Текст книги "Герман Геринг. Железный маршал"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Нюрнбергский процесс

В одиночных камерах нюрнбергской тюрьмы Геринг и его товарищи были размещены за месяц до начала процесса. В день им разрешалась получасовая прогулка, дважды в неделю они принимали душ. Рейхсмаршала поместили в камере № 5. В ней были умывальник, унитаз, койка с волосяным матрасом, стол, стул и циновка. Чтобы предотвратить самоубийство заключенного, со стен были удалены все выступавшие металлические предметы и электропроводка, а стекло в окне заменено прозрачным пластиком. Надзиратели могли постоянно наблюдать за заключенным сквозь глазок в двери, только унитаз был отделен ширмой. Из-за нее виднелась лишь голова узника. В камере регулярно проводились обыски, в ходе которых переворачивался матрас, осматривались все личные вещи и одежда.

В камере Геринга посещал доктор Людвиг Пфлюкер. Он проводил ежедневный медицинский осмотр заключенных и давал им, если требовалось, лекарства. Герингу доктор оставлял снотворные, без которых рейхсмаршал не мог заснуть. Кроме Пфлюкера с заключенными работали психиатр Дуглас Келли и тюремный психолог американец Густав М. Гильберт, по совместительству – офицер американской военной разведки. Последний зафиксировал свои беседы с подсудимыми в книге «Нюрнбергский дневник», впервые изданной в 1947 году, еще до того, как между бывшими союзниками разразилась полномасштабная «холодная война».

Это – ценнейший источник, позволяющий понять состояние подсудимых во время процесса. Гильберт имел свободный доступ ко всем заключенным нюрнбергской тюрьмы с момента предъявления им обвинения и вплоть до приведения приговора в исполнение. Гильберт вспоминал:

«Моя основная задача состояла в ежедневных контактах с заключенными и информировании об их душевном состоянии коменданта тюрьмы полковника Эндрюса, а также в участии в подготовке судебного процесса… В течение года я изучал поведенческую реакцию заключенных в контролируемых условиях. Вся методика сводилась к непринужденным беседам с глазу на глаз. В присутствии заключенных я никогда не позволял себе делать какие-либо записи».

В 1950 году на основе дневника Гильберт издал научную монографию «Психология диктатуры», где привел некоторые дополнительные данные о своем общении с подсудимыми на Нюрнбергском процессе. Изучая поведение узников, Гильберт впервые сформулировал понятие «оборонительной стратегии» в психологии, под которой понимал долгосрочные и открытые модели поведения относительно социальной роли и межличностных отношений индивидов, направленные на возвышение и защиту своего «я». В беседах с Гильбертом Геринг и другие подсудимые придерживались подобной стратегии, чтобы защититься от обвинений в преступлениях против человечности. Они либо отрицали свое участие в них, либо оправдывали эти преступления соображениями военного времени и действиями других держав.

Американский офицер, разведчик и психолог, не питал никакой симпатии к подсудимым. Его главной задачей было выяснить отдельные факты и детали для подкрепления позиций обвинения. Правда, по ходу процесса он несколько смягчился по отношению к тем, кто проявил признаки искреннего или показного раскаяния, в частности к Шпееру и Фриче. Однако Геринг остался для него главным после Гитлера воплощением зла, которое принесли в мир нацисты.

Книга американца, основанная на дневниковых записях, явно пристрастна по отношению к подсудимым, и в особенности к Герингу. Гильберт сознательно не приводит свои записи бесед с Герингом и другими подсудимыми в те дни, когда обвинение выглядело не самым лучшим образом и обвиняемые и их защитники наносили по нему чувствительные удары. Так, им не цитируются записи от 1 и 2 июля 1946 года, когда на процессе допрашивались свидетели по Катынскому делу и Геринг наверняка поиздевался в разговоре с Гильбертом над беспомощностью русского обвинения, которое его адвокат доктор Штамер положил на обе лопатки.

Сам Гильберт, когда писал свою книгу, кажется, не сомневался в том, что Катынь – дело рук немцев, а не русских, судя по помещенной им в конце книги краткой хронологии процесса. Там под 1 июля 1946 года значится «допрос советским обвинителем Л. Н. Смирновым и членом Трибунала от СССР И. Т. Никитченко полковника Аренса – участника злодеяний гитлеровцев над гитлеровскими военнопленными». И все это при том, что Никитченко в СССР доводилось вести такие далекие от элементарных норм права процессы, которых постыдился бы и председатель нацистского Народного суда Роланд Фрейслер.

Кстати сказать, Никитченко был заместителем председателя Военной коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульриха и бессчетно штамповал смертные приговоры в период террора 1936–1938 годов. Ионе Тимофеевичу, в частности, довелось отправить на смерть Каменева и Зиновьева в 1936 году. Так что ему не впервой было участвовать в громких политических процессах. Только вот обвинения здесь, в Нюрнберге, были по большей части не сфабрикованными, к каким привык Никитченко, а истинными. Впрочем, найти в ту пору в СССР высокопоставленных прокуроров и судей, не причастных к беззакониям и репрессиям, было задачей невыполнимой.

Книга Гильберта – по-своему тенденциозная, но правдивая и честная. В ней автор был искренен так же, как он был искренен в разговорах с подсудимыми. Во всяком случае, не вызывает сомнения то, что высказывания собеседников психолог, как добросовестный ученый, записывал точно, не вкладывая в их уста то, чего они не говорили в действительности. Другое дело, что кое-какие особенно неудобные высказывания подсудимых, существенно подрывавшие позицию обвинения, Гильберт предпочел в свою книгу попросту не включать, а другие высказывания снабдил собственными довольно субъективными комментариями. Конечно, и Геринг, и остальные прекрасно понимали, что их разговоры становятся известны стороне обвинения. Но все же с Гильбертом они говорили куда откровеннее, чем в зале суда, хотя бы потому, что знали: сказанное ими тюремному психологу во всяком случае нельзя будет использовать против них на слушаниях.

Гильберт устроил всем подсудимым в Нюрнберге комплексный тест на интеллектуальные способности по методу Векслера – Бельвю. Устные тесты включали проверку объема памяти при запоминании увеличивающихся последовательностей, решение арифметических задач с постепенным повышением сложности, вопросы, требовавшие наличия здравого смысла и формирования понятий по словесному сходству. Письменные тесты включали замену цифр символами, составление объектов из их частей (по принципу мозаики), воплощение идей в цветных кубиках и распознавание недостающих частей картинки. Показатели IQ в итоге распределились следующим образом (наивысший показатель соответствует наивысшему интеллекту):

