Текст книги "Те же и Скунс - 2"

Автор книги: Борис Чурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Благой поплотнее подоткнул шарф и двинулся дальше. Тоже, непостижимый змей. Ну и чёрт его побери.

А человек по имени Михаил Матвеевич Микешко как раз в это время с остервенением мыл руки. Он снова и снова выдавливал английское жидкое мыло, взбивал и смывал душистую пену, после чего внимательно разглядывал свою правую кисть, даже нюхал её... и, передёрнувшись от отвращения, повторял процедуру.

Окутанная паром струйка воды (он всегда мыл руки почти кипятком) с тихим журчанием убегала в итальянскую раковину.

– Без меня ты ещё раньше бы сдох, – сказал Микешко тёмному отверстию слива. – От водки. Ясно тебе?!

Отверстие по обыкновению промолчало, но у Михаила Матвеевича не было полной уверенности, что оно с ним согласно. Поэтому, завершив наконец мытьё, он закрыл слив особой затычкой, управляемой рычажком. А то ведь не ровен час...

У него действительно была в то время "четвёрка", и они в самом деле мчались не разбирая дороги, но всё сходство со "скорой" исчерпывалось тем, что на заднем сиденье страшно хрипел и корчился умирающий. Лицо без определённого места жительства и занятий, два месяца проработавшее в серпентарии у Микешко. Редкостный верзила и здоровяк, хоть и забулдыга тоже не средний. Ему давно полагалось бы умереть от остановки дыхания, а он всё хрипел, точь-в-точь как эта раковина с бегущей водой, всё скрёб ногтями матерчатые чехлы, всё силился приподняться...

Теперь-то Михаил Матвеевич знал, что укушенному не поздно было помочь. Но тогда он просто держался мёртвой хваткой за руль и гнал машину по ночным заснеженным улицам, дурея от страха и не особенно понимая куда, а Виталик, вызвавшийся "решить вопрос", что есть сил прижимал бьющееся тело к сиденью и во всё горло орал: "Налево!.. ...твою мать, направо!..", но Михаил реагировал на команды хорошо если через раз: таращился в зеркало заднего вида, где то и дело возникала искажённая, почерневшая маска, уже, кажется, неспособная принадлежать человеку...

В тот момент будущий финансист думать не думал ни о каких милицейских патрулях и группах захвата, которые, между прочим, ездят морозными ночами по городу и даже, бывает, заглядывают в самые глухие проулки. Дуракам счастье как они долетели до купчинских новостроек и случайно не столкнулись с ментами, знал только Бог. Или, может, не Бог, а его исторический оппонент. Как бы то ни было – долетели. И вытряхнули своего "пассажира" на изрытом тяжёлой техникой пустыре.

Михаилу казалось, что он никогда не выдерет руку из мокрой, липкой, чем-то ужасным пахнущей пятерни...

А потом они с Виталиком ждали, пока в отдалении на искрящемся под луной снегу перестанет шевелиться тёмное, бесформенное, большое. Ждали нескончаемо долго. И всё это время Михаил безостановочно оттирал правую руку тряпкой со сцеженным из бака бензином...

Михаил Матвеевич погасил в ванной свет и направился обратно в оранжерею, за свой рабочий стол – включать компьютер, навёрстывать время, потраченное на общение с журналистом. Ибо время у него было, безо всякого преувеличения, деньги. Однако не дошёл. Остановился на полпути, поправил очки, вновь поднёс к лицу правую руку, принюхался, тщательно осмотрел...

Торопливо вернулся в ванную и опять открыл горячую воду.

На автобусной остановке висела жёлтая табличка с расписанием, но Благой даже не стал к ней присматриваться. Ему ли было не знать, какое отношение к реальности имели все эти "тринадцать сорок семь" и "четырнадцать ноль девять". Борис Дмитриевич решил для очистки совести помёрзнуть на остановке десяток минут, потом начинать "голосовать"... Но в это время из-под горки, скрипя и вздыхая, выплыл автобус.

– До метро довезёт?.. – крикнул Благой в открывшуюся дверь. Получил утвердительный ответ – до "Озерков", – заскочил внутрь и устроился у окна. Благо пассажиров было немного.

Автобус производства бывшей братской страны не блистал молодостью и явно знавал лучшие дни, но в нём оказалось на удивление тепло. К середине путешествия Борис Дмитриевич даже опустил воротник, и обида на миллионера, не предоставившего ему "Мерседес", стала понемногу рассасываться. Подумаешь, не подвёз. У него там, в конце концов, не такси...

Благой смотрел в окно на сугробы, радуясь про себя, что в Озерках автобус подходит к самой станции метро, и неторопливо раздумывал, под каким же соусом всё-таки подавать "непостижимого змея". Почему-то вспомнилось, как после крушения пресловутого ваучерного фонда Микешко показывали по телевизору. В интерьере его тогдашнего городского жилья. Квартира была просторная, но "пирамидостроитель" с супругой (очень красивой молодой дамой, явно вышедшей за толстого невзрачного коротышку по страстной любви) ютились в одной крохотной комнатке. Всю остальную площадь занимали террариумы и охрана.

Потом на ум пришли книги в ящиках, увиденные в библиотеке, и подумалось, что особняк в Осиновой Роще, если бы поподробнее его осмотреть; вероятно, навеял бы те же чувства, что и квартира из передачи. Не было в нём, хоть убей, безошибочно уловимого духа прочно обжитого, долговременного обиталища. Коробки, чемоданное настроение – то ли съезжают, то ли едва въехать успели... Сыграть, что ли, на этом? Предложить далекоидущие сопоставления?..

Борис Дмитриевич сунул руку проведать диктофон, устроенный во внутреннем кармане, в тепле около тела, и внезапно решил, что не будет расставлять никакие акценты. Чёрт с ними, с обобщениями и психологическими портретами!.. Сколько можно живописать мыслителей и святых и приходить к восторженным выводам, а потом, когда открываются факты,– тихо надеяться, что твои выступления по данному поводу успели забыться. Вот хоть как с "Инессой"... Нет уж. Пускай будет простая фиксация увиденного и услышанного, ну там, с лёгкой ретушью чисто литературного свойства!..

И всё.

Пускай думают сами.

Ты до я.

Всякий по-своему реагирует на стресс, и Валентин Кочетов исключением не являлся. Профессия, правда, у него была, мягко говоря, специфическая, а потому и реакция заявляла о себе мощнее, чем у большинства нормальных людей. В "мирной жизни" Валентин отнюдь не был обжорой. Но после каждого очередного "дела" он с мрачной решимостью распахивал холодильник... и останавливался нескоро. Однажды он решил превозмочь естество и загодя искоренил в доме съестное, сделав исключение только для капусты и фруктов. И что? Накатило некое помрачение, и он обрёл самоконтроль лишь в ближайшем круглосуточном магазине, уже расплачиваясь в кассе за полную тележку жратвы.

Проще говоря, Валентин понемногу полнел, и это ему не очень-то нравилось. Не то чтобы он стремился выглядеть стройно-мускулистым голливудским красавцем; наоборот, имидж чуточку мягкотелого молодого клерка был в его деле даже полезней. Просто полнота, если не уследить, могла рано или поздно сказаться на физической форме. А вот это было бы уже решительно ни к чему.

Валентин мог прибегнуть к разнообразнейшим средствам, но начать решил с малого. Увидев в рекламе "Телемагазина" симпатичный приборчик для пассивной гимнастики и похудения, он тут же снял трубку и, движимый любопытством, не сходя с места заказал девяностодевятидолларовое (плюс пять за доставку) устройство. Для него это были не деньги.

Заказ обещали доставить в течение недели.

Аккурат вчера миновал пятый день, и Валентин начал понемногу терять терпение. Однако вечером ему позвонили по сотовому (квартирным номером он пользовался только для разговоров с родителями) и посулились привезти покупку сегодня. К девятнадцати тридцати.

Погода на улице стояла мерзопакостная; неотложных дел, могущих погнать Валентина за квартирный порог, по счастью, не наблюдалось... он так и провалялся до вечера на диване с книжкой, купленной с лотка у метро. Боевичок попался занятный. Листая страницы, Валентин временами вслух хохотал. Особенное веселье нападало на него в тех местах, где автор, задыхаясь от собственной компетентности, рассуждал о поведении и психике киллеров.

Трель звонка, к некоторому удивлению Валентина, раздалась точно в назначенный срок. Он слез с дивана и направился в прихожую.

– Служба доставки, – долетел женский голос из-за двери.

– Минуточку... – Осторожный хозяин квартиры оторвался от панорамного дверного глазка и завертел штурвальчик необходимого по нынешним временам "сейфового" замка. Природная наблюдательность, развитая специальной подготовкой, сослужила ему привычную службу. Большинство нормальных людей на его месте, отсчитав деньги, расписалось бы в квитанции и вновь заперло дверь, даже толком не посмотрев в лицо работнице службы доставки. Валентин же сразу увидел, что она молода и стройна, что из-под аккуратной вязаной шапочки выбиваются рыжевато-каштановые волосы в капельках растаявшей влаги, что глаза при этом светло-серые и улыбчивые, а губы – нежные и почти не подкрашенные. Прямо-таки нежданный подарок!

– Вы заходите, заходите... – Валентин приветливо распахнул двери и включил лампу в передней.– Присаживайтесь. Набегались за день небось?

– Да я так... подрабатываю...– Она явно колебалась, стоит ли доверчиво входить в квартиру, где не просматривается никого, кроме симпатичного молодого мужчины. Однако потом сказала себе, что хороших людей всё-таки больше, – и переступила порог.

Вынула из полиэтиленового мешочка и предъявила ему яркую треугольную коробку с долгожданным устройством.

Расплачиваясь и расписываясь, Валентин ненавязчиво выяснил, что Света вообще-то учится на последнем курсе в "Кульке"*, в браке не состоит, сюда приехала из Мурманска, живёт в Павловске на квартире у тётки и действительно очень боится ходить одна по чужим парадным и квартирам, но что поделаешь папа-военный давно позабыл, как выглядят деньги, а на одну стипендию нынче в самом деле только худеть...

* Государственная Академия культуры.

– Знаете анекдот? – сказал Валентин. – Едет в трамвае старушка и говорит стоящему рядом пареньку: "Какой ты худенький, внучек! Студент, наверное, отличник?" – "Что вы, бабушка, я-то так себе, троечник, а вот видите, плащ у меня висит на руке? Так это не плащ, а студент-отличник и есть..."

Света засмеялась, а Валентин вдруг с ужасом покосился на часы:

– Неужели вам сегодня ещё куда-нибудь... Нет, сегодня, по счастью, она больше никуда не спешила. Валентин извлёк из ящика уютные мохнатые шлёпанцы:

– Да отрежут тому его гнусный язык, кто скажет, будто я на ночь глядя выставил на улицу девушку и не только не проводил, но даже чаю не предложил! и обезоруживающе улыбнулся: – А между делом, может, покажете мне, как эта штуковина действует? Я в технике, знаете ли... как свинья в апельсинах...

О принципе действия "штуковины" Света тоже никакого понятия не имела, но Валентин принял у девушки тёплую курточку и немедленно убедился, что её невежество было очень даже простительным: точёная фигурка не требовала никаких мер по своей, как теперь говорят, коррекции. А "штуковина", между прочим, называлась весьма завлекательно: "You & Me". Сиречь "Ты и я". Валентин улыбнулся:

– Ну что ж, давайте вместе попробуем разобраться...

Света сидела на самом краешке студа, как бы застенчиво и как бы смущённо озирая просторную кухню, но Валентина было не провести. Девушка уже обсчитывала варианты. Один из вариантов подразумевал милое, ни к чему не обязывающее маленькое приключение. И подобное развитие событий вовсе не казалось ей неприемлемым.

Пока закипал на плите нарядный нержавейковый чайник, они до упаду нахохотались, примеряя эластичный поясок с электродами то Валентину на живот (где, правду молвить, намечалась-таки некая складочка), то Свете на ногу чуть повыше колена. Когда хозяин дома предложил капнуть в чай гомеопатическую дозу импортного ликёра, девушка не стала отказываться.

Скоро они всё выяснили насчёт купленного Валентином прибора. И самозабвенно целовались на жестковатом кухонном диванчике, всё больше увлекаясь друг другом и постепенно приходя к выводу, какой непростительной глупостью с её стороны было бы покидать тёплый дом и по омерзительной погоде бежать до метро, а потом – бр-р-р! – трястись в холодной, простуженно лязгающей электричке. В которой, между прочим, ещё и на сомнительных личностей можно нарваться...

Свете только нужно было позвонить. Сперва тётке – предупредить, что останется ночевать у подруги. Потом подруге – чтобы в случае чего та обеспечила ей необходимое алиби.

Валентин повёл девушку в комнату, где стоял телефон. Он видел, как её взгляд сразу скользнул по широкому, опрятно застеленному дивану возле стены. Потом она заметила два японских меча – катану и вакидзаши, висевшие на ковре над диваном. Света озадаченно приоткрыла рот и оглянулась было, но ничего не сказала и нагнулась к телефону, маскируя понимающую улыбку прядью упавших волос. Валентин без труда уловил ход её мыслей. Мечи на стене вроде бы и вправду не очень вязались с имиджем сугубо домашнего, плюшевого интеллигента. С другой стороны, в ком из этих сугубо домашних не сидит всё тот же мальчишка, не наигравшийся в детстве в индейцев и мушкетёров? И грош цена женщине, не умеющей понять такую простую вещь!

...Света успешно совершила оба звонка, и они опять обнялись – так, словно были знакомы целую тысячу лет, а потом ещё целую тысячу лет друг друга не видели.

Зеленоватый дисплей электрического будильника показывал четыре двадцать утра, когда Валентина выдернул из блаженного сна весьма подозрительный шум на площадке перед квартирой. Тренированный слух вычленил невнятные голоса и глухое тяжёлое буханье, производимое шатким телом, размеренно обрушивавшимся на дверь.

Что там такое и с чем это едят, Валентин додумывал уже вылетая в прихожую и ощущая в правой руке некий предмет, схваченный рефлекторным движением.

Его квартира располагалась на последнем этаже, что было в некоторых отношениях удобно, а в некоторых – не очень. Одно из неудобств время от времени заявляло о себе в лице бомжей, которые обитали на чердаке дома и тревожили Валентина то "шагами Командора" над головой, то следами ночных попоек непосредственно перед его дверью.

И надо сказать, что все эти проявления бомжовской жизнедеятельности успели-таки ему осточертеть.

...Арбуз изготовился в очередной раз протаранить обшитую деревом квартирную дверь, как всегда спьяну приняв её за вход на родной чердак и как всегда не слушая увещеваний Петровича и Синюхи. Когда дверь вдруг молча и безо всякого предупреждения распахнулась навстречу, пребольно огрев Арбуза по рукам и едва не расплющив ему физиономию.

– Мать тво...– начал Арбуз. И не договорил.

Потому что. В черноте дверного проёма. Стояло. Самое устрашающее видение, какое ему доводилось когда-либо лицезреть!

Давным-давно, в прежней живой жизни, это был молодой крепкий мужчина. Теперь это было тело, гулявшее само по себе. Голое, гладкое, синевато-белое в мертвенных отсветах уличного фонаря, проникавших на вечно тёмную лестницу. И с жителями посюстороннего мира его роднило токмо и единственно полотенце, кое-как замотанное на бёдрах.

Видение с жуткой медлительностью надвигалось на троих остолбеневших бомжей, с хриплым нарастающим рыком воздевая руки над головой, и в руках у него... Чуть подрагивало, мерцало, струилось неживыми синеватыми отблесками... Нечто вроде сабли или меча, заносимого для свистящего сокрушительного удара!!!

– А-а-а-а-а!.. – первым истошно завопил самый трезвый и здравый из троих, Петрович. И со сверхчеловеческой скоростью рванул вниз по ступенькам, некоторым чудом не падая и не ломая себе руки и ноги.

Арбуз и Синюха на мгновение приросли к площадочному бетону, чувствуя, как ослабевают колени, а волосы поднимаются дыбом.

– А-а-а-а-а...– секунду спустя антимузыкальным дуэтом подхватили они уже затихавшие внизу вопли Петровича. И ринулись следом за ним с той же стремительностью горных козлов, никогда не оступающихся на кручах. Позже, кое-как отдышавшись от пережитого ужаса, они не смогут с уверенностью вспомнить не то что квартиру, но даже подъезд.

Когда Валентин вернулся в комнату, там светился ночник. Проснувшаяся Света сидела в постели, скомкав у груди одеяло, и смотрела на кавалера большими глазами, круглыми от изумления и испуга.

– Ты... ты...– выговорила она.– Ну, ты даёшь!.. Ей спросонья запомнилось немногое. Только то, что Валентин, безмятежно спавший у стенки, неожиданно взвился оттуда на одной руке, как на пружине, и перелетел через неё прямо на середину комнаты, успев в полёте сграбастать японский меч со стены...

Валентин удовлетворённо хмыкнул, засовывая в ножны катану. Подсел к девушке и обнял её – ласково, уверенно, по-хозяйски. Света ощутила внезапную робость и сначала нерешительно ответила на его поцелуй. Потом прежнее весёлое лукавство вернулось к ней, и в квартирной тишине ещё долго раздавались шёпот и смех.

Любовь зла

Всё-таки папашка был мудр. Не зря чуть ли не силком отправлял двенадцатилетнего Вовку в классы при Эрмитаже. Теперь вот оказалось, что там у них с Дашей была общая преподавательница.

– А помните, – смеялась Даша, – как она нас сонеты Микеланджело учить заставляла? Помните?.. "Скорбит и стонет разум надо мной..."

– "Как мог в любви я счастьем обольститься!.."* – подхватил Гнедин.

*36-й сонет, перевод с итальянского А. М. Эфроса. 154

Это был приём по случаю приезда в Петербург господина Умберто Эко. Того самого. Который "Имя Розы". Всемирно известного. Шампанское, лёгкий фуршет, светский трёп, непривычная, но такая милая атмосфера интеллектуальной тусовки... Даша ощущала лёгкое головокружение, и его никак нельзя было назвать неприятным. Где-то там – знаменитый писатель, вокруг – деятели культуры, а рядом... Рядом – Володя. Такой обаятельный, так многого добившийся в жизни, а ведь почти её сверстник...

Призрак Плещеева всё время возникал перед Дашиным умственным взором. Почему не он был с нею сейчас, почему не он увлекал её под руку, знакомя и представляя?.. Нет, раз за разом повторяла она себе. Перестань. Серёжи нет. И не будет. Это твоё Несбывшееся, и хватит даже думать о нём. Пора просыпаться...

Гнедину тоже было не до прославленного итальянца, почти час толкавшего речь. Он с гордостью ощущал, что взгляды очень многих были устремлены не на маэстро, а на них с Дашей. Взгляды – и мужские, и женские – были откровенно завистливыми. Потом Гнедин отвёз её на машине домой и долго не мог расстаться возле подъезда...

А наутро раздался звоночек из прошлого.

В кабинете Гнедина по обе стороны стола сидели люди из фонда имуществ. Они всячески уламывали его, убеждали и уговаривали быстренько – пока новый шеф убыл на неделю в Москву – завизировать кое-какие бумаги. Увы, дело выглядело чересчур серьёзным и мутным, и Гнедин боялся. Приварок, естественно, ожидался немалый. Но не такой, чтобы рисковать ради него всем. С другой стороны, обижать тех, кто сидел сейчас перед ним...

Как раз в середине трудного разговора ему и позвонил Базылев:

– Мои базарят, ты классную тёлку вчера на Колокольную отвозил...

– Виталий Тимофеевич, позвоните, пожалуйста, через полчаса, у меня совещание, – ответил Гнедин официальным голосом. И быстро положил трубку. Через полчаса он одержал по всем пунктам победу: отвертелся от подписи, изловчившись ни с кем не поссориться. И пил чай с лимоном, потирая пульсирующие виски и чувствуя себя измочаленным, и тут Базылев позвонил снова.

– А с другом кто будет делиться? – начал он, похохатывая.

– Чем? – не вдруг понял Гнедин.

– Тёлкой,– Базылев довольно рассмеялся.– Помнишь, как у нас было заведено?.. Мои ребята всё проведали. Внучка академика, на "троечке" ездит... Нехорошо, корешок. Не по понятиям.

Гнедин невольно представил Дашу в объятиях Виталика, и старого друга захотелось немедленно задушить.

– Ты!..– зарычал он так, что Базылев наверняка мигом понял – не тот случай. – Чтобы при мне про неё... никогда в жизни!.. Дошло?!

– Да ладно тебе, корефан. Нет базара, – удивился Базылев. – Это я вообще просто к тому, чтоб ты был спокоен, мы тебя охраняем. Всё видим, всё знаем... И никому в обиду тебя не дадим...

Положив трубку, Гнедин велел секретарше ни с кем его не соединять, подошёл к окну и некоторое время молча стоял, отходя от короткой вспышки эмоций. Далась она ему, пожалуй, потяжелее, чем разговор с деятелями из фонда имуществ. Вот ведь как сорвался. Вот уж чего он от себя не ожидал. Даша Новикова, оказывается, начала для него кое-что значить...

Теперь он понимал Мишку Шлыгина, когда у него завелась Инка. Мишка как-то разом отдалился от молодецких забав с выпивкой и девицами. Не нужны сделались. И на посторонних баб стал смотреть равнодушно-угрюмо...

"Ты там грецкие орехи ешь, эту... пыльцу с цветов, сельдерей ещё... и мяса с кровью побольше. Очень для такого дела полезно", – заботливо советовал Базылев, когда они снова собрались втроём. Гнедин тоже, помнится, почти с жалостью смотрел на бывшего одноклассника. Диагноз был ему ясен: Мишка влюбился.

Гнедин считал себя подобным глупостям не подверженным, но хоть мог представить и понять его чувства. Базылев же вообще не ведал слова "любовь". Вот "трахнуть тёлку" – это да, это по теме. И перемену, случившуюся со Шлыгиным, Виталя истолковал однозначно. Выпила ненасытная баба из Мишки все соки!..

"Может, одолжишь на уик-энд? – из самых лучших побуждений предложил он Михаилу. – Узнаю хоть, чем она у тебя от других отличается..."

Они "зависали" тогда в кабаке "Адмирал". Это шикарное место в ту пору только-только открылось, всё там было раза в три круче, чем в обычных местах, но жалеть деньги на кайф считалось у них западно. И вот там, в "Адмирале", увесистой хрусталиной, в которой им подали икру и варёного рака, мгновенно осатаневший Михаил чуть не проломил Витале башку.

Гнедин тогда выступил миротворцем. Схватил за руки Мишку, а Базылеву как умел вправил мозги. Хотя сам загибался от душившего смеха...

Да... А вот теперь и с ним самим происходило нечто подобное...

Жуткий был у Мишки видок, когда его хоронили... В морге расстарались и на Инкины деньги купили хрустальный глаз. Вместо выбитого гвоздём. Только глаз почему-то не хотел закрываться, и мёртвый Шлыгин из гроба рассматривал всех, кто был рядом, этим своим искусственным глазом: ну, мол? Кто следующий?..

Королевский аналостан

Котик мартовский запел

Песню подвенечную.

Я тоскую без любви

Под музыку вечную...*

* Частушка А. А. Шевченко.

Фаульгаберовская кошка Муська была, без сомнения, матерью-героиней. Столь же несомненно было и то, что не у многих питерских кошек так благополучно обстояли дела с жизненным устройством потомства – ну, может, разве у самых породистых и престижных. Когда несколько лет назад Муська самый первый раз попала в "интересное положение" и явно приблизился срок, самого Семёна Никифоровича и всю семью насмерть перепугала заглянувшая зачем-то соседка.

"Так не люблю котяточек топить. Каждую осень топлю и валокордин пью, сообщила она. – Они ведь ещё и не тонут, минут по двадцать приходится... А кошка потом бегает, кричит, ищет их..."

Фаульгабер, на которого жена два раза получала похоронки, пришёл в ужас и заявил, что кого-либо топить в этом доме будут только через его труп. Лучше, мол, он ноги по колено стопчет, пристраивая котят. Остальные члены семейства его горячо поддержали: "Рожай, Муська, спокойно!"

Семён Никифорович был уверен, что именно супруге предстоит стать кошачьей акушеркой – кому же, мол, как не ей?.. Однако Муська распорядилась по-своему. В один прекрасный октябрьский вечер она вылезла из коробки, которую по совету знакомых кошатниц поставила ей Василиса Петровна. Подойдя к Семёну Никифоровичу, Муська прихватила зубами его штанину и потянула хозяина к уже обжитому картонному гнезду.

Слегка растерявшись, Фаульгабер двинулся следом. Муська улеглась в коробке, и Кефирыч, погладив любимицу, вернулся досматривать свой футбол. Но у кошки были совершенно определённые планы, и хозяин дома был опять отведён ею к гнезду. Осознав, в чём дело, Кефирыч воззвал к Василисе Петровне:

– Да она рожать собралась! Что делать будем?!

Супруга бросилась кому-то звонить, а кошка ни на мгновение не отпускала взопревшего Фаульгабера от себя, явно назначив его главным специалистом по родовспоможению. Она даже подсказывала ему, что следует делать. Семён Никифорович безропотно стоял на коленях над картонной коробкой и осторожно массировал роженице брюшко. Муська принадлежала к числу избранных на этом свете существ, знавших, какими нежными могут быть его рыжие пятерни. Потом пришла Василиса Петровна и с военной краткостью изложила полезные советы, почерпнутые по телефону. Смысл их заключался в том, что кошки мудры и сами знают, что делать. И если они желают, чтобы при акте рождения присутствовал любимый хозяин, то, значит, так тому и следует быть.

В некоторый момент Муська неожиданно выскочила из гнезда, и на линолеум тут же вывалилось что-то мокрое, скользкое, нелепое. Кошка сноровисто подхватила "это" зубами и немедля запрыгнула обратно в коробку. А потом умело, как будто обучалась на специальных курсах, перегрызла пуповину и принялась вылизывать свой приплод... Самые первые роды прошли для неё как нечто само собой разумеющееся. А вот у Семёна Никифоровича руки дрожали еще долго...

С тех пор каждый год семья Фаульгаберов наблюдала, как, по выражению Ники, "из ничего разрастается кот", как опекает и обучает свой выводок Муська... как, наконец, тёплые слепые комочки превращаются в резвых котят, которых необходимо пристраивать в хорошие руки.

Все родственники и знакомые были давно осчастливлены, но изобретательность Кефирыча оказалась неистощима, и всё новые котята обретали собственные дома. Но в эту осень умница-котик по имени Тимофей сильно подзадержался с отбытием. Уже наступила зима, уже приучили юного котишку мчаться за проволочкой и нести её к хозяйским ногам, а приличных хозяев подыскать всё не удавалось. Старший сын Митя привёл было одноклассницу с мамашей, но те как увидели простецкую серую в полоску физиономию, так сразу смущенно ретировались. Они, оказывается, мечтали о белой ангорской кошечке, чтобы надевать на неё алый бантик. Они, в принципе, были согласны и на что-нибудь попроще, но... не настолько же...

– Бант! – сказал Фаульгабер. – А что, это идея!

И на котёнка надели-таки бант, только не красный, а голубой – как раз к серенькой шёрстке. Вместе с бантом Тимка был посажен на вышитую подушечку и заснят с помощью "мыльницы".

Фотографию Василиса Петровна унесла к себе на работу.

В январе желающих зарегистрировать брак бывает немного. Да и экземпляры время от времени являются такие, что святых выносить не надо – сами сбегут. За годы работы Василиса Петровна насмотрелась всякого. И почти всегда могла предугадать будущее той или иной пары. Она насквозь видела и брачных аферистов, женившихся из-за жилплощади и прописки, и юных хищниц, приводивших под венец мужчин вдвое старше себя. Василисе Петровне не надо было заглядывать в паспорт, чтобы увидеть там ещё не просохшую печать, удостоверяющую расторжение брака с предыдущей женой. С которой бывало прожито лет пятнадцать, а то и все двадцать... А чего стоил восемнадцатилетний оболтус, воспылавший страстью к семидесятилетней!.. Женился бы и на Бабе-Яге, только чтобы в армию не идти...

Ждать хозяев для Тимки пришлось достаточно долго, но Василиса Петровна была терпелива. И наконец дождалась.

– Нина Ивановна, какую фамилию выбираете?

– Мужа, – ответила невеста и покраснела.

– Переедете в Петербург?

Жених жил поблизости, на Большом, а невеста – в поселке Ольшанники Выборгского района.

– Ой, что вы! У меня первый класс, как я их брошу?.. Нина Ивановна двадцати трёх лет от роду была школьной учительницей.

– Я перееду, – солидно проговорил жених. – Я и шофёр, и электрик... Пригожусь небось. Опять же, детей заведём, пускай на природе...

Разговор о детях заставил невесту покраснеть ещё больше.

– Ой, прелесть какая! – обрадовалась она, заметив фотографию Тимофея. Это у вас открытка?..

– Это наш, – с достоинством ответила Фаульгабер-ша. – Пристраиваем как раз. Умница удивительный. И чистюля. Породы "королевский аналостан"...

Невеста заулыбалась: она читала Сетона-Томпсона. Тимкина судьба была решена.

Вечером семья Фаульгаберов, расстелив на полу огромную карту, отыскивала в Выборгеком районе посёлок Ольшанники. Главный герой, полосатый Тимошка, принимал в поисках самое деятельное участие, после чего приладился на карте поспать.

Работа

Трудно смотреть в глаза приговорённому к смерти... Иван Борисович Резников смотрел на сидевшего перед ним человека и не мог отделаться от мысли, что тот, если бы захотел, мог своими смертными приговорами обклеить в комнате стену. Благо у него этих самых высших мер, согласно последним данным, скопилось – по земному шару не меньше десятка. Вот только в исполнение привести не удалось пока ни одну...

Наёмный убийца Скунс, при упоминании о котором люди определённого круга хватались за сердце, внешне собой ничего "этакого" не представлял. Скорее даже наоборот. Волосы ёжиком, блёклые глаза, невыразительное, незапоминающееся лицо... Без сомнения, думал Ваня, это был грим, но до чего же удачный. Мельком увидишь где-нибудь – и позже нипочём не сумеешь ответить, присутствовал там этот человек или нет...

– Чаю или кофе? – спросил он Скунса.

– Чаю, если не трудно.

Ваня ловко (сказывалась практика) развернул инвалидное кресло и скрылся на кухне. Посетитель не предложил ему помощи. Он знал, что хозяину дома доставляет удовольствие ухаживать за гостями.

Резниковский дом в Лисьем Носу был нафарширован разной интересной электроникой, что называется, по самое "не могу". Были там среди прочего и маленькие видеокамеры, позволявшие инвалиду обозревать двор и улицу – и при желании записывать увиденное на плёнку. В преддверии визита "дорогого друга" он всё это самым честным образом выключил. До сих пор между киллером и Аналитиком, он же новое Доверенное Лицо, отношения царили девственно незапятнанные. И Ване всего менее хотелось их портить. Он отлично знал, чем кончали некоторые очень неразумные граждане, испортившие отношения со Скунсом... Повторять их судьбу Ваня Резников решительно не желал.

Когда он вернулся в комнату и принёс (вернее, привёз) одноразовые стаканчики с чаем, Скунс сидел на том же месте, поглядывая в окно. За окном была темнота, но Ваню не оставляло жутковатое ощущение, будто его гость ВИДИТ. В том числе спиной и сквозь стены. Вторым, третьим, неизвестно каким зрением... И легенды, бытующие об этом человеке, суть правда.

От первого и до последнего слова.

– Я, знаете ли, немного стеснён сегодня во времени...– похвалив чай и коронную Ванину выпечку, сказал наёмный убийца.