда мне предоставят слово. Мне есть что сказать им. Хотелось бы увидеть их физиономии! В 1939 году я не стремился к войне с Россией, но был готов напасть на них до того, как они бросятся на нас, что наверняка бы и произошло, если не в 1943, то в 1944 году. Когда они сказали мне, что я, как только создам люфтваффе, тотчас же начну военные игры, то я ответил, что уж точно не возглавлю пансион благородных девиц…

Меня не пугала и не вызывала отвращения война, если она была призвана возродить германское могущество. Но больше всего мне хотелось бы защитить себя от обвинений по одному пункту, затрагивающему мою честь: я никогда не отдавал приказы на проведение этих позорных актов».

Под словами «позорные акты» Геринг подразумевал массовые казни.

14 декабря, когда речь зашла о геноциде евреев в Польше, во время обеденного перерыва бывший наместник Ганс Франк разубедил Гесса и Риббентропа, полагавших, что Гитлер мог не знать об истреблении евреев. Он злорадно заметил, что, если бы фюрер действительно не был в курсе происходившего, весь процесс истребления невозможно было бы организовать так быстро и эффективно. Он подтвердил, что все делалось по прямому приказу фюрера.

Кейтель осведомился у Геринга, не лучше ли было бы Гитлеру не полагаться на свое окружение и не возлагать на него всю ответственность, а взять ее на себя. Геринг возразил:

«Не забывайте, кем он был! Главой нашего государства! Я бы не вынес, если бы он был судим иностранным судом! Приказы отдавал я, и я беру на себя всю полноту ответственности!» Но мне легче десять раз умереть самому, чем стать свидетелем такого страшного унижения».

Ганс Франк неожиданно возразил Герингу:

«Это по его милости мы сейчас здесь, и единственное, что нам остается, – рассказать, как все происходило в действительности!»

После этого Геринг признался Гильберту:

«Знаете, мне совсем не хочется преувеличивать мою любовь к фюреру – вы ведь знаете, как он ко мне относился в конце. Но я не знаю, что говорить. Мне кажется, что он в последние полтора года почти все передоверил Гиммлеру».

«Но все делалось с его согласия, – резонно возразил Гильберт, – иначе разве стали бы возможны злодеяния, совершенные в таких масштабах?»

«Думаю, Гиммлеру так или иначе приходилось ставить фюрера в известность о многих убийствах и тому подобных вещах», – вынужден был признать бывший рейхсмаршал.

Когда на следующий день. Гильберт беседовал с Герингом в его камере, тот уверял собеседника, что до последнего момента пытался предотвратить войну с Англией. Он продемонстрировал книгу Далеруса, которую собирался использовать на процессе в качестве доказательства своего миролюбия.

Когда речь зашла об уже представленных на процессе доказательствах, Геринг признал:

«Дела идут все хуже и хуже, и так будет продолжаться до тех пор, пока мы не получим слово и не изложим нашу точку зрения на весь ход истории. Но знаете, что меня расстроило сильнее, чем даже тот фильм о концлагерях, – это было еще не самое страшное! Меня расстроил короткий эпизод заседания Народного суда, на котором судили участников заговора 20 июля и где председательствовал этот трепач Фрейслер. Я чуть не умер со стыда! Прежде я лишь догадывался, какие мракобесы заседают в этом суде, но пришел в ужас, когда услышал, как судья рычит на подсудимых, вина которых еще не была доказана!»

Гильберт поинтересовался, почему, несмотря на все впечатляющие данные о массовых убийствах и иных преступлениях, Геринг продолжает поддерживать Гитлера, и прибавил:

«Мне кажется, народ вряд ли оценит ваше поведение положительно».

Рейхсмаршал объяснил:

«Вам никогда не понять наш народ так, как понимаю его я. Стоит мне сейчас унизить того, кого я всегда и во всем поддерживал, меня будет ждать всеобщее презрение. Кто знает, как все обернется через пятьдесят или сто лет?»

«Наверное, Гитлер так и останется самым кровавым и вероломным чудовищем двадцатого века», – предположил Гильберт.

«Да, возможно, он был жесток и вероломен, – согласился Геринг, – но в ином смысле. У меня в голове не укладывается, что он действительно совершил такие злодеяния. Последние два года он был жесток и вероломен по отношению ко мне. Он столько раз с презрением и уничижением отзывался о некомпетентности и никчемности люфтваффе, что я, краснея, поворачивался и уезжал на фронт, чтобы избежать подобных сцен. Знаете, я фактически остался не у дел после того, как вы сумели завоевать господство в воздухе. Но потом он приказал мне присутствовать на всех штабных совещаниях, будто желая сказать: «Стой и проглатывай все это, черт бы тебя побрал!»

По свидетельству Гильберта, Геринг был очень взволнован и говорил так страстно, что у психолога не осталось сомнений: рейхсмаршал до сих пор мучительно переживает раны, нанесенные его самолюбию фюрером. Прощаясь, психолог заметил:

«У нас еще будет время побеседовать о многом до вынесения приговора».

«Вы имеете в виду смертный приговор? – усмехнулся не потерявший чувства юмора Геринг. – Приговор меня ничуть не беспокоит, меня волнует, удастся ли сохранить лицо. Поэтому я чрезвычайно рад, что капитуляцию подписал Дениц. Мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали с этим позором. Ни в одной стране мира никогда не чтят вождей, признавших поражение. А смерть – ну ее к чертям! Я ее уже лет с двенадцати – четырнадцати не боюсь».

23 декабря Гильберт и Геринг беседовали на темы геополитики. На этот раз рейхсмаршал дал совершенно неверный прогноз будущей расстановки сил среди великих держав. Он полагал, что «Америка, у которой интересов в Европе нет, в конце концов уйдет с континента и здесь развернется бескомпромиссная борьба между Англией и Россией».

Психолог возразил:

«В чем смысл бесконечной ненависти и конфликтов? Вы не думаете, что люди рано или поздно освоят науку переносить друг друга – хотя бы для того, чтобы существование человечества не было поставлено под угрозу?»

Геринг ответил полушутя:

«Нет, мир перенаселен. Разве что современная наука додумается обеспечить всем пропитание с помощью специальных пилюль. Англия обязана заботиться о политическом равновесии в Европе и о своем влиянии на континенте. От этого она никуда не уйдет. С населением всего в сорок пять миллионов человек Англия держит в повиновении полумиллиардную империю. Британцам придется оберегать жизненно необходимый путь через Средиземное море, препятствуя попыткам любой другой державы взять под свой контроль этот регион. Я хотел убедить Англию, что в ее интересах дать нам возможность стать сверхдержавой на континенте. Тогда мы не мешали бы Англии в ее империи. В наших интересах было сохранение Англии в качестве противовеса русской и японской угрозам. Нас отнюдь не обрадовало взятие японцами Сингапура. Но англичане не пожелали видеть нас в роли хозяев континента, вот мы и ввязались в битву с русским колоссом. Думаю, британцы, хотя и с опозданием, уяснили наконец ситуацию, а Россия уже начинает мечтать о создании евразийской империи. Англия опирается на истончившийся средиземноморский путь, удерживаемый ею как великой морской державой, уже существенно ослабленной. Россия же опирается только на свои неисчерпаемые людские ресурсы. Теперь все решает господство не на море, а в воздухе. Русским в высшей степени наплевать, обстреляют ли англичане с моря парочку портовых городов или нет. Это никак не помешает им удерживать в повиновении евразийскую империю, раскинувшуюся от Франции до Китая. Подумайте: это почти миллиард населения! Чуть не половина населения Земли!

И русские, скорее всего, обойдутся без очередной революции для обретения господства над этим пространством. Германия ныне обнищала настолько, что социализма в ней не избежать. Сталин приобрел возможности влиять на коммунистические движения в течение длительного периода времени. Это даже фюрер признавал. Но кто может предугадать, какой радикал придет к власти после смерти Сталина? Я не могу. Возможно, все пойдет и мирным путем. Есть уже прослойка логически мыслящих кандидатов в преемники, имеющих власть и влияние. Это Молотов и другие парни. Прослойка всегда найдется, и неважно, какую она выберет форму правления, коммунистическую или какую-то другую. Лишь способнейшие и сильнейшие приходят к руководству страной – меня в этом смысле обмануть трудно».

Геринг напомнил Гильберту:

«Не забывайте, Россия до сих пор остается неограниченной диктатурой, такой же в точности, какой была Германия. Вам в этом случае предстоит столкнуться с вечной проблемой политики с позиции силы. Ее не объехать и н? обойти!»

Гильберт демонстрировал оптимизм:

«Возможно, разумные люди в правительстве смогут урегулировать все вопросы мирным путем, а не будут ставить всех перед свершившимися фактами, как делал Гитлер. Результат вам известен».

«Но фюрера никакими способами невозможно было переубедить, если он что-то твердо решил, – возразил Геринг. – Он оставался глух к самым разумным доводам. Так было и с русской проблемой. После того как он принял решение о нападении, отговорить его было невозможно.

Меня часто спрашивают, почему я не порвал с Гитлером, когда понял, что он не поддается моим уговорам придерживаться более разумного курса. Да он бы меня просто расстрелял в этом случае. К тому же такого поступка мне никогда бы не простил немецкий народ. Как я уже говорил, речь идет не о моей жизни или смерти, а о моей роли в истории. И если мне суждено умереть, то пусть это будет смерть мученика, а не изменника. Вы полагаете, у русских осталась хоть крупица уважения к Паулюсу (который на Нюрнбергском процессе выступил в качестве свидетеля обвинения. – Б. С.)? Вы думаете, у меня осталась хоть крупица уважения к тем русским генералам, которые служили нам? Нет, история рассматривает события под другим углом. Не забывайте, что величайших захватчиков никто не называет убийцами – ни Чингисхана, ни Фридриха Великого, ни Петра Великого. Настанет день, когда мир по-другому взглянет на нас и немецкий народ по-иному нас оценит. Сейчас его будут рвать на части, и, возможно, в отчаянии он заклеймит нас как убийц. Но все изменится, пусть только ваша военная администрация наберется терпения. Жестокое обращение, нищета, преступность, безработица… В конце концов вы поймете, кто ваш истинный враг. Через пять лет вы вспомните мои слова и задумаетесь над ними.

Вообще, американцы в таких играх – дилетанты. Они спесивы и наивны. И мы, немцы, грешили тем же. Англичане сообразительнее в подобных вещах – у них куда больше практики. Есть пословица: «У немца мягкое сердце и твердая рука. У англичанина твердое сердце и мягкая рука». Вот этой самой «мягкой рукой» они сумели сохранить свое могущество. Сначала били буров, потом в ход пошла мягкая рука, и десять лет спустя буры сражались уже на их стороне. И сейчас британцы действуют точно так же. Они говорят себе: «Ладно, пусть американцы поиграют в тюремщиков и обвинителей. А мы лишь предъявим наше обвинение. Это сделает наш главный судья. Он нисколько не идеологизирован и даже готов вступиться за права обвиняемых. Пусть американцы возьмут на себя самую неблагодарную часть работы, и пусть немцы их за это возненавидят».

Гильберт решил немного подтрунить над Герингом:

«Мне кажется, что вы и сами были бы не прочь записаться в англичане, если бы у вас была возможность прожить жизнь заново?»

«После соотечественников англичане для меня на втором месте, – признался Геринг. – В них есть что-то, чего нет у американцев. Например, уважение к званию и титулу. Они никогда не обратятся ни к генералу, ни к маршалу так, как вы: «Г-н такой-то». Генерал для них остается генералом, барон – бароном. Вы, американцы, этого просто не понимаете. А британцы понимают. И еще: англичане никогда не будут пытаться в один день насадить демократию в только что завоеванной стране. Они скажут: «Ну что же – в одной стране демократия работает, а в другой нет». А для вас демократия – какая-то навязчивая идея. Мы совершили ту же ошибку – попытались в один день насадить национал-социализм в оккупированных странах.

Одно для нас ясно – Германии предстоит объединиться либо с англичанами, либо с русскими, если она снова захочет подняться с колен (очевидно, раскола Германии, когда одна ее часть будет союзником США и Англии, а другая – СССР, Геринг не предполагал. – Б. С.). Видимо, приоритет окажется на стороне русских. И они не дремлют! Фриче говорил, что они все время справляются обо мне. Я и не знал, что они так мною интересуются. Может, к лучшему было бы, если бы меня арестовали они».

«Вы действительно в это верите?» – удивился Гильберт.

«Как знать? Это только одна из возможностей, – задумчиво ответил Геринг. – Впрочем, они бы меня сразу ликвидировали. Хотя, с другой стороны… И все же я ни за что бы не принял коммунизм – слишком долго я с ним сражался. Хотя все зависело бы от того, удалось ли бы нам достичь какой-то договоренности».

25 декабря 1945 года, в свое последнее Рождество, Геринг был настроен совсем не по-праздничному. Он все пытался убедить доктора Гильберта в том, что единственная реальность в мире – это эгоизм отдельных людей и целых наций.

На Нюрнбергском процессе Геринг и в самом деле боролся не за свою жизнь, ибо в смертном приговоре нисколько не сомневался, а за место в истории, за добрую память немецкого народа. Но своей цели он так и не достиг. Слишком уж чудовищны были злодеяния нацистов, и слишком трудно было поверить, что Геринг, второе лицо в государстве, ничего не знал о массовых убийствах и ни в коей мере их не санкционировал.

Геринг, предполагая, что главным соперником СССР в качестве сверхдержавы окажется Британская империя, исходил из того, что Черчилль относился к Сталину хуже, чем Рузвельт, и неоднократно предлагал поставить заслон советскому продвижению в Восточную Европу и на Балканы. Но, похоже, Геринг недооценил степень ослабления Британской империи и не знал, что она доживает последние годы своего многовекового существования. На самом-то деле единственной державой, способной противостоять СССР, оставались только США, которые, вопреки предположению Геринга, так и не ушли из Европы. Впрочем, при этом следует отметить, что в Америке в то время были сильны настроения изоляционизма и ухода из Европы, широко распространенные в том числе среди высокопоставленных политиков, и идеи раздела мира со Сталиным с уступкой ему Западной Европы были весьма и весьма популярны. Главное же, в те дни, когда Геринг уже был под арестом, британские штабы спешно разрабатывали сценарии отражения возможного советского вторжения в западные зоны оккупации Германии и Австрии.

Если бы между вчерашними союзниками действительно разгорелась настоящая война еще до завершения Нюрнбергского процесса, то у Геринга, Риббентропа и других подсудимых появилась бы реальная возможность избежать петли. Процесс в этом случае был бы немедленно прекращен, подсудимые остались бы в нюрнбергской тюрьме, и западные союзники, конечно же, не стали бы тогда судить их и тем более выносить им смертные приговоры. Ведь находившиеся в плену солдаты и офицеры вермахта сразу же оказались бы ценнейшими союзниками в борьбе с большевиками. Точно так же по мере эскалации «холодной войны» были смягчены приговоры осужденным западными союзниками германским военным преступникам. В частности, Кессельрингу смертный приговор был сначала заменен пожизненным заключением, а в 1952 году его и вовсе освободили. Приговоренные на Нюрнбергском процессе к пожизненному заключению Редер и Функ вышли на свободу соответственно в 1955 и в 1957 году. И у Геринга могла бы появиться возможность спокойно писать мемуары. Однако в 1945–1946 годах ни СССР, ни Англия, ни США не были еще готовы не только к войне друг с другом, но и просто к открытой конфронтации. Потому и торопились вчерашние союзники с процессом над главными военными преступниками, что понимали: через пару лет он станет невозможным из-за роста противоречий между Москвой и западными союзниками.

Геринг ошибался насчет неисчерпаемости советских людских ресурсов. Вторая мировая война их изрядно сократила. Не учитывал он и того, что наступало время ядерного оружия, способного нейтрализовать любое численное превосходство на поле боя. Хотя, надо сказать, нюрнбергские узники об атомной бомбе знали и обсуждали ее возможности. Так, в день открытия процесса Риббентроп заявил Гессу:

«…Мне кажется, в будущем людям придется решать свои проблемы мирным путем, потому что прибегать к помощи атомной бомбы слишком опасно».

Риббентроп подробно объяснил собеседнику принцип действия атомной бомбы.

3 января 1946 года обвинение допрашивало группенфю-рера Отто Олендорфа, бывшего командира айнзатцгруппы «Д», истреблявшей евреев на юге Украины, в Крыму и на Северном Кавказе. Он признался в том, что его подчиненные расстреляли 90 тысяч человек. Олендорф подробно описал, как расстреливали евреев-мужчин и травили выхлопными газами в автомашинах-душегубках женщин и детей. Он заявил, что все приказы об уничтожении людей получал от Гиммлера, а тот, в свою очередь, – от Гитлера. Во время обеденного перерыва Геринг сказал об Олендорфе:

«Вот еще один продал душу врагу! И что эта свинья рассчитывает вымолить таким образом? Все равно будет висеть!»

Насчет судьбы Олендорфа рейхсмаршал не ошибся: группенфюрера повесили в 1951 году.

После обеда, когда продолжился перекрестный допрос Олендорфа, у Шпеера не выдержали нервы. Через своего адвоката он сделал сенсационное заявление, облеченное в форму вопроса к свидетелю. Он спросил, известно ли Олендорфу, что в феврале 1945 года он, Шпеер, пытался устранить Гитлера, а Гиммлера выдать союзникам. Свидетель ни о чем подобном, разумеется, не знал и на оба вопроса ответил кратким «нет». Защитнику Шпеера оставалось лишь высказаться в том духе, что, возможно, другие свидетели ответят на эти вопросы утвердительно. Но эффект от слов Шпеера был велик. Геринг выражал возмущение по поводу свежеиспеченного бойца с гитлеровской тиранией и издевательски осведомился у него, как-Шпеер мог отважиться на свое изменническое заявление и нарушить единый фронт подсудимых. В ходе возникшей перепалки Шпеер послал рейхсмаршала ко всем чертям.

После Олендорфа показания давал сотрудник СД Дитер Вислицени. Он подтвердил, что сам видел приказ Гиммлера об «окончательном решении», из текста которого следовало, что он был издан во исполнение распоряжения Гитлера. В разъяснении к этому приказу начальник «еврейского» отдела гестапо Эйхман писал, что «под словами «окончательное решение» следует понимать планомерное физическое истребление лиц еврейской национальности на оккупированных восточных территориях».

Вечером в камере Геринг пожаловался Гильберту:

«Плохой был сегодня день! Этот проклятый кретин Шпеер! Видели, как он унижался на сегодняшнем заседании? Боже милостивый! Черт бы его побрал! Как он мог пойти на такую низость, и все для того, чтобы спасти свою проклятую шею? Я чуть не умер от стыда! Подумать только – немец совершает такую гнусность ради нескольких лет мерзкой жизни – для того, чтобы еще несколько лет переводить хлеб на дерьмо, простите за выражение! Боже мой! Черт возьми! Вы думаете, я способен на такое, чтобы продлить свою жизнь? Да мне наплевать с высокой колокольни, вздернут ли меня, погибну ли я вавиакатастрофе, или утону, или обопьюсь до смерти! Но должно же существовать в этом проклятом мире хоть какое-то представление о чести! Покушение на Гитлера! Ха-ха! Боже милостивый! Я готов был сквозь землю провалиться! Вы думаете, я стал бы выдавать кому-нибудь Гиммлера, даже будь он тысячу раз виновен? Черт возьми, в этом случае я бы скорее прикончил его собственными руками! И если уж говорить о суде, суд этот должен быть немецким. Американцам ведь не приходит в голову выдавать нам своих преступников, чтобы мы их здесь судили!»

Шпеер же поведал Гильберту, что хочет заявить о своей готовности взять на себя часть вины за принадлежность к партийному руководству и за поддержку Гитлера. Он сообщил, что у него был план «похищения десяти ведущих партийных и государственных деятелей, включая Гитлера, Гиммлера, Геббельса, Бормана, Кейтеля и Геринга, и доставки их на самолете в Англию. Однако малодушие заговорщиков в последний момент помешало исполнению этого плана».

Гильберту оставалось только усмехнуться. План Шпеера годился лишь для фантастического романа. Из шпееровско-го сообщения можно почерпнуть, пожалуй, лишь иерархию нацистских вождей в том виде, в каком она сложилась к февралю 1945 года. Шпеер не случайно перечислил руководителей нацистской Германии именно в таком порядке. К тому времени второе место после Гитлера фактически уже занимал Гиммлер. Геббельс, с его постами министра пропаганды и гауляйтера Берлина, по реальной власти превосходил заместителя Гитлера по партии Бормана, поскольку партийный аппарат к концу войны практически утратил руководящие функции. И даже Кейтель, замешавший Гитлера в качестве главы вермахта, в последние месяцы войны значил больше Геринга, поскольку люфтваффе уже почти не участвовали в боях. Так что лишение Геринга статуса преемника было по-своему логичным. Сменивший его в этом качестве Дениц хотя бы еще располагал боеспособными подводными лодками.

На следующий день, 4 января, Геринг, возмущенный свидетельствами против подсудимых со стороны германских генералов, во время обеденного перерыва заявил:

«Черт возьми! Мне глубоко наплевать, что враг сделает с нами, но мне становится не по себе, когда я вижу, как немцы предают друг друга!»

Йодль, побагровев от возмущения, сказал своему адвокату:

«Пусть эти генералы-свидетели, которые поносят нас ради того, чтобы уберечь от петли свои окаянные шеи, осознают, что они такие же преступники, как и мы, и что им тоже придется болтаться на виселицах! Пусть не думают, что им удастся откупиться, свидетельствуя против нас и утверждая, что они, дескать, мелкие сошки!»

Шпеер, напротив, убеждал бывшего главу гитлерюгенда Бальдура фон Шираха, что Геринг не случайно рассвирепел, поскольку он, как второй человек в рейхе, должен был сознавать, что фюрер тащит немецкий народ в пропасть, и предпринять конкретные действия, чтобы остановить Гитлера. А вместо этого он предпочитал одурманивать себя морфием и тащить в свое в поместье картины, наворованные по всей Европе. Гильберту же Шпеер заявил:

«Я не церемонился и выложил все начистоту… Геринг до сих пор корчит из себя великую личность, веря в то, что ему, военному преступнику, положено руководить здесь всем и всеми. Знаете, что он мне вчера сказал? «Вы не предупредили меня, что собираетесь сделать заявление!» Как вам это нравится?»

5 января, беседуя с Гильбертом, Геринг критиковал представленные обвинением доказательства:

«Версия заговора (против мира. – Б. С.) явно не выдерживает критики. У нас было государство с фюрером во главе. И мы получали все распоряжения от главы государства, которому обязаны были подчиняться. Мы не были бандой преступников, выходивших по ночам на большую дорогу… Здесь отсутствуют четыре главных заговорщика: фюрер, Гиммлер, Борман и Геббельс, добавьте сюда еще и Гейдриха, всего, значит, их пятеро… Этот Гиммлер! Жалею только, что уже не удастся поговорить с ним с глазу на глаз, уж я бы его порасспросил кое о чем! Скажу вам сейчас нечто, что говорил лишь своим ближайшим соратникам: стань я фюрером, я бы первым делом устранил Бормана и Гиммлера. С Борманом бы я разделался в пять минут! С Гиммлером пришлось бы повозиться подольше – может быть, неделю-другую. Я придумал два способа – либо пригласить Гиммлера с его бандой на ужин и обложить их бомбами, чтобы они все вместе взлетели на воздух, или же, воспользовавшись недостатками в системе, просто перехватить власть, а его, наплевав на его титулы и звания, просто отодвинуть подальше. Первым делом я бы разделил СС и полицию. Знаете, Борман по сути своей был ничтожеством, которого поддерживал только фюрер. Вот Гиммлер отхватил себе столько власти, что разделаться с ним в один присест не представлялось возможным».

7 января Геринг с гордостью заявил:

«Я ничего не говорил под присягой на допросах, поэтому они не смогут ничем воспользоваться, приводя свои доказательства на процессе. Ни одного показания! Ничего! Ха-ха-ха! К чему давать присягу, пока тебя не вызывают на кафедру как свидетеля! Гесс еще лучше поступил! Он «просто ничего не помнил». Ха-ха! Блестяще у него это прошло! И память вернулась к нему, лишь когда он почувствовал себя достаточно вооруженным против них!»

Рейхсмаршал пообещал отказаться от перекрестного допроса «генералов-предателей» и ограничиться всего четырьмя словами в свою защиту: «Поцелуйте меня в задницу!» Он призвал остальных подсудимых последовать его примеру. Все засмеялись. Гильберт заметил, что война была бы смешной штукой, если бы на ней не гибло столько людей. «А мне это до лампочки!» – продолжая смеяться, отмахнулся Геринг.

В адрес генерала СС Эриха фон Бах-Зелевски, командовавшего карательными операциями против польских партизан и заявившего, что массовые убийства были следствием нацистской идеологии, Геринг разразился потоком брани:

«Нет, он действительно мерзкая, поганая свинья, этот изменник! Подлый ублюдок, черт его подери, засранец, безмозглый сукин сын! Он был самым закоренелым душегубом из всего их отвратительного сброда. Запродал душу, чтобы уберечь свою поганую башку!»

Йодль крикнул своему адвокату:

«Напомните ему (Бах-Зелевски. – Б. С.), как Гитлер всегда ставил нам его в пример в качестве образцового борца с партизанами!»

2 февраля 1946 года Геринг ожидал предъявления обвинений советской стороной, которая, как он полагал, была настроена по отношению к нему особенно непримиримо.

Рейхсмаршал считал, что русским было за что его ненавидеть: ведь он оставался решительным противником большевизма. Гильберт заметил, что в этом с ним может посоревноваться Розенберг. Но Геринг упорно стоял на своем, называя себя «главным вдохновителем борьбы против коммунистов», поскольку, в отличие от Розенберга, может подкрепить этот титул не только словами, но и делами. Он не без гордости вспоминал:

«Да, находясь во главе прусской полиции, я сажал коммунистов тысячами. Именно коммунистов в первую очередь помещали в концлагеря. Там они находились под полным контролем. У меня были агенты среди портовых грузчиков, и когда они попытались отправить оружие испанским республиканцам, я послал в Испанию черепицу, а сверху для маскировки положил немного оружия. Этого они мне никогда не простят!»

На предложение же Гильберта пойти помолиться, Геринг ответил с нескрываемый сарказмом:

«Молиться? К чертям! Это лишь предлог, чтобы на полчаса выбраться из этих проклятых стен».

Когда 8 февраля главный советский обвинитель Руденко начал зачитывать текст обвинения, Геринг заявил, что через 15 лет этот, процесс назовут позорным. Он демонстративно снял наушники, но успел все-таки услышать, как Руденко в числе жертв нацистской агрессии назвал Польшу. Это вызвало искренне возмущение рейхсмаршала, которым он поделился с Гильбертом в обеденный перерыв: