355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Шапталов » Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления » Текст книги (страница 19)
Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления
  • Текст добавлен: 3 декабря 2017, 03:01

Текст книги "Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления"


Автор книги: Борис Шапталов


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

3.4.1. Царистский период

Художественные произведения хороши своей образной иллюстративностью. Достаточно назвать имя литературного героя и выстраивается цепь ассоциаций. Так с Ильей Обломовым из романа Гончарова «Обломов». Обломов, безусловно, хороший человек, вызывающий симпатию читателей (и зрителей кинофильма Н. Михалкова, экранизировавшего роман). Но почему-то упускается из виду, что Илья Обломов еще и управленец. У него в подчинении сотни человек. Тем более подневольных, то есть не имеющих права уйти, уволиться от нерадивого «директора». Обломов – никудышный хозяин, обрекающий на бедность не одну сотню семей. Он обирает их и проматывает деньги, ничего не создавая, или, выражаясь политэкономическим языком, «не развивает производительные силы». В сущности, он вор. Но зато хороший, душевный человек. А вот его друг, неромантичный Штольц, зарабатывает своим трудом, но симпатии автора и большинства читателей не на его стороне. Такова правда художественная в противовес правде экономической. Последняя состоит в том, что «хорошие люди» стали подлинным бедствием России. Брежнев, Горбачев, Ельцин, Рыжков, Лигачев… Последние во имя благого дела – борьбы с пьянством и алкоголизмом, проделали огромную брешь в госбюджете, сходную с дырой в борту «Титаника».

Сколько их было – «хороших» правителей, в отличие от крутого Петра I или «вешателя» Столыпина! Взять Николая II. События 1904–1905 года показали, что ни государство с армией, ни народ к масштабной войне были не готовы. Но царь не нашел ничего лучшего, чем через девять лет втравить империю в еще больший конфликт с лучшими армиями Европы.

Здесь мы сталкиваемся с веками решаемой, но пока неразрешимой дилеммой добра и зла. Если бы противостояние шло лишь между «плохим» и «хорошим», как в сказках, то и проблемы бы не было. Но в жизни нередко светлое переливается в темное, а темное становится генератором светлого. Да так, что, порой, одно становится трудно отличить от другого. С позиций физики понять сей процесс можно: то и другое суть энергия. А энергия горения может служить как задаче созидания, так и разрушения. Вот и получается, что хорошие люди могут приводить к негативным последствиям, а плохие – делать хорошее дело, если они (например, эксплуататоры) люди действия. Так на смену хорошим интеллигентом пришли нехорошие большевики, чтобы в короткие сроки свершить давно назревшую индустриализацию и раскрыть потенциал народа. Благодаря этому, лапотная Россия с вкраплениями ученых и современных заводов через тридцать лет стала супердержавой. После чего все вновь вернулось на круги своя. Милые люди, сменившие готовых на любую кровь большевиков, быстренько завели страну в тупик. Из благих побуждений, разумеется, за фасадом которых нелегко заметить их деградантную сущность.

3.4.2. «Бюрократический социализм»

Началом будущих проблем стало формирование в СССР «бюрократического социализма». Управление не может терпеть расплывчатой ответственности. Собственность должна иметь конкретного распорядителя. Поэтому вопреки представлениям марксистов о роли трудящихся в обществе социализма, все управление в государстве закономерно сосредоточилось в руках нескольких тысяч управленцев. Бюрократией их делала замкнутость на своей системе. Подбор, продвижение по карьерной лестнице, реальная иерархическая зависимость, придавали им черты касты. Их власть лишь на бумаге зависела от народа, а на деле все решалось внутри группы.

Кроме того, система носила гипертрофированно «полувоенный» характер. Больше половины союзных республик не были представлены в Политбюро ЦК КПСС, но зато там всегда были зарезервированы места для министра обороны и председателя КГБ.

Но бюрократия есть во всех странах. Это неизбежное зло, определяемое необходимостью иметь профессиональных управленцев. Однако главной бедой социалистической системы была не бюрократия, как часто считается. Все же она поспособствовала выводу СССР на вторые роли в мировой экономике и первые – в международных отношениях, что нынешней бюрократии и бизнесу не по зубам в принципе. Роковым стало господство «трудовой теории стоимости». Один из ее постулатов гласил: цены определяются затратами труда. Мало того, что это затрудняло борьбу за снижение затрат при производстве товаров, но еще определяло политику цен. При социализме цена продукта, в соответствии с «теорией», определялась ее затратами (себестоимостью) и фиксированной торговой наценкой (например, 15 процентов). Считалось, что такая цена возмещает издержки производителя и дает возможность для расширенного воспроизводства. Но выяснилось, что теория серьезно расходится с жизнью. Предприятия плохо вписывались в скорости научно-технического прогресса. Им куда важнее была стабильность. Она позволяла из года в год выполнять спускаемый сверху директивный план и держать издержки на устоявшемся уровне. Ту роль, что в классическом капитализме выполняла конкуренция, при социализме функцию погоняла исполнял Госплан и другие государственно-партийные учреждения (Совет министров, Политбюро, аппарат обкомов и райкомов). Но одно дело бороться с объективными обстоятельствами, каковой была конкуренция, и другое – иметь дело с конкретными людьми, от которых зависели плановые задания по выпуску продукции, снижения затрат, численности работников и т. п. Возникла практика выбивания ресурсов (фондов) и корректировки плановых зада– ний. «Толкачи» стали важными фигурами в системе функционирования советского хозяйства. Но хуже всего было искажение ценовых пропорций, этих важнейших индикаторов производства и распределения, что привело к такому «неустранимому» явлению советской жизни как дефицит.

В Советском Союзе десятилетиями проводилась политика замораживания цен. В соответствии с «теорией трудовой стоимости» считалось, что цены при социализме расти не должны, наоборот, они обязаны снижаться, потому что при научно-техническом прогрессе должны сокращаться издержки производства. То было грубейшей ошибкой. Стоимость производства росла, и тому были объективные причины. Если сто лет назад миллион был огромным капиталом, то ныне для организации серьезного производства необходим миллиард. Другое, что еще большими темпами, чем стоимость производства, растет производительность труда. Вся эта динамика отражается в ценах. Цены – не улица с односторонним движением. Их движение «вниз» и «вверх» экономике необходим как воздух.

Экономические законы, подобно законам природы, универсальны, хотя могут отличаться в своих проявлениях в зависимости от среды. «Социалистические» экономические законы не отменяли инфляции (роста издержек производства, что отражалось в «обесценивании» денег), а значит, необходимости изменения цен. Но раз считалось, что цены при социализме какие-то особые, кардинально отличные от рыночных, то они не служили индикатором спроса для хозяйствующих субъектов. Хотя владелец новых «Жигулей» сразу же мог перепродать свою машину за 7 тысяч рублей, но государство упорно продавало их за 5,6 тысяч, создавая очереди и теневой рынок. В результате, Советский Союз получил перманентный дефицит на многие товары и, одновременно, придавленную инфляцию. Официально ее не было вовсе, ведь это признак капиталистической экономики! Однако она была, и «социалистическая» инфляция стимулировала развитие теневой экономики, одновременно подрывая трудовую мотивацию и нарождающийся социалистический образ жизни. Со временем все большая доля товарообмена стала осуществляться, минуя обычные каналы оптовой и розничной торговли, пока магазины не опустели почти полностью. Зато когда в январе 1992 года цены были отпущены, товары сразу вернулись в места своей законной реализации – в магазины.

Механизм советской теневой торговли был прост и основан на перепаде цен. Цены в государственной торговли были существенно занижены по сравнению с имеющимся платежным спросом. Изменение цен допускалось в централизованном порядке. Выходило постановление Совета министров СССР, по которому объявлялся новый прейскурант на ту или иную группу товаров. Такой порядок объяснялся необходимостью поддержания равновесия между запланированным объемом выделяемых народному хозяйству ресурсов и объемом плановых денежных средств на их оборот. Но так как динамика экономики значительно опережала решения по изменению цен, то возникал разрыв между реальным спросом и наличным предложением. Так укоренилась основная проблема советского образа жизни: как достать дефицит? Естественно, что работники торговли и распределительных органов (Госснаба, отделов сбыта предприятий) имели существенное преимущество в получении, а значит, и реализации дефицита. Но перепродажа в крупных размерах каралась по статьям спекуляция и незаконное предпринимательство как уголовное преступление, поэтому приходилось вступать в особые отношения с представителями МВД и партийных органов. Так возникла системная коррупция, приобретшая при Брежневе всесоюзные масштабы. Можно вспомнить кинофильм «Берегись автомобиля» и подсудимого Деточкина с его криком души: «Ведь воруют, граждане судьи, много воруют». Но показанное в фильме «воровство» было связано именно с реализацией дефицита.

Насколько далеко зашло дело, показала чистка, предпринятая новым руководителем государства Ю. В. Андроповым. Связи арестованных директоров торгов и крупных магазинов вели к партийным чиновникам и даже руководству МВД. На номенклатуру вновь дохнуло репрессиями. Лишь быстрая смерть Андропова (он пробыл на посту Генерального секретаря всего 16 месяцев) частично сняла эту угрозу. Но стала ясна альтернатива: или продолжать жить под страхом наказания или заканчивать с социализмом. Правящий класс СССР выбрал последнее, сделав ставку на «рыночную экономику».

Приход рынка означал, что теперь можно торговать дефицитом безбоязненно и спокойно вкладывать деньги в оборот, а также хранить их в нормальных банках. (Арестованный в 1983 г. первый секретарь Бухарского обкома Каримов хранил деньги и золото на сумму в несколько сот тысяч рублей в трехлитровых банках на заднем дворе дома.) Но сам дефицит, а значит легкий источник дохода, в годы «перестройки» был сохранен «изящным» способом – цена на отпускаемые предприятиями товары остались твердыми, а их реализацию сделали рыночной. Собственно, вся «перестроечная» экономика была основана на этом узаконенном уголовном преступлении – легальном воровстве государственных ресурсов. Такая практика привела к дезорганизации экономической жизни страны. К 1990 г. доход с каждой сделки достигал 300 %, а в 1991 г. в связи с инфляцией нормой стала прибыль в 500–800 %. Если тонна стального проката на заводе стоила порядка 300 рублей, то на сотнях открывшихся биржевых площадках ее продавали за несколько тысяч. Один вагон металла (64 тоны) приносил не менее 100 тыс. руб. прибыли (при средней заплате рабочего-металлурга в 300–500 руб. в месяц). А если имелась возможность продавать по десятку вагонов ежемесячно? Точно также обстояло дело с автомобилями. Б. Березовский «заработал» свои первые капиталы, покупая «Жигули» по госцене и продавая по рыночной, имея в среднем двухкратный навар с каждой проданной машины. Люди становились миллионерами за несколько месяцев, а те, кто выходили на внешний рынок, то – миллионерами долларовыми.

Почему-то экономисты и до сих пор вспоминают про пустые полки магазинов времен перестройки, не объясняя, что на самом деле никакого дефицита не было. Он был создан искусственно. Если автомашину стоимостью в 20 тыс. долларов продавать по 10 тысяч, эта модель моментально станет дефицитом. Такие автомашины исчезнут из продажи, а у салонов возникнут длинные очереди. Люди будут с ночи бегать на перекличку и писать номера на ладонях, но товар будет уходить с «заднего крыльца». Лишь цена спроса может ликвидировать дефицит. Товары ныне находятся в свободной продаже не потому, что многократно увеличилось их производство (как раз наоборот, производство с советских времен сократилось), а потому что их продают по цене платежного спроса. Тогда зачем до сих пор рассказываются байки времен «перестройки» про то, что в 1991 году «муки оставалось на четыре дня и надвигался голод»? Может, дело в некомпетентности наших экономистов, до сих пор не понимающих законов рынка? Нет, суть в другом (хотя уровень многих «ведущих» экономистов и впрямь был невысок, ибо карьеру сделали на административном поприще). Они прекрасно знали о существовании закона спроса и предложения и сейчас, и тогда. Дело в «политике». Политика разрушения была столь выгодным делом, что тайна перестройки хранится и поныне намного лучше военных секретов, а в качестве завесы конструируются мифы, как это сделано в «культовой» книге российского либерализма «Гибель империи» Е. Гайдара.

Перед заинтересованными кругами стояла задача как можно дольше тянуть с реформой цен. Декларируемая причина – забота о малоимущих, которые могу пострадать от неизбежного увеличения цен. От такой логики странным образом сникали академики экономических наук, как только они попадали во власть. В их перечне проведения немедленных преобразований реформа ценообразования сразу отодвигалась на второй и третий план. Бывший член Политбюро, экономист по образованию,

B. А. Медведев писал в мемуарах: «В правительственных проектах явственно прослеживалась тенденция к затягиванию сроков осуществления ценовой реформы…» (Медведев В. В команде Горбачева. Взгляд изнутри. – М.: Былина, 1993. С. 50). Медведев встретился с элитой экономической науки тех лет, и по его утверждению «я убедился: большинство из них пришло к выводу, что реформу ценообразования в ближайшее время проводить нельзя. Последний разговор состоялся 6 ноября (1987) с участием Абалкина, Петракова, Шаталина, Куликова и Ожерельева. По сути, я оказался в изоляции… Я без обиняков назвал такое мнение коллег отступничеством» (там же. С. 55).

Почему прежние руководители государства не отпускали цены, понятно – запрещала идеология строительства коммунизма. Но почему это не сделало руководство, выбравшее рыночный путь, ведь они дефицитом из-под полы не торговали? Тем более этим не занимались академики от политэкономии. Однако чтобы довести «перестройку» до логического конца бюрократии надо было избавиться от социализма. Единственный способ – дискредитировать его, что и было сделано. Помимо мощного идеологического наступления в прессе по методике «чехословацкой весны 1968 года», проводились необходимые экономические мероприятия.

Задним числом многие потом заявляли, что они были за реформу цен, вот только к их мнению (в том числе Медведева) не прислушивались. Зато страницы газет были заполнены статьями тех, кто доказывал, что надо подождать, ибо народ пострадает от роста цен. Позиция Горбачева была также определенной. Его помощник А. С. Черняев записал в дневник весной 1989 года слова шефа: «Думаю, что, если бы мы на это пошли люди очень быстро отказали бы в доверии политике, которая начинается с того, что залезает к ним в карман..: Все равно с реформой ценообразования мы опоздали на двадцать лет. Так что два-три года погоды не сделают» (Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым. – М.: Прогресс-Культура, 1993. C. 294). Вопрос: что будет через два-три года Горбачевым не задавался…

Всесокрушающая забота о народе захватила и председателя Совета министров СССР Н. И. Рыжкова. В начале своего премьерства, в 1986 г., он выступал за изменение системы цен. «4 декабря 1986 г., – вспоминал А. С. Черняев, – … Совмин представил свои выкладки, обосновывая повышение цен. Горбачев согласился: другого выхода нет… Но яростно против, с открыто популистских позиций, "в защиту бедных", выступил Лигачев, которого поддержали Воротников и Шеварднадзе» (Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым. – М.: Прогресс-Культура, 1993. С. 122). А спустя пару лет, Рыжков и Горбачев уже совершенно иначе смотрели на проблему цен, также считая, что с этим делом торопиться не следует. Эту же позицию – годить с ценами – поддерживали многие депутаты первого перестроечного съезда Советов и Верховного Совета СССР (1989 г.). На них как на тормоз, в частности, затем в своих воспоминаниях ссылался и сам Рыжков. В общем, создалась удобная ситуация – никто ни в чем не был виноват, ибо все блокировали друг друга, в то время как шло интенсивное непроизводительное обогащение антигосударственного образца определенных групп населения.

Демагогическая забота о народе выглядела убойно-оправданной. Если не считать того, что не было никакой необходимости начинать с повышения цен на хлеб и другие на товары первой необходимости, как это подавалось в прессе, а с автомашин, стройматериалов для индивидуальных потребителей, ковров, посуды из хрусталя, икры и десятков других подобных товаров «второй» необходимости повышенного спроса, чтобы люди увидели их в свободной продаже и могли убедиться, что это лучше, чем доставать товары по блату и стоять в очередях.

Неудачей закончилось в СССР и строительство общества социальной справедливости. Уже спустя два десятилетия после революции, в сталинские времена, деятели искусства могли получать доход в десятки раз превышающие заработки рабочих. В их семьях официально появилась прислуга. Затем в стране возникли легальные миллионеры – писатели и композиторы, получавшие гигантские авторские отчисления. Причем, в отличие от западных стран, прогрессивного налогообложения не существовало, все заработки ограничивались подоходным налогом в 13 процентов. Но, разрешив такие доходы, государство не позаботилось о способах их расходования. Квартиры не продавались, приобретение домов в сельской местности регламентировалось пропиской. Даже автомобили продавались «одна штука на семью». Капитану сборной СССР по хоккею, многократному чемпиону и победителю всех престижных турниров Борису Михайлову отказали в покупке второй машины (жене) на том основании, что это выделит их семью из общей массы советских граждан. Отказали в приобретении дачи члену французской компартии и миллионерше Марине Влади, супруги В. Высоцкого, также получавшего немалые деньги. Но товарно-денежные отношения развивались. Деньги напирали. Уравнительная регламентация превращалась в анахронизм. Объективно требовались либерализация цен и денежный доступ к материальным благам. Это можно было сделать по югославскому или венгерскому образцам, где отказались от догматического следования «трудовой теории стоимости» и признали, пусть и частично, наличие рыночного характера ценообразования. Однако власти уперлись в сохранение отжившей системы по идеологическим соображениям. Причем в дурацкой форме – десятки и сотни тысяч рублей получать было можно, а тратить их было не на что (Певец и композитор Ю. Антонов вспоминал, что вынужден был в ресторанах спускать большие суммы, ибо тратить ему – легальному миллионеру – все равно было не на что).

Когда глупость возводится в принцип – это верный признак кризиса управленческой системы. Суть кризиса заключалась в том, что развивающаяся социальная система стремилась к логической упорядоченности своих элементов, а идеалы уравнительного социума должны были или восторжествовать (что означало замораживание товарно-денежных отношений и сохранение тотального дефицита, а значит, жесткой диктатуры бюрократии, как в КНДР), или отказываться от «классического» социализма.

Партноменклатура еще звала народ к строительству коммунизма, но сама уже не верила в эту перспективу. При Брежневе двоемыслие стало нормой. После гибели социализма косяком пошли воспоминания, где выяснилось, что дети элиты в большинстве своем были настроены антисоветски. Хотя пропаганда призывала верить в коммунизм, но некоторые из них предпочитали бежать на Запад, как, например, дочь Сталина Светлана и сын члена Политбюро ЦК КПСС Кириленко. Сын генерального секретаря КПСС Сергей Хрущев, принял американское гражданство, правда, уже в 1990-е годы, но все равно шаг показательный. И хотя партийная бюрократия теоретически стояла за отмирание товарно-денежных отношений, но со все большей силой тянулась к материальным благам и солидным доходам. В такой атмосфере шло вызревание вопроса о путях демонтажа социализма. Показательно, что многие бывшие первые секретари ЦК партии (в Литве, Закавказье, Средней Азии), а также секретарь по идеологии ЦК Украины, после распада СССР стали президентами капиталистических государств. Простота метаморфозы свидетельствовала о том, что процессы перерождения шли давно и привели к закономерному концу. Но дело не столько в том, что люди поменяли свои убеждения, а как это было сделано.

Смену идеологических убеждений понять можно (все-таки критерием истины является практика, а не тексты классиков марксизма), но не то, как они поступили с экономикой и государством. В КНР тоже произошел идеологический поворот, и Дэн Сяопин получил карт-бланш на проведение рыночных реформ. Но это не стало причиной крушения государства и экономики. КНР обрела нормальную капиталистическую систему, и страна качественно усилились. Это означает, что, в отличие от СССР, в Китае, несмотря на все катаклизмы маоизма, не было процессов деградации элиты.

Создание условий для появления деградантов начинается с накопления в государстве некачества.

Некачество – это все то, что не способствует развитию общества, его социального здоровья. В СССР накопление некачества наиболее явно связано с периодом правления Л. И. Брежнева. Все негативное, что досталось от прежних правителей, получило нарастающе разрушительный характер. Это пороки хозяйственной системы, всевластие комбюрократии, подмявшей конституционные органы власти (Советы, суд, профсоюзы). Это назойливая пропаганда, все более ориентированная на «дураков». Это разорительная гонка вооружения и неэкономическая интернациональная помощь десяткам государств. В итоге, бремя лидерства для Советского Союза стало неподъемной ношей. Сырьевой характер экспорта и растущая зависимость от импорта сельхозпродукции завершали безрадостную картину. Объективно выхода было два: либо изменить политическую и экономическую систему с прагматических позиций (в то время это означало

переход к политике конвергенции – сочетание сильных сторон социализма и рыночных регуляторов), либо признание ошибочности коммунистического эксперимента и капитуляция перед Западом. Последний вариант считался нереалистичным даже в среде диссидентов. Однако руководство КПСС выбрало именно второй вариант, пойдя почти один в один по стопам Чехословакии образца 1968 года. Но если чехов на Западе ждали с распростертыми объятиями, то Россия, как оказалось, западными державами рассматривается как опасный конкурент даже в нынешнем усеченном варианте.

Можно предположить, что за решением сдаться стоял трезвый, взвешенный расчет: социализм в тупике, коммунизм – иллюзия, надо возвращаться в русло доказавшей свою жизнеспособность цивилизации. К такому решению в свое время пришли правящие классы Японии, Германии, Италии, Испании, пытавшиеся было строить «самобытные» политические режимы, а также комбюрократия КНР. За таким возвращением последовал расцвет этих стран, что доказывало правомерность данного исторического поворота. И только в СССР новый курс привел к полному краху и государства, и экономики с потерей большей части достигнутых передовых позиций в науке и культуре. Лишь ценой огромных усилий удалось остановить цепную реакцию распада и отстоять целостность России (надолго ли?). Очевидно: что-то было сделано не так и не то. Представляется, что колоссальная разница между странами, обратившимися к опыту западной цивилизации, и СССР объясняется в первую очередь тем, что в отличие от Советского Союза, правящий класс Японии, Южной Кореи, Тайваня, Китая, европейских государств не был затронут ржавчиной деградации. Наоборот, несмотря на тяжелое положения своих стран правящие элиты имели солидный запас «пассионарных» сил, тогда как комбюрократия СССР вошла в стадию угасания своей энергии.

Октябрьская революция 1917 года была революцией маргиналов, чтобы те, кто был ничем, могли стать всем. Такой передел не мог не быть кровавым и социально разрушительным. Через несколько десятилетий все устоялось, и в 60-е годы, казалось, тон в духовной жизни стали задавать те, кто вырос в новое время, не отягощенных злом социальной зависти и «идейных» междоусобиц. Движущей социальной энергией стала не классовая ненависть, а сугубо позитивный заряд. Это особенно четко проявилось во взлете культуры, особенно кино и театра. Однако позитив 60-х был недолговечным и уже в 70-е годы сменился деградационным трендом, завершившимся знаменитой «перестройкой».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю