Текст книги "Те же и Скунс - 2"

Автор книги: Борис Чурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Когда гоп-компания окончательно скрылась в темноте, Саша обернулся к своим подопечным и увидел, что негритёнок уже сидит на земле: судя по тому, как он шевелился, обошлось без серьёзных увечий и даже без переломов. Второй мальчишка, тот, что бегал за помощью, стоял рядом и, похоже, не знал, как поступать дальше. Саша присел перед негром на корточки:

– Что случилось-то, парень?..

Темнокожий россиянин ничего не ответил. Саша этому не удивился: избитые часто так замыкаются, и в особенности те, кто у жизни и без того в пасынках. Это человек в целом благополучный, внезапно испытав чужую жестокость, стремится рассказать, посоветоваться, найти утешение. Да и то не всегда. А уж если доставшиеся побои суть лишь закономерное продолжение того, чего и так привык каждый день для себя ждать...

– Ты... здорово ты, – вдруг сказал негр и, пошатываясь, поднялся. – Ты по жизни чей?.. Тихвинских знаешь?.. Журбу?..

– Журбу?.. – хмыкнул Саша. – Э, брат, это ты что-то напутал. Тебя ж тихвинские только что колотили.

– А ты сам кто? – в глазах негра появилась внезапная настороженность.

– Я-то? Да я, собственно, в охране работаю... В группе захвата...

На тёмном лице стремительно блеснули белки глаз, и негр отмочил то, чего, казалось бы, следовало ожидать в последнюю очередь.

– Мент, сука позорная...– прошипел он с неожиданной ненавистью. И со всей скоростью, какую позволили синяки, бросился туда, где блестел на утоптанном снегу эсэсовский кинжал.

Саша опередил паренька, наступив на клинок:

– Случилось-то что?..

– Сука!..– закричал негр срывающимся голосом и, кажется, заплакал.– Мочить вас всех!..

Что-то всерьёз предпринять против Саши или отобрать у него тесак он, понятно, не мог и надеяться. Он отчаянно выкрикнул ещё какие-то проклятия и побежал, хромая и оступаясь, прочь, в темноту.

– Погоди, парень! – крикнул вслед Лоскутков, но тот не остановился. Саша подобрал кинжал, спрятал его под куртку и со вздохом повернулся к Олегу. – Ну, а ты что?.. Тоже тихвинских ищешь?..

Искоренить всё зло мира он давно уже не мечтал.

– Нет,– ответил Благой-младший.– Не ищу... Теперь, когда всё кончилось, у него противно клацали зубы. И понемногу появлялись нехорошие мысли о том, что будет завтра, когда понадобится выйти на улицу. Да какое там завтра!.. Даже и прямо сейчас...

– Тебе к метро? – видя его состояние, спросил Саша.– Надо же, и мне как раз по пути... Ну, пошли...

Соль рассыпалась – к ссоре

Ветер опять тянул с запада, из того конкретного сектора, откуда в Финский залив испокон веков "надувает" отлогую волну наводнения. Из Ирининой квартиры было хорошо слышно, как гремели на крыше листы кровельного железа, а "Информ-TV" несколько раз показывало Неву. Белый панцирь с треском разваливался на угловатые льдины, щерившиеся зелёными сколами, а из-под них выпирала наружу курящаяся морозным паром вода. Льдины с хрустом грызли друг дружку и всё выше вползали по гранитным ступеням. У парапета стоял учёного вида дядька и злорадно вещал о теоретически возможных уровнях подъёма воды и о том, что дамбу надо, пока не поздно, достраивать, а не то... Когда небо залил мрачный медно-рыжий закат, к Ирине явилась посетовать на своё горе вернувшаяся с дачи соседка. Дача у неё была где-то на Карельском, и сегодня там повалило ветром сосну. И ведь нет бы тихо лечь вдоль забора или повиснуть на ветках! Двадцатиметровый ствол рухнул точно на крышу только что поставленного металлического гаража, в котором, слава Богу, на тот момент не было автомобиля. Сосне, по словам женщины, было лет пятьдесят.

У Ирины не нашлось сил как следует посочувствовать соседке. Она-то безо всяких метеорологов знала, что на город опять навалился здоровенный циклон, пришедший со стороны Скандинавии. Она почти не спала ночь, защищаясь от страхов своими новыми книжками, да и теперь чувствовала себя из рук вон. И ещё эта статья в "Ведомостях", купленных накануне в ларьке!..

Вчера она отправилась на прогулку и как раз проходила мимо уличной витринки с наклеенной свежей газетой, когда ветер (уже тогда поднимавшийся) сдул откуда-то с дерева или с карниза ком снега ей на плечо. Она принялась отряхивать шубку и бросила нечаянный взгляд на обклеенную газетами стену.

Если Ирине приходила охота посмотреть периодику, она листала толстые, красочные журналы для женщин. Ну, там, ещё в последнее время – о путешествиях и природе. Серые газеты были скучны, и она не обращала на них большого внимания. Уж подавно не испытывала желания мёрзнуть на улице у витринки, читая судьбоносные откровения журналистов.

Но этот напечатанный жирными буквами заголовок сулил полноценный экологический скандал, а такие публикации с некоторых пор вызывали у неё болезненное любопытство. Ирина невольно стала читать, а когда добралась примерно до середины – вздрогнула и быстрым шагом направилась к ближайшему ларьку, по старинке именовавшемуся "Союзпечать". Теперь "Ведомости" лежали на кухонном столе, а Ирина бродила по квартире и без конца пила горячее молоко, спасаясь от несуществующей простуды. На самом деле спастись хотелось от того, что она вычитала в статье, но как это сделать, Ирина не знала.

Тапиольскую рощу считали заповедной уже в восемнадцатом веке. Каждый самодержец начиная с Екатерины Второй считал своим долгом издать специальный указ, запрещавший на её территории какую-либо охоту, рубку деревьев, заготовку дров и прочие действия, вредящие экосистеме. Учёные ботаники давно пересчитали не только деревья, но и все сучья на них, и каждому выдали паспорт. Составили карты и от поколения к поколению передавали ученикам тщательно сбережённые сосны... Они здесь и вправду великолепные. Они уходят ввысь, прямые, как мачты фрегатов, и вершины беседуют с небесами, а песчаные холмы давно стёрло бы время, если бы не могучие корни, глубоко пронизавшие песок. И в самом сердце холмов, словно священная чаша, отражает проплывающие облака глубокое озеро... В международных атласах территория Тапиолы значится как ландшафтный заповедник мирового значения. Даже цари не смели строить здесь дачи, лишь выезжали летом на пешие прогулки под кронами исполинов, а верховых коней и коляски оставляли на специально отведённой площадке. Никто не знал точно, выросло ли это чудо природы само по себе или, как гласит предание, вправду было посажено руками Петра Великого и его приближенных...

С конца прошлого века Тапиолу облюбовали художники, чьим полотнам история судила висеть на стенах Русского музея и Третьяковки. Рощу охраняли и при Советах. Лишь в середине восьмидесятых надумали было выстроить для руководителей города, так сказать, дальнюю дачу. С выходом из сауны прямо в кристальную озёрную глубину... Даже подвели асфальтовую дорогу, однако дальше дело не двинулось: заинтересованные деятели сгорели под ударами политических перемен.

Но вот сегодня, когда "разгул демократии" поистине не знает границ, дальнейшая биография заповедной Тапиолы будет, по-видимому, перечёркнута. Жирной линией окружной автомобильной дороги, которую чья-то властная воля провела прямо через древний, могучий и такой беззащитный, помнящий Историю лес. Стало быть, мы скоро увидим, как рушатся вековечные сосны, как в хрустальное озеро валят остатки раствора и строительный мусор...

В статье было что-то ещё про удивительно кстати сгоревшие садоводства. Но эти абзацы Ирину заинтересовали меньше, и она лишь бегло их просмотрела.

Около десяти вечера в дверь позвонили. Ирина никого не ждала, но оказалось, что это приехал её муж Володя с телохранителем Мишей. Володя был определённо чем-то расстроен, и она поневоле вспомнила, как однажды он вломился к ней посреди ночи, рухнул не раздеваясь в постель и потом проспал до полудня. Ирина так и не выяснила, в чём там было дело, но с тех пор он без телохранителя не приезжал.

Где-то на лестнице было открыто окно, с площадки тянуло холодом, и молодая женщина плотнее закуталась в шаль.

– Случилось что-нибудь? – машинально спросила она.

– Кофе свари, – мрачно приказал Гнедин. Ирина равнодушно пожала плечами и направилась в кухню. Мишаня остался, как обычно, в прихожей, а Гнедин пошёл следом за супругой. Он собирался серьёзно с нею поговорить и не хотел откладывать разговор даже до тех пор, пока она принесёт кофе в гостиную.

Однако на кухне его поджидал крайне неприятный сюрприз. Сколько он знал Ирину, печатное слово она не особенно уважала. А тут посередине кухонного столика лежали вчерашние "Ведомости". Развёрнутые на ТОЙ САМОЙ статье. И в статье кое-что было отчёркнуто красным фломастером. И жирные восклицательные знаки на полях...

Ирина, заправлявшая кофеварку, изумлённо обернулась, когда у неё за спиной раздалось нечто вроде рычания. Лицо её мужа было буквально перекошено яростью. Он держал в руках купленную ею газету и со злобой, которой она никогда за ним не замечала, сминал "Ведомости" в бесформенный ком. Потом размахнулся и, тяжело дыша, зашвырнул туго скрученный бумажный шарик на шкаф.

– Володя, ты что?..– спросила Ирина. Гнедин посмотрел на неё, словно очнувшись. Потёр руками лицо, дошёл до окна и вернулся обратно.

– Вот что, – проговорил он наконец. – Хочу развестись с тобой, поняла?

– Поняла, – кивнула Ирина. Налила воду в кофеварку и щёлкнула выключателем. В это время скрученная газета на шкафу зашуршала, силясь расправиться, и её осенила неожиданная идея. В самом деле, она как-то упустила из виду, что Володя работал по-прежнему в Смольном, и вроде бы по части законности. – Там в газете статья была про окружную дорогу, – начала Ирина. Ты читал?

Гнедину до зуда в кулаках захотелось дать ей по роже. По этому красивому холёному личику, на котором до такой степени не вовремя и не по делу засветились признаки разума.

– К чёрту газету, – буркнул он, сдерживаясь. – В среду на развод подаём!

Вот уже несколько дней он чувствовал себя законченным женоненавистником, но твердо намеревался доиграть роль до конца. Роль соломенного вдовца, решившего наконец разорвать опостылевшие брачные узы. Чтобы дать волю новому чувству и с чистой совестью предложить руку и сердце другой. Даше Новиковой. Даше...

...И быть безутешным влюблённым, когда её исчезновение обнаружат. У него всё получится. Если уж он хладнокровно разыгрывал скорбь и произносил речи на похоронах, да ещё утешал родственников сперва Вишняковой, потом Галактионова...

– В среду? – переспросила Ирина. – Во сколько?

Он назвал время, добавив:

– Я за тобой машину пришлю. И двинулся обратно в прихожую, не дожидаясь, пока сварится кофе.

– Погоди! – Ирина поймала его за рукав (чего тоже никогда себе прежде не позволяла). – Там в статье... ты зря так... ты послушай, там прямо для вас, чтобы разобраться. Там про заповедную рощу, её Пётр посадил! А теперь дорогу решили!..

Это было уже слишком. Гнедин развернулся и влепил ей пощёчину.

Ирина настолько не ожидала удара, что отлетела прочь и ударилась спиной о дверцу кухонного шкафа, на верху которого затаилась газета. Медленно, словно не веря в случившееся, подняла руку к побелевшей щеке, и Владимир с удовлетворением заметил, как пропала с её личика вся его безмятежная красота.

– Сука, – сказал он и опять повернулся к двери, но уйти не удалось. Ирина кошкой прыгнула к столу и молча запустила в мужа солонкой, сделанной в виде капустного кочана.

Соль высыпалась белым облачком, оседая на столешницу и плиточный пол, но бросок был очень уж неумелый – Ирина промахнулась. Зато Гнедин бросился на жену с кулаками, и ей не удалось, как в плохом кино, убежать от него кругом стола. Наверное, он действительно любил Дашу настолько, насколько он был вообще способен любить. Какое там актёрское хладнокровие, какая там роль, которую он намеревался выдерживать до конца!.. Ему безумно хотелось лишь одного-в кровь измордовать эту женщину, изувечить её, до предела унизить, своими руками вышибить из неё жизнь... Сделать всё то, что он так и не отважился лично сотворить с Дашей... Только это было ему по-настоящему нужно, только это сейчас имело значение.

Телохранитель не вмешивался. Гнедин словно очнулся и, тяжело дыша, остановился, когда Ирина перестала кричать и отбиваться и скорчилась на полу, даже не реагируя на пинки. Владимир Игнатьевич Гнедин, полномочный проверять законность решений городского правительства, пришёл к выводу, что виновная получила достаточно. И удалился вместе с Мишаней, так шарахнув за собой железную дверь, что эхо раскатилось по всей лестнице.

Его тёмно-зелёная "Вольво" немного разминулась с нарядом милиции, который вызвала перепуганная криками и шумом соседка. Но это было уже совершенно не важно.

Часов до пяти утра ещё выл ветер и по-прежнему пухла Нева, ворочаясь подо льдом и ломая его, чтобы оставить кое-где на залитых набережных. Потом наводнение стало понемногу спадать.

...За день Виталий Базылев намахался достаточно, и сейчас ему хотелось только одного: поскорее сунуть ключ в "Цербер", бросить на сковороду кусок хорошего мяса и, патриотически запивая его родным пивом "Балтика", расслабиться в кресле. Может, если потянет, поставить кассету с лёгким порно, из тех, которыми снабдили его сегодня ребята...

Пулковский лидер был бесстрашен, имел звериную интуицию и отличался недюжинной способностью постоять за себя. Может, это было глупо, но даже после гибели Шлыгина, когда и ему по идее следовало ждать всяческих неприятностей, Базылев периодически ездил на машине один и в квартиру поднимался тоже один. "Ну убьют, – сказал он Инке Шлыгиной. – Дальше-то что?.."

Он вошёл в полутёмный подъезд и обнаружил, что лифт снова загадили поймал бы, своими бы руками хрен вместе с яйцами оторвал!.. Делать нечего, Виталий в очередной раз проклял всё и двинулся по лестнице вверх, уже слыша, что на третьем этаже кто-то тихо, на одной ноте, скулит. То ли собака, то ли приблудный незнакомый алкаш... Своих дворовых алкашей Базылев давно знал, и они знали его, даже подрабатывали временами, присматривая за брошенным у двери "Мерседесом"... Виталий засопел, подумав о том, с каким вкусом вмажет пьянчужке, если тот впрямь окажется чужаком и не сможет предъявить убедительного алиби по поводу лифта. Он даже прибавил шагу, одолевая оставшиеся ступеньки... Увиденное превзошо все его ожидания. Не "бормотолог", не заблудившийся породистый сенбернар – на широком подоконнике, подсвеченном уличным фонарём, сидел негр! Самый натуральный негр, только не в полную величину, а так, пацан негритянский. Сидел, обхватив плечи руками, раскачивался и еле слышно скулил...

– Ты чё?.. – пришёл в себя Базылев. – Какой ленгвидж спикин?..

Это было, в общем, и всё, что он мог изобрази по-английски. Почём знать, откуда свалился пацан может, в самом деле иностранный, от экскурсии от стал...

Парнишка даже не пошевелился. То ли притворялся глухонемым, то ли в самом деле не понимал.

– Ну и хрен с тобой, – махнул рукой Базылев и даже шагнул было мимо, но потом всё же решил проявить терпение. – Спрашиваю по-людски: инглиш, финн?.. Африка?..

Это последнее слово оказалось волшебным. Пацан неожиданно повернулся и выдал такую струю великого и могучего русского мата, что Виталий вначале оторопел, а потом восхищённо расхохотался:

– Ну, корешок, ты даёшь!.. Чё сидишь-то тут, к подоконнику примерзаешь?

Негритёнок перестал раскачиваться, и пулковский лидер различил колоссальный, как минимум в пол-лица, синячище. Освещение на лестнице было очень скупое, только от мерцавшего на улице фонаря, при таком на белом-то лице фиг чего разглядишь, не говоря уж о чёрном, но опытный Виталий в диагнозе не ошибся. Подобные синяки бывают, когда бьют ногами лежащего на земле. Базылев поддался неожиданному импульсу и взял паренька за плечо:

– Ладно, чего там... пошли жрать.

Сказано это было весьма спокойно и просто, без лишней ласковости, подразумевающей некую плату за гостеприимство. Подросток поднялся на ноги, сперва недоверчиво, но потом (видимо, от отчаяния) послушно заковылял следом по лестнице. Именно заковылял: досталось ему где-то немало. Он, впрочем, не жаловался и не охал, и Базылев понял – плач, который он слышал на лестнице, был вызван не болью. То есть болью, но не телесной. Он запустил неожиданного гостя в квартиру:

– Ванная вон там... Шмотки в мешок, их только в мусорник. Халат пока наденешь, потом портки подберём...

Допрашивать парня Виталий не стал. Захочет – расскажет, а не захочет – не надо. Но за жареным мясом и "Балтикой" тот раскололся. История оказалась настолько горестной, что даже у Базылева, какой-либо чувствительностью отнюдь не отмеченного, не пошёл в горло очередной глоток пива.

– Ну, козлы вонючие! – Узнав о действительной причине ненависти негритёнка к ментам, Виталий сказал эти и ещё многие слова, которые сказал бы в подобной ситуации любой нормальный мужчина. Только, в отличие от большинства простых нормальных людей, пулковский лидер был способен ещё и кое-что сделать. – Я сам бы их, если хочешь знать, как поганых клопов... Так где – в Пушкине, говоришь?..

Лёгкая порнуха была забыта сразу и прочно. Завтра предстояло подниматься задолго до света, и после еды Виталий разложил для гостя кресло-кровать.

– Будешь спать тут, понял? – распорядился он непререкаемым тоном, и пацан рад был слушаться. – Поживёшь у меня, пока синяки на морде не пройдут. Потом с братвой познакомлю. Не ссы, придумаем что-нибудь...

План взятия Парижа

С утра Плещеева вызвали в Большой дом на еженедельное совещание. Он приехал и еле прошёл внутрь сквозь многочисленные заслоны, так и не увидев среди охраны ни одной привычной физиономии (а раньше с ним здесь здоровались по имени-отчеству и в документы заглядывали в основном для проформы!). Прибыв на место, Плещеев полдня тихо и молча клял всё на свете, вникая в информацию о распространении новых наркотиков и "подвигах" ещё вчера никому не известного уголовника по кличке Колун. В перерыве Сергей Петрович воспользовался случаем и устроил большие служебные неприятности двум офицерам милиции, ответственным за объявление в розыск Новиковой Д. В. Потом нескончаемо долго сидел в кабинете у непосредственного начальства, давая подробный отчёт о работе "Эгиды" и получая по малейшему поводу , втык. Начальству было не до хмурой рассеянной плещеевской физиономии: само сидело с точно такой же. И, не жадничая, распределяло полученный сверху здоровенный фитиль. Надо полагать, Плещееву досталось даже поболее остальных, ибо Скунс был приоритетным заданием именно у него, а все действия покамест сводились к простым констатациям фактов. Да и те ещё были факты!.. "Рост сто семьдесят, не исключено, что бывший гэбист!.." Это за полгода так называемой прилежной работы? Сколько ещё должно совершиться заказных убийств, чтобы удалось выяснить больше?..

Уже поздно вечером Сергей Петрович опять вышел на связь с Лоскутковым и обновил информацию о последних питерских суицидах, "расчленёнках" и прочих столь же радующих находках. Потом, поехал домой и уже из дому позвонил родителям Даши, желая хоть немного их успокоить.

Трубку сняла Дашина мама.

– Тамара Андреевна, – начал он, коротко доложив обстановку. – Мне кажется, Даша... всю жизнь с вами очень близка...

Надо бы сказать "была", но произнести это применительно к Даше не повернулся язык.

– Конечно... всегда...– Тамара Андреевна удерживалась от слез. И тоже физически не могла выговорить о Даше – "была".– Такая домашняя девочка... мы с Владимиром Дмитриевичем для неё не только родители... друзья... Да кому я рассказываю, вы же сами всё...

И тогда Плещеев задал вопрос, который на самом деле надо было бы задать ещё вчера, причём сразу, в первую же секунду.

– Я почему об этом, – сказал он в трубку. – Я понял с Дашиных слов, что она собирается замуж... Это действительно так?

Сам он почти решил, что Даша не назвала ему имени, поскольку "счастливый соперник" был её собственной выдумкой – ведь всегда легче прощаться, когда уходишь к кому-то.

Однако Тамара Андреевна не удивилась вопросу.

– Ну, до этого пока далеко, – вздохнула она. – Как бы не жених ещё... постоянный поклонник... хотя как знать... А что?

Перед внутренним взором Плещеева пронеслась вереница имён, последнее время так или иначе всплывавших в связи с Дашиной деятельностью. Хотя жених мог оказаться совсем даже не из их числа...

– Кто? – в лоб спросил он.

– Володя Гнедин, – ответила Тамара Андреевна. – Владимир Игнатьевич. Вы его даже, может быть, знаете, он в Смольном работает. Столько сделал для нас... так помог...

Вот тут Сергей ощутил лёгкое головокружение, которое с ним приключалось всегда, когда куски разбитой мозаики внезапно становились на место и очередная загадка обретала решение. Только на сей раз это были не победные пузырьки от шампанского, а что-то вроде похмелья после безобразной попойки. Он закрыл глаза, и Людмила, высунувшаяся из кухни звать его к ужину, на цыпочках отступила обратно за дверь. Она по опыту знала, с каким лицом её муж решает логические загадки. Или выслушивает очень скверные новости.

– Тамара Андреевна, – осторожно подбирая слова, выговорил Плещеев. Попробуйте вспомнить. С того вечера, когда всё случилось... вы ему не звонили? Гнедину?.. Или он вам?

– А что такое?..

– Да нет, ничего, – Сергей Петрович старался выдерживать самый спокойный тон. – Просто, ведь вы понимаете, всё может иметь значение, каждый пустяк...

– Мы хотели ему позвонить, но телефон... он у Дашеньки в записной книжке был, которую она всегда с собой в сумочке... а в домашнюю ещё не успела, только ваш... Стали в справочнике искать, там номер устаревший... пока туда-сюда, он сам позвонил, утром сегодня. Дашеньку попросил... – Тамара Андреевна всё-таки всхлипнула. – Пригласить куда-то хотел... Так расстроился... Тоже обещал по возможности разузнать...

Плещеев почувствовал, как на висках и над верхней губой выступил пот.

– А о том, что меня уже подключили, вы говорили ему?

Он, впрочем, уже знал ответ. Конечно, терзаемые волнением и горем родители выложили Гнедину всё, потому что в таком состоянии хочется делать и говорить что угодно, только не сидеть сложа руки.

– Да, мы сказали, – подтвердила Тамара Андреевна. – Володя ещё обрадовался и нас успокоил, он слышал о вас, будто вы такие дела...– И вдруг испугалась: А что? Мы не то что-нибудь?..

– Нет-нет, не волнуйтесь, – заверил её Плещеев. – Просто на будущее. Я бы попросил вас и Владимира Дмитриевича никому и ни в коем случае о наших переговорах... ни слова... чисто во избежание...

– Я понимаю, – сказала Дашина мама. – Спасибо, что предупредили. Спасибо вам огромное.

– Серёжа, ужинать, – позвала из кухни Людмила. Сергей Петрович потёр ладонями лицо, потом сжал виски. Итак. Гнедин Владимир Игнатьевич. Одноклассник и близкий друг детства покойного Михаила Ивановича Шлыгина. А также Виталия Тимофеевича Базылева. В юности проходивший вместе с ними по делу об убийстве молодой женщины. И вместе с ними оправданный. Неоднократно замеченный в обществе лидера пулковской фуппировки...

Никакого криминала. Особенно если учесть количество судимостей у иных помощников депутатов Государственной думы.

Но. Двое вышестоящих начальников Гнедина, безвременно усопшие с интервалом в полгода. Вишнякова – как бы от сердечного приступа. Как бы. И Галактионов. В отношении которого имела место самая что ни есть откровенная и наглая заказуха. Не прикрытая даже фиговым листком "естественных обстоятельств"...

Разные киллеры, но заказчик вполне мог быть один. Вполне... Хотя доказать это... При нынешних-то технологиях, позволяющих до предела запутать цепочку от заинтересованного лица к непосредственному исполнителю...

Но мало ли что нельзя доказать! Плещеев давно держал базылевского одноклассника в поле косвенного внимания, подозревая, что эту фамилию ему когда-нибудь могут назвать в обстановке особой секретности...

А теперь предположим. Что недоказуемое полностью соответствует истине. Предположим ещё. Что Дашу, гулявшую под ручку с Плещеевым, срисовали подосланные Гнединым-Базылевым "топталы"... Выводы? В смысле, – ИХ выводы? Нормальные выводы здравого бандитского разума – ИЛИ..?

Тут Плещеев припомнил мелькнувшее сообщение о том, что жену Гнедина, Ирину, аккурат вчера кто-то сильно избил, причём на собственной кухне. Избил, однако ни денег, ни вещей из богатой квартиры не унёс... Сама Ирина пока ничего не сказала и не заявила в милицию, но около дома видели тёмно-зелёную "Вольво"...

То есть – пятьдесят на пятьдесят.

Вариант первый. Даша вправду отсиживается где-нибудь у неведомой даже маме с папой подруги, отсиживается, прячась от всего мира и плачась на несправедливость любви.

Вариант второй и гораздо более возможный. Чьё-то мёртвое тело вот-вот зальют – или уже залили – цементом в фундамент одной из бесчисленных строек, где работы не прекращаются и зимой...

Это означает только одно. Это означает – сию же секунду лупи во все мыслимые и немыслимые колокола, кричи во всё горло "полундра", ставь на уши кого можно и кого нельзя. Клади на стол правую руку, карьеру, окрепшее вроде семейное благополучие...

...но – прочеши с ребятами все пулковские опорные пункты, но – лично сам отбей почки ста пойманным базылевцам, но – выцарапай у них Дашу. Мёртвую или живую... А потом – пойди и застрели Гнедина из своего табельного пистолета. Если живую. И сам застрелись. Если мёртвую...

Сергей глухо зарычал и протянул руку к телефону, собираясь именно это и сделать, когда телефон неожиданно зазвонил сам. Он схватил трубку:

– Да!

– Плещеев?.. – осведомился низкий мужской голос. Этот голос, а паче того интонация немедленно стронули такие воспоминания, что Сергей Петрович только спросил:

– Ты?..

Ситуация была за гранью реального. Ему звонил Скунс, а эгидовскому шефу только хотелось послать "киллера своей жизни" ко всем чертям – отстань, мол, не до тебя...

– Узнал,– хмыкнул наёмный убийца. Он, без сомнения, хотел, чтобы его узнали, но не стал тратить время и наслаждаться эффектом. – Так, ближе к делу... Ты свою группу прямо сейчас по тревоге можешь поднять?

"Лоскут, бездельник..." – вспомнил Плещеев.

– С целью?..

– Имя такое, Даша Новикова, тебе что-нибудь говорит? Между прочим, из-за тебя девчонка страдает...

Страдает!.. Мёртвые навряд ли могут страдать. Плещеев вцепился ладонью в край телефонного столика, словно хотел его раздавить:

– Сколько нужно народу?

Скунс опять хмыкнул, на сей раз с явной издёвкой:

– Да одного человека хватило бы...

Сергей отреагировал мгновенно:

– Где и когда?

– Спускайся к машине, – сказал Скунс, и Плещеев понял, что именно такого ответа от него и ждали. – Ключи возьми и непременно ксиву какую-нибудь. Которая погрознее...

Трубка запищала короткими гудками отбоя.

...Плещеев собрался в секунды. Тёмный, очень тёплый лыжный костюм, тёмная лыжная шапочка. Зимние кроссовки, не скользящие даже на мокром льду. Запасные очки. Ключи от машины. Удостоверение. Оружие...

Людмила выбежала в коридор, как только он скрипнул дверцей первого же шкафа, и с её лица сразу отхлынула вся краска. Она слишком хорошо знала, что это значит, когда мужу на ночь глядя неожиданно звонят по телефону и он спрашивает, где и когда, а потом начинает вот так собираться. Людмила достала из ящика шарф, сняла с плечиков его пуховую куртку... Плещеев обнял её так крепко, как давно уже не обнимал:

– Я люблю тебя, Спичинка... Я тебя очень, очень, очень люблю...

Спустившись во двор, он отпер свою голубую "девятку" и стал прогревать двигатель, ожидая появления Скунса. Но увидел всего лишь серую "Ниву" с двумя жёлтыми маячками на крыше и надписью на борту "Аварийная 04". Автомобиль возник из заснеженногопроезда в дальнем конце двора... и покатил прямиком к плещеевскому подъезду. Остановился нос к носу с "девяткой". Щёлкнул замок, и наружу выпрыгнул невысокий мужчина в оранжевом рабочем комбинезоне.

"Нива"... серая "Нива"... рост примерно сто семьдесят...

Плещеев открыл дверцу "девятки", уже зная, кто сейчас сядет к нему в машину. Сказать, что ему было не по себе, значит ничего не сказать, но на фоне предполагаемой спасательной операции личность его будущего напарника поистине теряла значение.

– Едем в Разлив, – сказал Скунс. – Ты страхуешь. Я их к тебе выведу, увезёшь.

Его явно не волновал пристальный взгляд Сергея Петровича, фотографически вжигавший в память лицо. Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил карту подробнейшую, с точным планом каждого дворика:

– Встанешь здесь, за углом. Двигатель не глуши. Будешь уходить, свернёшь вот сюда...

– Их? – не сдержался Плещеев.

– Их, – кивнул Скунс. – Дашу и ещё одного. На пятом повороте налево, потом вдоль железной дороги и через переезд. Жми во весь опор. Где-то через километр догоню... Ну, прогрелся? Поехали, не отставай.

– Погоди...– Плещеев протянул ему выкопанную из инструментов перчатку.Если это... хоть как-нибудь...

Скунс, как ни странно, воспринял его мистическое поползновение очень даже всерьёз. Взял Дашину перчатку, подержал её в руке... Плещеев заметил, как вздрогнули и расплылись у него зрачки. Ни дать ни взять что-то разглядел в узоре снежинок, садившихся на лобовое стекло и тут же сметаемых щётками...

"Аварийная 04"

В бывшей сауне, превращённой из источника головной боли, наоборот, в средство радикального от неё избавления, не было ни единого окошка наружу, которое позволяло бы следить за течением времени. Над головами круглые сутки тлела вполнакала малюсенькая одинокая лампочка. Она была высоко, не дотянешься,-этакий красный карлик в космической мгле. В подвале царили первобытные сумерки, превращавшие цемент и кирпич в модерновые декорации к спектаклю о племени ледникового периода, потерявшем огонь.

Никита по опыту знал, что иногда мгла расступалась. Тогда по углам загорались мощные лампы и обливали всё вокруг безжалостной режущей белизной. Ничего хорошего такие "рассветы" не предвещали. Его засадили сюда избитым, что называется, в хлам, и, когда впервые вспыхнули лампы, никто от него не ждал шибкого сопротивления. Это был первый и единственный раз, когда он сумел застать их врасплох. Умением драться Никита особо похвалиться не мог, но "восьмёрку" за корму поднимал, и, судя по тому, как его потом били, кому-то успел неплохо влепить. Больше ему такой возможности не давали. Очнулся он тогда уже в наручниках и со сломанным локтем и, когда к нему пришли снова, сумел растянуть опухшие губы в ухмылке: "Ну и как я теперь, по-вашему, должен что-то подписывать? Я что вам, левша?" – "А ты не горюй, – сказали ему. – Росчерк у тебя не сильно замысловатый, лучше настоящего нарисуем..." – "Ну так я-то вам на кой хрен? – поинтересовался Никита. – Мочите, самим меньше хлопот..."