1. Ялмар Шахт – 143

2. Артур Зейсс-Инкварт – 141

3. Герман Геринг – 138

4. Карл Дениц – 138

5. Франц фон Папен – 134

6. Эрих Редер – 134

7. Ганс Франк – 130

8. Ганс Фриче – 130

9. Бальдур фон Ширах – 130

10. Иоахим фон Риббентроп – 129

11. Вильгельм Кейтель – 129

12. Альберт Шпеер – 128

13. Альфред Йодль – 127

14. Альфред Розенберг – 127

15. Константин фон Нейрат – 125

16. Вальтер Функ – 124

17. Вильгельм Фрик – 124

18. Рудольф Гесс – 120

19. ФрицЗаукель– 118

20. Эрнст Кальтенбруннер – 113

21. Юлиус Штрейхер – 106

Как видим, Геринг разделил почетные третье и четвертое места с Деницем. Получается, что Гитлер неплохо разбирался в людях и не ошибся с преемниками – сперва с Герингом, потом с Деницем, выбрав из своего окружения наиболее интеллектуально развитые личности. Бросается в глаза, что по интеллекту командующие технических видов вооруженных сил – флота и авиации превосходили генералов сухопутной армии. А среди последних Кейтель неожиданно обогнал Йодля, хотя среди военных историков и немецких генералов-мемуаристов традиционно царит противоположное мнение. Там Кейтель предстает тупым солдафоном, бездумно выполнявшим самые идиотские указания фюрера, а Йодль – светлым оперативным умом, порой удачно поправлявшим ошибки старших товарищей. На самом деле на образ Кейтеля в послевоенной мемуаристике и историографии негативно повлияла его близость к Гитлеру. Согласно мифологическому мышлению, хороший генерал или фельдмаршал не мог быть приближен к Гитлеру, а значит, Кейтель должен был быть не только скверным человеком, но и никудышным полководцем.

Обращает на себя внимание также низкий интеллектуальный показатель Штрейхера и Розенберга, а также главы органов безопасности Кальтенбруннера. Любопытен и довольно скромный показатель Риббентропа. Поскольку в рейхе основные вопросы внешней политики решал сам Гитлер, ему нужен был не чрезвычайно умный и самостоятельный министр иностранных дел, а лишь толковый исполнитель. К тому же, оказывается, для того, чтобы разрабатывать расовую теорию или пускать в расход народ в лагерях, большого ума не надо. Зато первые места в списке заняли профессиональный финансист и бизнесмен Шахт и профессиональный юрист Зейсс-Инкварт. Интересно также, что, за исключением Штрейхера, все подсудимые имели интеллект выше среднего. Кроме того, из-за возраста Папену, Редеру, Шахту и Штрейхеру было начислено по 15–20 дополнительных балов. Если их исключить, то по актуальному, действительному интеллекту Геринг уступал только Зейсс-Инкварту, вместе с Деницем отрываясь от основной массы почти на десять балов. Штрейхер же вообще – оказывался едва ли не в категории дебилов.

Геринг результатами теста остался доволен. Приятно было сознавать, что и враги признают тебя одним из умнейших своих противников, тем более что сделано это было в строгом соответствии с наукой. Гильберт подробно описал в дневниковой записи от 15 ноября 1945 года процедуру тестирования бывшего рейхсмаршала:

«Геринг был несколько подавлен ко времени моего прихода, но уже через пару минут приободрился. К тестированию он проявил живейший интерес. После предварительной проверки памяти он стал походить на возбужденного самодовольного подростка, изо всех сил старавшегося понравиться своему учителю. Когда я отмечал его успехи в запоминании нараставших по сложности рядов цифр, он довольно усмехался. Допустив во время одного из математических тестов ошибку, он с досады шлепнул себя по ляжке, затем, после второй неудачной попытки, стал нетерпеливо похлопывать по одеялу и попросил дать ему возможность попытаться в третий, а потом и в четвертый раз: «Нет, дайте я еще раз попробую, я смогу, непременно смогу!» И, к моему нескрываемому удивлению, он в конце концов все-таки решил предложенную задачу. Геринг не мог сдержать радости. От гордости его просто распирало. В таком состоянии он оставался вплоть до завершения тестирования. Когда же я сказал, что мало кому из его товарищей по несчастью удалось достичь столь высоких результатов и что, больше того, пока столь высоких результатов никто из них еще не добивался, Геринг пришел в неописуемый восторг. Он даже признал, что, вопреки его прежнему мнению, американские специалисты кое-что смыслят в своем деле:

– Методика хороша. Куда лучше тех, с которыми носятся наши психологи.

– Может, вам лучше было бы податься в ученые, а не в политики? – предположил я.

– Вероятно, – согласился Геринг. – Я убежден в том, что и в науке я достиг бы гораздо больших успехов, чем достигает средний человек, независимо от избранной отрасли знания. Но против судьбы не пойдешь, а она зачастую зависит от сущей ерунды. Вот вам пример, как одна мелочь удержала меня от того, чтобы стать масоном. В 1919 году я вместе с друзьями собирался податься в вольные каменщики и назначил встречу, чтобы затем вместе идти к масонам. Пока я их дожидался, мимо проходила симпатичная блондинка, с которой я завязал знакомство. И я предпочел ее масонам. А после этого у меня больше не было случая присоединиться к ложе. Зато, не подцепи я в тот вечер блондинку, я бы ни за что не смог вступить в партию (масонов в НСДАП не принимали, а после прихода Гитлера к власти они подверглись гонениям. – Б. С.), а в результате не сидел бы сейчас в этой камере».

Интересно, а обрел ли бы тогда масон Геринг всемирную известность и поместили ли бы его тогда его имя в словарь «Великие масоны»?

Тем временем 15 октября 1945 года жена Геринга была арестована в замке Фельденштейн, где она жила в домике привратника. Ее вместе с сестрой, племянницей и медсестрой Кристой Гормане отправили в тюрьму города Штраубинга. Эдду оставили в деревне, но потом ей позволили жить с матерью в одной камере.

Несколько дней спустя Герингу вручили обвинительный акт, где его ошибочно именовали генералом СС (Геринг эту фразу вычеркнул). Рейхсмаршала обвиняли в том, что он «способствовал военным и экономическим приготовлениям к войне», «принимал участие в планировании и развязывании нацистскими участниками преступного сговора агрессивных войн в нарушение международных договоров, соглашений и гарантий… санкционировал совершение, отдавал распоряжения на осуществление и был соучастником военных преступлений… и преступлений против человечности… включая разнообразные преступления против личности и собственности».

С самого начала процесса Геринг понимал, что его ждет виселица. Если союзники пощадят его, второго человека в Третьем рейхе, то как они смогут казнить обвиняемых в военных преступлениях и преступлениях против человечности рангом пониже?

В ответ на просьбу Гильберта оставить письменный комментарий на полях текста обвинительного заключения Геринг размашисто начертал:

«Победитель всегда будет судьей, а побежденный – обвиняемым».

Вскоре ему сообщили об аресте Эмми, и он возмущенно заявил Келли:

«Я об одном только просил, когда сдавался: чтобы мою семью защитили и позаботились о ней».

Своим адвокатом Геринг избрал доктора Отто Штамера, опытного 70-летнего юриста из Киля. Ему помогал доктор Вернер Бросс. Они вместе с Герингом готовили выступления защиты. У Геринга почти не осталось документов, и ему пришлось полагаться на свою память, надо признать, очень хорошую. Рейхсмаршал решил не пенять на Гитлера, а взять на себя вину за все приказы, изданные от имени фюрера.

Геринг еше 22 апреля 1945 года слышал, как Ева Браун сказала Шпееру, что они с Гитлером добровольно уйдут из жизни. Рейхсмаршал заявил Гильберту:

«– Гитлер поступил правильно, совершив самоубийство. Это – не трусость. Ведь он же – глава государства. Невозможно представить себе Гитлера, ожидающего в камере суда за военные преступления. Хотя под конец он меня возненавидел, фюрер остается для меня символом Германии. Это все равно как если бы после Первой мировой войны судили кайзера. Даже японцы настояли, чтобы их император не был отдан под суд. И мне лучше утяжелить свою участь, взять на себя ответственность за все, чем видеть живого Гитлера перед иностранным судом. Вот Гиммлер – дело другое. Ему следовало бы ответить перед судом хотя бы за себя и за своих подручных. Он смог бы своими показаниями избавить от обвинения в соучастии в массовых убийствах очень многих».

«Неужели вы не знали обо всех творившихся ужасах? – удивился Гильберт. – Ведь о них говорил весь мир!»

«Приходилось слышать массу домыслов, и никто из нас, естественно, ни во что подобное не верил, – утверждал Геринг. – Но эсэсовские генералы, которым было поручено исполнять эти приказы, наверняка знали обо всем. Как они могли оставаться в ладах с собственной совестью? Я этого не понимаю».

Рейхсмаршал умолчал о том, что и сам отдавал подобные приказы. А у Геринга с совестью точно было все в порядке. Он так никогда и ни в чем не раскаялся.

24 октября 1945 года на трубе отопления в камере повесился доктор Роберт Лей, глава Имперского трудового фронта – единственного действовавшего в нацистской Германии профсоюза. Он смастерил петлю из своего носового платка, разрезав его на узкие полосы. В предсмертной записке Лей сообщил, что не может больше переносить терзающее его чувство стыда, и осудил политику преследования евреев. А незадолго до смерти он говорил Гильберту, что ничего не знает о преступлениях, в которых его обвиняют:

«Как я могу готовить какую-то защиту, если меня обвиняют в преступлениях, о которых я не имел ни малейшего понятия? Если после ужасного кровопролития этой войны нужна еще парочка жертв, чтобы удовлетворить присущее победителям чувство мести, тогда все понятно! Они найдены».

От волнения глава Имперского трудового фронта заикался. Он прислонился к стене камеры и воскликнул:

«Поставьте нас к стенке и расстреляйте – вы же победители! Но зачем тащить меня на этот суд как…» – слово «преступника» Лей так и не смог выговорить.

Замечу, что Лей явно был не самым одиозным из подсудимых. Ни к заговору с целью развязывания войны, ни к «окончательному решению» он непосредственно причастен не был, и виселица ему, очевидно, не грозила. Отделался же бывший глава гитлерюгенда Бальдур фон Ширах 20 годами тюрьмы! Вряд ли глава нацистских профсоюзов получил бы больше, чем вождь нацистской молодежи.

Остальным заключенным о самоубийстве Лея сообщили только 29 октября, но Геринг по участившимся обыскам понял, что в тюрьме что-то произошло. По поводу смерти хронического алкоголика Лея рейхсмаршал хладнокровно сказал Гильберту:

«Пожалуй, даже хорошо, что он умер. У меня были сомнения в том, что он будет правильно вести себя на суде. Он всегда был таким легкомысленным и рассеянным, а его речи – напыщенными и нелепыми! Наверняка и на допросах он не раз становился посмешищем. Для меня его самоубийство не было неожиданностью. Рано или поздно он допился бы до смерти».

Геринг высказался и о других товарищах по несчастью:

«Надеюсь, Риббентроп не сломается. За военных я тоже не боюсь – они умеют держаться. А вот Гесс безумен. Он давно уже сошел с ума. Мы это поняли, когда он полетел в Англию. Неужели вы действительно думаете, что фюрер мог отправить третьего человека в рейхе с миссией в Англию, да еще вот так, с бухты-барахты? Гитлер прямо-таки взбесился, когда ему доложили о полете. Думаете, ему приятно было публично объяснять, что у одного из руководителей государства не все дома? Если бы в самом деле возникла крайняя необходимость начать переговоры с англичанами, то он воспользовался бы надежными дипломатическими и иными каналами, задействовав нейтральные страны. У меня было столько связей в Англии, что я мог бы договориться о начале таких переговоров за пару суток. А Гесс исчез, никому и словом не обмолвившись, не имея с собой никаких документов, с пустыми руками. Оставил только какую-то дурацкую записку».

Тут с аргументами Геринга нельзя не согласиться. Кто бы в Англии стал всерьез разговаривать с Гессом, после того как Гитлер официально объявил, что его заместитель по партии не в своем уме?

По словам Гильберта, накануне процесса «Геринг пытался произвести впечатление неунывающего реалиста, поставившего все на одну карту и вчистую проигравшегося, но принявшего свой проигрыш, как хороший и опытный спортсмен, привыкший и к победам, и к поражениям. Все обвинения он отметал одним циничным доводом о «праве победителей»… Геринг настаивал, что ничего не знал о массовых преступлениях нацистов и постоянно пытался перевести ответственность на союзные державы, которые уличал в аналогичных преступлениях. Его юмор должен был убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе добродушным и не способным ни на какие зверства».

Но, по мнению доктора, «нескрываемое презрение Геринга к другим нацистским вождям свидетельствовало о его патологическом тщеславии».

А с Келли рейхсмаршал поделился мыслями о немецком народе по сравнению с другими:

«Один немец – прекрасный человек. Двое уже основывают союз, а три немца непременно начинают войну. Один англичанин – чудак, двое создают клуб, а трое – империю. Один итальянец – тенор, двое – дуэт, а трое – отступление. А вот насчет японцев можно сказать, что один японец – это тайна, два японца – это тоже тайна, и три японца… – это тоже тайна!» – и Геринг жизнерадостно засмеялся над собственной шуткой. На вопрос же собеседника, как он охарактеризует русских, рейхсмаршал воскликнул:

«О, русские – смесь трех немцев, трех англичан и трех японцев!»

Келли за время общения постепенно проникся симпатией к Герингу, оценил его острый ум и хладнокровное отношение к предстоявшему суду и неизбежной, как казалось, казни. Психиатр не догадывался, что Геринг заранее знал, как избежать виселицы. Келли не мог понять одного: почему рейхсмаршал с его талантами и обаянием всегда безоговорочно поддерживал Гитлера и продолжал делать это даже на краю могилы? Почему не пытался его поправить? Почему не противился самым чудовищным замыслам фюрера? Почему, как и остальные соратники, он всегда оставался «господином «да»?

Геринг лишь криво усмехнулся в ответ:

«Покажите мне хоть одного «господина «нет» в Германии, который бы не покоился вечным сном в двух метрах под землей!»

Последний аргумент рейхсмаршала, скажем прямо, слабоват. Не под угрозой же расстрела он шел с Гитлером до самого конца! Адо начала войны Геринг, если бы он действительно вступил в острый, непримиримый конфликт с Гитлером, вполне мог бы эмигрировать. Но таких конфликтов между ними никогда не возникало – основные решения Гитлера Геринг всегда одобрял и деятельно поддерживал. Разногласия между ними носили тактический характер, вроде того, куда сперва ударить – по России или по Гибралтару.

О Нюрнбергском процессе Геринг говорил Гильберту:

«Это – заранее срежиссированное политическое представление, и я знаю, чем оно закончится. Пресса будет играть более важную роль в вынесении вердикта, чем судьи. Я уверен, что по крайней мере русские и французские судьи уже получили инструкции от своих правительств. Я могу ответить за все, что я сделал, но не могу отвечать за то, чего я не совершал. Однако меня судят победители, и я знаю, что мне уготовано. Я готов хоть сегодня (разговор происходил 11 ноября 1945 года. – Б. С.) написать жене прощальное письмо. Досадно видеть, как пал духом Риббентроп. Будь я министром иностранных дел, я бы заявил им: «Такова была проводимая мной внешняя политика. На том стою. Она была целиком в моем ведении как министра иностранных дел суверенного Германского рейха. Хотите меня судить за это – судите. У вас есть власть для этого – вы победители». Но я бы твердо стоял на своем. У меня нет сил смотреть, как он мечется из стороны в сторону, пытается прикрыться какими-то меморандумами и пространными заявлениями. Лично против него я ничего не имею, но для меня он всегда оставался ничтожеством. Вот фон Нейрат – человек твердых принципов. Если нужно, мог и возразить Гитлеру, поспорить с ним… Риббентроп же был лишь удачливым виноторговцем, а для дипломатии не имел ни способностей, ни такта».

Этот разговор происходил за девять дней до открытия Нюрнбергского процесса, стартовавшего 20 ноября 1945 года.

Гильберт записал в этот день: «Геринг рассказал мне, что окончательно убедился в ненормальности Гесса, когда тот на скамье подсудимых шепнул ему: «Вот увидите, этот кошмар рассеется и через месяц вы станете фюрером Германии!»

Сначала зачитали обвинительный акт. По поводу преследований католиков и других христиан, упомянутых в обвинительном акте в первый день его оглашения, Геринг во время обеденного перерыва с возмущением заявил товарищам по скамье подсудимых:

«Но мы же имели на это полное право! Мы являлись суверенным государством, и это целиком и полностью было нашим внутренним делом!»

Розенберг сыронизировал:

«Преступления против христианства! А преступления, совершенные русскими против христиан, их разве волнуют?»

Геринг пообещал Вальтеру Функу, что возьмет на себя ответственность за все приказы по выполнению четырехлетнего плана. Возможно, это в итоге спасло бывшего министра экономики от петли – Функ был приговорен к пожизненному заключению.

После оглашения обвинения обвинители от Англии, СССР, США и Франции в течение четырех месяцев представляли документы, фильмы и свидетелей, доказывавших вину подсудимых. Когда речь зашла о геноциде евреев, Гильберт во время перерыва поинтересовался у Геринга, что он по этому поводу думает. Рейхсмаршал ответил, обводя беспокойным взглядом зал суда:

«Я понимаю, что за эти преступления весь немецкий народ обречен на проклятие. Но все это казалось настолько невероятным, в том числе и то немногое, что становилось известным нам, что нас не стоило труда убедить в том, что это – вражеская пропаганда. От нас эти подробности скрывали. Я бы никогда не подумал, что Гиммлер может пойти на такое. Он не походил на потенциального убийцу. Вы – психолог и должны понимать это лучше. У меня же никаких объяснений не находится».

Геринг лукавил, пытаясь убедить судей и Гильберта, будто не знал, что «окончательное решение» означало не полное истребление всех евреев на территории рейха и оккупированных территориях, а лишь их депортацию. Эти утверждения опровергаются элементарным здравым смыслом. Почему ни Геринг, ни Шпеер, ни Заукель, ни другие нацистские руководители, отвечавшие за экономику, ни разу не поинтересовались, нельзя ли как-то использовать миллионы «депортированных» евреев в интересах рейха? А не поинтересовались они потому, что знали: их уже нет в живых. Но признаться в непосредственной причастности к такого рода преступлениям было слишком стыдно перед лицом истории, вот Геринг и отрицал все в надежде, что благодаря его показаниям немцы в будущем будут думать о нем и о Гитлере лучше, чем они заслуживали на самом деле.

Однажды Геринг, указывая на сидевших на балконе офицеров-негров, поинтересовался у Гильберта, имеют ли они право отдавать приказы своим подчиненным-белым и разрешено ли им ездить вместе с белыми в общественном транспорте. Хотя рейхсмаршал неоднократно заявлял, что не одобрял расовой политики нацистов, сам он был явно не чужд расистских взглядов.

26 ноября обвинение огласило протокол совещания руководителей вермахта у Гитлера, проходившего 5 ноября 1937 года, на котором фюрер прямо заявил о необходимости завоевания Германией «жизненного пространства». В этом документе, фигурировавшем на процессе как «документ Хоссбаха» (по фамилии адъютанта Гитлера, его составившего), были зафиксированы следующие слова фюрера:

«Германской политике в своих расчетах приходится иметь дело с двумя ненавистными противниками: Англией и Францией, ибо могучий германский колосс в центре Европы для них – бельмо на глазу. Оба государства отвергают дальнейшее усиление Германии как в Европе, так и в заморских областях… В создании германских заморских военных баз оба государства видят угрозу своим морским коммуникациям и опасаются, что рост германской заморской торговли усилит позиции Германии в Европе…

Для улучшения нашего военно-политического положения целью № 1 для нас является одновременный разгром Чехии и Австрии, чтобы исключить угрозу с флангов при вероятном наступлении на Запад. При конфликте с Францией не следует рассчитывать, что Чехия объявит нам войну одновременно с французами. Если же мы проявим слабость, желание Чехии участвовать в войне возрастет, причем ее вступление в войну ознаменуется нападением на Силезию…»

Геринг заметил по поводу зачитанного:

«Все это чушь! А как же тогда быть с присоединением Техаса и Калифорнии к Америке? Это ведь тоже была самая настоящая захватническая война с целью расширения территории!»

После выступления обвинителей на кафедру стали подниматься свидетели обвинения. 30 ноября выступил генерал Лахузен, один из высокопоставленных сотрудников абвера. Он подтвердил, что провокация в Глейвице, послужившая поводом для нападения на Польшу, была организована Гиммлером, получившим польскую военную форму для заключенных, имитировавших нападение на радиостанцию. Описал он и участие Геринга в планировании бомбардировки Варшавы. Геринг был вне себя от злости и сказал Гильберту:

«Изменник! Мы забыли его вздернуть после 20 июля. Гитлер был прав: абвер – это гнездо изменников! Как вам это нравится? Ничего удивительного в том, что мы проиграли войну. Наша собственная разведка продалась врагу! Чего стоят показания предателя? Было бы лучше, если бы он снабжал меня верными данными о результатах наших налетов, а не подрывал наши военные усилия. Теперь я понимаю, почему никогда не мог положиться на него, если хотел получить достоверную информацию. Вот я ему задам вопрос: «Отчего же вы не ушли со своего поста, если были убеждены, что победа Германии для вас будет означать личную трагедию?» Подождите, я ему кое-что устрою!»

8 декабря 1945 года у Геринга состоялся примечательный разговор с доктором Гильбертом. Американец заявил, что для того, чтобы искоренить национал-социализм в Германии, надо научить немецкий народ жить в мире со своими соседями в соответствии с демократическими принципами. Геринг возразил:

«Демократия неприемлема для немецкого народа! Они просто перебьют друг друга в припадке ненависти, эти лицемеры. Я рад, что мне уже не придется побывать там, за стенами этой тюрьмы, там, где каждый стремится сохранить лицо и спасти собственную голову и теперь, после нашего поражения, предает партию. Взять хотя бы этого фотографа Гофмана (личного фотографа Гитлера. – Б. С.). Я видел в газете его снимок с подписью, что он отыскивает в своем архиве фотографии, компрометирующие нас. И вспомнил, сколько же он в свое время получил за один только мой снимок – самое малое миллион марок, это при прибыли в пять пфеннигов с продажи одной фотографии. А теперь он ищет обличающие меня снимки! Нет, никакая демократия в Германии невозможна – все это без толку. Люди слишком эгоистичны и не переносят друг друга. Разве может функционировать демократия, если в стране существует семьдесят пять партий?

Геринг тут же перешел на душевное состояние Гесса:

«Гесс ненормален! Может, память к нему и вернулась, но он одержим манией преследования. Он все время твердит о какой-то машине, встроенной в пол его камеры и призванной своим гулом довести его до сумасшествия. Я сказал ему, что слышу такой же шум и в своей камере, но он стоит на своем. Не упомнишь всей ерунды, что он болтает… Получается – если кофе слишком горяч, то его хотят отравить, если же остыл – то ему специально действуют на нервы…»

Гильберт посочувствовал:

«Нелегко вам поддерживать всех ваших подопечных в боевой готовности».

«Да, приходится следить и за тем, чтобы они друг другу глотки не перегрызли», – не без скрытой гордости признался Геринг.

«Ну а что вы думаете по поводу доказательств? Вы не находите, что материал собран убийственный?» – поинтересовался доктор.

Геринг ответил уклончиво: