Текст книги "Те же и Скунс - 2"

Автор книги: Борис Чурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

– Ка-а-кие люди, – маленькая женщина окинула здоровенного кряжистого сибиряка насмешливым взглядом и испарилась. Лютый проводил её глазами и несколько растерянно почесал в голове:

– Мимо двигал, корешок, смотрю, твоя тачка стоит... Дай, думаю, сообща подхарчусь...

Крякнув, сел к столу, потёр с мороза ладонь о ладонь и, ухмыльнувшись, подмигнул корефану:

– Ишь какие, брат, изенбровки** от тебя выплывают... Я смотрю, не скоро состаришься?

Пиновскую, на своё счастье, он знал только по рассказам дружков, а лично до сего дня не сподобился.

– Изенбровки...– Сорокин вышел из ступора и с внезапным отвращением посмотрел на еду. С Лютым он мог быть до конца откровенным: – Нет, брат... Тут самого, того и гляди, раком поставят...

*Изенбровка – красивая развращённая женщина (жаргон).

Пиновская в былые времена означала стопроцентные неприятности. И с тех пор вряд ли что-нибудь изменилось.

Наташа поднималась по лестнице, по-старушечьи медленно переставляя ноги. Колени и мышцы бёдер отзывались на каждое движение, прося об отдыхе и пощаде. "Все бока мои изрыты, частоколы в рёбра вбиты..." Что, интересно, будет с организмом назавтра?..

Говорят, самураи в таком положении высиживали часами, не смея подняться в присутствии императора. Оттого и разработали целый арсенал приёмов, чтобы драться не вставая, на случай, если набросится агрессивный сосед... не иначе, озверевший от сидения на коленях на голом полу! Наташа почувствовала, что начинает понимать истоки самурайского духа...

Никогда ещё лестница на второй этаж не казалась ей такой длинной. Вот так и вспомнишь притчу о бабушке, которая тридцать ступенек считала за девяносто, ибо на каждую ставила сперва одну ногу, потом другую, потом палку и ещё приговаривала: "Ай, будь ты трижды проклята!.." Наташа мужественно одолела искушение помочь ногам, поднимая их за штанины, и добралась почти до самого верха, когда из приёмной, где стоял их с Аллой компьютер, послышались возбуждённые голоса. То есть сначала это был просто шёпот, доносившийся из-за шкафа; там был закоулок, служивший девушкам для кофепития и подправки косметики. Наташа успела привыкнуть, что Алла время от времени уединялась там с Толиком Громовым по прозвищу Багдадский Вор, и они подолгу шептались. Поэтому она навострила уши только тогда, когда шёпот сделался громче, перешёл в натуральное выяснение отношений и... завершился звонкой пощёчиной...

Наташа сразу забыла о самураях и приросла к лестнице, держась за перила. С одной стороны, "гимнастический" перерыв у неё скоро кончался, пора было трудиться. С другой стороны...

Пока она раздумывала, из-за шкафов вышел Толик. Лицо у него было неживое, застывшее, и одна щека краснее другой. Багдадский Вор медленно двигался к лестнице, прямо на Наташу, но смотрел сквозь и явно не видел её. В левой руке были зажаты две какие-то смятые и порванные бумажки, похоже – билеты. Наверняка престижные и дорогие...

Наташа поспешно отступила с дороги и вспомнила, что Алла, чьим верным рыцарем с самого лета был Толик, последние недели две проводила с ним время всё неохотнее, оказывая предпочтение Игорю Пахомову, его коллеге по группе захвата. Ну вот, дождались. Кризис грянул. Рыцарская верность тоже может, оказывается, надоесть...

Аллу Черновец – красивую, холёную и уверенную в своём совершенстве Наташа, если честно, недолюбливала. И даже не слегка, а как следует. Так что её симпатии были всецело на стороне Багдадского Вора. Но – чем тут поможешь?.. Тем более с ним у неё отношения были тоже подпорчены...

Когда она добралась до приёмной, Алла вышла ей навстречу из-за шкафов с кроссовками и спортивным костюмом в руках. И надо сказать, что костюм был не чета Наташиному самодельному кимоно. Настоящий "адидас", купленный в роскошном фирменном магазине и переливавшийся всеми волнами шелковистого пламени.

– Где ты болтаешься? – раздражённо бросила Алла. – Часы потеряла?.. Маме скажи, пускай тебе новые купит!..

Это было очень обидно, тем более что с перерыва Наташа не опоздала. Однако она ничего не ответила.

Вечером, как и следовало ожидать, Алла уехала с Игорем на его лиловом "Акценте". Кефирыч, конечно, не оставил случившееся без внимания – но тихо-тихо, шёпотом, чтобы не услышал несчастный отвергнутый рыцарь:

В этой жизни всё так странно,

Вот опять видения:

В дом к себе впущу Степана,

Выпушу – Евгения!..

Толик Громов попросился в ночное дежурство, которое вообще-то нормальным людям в нормальном состоянии радости не доставляет, и Саша Лоскутков составил ему компанию: не бросать же парня, действительно, одного.

По дороге домой Сергей Петрович вспомнил, что на сегодня у его жены Людмилы была назначена большая стирка, и заранее вздохнул. Супруги Плещеевы были счастливыми обладателями отечественной стиральной машины "Сибирь", ещё на свадьбу подаренной им Людиной мамой. "Сибирь" не предназначалась для подключения к водопроводу и нагревателя не имела, поэтому воду для неё заранее кипятили на плите и таскали ведром. Тогда ванную наполнял обжигающий пар, а когда начинала работать центрифуга – казалось, сотрясался весь дом. Машина сладострастно мяла и рвала тонкие ткани, а толстые и плотные нахально отказывалась проворачивать. В промежутках между использованием чудо техники обитало в коридоре за дверью, укрытое специально сшитым чехлом. Чтобы извлечь его оттуда и, преодолевая имевшийся на входе порожек, затащить в ванную, Людмилиных сил было маловато: требовалась мужская подмога. Да ещё прежде, чем приступать к стирке, следовало отвинтить боковую панель и раз двадцать прокачать вручную сливной клапан, имевший тенденцию залипать. Иначе (проверенный факт) всё содержимое бака при откачке неминуемо оказывалось на полу. И столь же неминуемо протекало к соседям... Клапанами, естественно, тоже занимался мужчина.

Машина готовилась разменять третий десяток. Но вся беда состояла в том, что она изначально-то сделана была не руками. Сергей не единожды предлагал Люде сменить агрегат, благо достаток семьи вполне позволял. Несколько раз супруга даже заходила с ним в соответствующие магазины и с затаённо-несбыточным интересом рассматривала сверкающие многокнопочные "Индезиты", "Занусси" и "Электролюксы". Однако дальше познавательных визитов дело не двигалось.

– А эту ты куда собираешься? – трагически спрашивала Людмила.– На помойку выставишь? Соседям отдашь?..

На взгляд Сергея Петровича, приемлемы были оба варианта. Но у Людмилы на все его доводы ответ был один:

– Мне мама её подарила...

Разговор на этом обычно завершался. Поскольку тёща Сергея Петровича прощание с "Сибирью" действительно могла истолковать как выкидывание на помойку всей жизни старшего поколения. То есть – спасибочки. Рисковать здоровьем двух женщин и собственным семейным благополучием (которое даже без подобных катаклизмов оставалось несколько шатким) у Плещеева ни малейшего желания не возникало. В конце концов он пустил дело на самотёк. Рано или поздно ведь настанет момент, когда "Сибирь" сломается окончательно. И уже не найти будет мастера, способного её починить!

Маячила, правда, некая вероятность, что и после этого машина будет стоять в квартире. В качестве тумбочки. А Людмила – стирать вручную в тазу...

Однако этот переломный момент отнюдь не спешил наступать. Да и Левши, способные реанимировать даже мертворождённую технику, в России ещё не скоро переведутся... В общем, сегодня Плещееву предстоял весь комплекс осточертевших мероприятий по транспортировке, предварительному обслуживанию и запуску неискоренимой машины.

Грехи наши тяжкие!..

Пока он рулил через весь город к себе на проспект Тореза, перед ним несколько раз возникал призрак "Отелло". На ближних подступах к дому Сергей Петрович решил, что не позволит ошибкам прежней жизни утянуть себя на дно. Остановился возле хозяйственного магазина и купил несколько пачек "Ариэля". Для ручной стирки, естественно.

В это время в "Эгиде" Саша Лоскутков сидел за секретарским телефонным пультом и набирал незнакомый номер – тот, что утром высветился перед Наташей на определителе.

– Добрый вечер, – сказал он, когда на том конце сняли трубку. – Это Клавдия Андреевна? Очень приятно. Извините за беспокойство, я из охранного предприятия "Эгида-плюс"... Нет-нет, я знаю – вы нас не вызывали и... Нет, не волнуйтесь, пожалуйста, ничего не случилось. Дело просто в том, что ваш сын Дима сегодня утром ошибся номером и говорил с одной из наших сотрудниц... Нет, он нас тоже не вызывал. Видите ли... вы меня поймите, наша сотрудница скромная молодая девушка... и я боюсь, её расстроили некоторые выражения, которые ваш сын употребил в её адрес. Поэтому, Клавдия Андреевна, я бы очень вас попросил...

Попросить не удалось. Оскорблённая в лучших чувствах мать телефонного хулигана уведомила Сашу, что её отпрыск слов-то таких не знает, – и бросила трубку.

Однако командир группы захвата подобное развитие со бытии просчитал наперёд. И заблаговременно переключил на пульте два тумблера. Когда Клавдия Андреевна снова сняла трубку, как видно, намереваясь с кем-то обсудить неожиданный и неприятный звонок, – вместо гудка линии возле её уха раздался всё тот же голос.

– Клавдия Андреевна, давайте поговорим и расстанемся, – невозмутимо предложил Лоскутков.– Я у вас, честное слово, много времени не отниму...

С третьей или четвёртой попытки женщина наконец поняла, что просто так от него не отделается, – дешевле встанет послушать. И через минуту принялась с жаром убеждать его, что Дима не мог, что он попросту не способен, что он такой добрый и отзывчивый мальчик, что он никогда... Саша слушал её страстную отповедь, невесело кивая и щуря синие, как сапфиры, глаза. Потом сказал:

– Поверьте, мне очень не хотелось бы вас огорчать, но вы с Димой всё же поговорите серьёзно...

Нажал ещё одну кнопку на пульте – и потрясённая Клавдия Андреевна прослушала запись. Ясную, чёткую, позволяющую уловить все интонации и смысловые нюансы.

На сей раз, швыряя трубку, она, кажется, плакала. Саша сморщился, точно от зубной боли. Перебросил тумблеры в исходное положение и Клавдию Андреевну больше не беспокоил.

Потом Багдадский Вор отправился на прогулку с собаками, а Лоскутков вызвал на компьютере редактор "Word", раскрыл записную книжку и принялся печатать приготовленное для Шушуни.

Сколько нот ? Меня спроси:

До, ре, ми, фа, соль, ля, си.

А кукушка на суку

Знает также ноту "ку".

А корова – ноту "му".

Ей другие ни к чему!

А щенок, друзей узнав,

Сразу скажет ноту "гае!".

Пропоёт для тех, кто хмур,

Кошка ласковая: "мур-р!"

Часто слышат млад и стар

От вороны ноту "кар-р!".

Если хочешь, повторю

Поросёнка ноту: "хрю!"

За кусочек пирога Гуси

скажут ноту "га".

Помахав хвостом тебе,

Козлик звонко крикнет: "бе-е!"

От ежа сбежав едва,

Пропоют лягушки: "ква-а!"

Волки воют на Луну

Очень долгой нотой "у-у-у"...

Утка часто так не зря

Повторяет ноту "кря"

Ноту выучить хотят

Десять жёлтеньких утят!

И известно мне давно:

Конюх знает ноту "но!",

А лошадка у него

Знает ноту "и-го-го!".

И теперь известно всем:

У природы нот не семь,

И без этих звонких нот

Грустно жизнь у нас пойдёт...*

*Стихи А.А. Шевченко.

Предложение, от которого нельзя отказаться

Tapac Кораблёв шагал по гулкому железному мостику через речку Волковку, текущую по границе Московского и Фрунзенского районов, и чувствовал себя именинником. Правду говорят – своя ноша не тянет: в руке приятно покачивалась большая сумка с картошкой, свёклой, морковью и двумя кочанами капусты. Жратва была обеспечена минимум на неделю.

Волковка шустро несла в Обводный канал бурую жижу, которую хилая зима никак не могла покрыть льдом. Возле мостика плавали утки. Они считались вроде бы дикими, но давно уже не боялись людей и не улетали ни на какие юга. Завидев пешехода, утки сгрудились ближе. Надеялись на подаяние.

– Ща, ждите, – вслух фыркнул Тарас, и в его воображении возник образ рогатки. – Вас, что ли, ловить приспособиться? С картошечкой – кайф...

Светлая полоса в его жизни закончилась чёрт-те когда, иссякнув вместе с вольницей самодеятельных охранников, оберегавших ларьки столь же вольных торговцев-кооператоров. Потом настали тяжкие времена, и света в конце тоннеля покамест не было видно. Тарас перебивался случайными заработками: разгружал вагоны с сахаром и гигантские фуры с мукой, трудился "на подхвате" в мелких строительных артелях – вытаскивал мешки битого мусора, заносил наверх стальные двери и тяжеленные листы гипрока, не влезавшие в лифт... Иногда шарашкины конторы разорялись прежде, чем ему успевали выплатить заработанное.

И вот сегодня Тараса нежданно-негаданно выручили предки. Он понятия не имел, что им помешало привезти урожай из садоводства в Питер осенью, как делали все нормальные люди. Не привезли и не привезли, ему что?.. Вчера маменька высвистала его звонком, попросила съездить на кстати подвернувшемся пикапе, помочь. Он съездил, помог. Теперь тащил домой честно заслуженный гонорар. "Долю малую", как ему нравилось говорить. Остатки последней получки давали возможность подумать даже и о кусочке говядины.

– Живите! – великодушно позволил он уткам. Поднялся на железнодорожную насыпь, одолел пустынные рельсы и по слякотной тропинке между гаражами вышел на Витебский проспект, направляясь к метро.

Родителей, чьи окна светились в доме по ту сторону Волковки, он посещал нечасто. И не потому, что был таким уж чёрствым или непочтительным сыном.

В тот год, когда он появился на свет, его бабушке, заслуженной учительнице, наконец выделили квартиру. Бабушка, однако, никуда из своей угловой комнаты с видом на помойку не переехала – в отдельной квартире на улице Турку стала жить её дочь с мужем и маленьким сыном. Бабушка-пенсионерка ездила туда к ним, как на работу, – нянчила внука. Выпив шампанское в честь первого дня рождения Тарасика, молодые мама и папа решили в кои веки раз пожить для себя. Театры, поэтические вечера, путешествия по Закавказью и Золотому Кольцу когда ещё, если не в молодости?.. Тем более, если есть обеспеченный "тыл"?

"Тыл" в лице бабушки действительно был очень надёжный. Тарасик обитал у неё в коммуналке сначала неделями, потом – месяцами. Пока наконец во время очередного визита к родителям он не заскучал у телевизора, передававшего "Семнадцать мгновений", и не потянул бабушку за рукав: "Бабуль, поедем ДОМОЙ..."

По большому счёту это был Судный День, но родители, увлечённые блистательным Тихоновым и не менее блистательным Пляттом, попросту не заметили. Мало-помалу игрушки Тарасика тоже переселились по месту жительства, ставшего для него постоянным. В те годы модно было говорить о разобщённости жителей отдельных квартир – в противовес обитателям ностальгически романтизированных коммуналок. Маленький Тарас, таким образом, разобщённости счастливо избежал. Потом он пошёл в школу. И тоже не в купчинском захолустье, а на улице Маяковского, где много лет учительствовала его бабушка. Что, без сомнения, тоже было наилучшим для него вариантом.

Родители тем временем последовали новому велению времени и завели где-то в Пупышеве садовый участок. Когда ещё через несколько лет они благополучно соорудили там домик и решили "привезти сына на ягоды" – оказалось, малыш успел стать верзилой-подростком, фанатиком эспандера, Шварценеггера и Сталлоне. То есть впору не "везти" на клубнику, а запрягать и пахать. Что обрадованные родители и попытались без промедления сделать. На третий день сын удрал в город и больше на участке не появлялся.

А потом бабушка умерла, и Тарас – по жизни не столько сын, сколько внук остался владеть её маленькой комнатой. "Пушкин родился в Москве у бабушки, когда его родители были в Михайловском..."

...Маршрут от дома предков к метро был привычен, но то ли редкостно хорошее настроение, то ли какое-то судьбоносное веяние подвигло Тараса свернуть по Витебскому направо. Туда, где в густеющих сумерках светила огнями автозаправка. Даром что люди вообще-то нечасто захаживают на заправку пешком.

Эту станцию он посещал несколько раз, когда вывозил строительный мусор, и она ему нравилась. В основном тем, что здесь к машине сразу бросались вежливые заправщики и без дополнительной мзды всё делали сами – открывали бак, всовывали пистолет в горловину, заливали бензин. И сами принимали деньги в точном соответствии с цифрами счётчика, избавляя водителя от необходимости бежать куда-то в кассу и бросать автомобиль без присмотра...

Подойдя, Тарас остановился под бетонным козырьком и некоторое время наблюдал, как работали парни в опрятных черно-красных комбинезонах. При этом он делал вид, будто рассматривает "Ауди", стоявшую около мойки и снабжённую надписью "Дёшево!!!".

Его внимание привлекла стриженая девица, нехотя вылезшая из красного автомобиля.

– У вас замочек замёрз, – пояснял ей заправщик. – Вода, наверное, попала.

Сунул ключ в прорезь "секретной" крышечки бензобака, подёргал туда и сюда. Замочек не поддавался.

– Ну и что будем делать?.. – поинтересовалась девица.

Парень вытащил зажигалку, стал подогревать ключ и пытаться с его помощью растопить лёд. Никакого эффекта.

– Жидкость для замков у вас есть? Она непонимающе нахмурилась:

– Что?..

Заправщик побежал в магазин и вернулся с крохотной жёлтой бутылочкой. Накапал чуть-чуть в отверстие крышки... Упрямый замок поддался практически сразу. Девица вернулась за руль и через пару минут укатила совершенно счастливая. С полным баком, с приобретённой на всякий случай бутылочкой чудесного масла – и с твёрдым намерением всю жизнь заправляться исключительно здесь.

– Вечер добрый...– Тарас подошёл к парню, деловито возившемуся уже со следующей машиной. Тот включил колонку и разогнулся:

– Здравствуйте...

– Я что хотел спросить, – откашлялся Кораблёв. – Вот, например, к вам сюда очень трудно устроиться?

Про себя он был уверен, что "королём бензоколонки", да ещё такой фирменной, можно было стать исключительно по страшному блату.

– Устроиться-то не трудно, было бы желание, – ответил заправщик. Поверх комбинезона у него была надета поясная сумочка, битком набитая казёнными деньгами.– Надо только "корочки" получить. Работа тяжёлая...

– Ну, это-то...– скривил губы Тарас. Слишком тяжёлой работы для него не существовало.

– ...И квалифицированная. Есть платные курсы...

Он назвал адрес, куда следовало обратиться. И сумму, от которой у Кораблёва, мысленно уже видевшего себя в черно-красном мундире и со шлангом в руках, сразу опустились все перья.

– Спасибо, – буркнул Тарас. Он даже не уточнил, какие семьсот тысяч имел в виду его собеседник – "старые" или "новые", деноминированные.

– Пожалуйста, – кивнул весёлый заправщик. Тарас вышел из-под козырька, предаваясь невесёлым раздумьям. А что, может, действительно денег на учёбу занять?.. У соседа, к примеру. У Алексея Алексеевича. Судя по темпам, с которыми тот волок тёте Фире то холодильник, то микроволновую печку, жалкий "лимон" его не особенно обременит. И мужик Снегирёв вроде не подлый, в случае чего комнату за долги не отнимет...

Или перекантоваться пока, а потом в пожарное училище документы подать?..

– Тараха!!! – безо всякого предупреждения раздался у него над ухом чей-то ликующий вопль. Тарас вздрогнул и обернулся, едва не выронив сумку.

Оказывается, из мойки как раз выкатился сверкающе-чёрный мерседесовский джип. Красавец "G", метко прозванный журналистами "настоящим полковником", тихо подкрался к Тарасу сзади и теперь ехал рядом со скоростью пешехода, а из кабины, расплываясь в широченной улыбке, высовывался... Игорёшка Сморчков. Некогда учившийся в той же школе на Маяковского. В параллельном классе.

– Сморчок, – только и выговорил Тарас. И ничего более не добавил, ибо утратить дар речи было в самом деле простительно. Тихоня и маменькин сынок Игорёшка был теперь чуть не наголо стрижен, при дорогой кожаной куртке, при золотой цепи на шее и увесистой, искрившейся алмазной крошкой "гайке" на пальце. Не говоря уж про то, что восседал он за рулём наикрутейшего агрегата, какой только Тарас был способен вообразить. В перемену, происшедшую с зубрилой-очкариком, лучшим учеником выпуска, по слабости здоровья вечно освобождённым от физкультуры, было бы невозможно поверить. Если бы Тарас не сподобился узреть эту перемену собственными глазами...

Даже очки у Сморчка ныне отсутствовали – наверное, поменял на контактные линзы. Лишь улыбка осталась такая же щербатая и такая же шкодливая, как, когда-то. Однокашник широко распахнул перед Тарасом двери

– Закидывай нищало*, братан... Куда сквозишь?

*Корзина, узел, сумка с вещами (жаргон).

Подвиг чиновника

Утром иногда посмотришь в зеркало, и хочется бежать от собственного отражения: всё не так, и жизнь неправильно прожита, и впереди ничего хорошего не ожидает. Но порой наступает счастливый день, когда кажется, что отражение весело подмигивает тебе: и ты, дурёха, сомневалась! Да всё у тебя очень даже неплохо! А будет и ещё лучше!..

У Даши нынешний день был именно из таких. Почему-то она даже проснулась с ощущением восторга и неминуемого успеха. Вроде бы не совсем понятно после сокрушительной и обидной неудачи в Мариинском дворце, но у Даши так когда-то бывало перед экзаменами. То задыхалась от ужаса, то, наоборот, впадала в необъяснимую эйфорию... Когда зазвонил будильник, она сразу вспомнила о походе в Смольный, назначенном на сегодня, открыла глаза и увидела, что в окне улыбается солнце.

Собираясь, она вытащила любимый костюмчик, соединявший строгость пиджачка с некоторым легкомыслием мини-юбки. Последний раз она надевала его несколько месяцев назад – на защиту кандидатской по философии. Потом они отдыхали друг от друга. Вчера Даша примерила его даже с некоторым испугом, потому что костюмчик был хорош только на очень стройной фигурке; может быть, она отощала от волнения перед защитой, а теперь?.. Уф-ф!.. Как ни странно, она умудрилась не растолстеть, и костюмчик на ней был по-прежнему очень даже хорош. Или она в нём...

– Говори строго по существу, – посоветовал за завтраком папа. – И только самое основное, в лирику не вдавайся. Они там люди занятые, видят – посетитель мямлит неизвестно о чём, сразу начинают его тихо ненавидеть и только думают, как бы отделаться...

Папину посуду по-прежнему ставили отдельно и шпарили крутым кипятком, как положено, когда в доме гриппозный больной.

– Ну, говорить по существу у нас Даша умеет, – сказала мама. Она присутствовала у дочери на защите. Потом вспомнила о чём-то ещё и добавила: Ты там смотри, в кабинете, держись хоть немножко поженственней. Улыбайся! Я тебя очень прошу! А то перед учёным советом стояла – такая вобла сушёная! Как всё равно тебе девяносто лет, а не двадцать с копейками...

Даша поцеловала маму, помахала рукой всё ещё заразному папе и вышла на улицу.

Везение началось у самого дома. Едва она подошла к остановке, как подкатил полупустой троллейбус, и по Суворовскому до самой площади она ехала, как в детстве, на любимом сиденье – сзади, "на колесе". Любимым это сиденье было из-за самого неудобства своего расположения – сел на него и сиди, никакие бабушки-дедушки не потребуют уступить. Потому что при всём желании забраться не смогут...

Прибыв к Смольному, Даша прошла знаменитую арку, где в последние месяцы постоянно околачивались пикетчики с плакатами. Потом по аллее мимо памятника вождю. У папы хранилась вырезанная из газеты карикатура времён Перестройки: возле подножия памятника суетится десяток новопризванных идеологов, и каждый пигмей пламенно указывает в диаметрально противоположную сторону, а огромный Ленин на постаменте, наоборот, замер в тяжком раздумье, опустив руки... Тяжелая дверь-вертушка пропустила Дашу вовнутрь, и она как-то сразу сообразила, где выписывали пропуска – там же, слева, где гардероб. Вежливый постовой заставил вывалить на деревянный прилавок всё содержимое маленького дамского портфеля. Даша вспомнила мамин совет и дружески улыбнулась ему.

...Дело было в сорок первом году. В том самом, кровавом и страшном. В конце лета, когда немцы приблизились к Ленинграду... Дашина бабушка – ещё вовсе не бабушка, а студентка-второкурсница – ехала на Урал, эвакуируясь вместе со своим институтом. Их поезд, составленный, как тогда называли, из телячьих вагонов, шёл медленно, без конца уступая дорогу встречным составам. На одной станции он и вовсе застрял. И так случилось, что рядом формировался эшелон с новобранцами, отправлявшимися на фронт. И юная Дашина бабушка, славившаяся в институте своей неприступностью, за несколько часов так влюбилась в младшего лейтенанта Диму, что весной у неё родился будущий Дашин отец. Маленькая станция, должно быть, кишела людьми – то-то бабушка никогда не вдавалась в детали, рассказывая об обстоятельствах главного интимного события их с дедушкой жизни... А потом паровоз Диминого состава неожиданно загудел. Дима сразу бросился к штабному вагону, состав дёрнулся и, грохоча колёсами, отправился в сторону фронта... Младший лейтенант ещё прокричал что-то, свешиваясь со ступенек вагона и отчаянно размахивая рукой... что именно – бабушка не разобрала. Как-то так всегда получается, что главные слова начинают говорить в самый последний момент, когда уже поздно, когда их уже не могут услышать...

И вот скрылся вдали эшелон, и бабушка осталась одна. Совсем по-иному одна, чем была до сих пор. Она знала лишь имя своего лейтенанта – Дима Новиков. И ещё то, что за несколько дней перед роковым воскресеньем он защитил институтский диплом. И всё. Ни города, ни названия института. Ни даже номера части. Когда родился ребенок, в графе об отцовстве чиновники поставили прочерк...

Сколько было тогда подобных историй?.. Только дедушка бабушку всё же нашёл. На третий год войны, когда был тяжело ранен и отозван с фронта для выполнения "оборонного задания". Серьёзное, надо думать, было задание, если давало возможность разыскать в стране человека... Они поженились и оформили свидетельство о юридическом признании собственного сына. Выправили у очередного чиновника. И положили среди других семейных бумаг... Папа вроде видел когда-то это свидетельство. Давно, в детстве. Никогда никому оно не было нужно, никто его ни разу не требовал...

А вот теперь, полвека спустя, когда уже и дедушки с бабушкой давно не было, и не одна кампания по борьбе с бюрократами благополучно отгремела, неожиданно оказалось, что без этой самой бумажки все букашки. И папа академику Новикову вроде не сын, и Даша не внучка. Всё перечеркнул тот давний чиновничий прочерк.

"Если нет доказательств, что ваш отец является сыном Дмитрия Васильевича, то какое, милая девушка, отношение вы имеете к его научным трудам?.. нагловато ухмыльнулся молодой юрист в Авторской ассоциации. Больше всего его интересовал вырез Дашиной блузки. – У вас, извините, права примерно такие же, как у вашей соседки по лестнице..."

И сколько Даша ни рылась среди всевозможных справок и бумажек с печатями, хранившихся в доме, обнаружить проклятое свидетельство ей так и не удалось.

Юридическое управление правительства Санкт-Петербурга помещалось на втором этаже главного здания Смольного. Некоторое время после смерти шефини Владимир Игнатьевич Гнедин числился и. о. руководителя и начал уже привыкать к вожделенному кабинету... Увы! Случился жестокий облом – Гнедин вернулся на прежнее место зама, а место начальника занял некто Валерьян Ильич Галактионов.

Ладно – как пришёл, так и уйдёт. Или унесут следом за Вишняковой, ногами вперёд. Гнедин не унывал и работал на будущее – создавал себе имидж идеального чиновника, незаменимого для губернатора. Утром он появлялся на четверть часа раньше коллег, а уходил на час-полтора позже. То есть в какое время ни загляни – Гнедин работает. Плюс способность подхватывать мысли высшего руководства и творчески развивать... Дело техники.

Иногда Гнедин не без иронии задумывался о двойственности, тройственности, множественности человеческой натуры. Взять хоть его самого. Одной рукой он доводил до идеальной чёткости работу механизма своего управления, другой припаивал к этому механизму малоприметные краники. По которым в нужное время и в нужную сторону оттекали из потока финансов подземные ручейки...

Вопрос был в том, как бы превратить ручейки в полноводную реку. План имелся, и очень хороший. Такой, что стоило постараться и потерпеть...

Внучка академика Новикова была у него записана на одиннадцать с четвертью. Когда секретарша по внутренней связи доложила о посетительнице, он не сразу припомнил, откуда вообще она возникла в его ежедневнике. Дверь начала открываться, и Гнедин неохотно поднял глаза. Слово "внучка" вроде обязывало Д. В. Новикову быть молодой, но слово "академик" заставило Владимира Игнатьевича подсознательно ожидать появления унылой зануды в очках. Сядет перед ним и начнёт добиваться своего куска от общественного пирога, и голос у неё будет тусклый и вызывающий медленную головную боль, точно звук перфоратора, включённого на соседней площадке... А может, наоборот, влетит бодрая толстоногая тёлка и весело потребует чего-нибудь немыслимого. Дедушкиного учёного титула по наследству...

Когда вошла Даша, Гнедин мгновенно забыл и про "академика", и про "внучку".

Те из мужчин, кого в женщине интересуют лишь длинные ножки и высокая грудь, – идиоты. Те из людей, кто, услышав про сексапильность*, сразу представляет себе этакую диву, вульгарно размалёванную и с прелестями, выставленными напоказ, – идиоты в квадрате. Да посмотрите же вы внимательнее на фотографии кинозвёзд, к которым газетчики разных эпох применяют это самое слово!.. Оставьте пустые глаза и порнографические купальнички действительно безмозглым девицам, рекламирующим прокладки и жвачку. В глазах женщин, вправду заслуживающих называться влекущими, светится ум, глубина души и готовность к пожизненной – "пока смерть не разлучит нас" – верности любимому человеку. А пресловутые прелести, наоборот, укрыты завесой застенчивости. И подобное сочетание качеств поражает мужские сердца наповал. И тысячи поклонников рыдают ночами в подушку, и строчат письма кумирам в недосягаемой надежде на счастье...

*От англ. sex appeal – зов пола.

...И Владимир Игнатьевич Гнедин, заместитель начальника юридического управления, точно безусый подросток, ощутил жгучее желание совершить немедленный подвиг. Вынесги ребёнка из горящего дома. Отрубить Змею Горынычу все три головы... На глазах у Даши, естественно.

Он почувствовал, что "плывёт", как боксёр после нокдауна, и, пытаясь прийти в себя, начал неведомо для чего записывать на чистом листе ее имя-фамилию-отчество. Она в это время кратко и с юмором пересказывала суть ситуации. Она эту речь не готовила – вдохновение накатило само. Гнедин слушал её, как слушают звери. Не понимая слов, только интонацию, голос... И тонул, тонул...