Текст книги "Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления"
Автор книги: Борис Шапталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Исследователи «Римского клуба» доказывали: выход за пределы возможного влечет неизбежный спад. Но что есть «пределы возможного»? Кризис 2008 года показал, что есть предел экспонентного (непрерывного) роста. Любое наращивание производства неизбежно упрется в «потолок». Чтобы продолжить восхождение, необходим переход в новое качество и уже на этой базе начинается новый рост. Но возможен вариант, когда такого диалектического скачка не происходит и начинается откат, переходящий в падение. Последний вариант чаще всего происходит при исчерпании изначально заложенного в объект потенциала. Например, можно сколь угодно экономно сжигать имеющуюся вязанку дров, но когда-нибудь она неизбежно закончится. Выход – нахождение новых дров или нового вида топлива. Но как быть с обществом или с народом в случае исчерпания его пассионарности? Получается, необходимо заменить общество или этнос новым! А это уже катастрофа. Правда, только для данного общества и данного народа. Несколько лучше положение, если требуется заменить государство, я совсем «легко», если требуется заменить политический режим. Правда, если смена политического режима перерастает в гражданскую войну, то «легкость» оборачивается разновидностью социальной катастрофы. Но она сродни обновлению крови, в этом случае «больное» общество испытывает эффект второго рождения. Так произошло с Францией в 1789 и с Россией в 1917 году. А вот исчерпание потенциала этноса – катастрофа без перспектив обновления. Ему на смену идут другие народы, другое общество. Примеров множество: древний Египет, древний Рим, Эллада, Византия и т. д. Поэтому лучше обеспокоиться поддержание энергетики этноса на должной высоте, чтобы не сталкиваться затем с проблемой «самоликвидации». Для этого надо знать, по каким причинам и как именно происходит угасание сил народа.
Традиционное общество – очень устойчивое социальное образование. Оно сформировалось в глубокой древности как родоплеменная и общинная организация. Главной целью этих форм человеческого общежития являлось стремление людей выжить в неблагоприятных условиях. Методом естественного отбора были найдены способы социальной организации, дающие возможность существовать этнической общности неопределенно долго. В круг обязательных принципов совместной жизни входили:
• коллективизм (круговая порука, взаимная поддержка);
• верховенство интересов группы над личными;
• сплачивающее группу противопоставление «своих чужим»;
• иерархия и авторитаризм, дающие возможность управлять группой с разными психологическими типами и характерами.
Особую роль в цементировании группы (рода, племени, позже народности) играл набор обязательных неписаных правил, которые прибрели статус сакральных (священных) – обычаи, традиции.
Обычаи направлены на сохранение этноса. Они снимают с человека проблему выбора, давая четкие ответы на вопросы «что делать?» и «что делать нельзя?» во многих жизненных ситуациях, прежде всего, самых распространенных и повторяющихся: как выбирать супругу (супруга)? как воспитывать детей? как относится к старикам? как хоронить усопших? И т. д. На десятки житейских вопросов есть готовые, отшлифованные временем ответы.
Многовековое существование народа означает, что имеющиеся обычаи верны в своей сути и потому их бездумное разрушение может поставить под угрозу стабильность этноса. В этом суть глубинного конфликта между старым и новым. Новое двигает этнос вперед по пути развития, но при этом оно должно доказать Традиции свою адекватность целям сохранения народа. Христианству (как и любой другой пришедшей извне религии), вытеснявшему язычество, также пришлось доказывать, что новые предлагаемые нормы морали и правила поведения вписываются в объективные цели охранения жизнеспособности этноса. И христианство не закрепилось до тех пор, пока не впитало в себя обычаи традиционного общества, которые стали выдаваться за свои. Христианская мораль, равно как и мусульманская, конфуцианская, индуистская и т. д. – это перелицованная и отчасти переосмысленная мораль традиционного общества, уходящая в дописьменную древность.
Показательно, что большевики, упразднив многие старые обычаи, немедля взялись конструировать новые и неплохо на этом поприще преуспели. Например, церковные праздники заменили революционными, а там, где не получилось, то сделали их своими, как праздник Нового года, признанный официально в начале 1930-х годов.
Наличие таких празднеств – не мелочь. Они необходимы для сохранения солидарности общества. Совместные праздники – способ единения, идущий от общеплеменных и родовых пиров. Как минимум несколько раз в году люди должны были почувствовать себя частью группы, частью общего.
В современных государствах функцию воспитания единения выполняют общенациональные даты – День независимости, День Конституции и пр. Большую роль приобрели спортивные состязания, где «наши» бьются с «чужими». И победа «своих» становится порой общенациональным праздником.
Крайняя индивидуализация жизни ведет к выхолащиванию праздников единства. Они утрачивают свою объединительную функцию. Люди остаются сидеть дома, не общаясь коллективно. С точки зрения сохранения этноса, его солидарности это дурной знак. И государство с позиции традиционного общества правильно делает, когда пытается переломить тенденцию к тотальному отчуждению, организуя массовые гуляния и прочие празднества.
Воспитанное чувство единения проявляется в дни тяжелых испытаний – войны или стихийных бедствий. Без укорененной на социальногенетическом уровне готовности действовать сообща, прийти на помощь, преодолеть испытания – обществу много труднее выдержать трудности.
Для народов с менталитетом традиционного общества характерна боязнь внешних культурно-идеологических заимствований. Глубинной причиной такого рода сопротивления является инстинктивный страх за энергетику своего этноса. Если народ начнет перенимать некое качество от других, то не приведет ли это к эрозии источников силы? Такая осторожность не есть просто расизм, национализм и ксенофобия, как зачастую принято считать. Инстинктивная осторожность перед чужими влияниями широко распространена в природе, в животном мире, где в арсенал борьбы за существование и доминирование входит жесткий отбор внешних влияний. Это соответствует физическому объяснению понятия энергии, как силы, которая сохраняется в системе, пока система является замкнутой, то есть антиэнтропийной. К сожалению, современные социальные науки, пораженные недугом политкорректности, мало анализируют проблему обмена этноэнергетическими качествами (все больше на уровне пары «модернизация – реставрация»), да и сама проблема нередко слабо осознается.
Нормальное заимствование происходит через приспособление нового к старому, когда чужое делается своим. Делается это так, чтобы сохранялась преемственность. Преемственность – важнейшая черта зрелой и здоровой культуры. Попытки разрыва, утеря традиций означает потерю былого качества и свидетельствует о кризисе в обществе, иногда о начавшейся ее деградации. («Распалась связь времен», – восклицает Гамлет, предчувствуя катастрофу.) Но сохранение традиций тоже не самоцель. Иначе общество превратится в застойное болото.
Традиционное общество под воздействием материального прогресса разлагается. Особенно разрушительно действует урбанизация, что влечет за собой рост удельного веса городского населения. Но у традиционного общества остается такое мощное средство защиты как высокая рождаемость. Подобно осколкам взорвавшейся планеты, миллионы людей с традиционалистской психологией расселяются по миру, вольно или невольно бросая вызов цивилизации гражданского общества, готовые перехватить историческую инициативу и сменить старых хозяев в Западной Европе, США, России…
Демократическое, оно же гражданское общество, возникшее в античности, более динамично, что стало источником мощного цивилизационного прогресса. Это привело к появлению того, что недоступно обществу традиционному – промышленности и науки, как ведущей производительной силы. Но платой за динамизм стала повышенная энтропия. В свое время широкую известность получила книга К. Поппера «Открытое общество», где провозглашалась благотворность либерального социума как открытой системы. Пропагандистами этой идеи стали многие деятели Запада, например, такие как финансист и миллиардер, склонный к теоретизированию, Джордж Сорос. Сторонники концепции К. Поппера исходят из очевидной вещи: открытость лучше социальной замкнутости и отчужденности. Казалось бы, что тут спорить? Одно плохо: они забыли о втором законе термодинамики. Открытая система, одновременно, есть объект с повышенным расходом энергии. Кроме того, «открытое общество» открыто для чужеродных влияний, могущих стать разрушительными для нее. Поэтому, по сравнению с традиционным социумом, для которого тысячелетие не срок, время нормальной жизнедеятельности гражданского социума исчисляется несколькими веками, после чего оно входит в витальный кризис. Это видно на примере Франции и Великобритании. В XIX веке то были наступательные государства, создавшие огромные колониальные империи, чья переселенческая политика привела к появлению таких государств, как Австралия, Новая Зеландия, Канада, США. Но уже через несколько десятилетий они стали терять эти территории, а затем приняли решение ликвидировать заморские колонии и уединиться на своих исконных землях. Смена наступательной идеологии на оборонительную помогла ненадолго. В энергетически слабеющее общество хлынули потоки эмигрантов. И теперь эти государства сами превратились в объект экспансии. Налицо кризис «открытой системы», усугубляемого наплывом дешевых товаров из стран «третьего мира», убивающих местную промышленность. Наблюдатели констатируют: то, что подавалось как экономическая модернизация, на деле привело к упадку промышленности, на смену которой по большей части не приходит ничего. В 1970-е годы промышленное производство обеспечивало 30 процентов национального дохода Великобритании и давало работу 6,8 миллионам человек. К 2012 году доля промышленности в ВВП сократилась до 11 процентов, а количество занятых в сфере – до 2,5 миллиона человек. Надежда была на переход к «экономике знаний». Мол, товары будут производиться в странах с дешевой рабочей силой, а Англия сосредоточится на создании идей, программном обеспечении, брендов, оказании финансовых услуг и других подобных вещах. В реальности же, такое «открытое общество» стало превращаться в паразитарное сообщество. Внешнеторговый дефицит стал не просто хроническим, он стал огромным, достигшим 100 миллиардов фунтов стерлингов.
Конечно, можно поспорить, насколько законы физики, как науки о преобразовании энергии, применимы к общественным явлениям, но аналогии явно просматриваются в кризисных процессах, что идут в современном западном социуме. Рассмотрим составляющие этого системного кризиса, а также причины их порождающие.
Когда говорят о кризисе современной цивилизации, то фактически речь идет о проблеме сытости, низводящего желания личности до голого потребительства, в то время как он в этих благах не нуждается.
Западная цивилизация стремится обеспечить комфортом всех своих граждан. Такая возможность появилась в условиях быстро развивающейся экономики и роста доходов населения, требующих своей «утилизации». Это нормальная и понятная цель со временем, однако, становится стержнем будущего разложения. Сытость появляется, когда отпадает необходимость в напряженном труде, а культура превращается в «досуг», «индустрию развлечений», что способствует душевной и политической апатии. Завязывается клубок проблем, которые в рамках сложившейся культуры и этики не решаются. К тому же возник «зазор» между современной продвинутой цивилизацией и моралью. И разрыв продолжает увеличиваться. В совокупности это приводит к разрушению этноэнергетики. Как устранить проблему угасания жизненных сил «стареющего» общества неизвестно. Гедонизм фактически сознательно отказывается от большинства мер защиты в пользу «свободы» культа удовольствий. В ситуации спада пас– сионарности любая идея-предложение подсознательно корректируется, исходя из возможностей потребительского (и потому отчасти паразитарного) обществом с уже укорененным расслабленным существованием в нем.
Если про какое-то общество говорят, что там доминирует определенная трудовая и социальная этика (протестантская, конфуцианская, исламская и пр.), это значит, что в этом обществе существует и система принуждения к исполнению данной системе норм. Там, где исчезает принуждение, появляется не демократии, не коммунизм, а деградация. И в таком обществе все сложнее говорить о трудовой этике в позитивном смысле, потому что она находится в процессе разрушения.
К проблеме «сытости» примыкает и проблема «сверхобразованности» общества. Когда образование из безусловно благотворной социальной силы превращается в свою противоположность – обременением без пользы. Быть физиком или конструктором, ученым вообще, значит иметь определенный склад ума. Образование дает лишь сумму знаний и профессиональную ориентацию. Если природных данных нет, образование бессильно. Всеобщее высшее образование на деле ведет к росту дилетантизма и культивирования завышенных самооценок («я с дипломом, а мне мало платят» или «я с высшим образованием, а должность дают невысокую»). Распространение всеобщего высшего образования означает отсутствие вопросов: «зачем это нужно?», «что это дает?» Форма (делать как все и получить ненужный диплом) превалирует над содержанием, то есть, целесообразностью. И таких факторов, которые в «пассионарное» время были благом, но затем становятся тормозом, шаг за шагом, накапливается немало, после чего они становятся «неразрешимыми».
Социальная «сытость» не может не вызывать протестную реакцию. Она может выступать в виде религиозного или философско-этического учения, призывающего людей к ограничению (фактически оптимизации) своих потребностей. В Древнем Риме широкую известность получило учение стоиков, которое затем сменило христианство. В наше время – это экологическая пропаганда движения «зеленых».
Примером непродуктивного противодействия «системе» являлся «бунт молодежи» 1960-х годов, породившее свою контркультуру. Выступив с претензией на формирование «нового сознания», освобождающего стихийные силы жизни, якобы закрепощенные буржуазной культурой, движение быстро выродилось. Часть контркультуры, связанной с «сексуальной революцией», влилась в русло высокодоходного порно-бизнеса. Другая часть – коммуны хиппи, от которых ждали создания «новой, неагрессивной разновидности человека», быстро срослась с преступным миром, превратившись в пункты распространения наркотиков. Кумиры рок-музыки, критиковавшие буржуазный образ жизни, с получением огромных доходов, сами с удовольствием окунулись в ранее отвергаемую ими жизнь.
Движение хиппи, в сущности, стало реакция «сытой» молодежи на необходимость много работать и добиваться благополучия в жизни. Альтернативу они увидели в создании раблезианской культуры игры и свободы анархизма. Впервые такой стиль поведения описан в романе Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в главе о Телемской обители. То была свобода от семьи, от государства, от традиций, то есть от «власти старших», от власти денег и материального достатка, от необходимости работать, наконец. Карнавал жизни с цветами, абсолютным пацифизмом, свободой секса– стал идеалом жизни, как праздника. Раньше «карнавальную жизнь» позволяла себе только «золотая молодежь» – отпрыски богатых родителей, правда, безо всякой идеологии. Теперь же этот образ жизни могли себе позволить многие. К счастью для западного общества, карнавал, как и полагается, закончился достаточно быстро, и «дети», пошалив вдоволь, как и полагается детям, вернулись в дома родителей, работать и наследовать их дело. Но вопрос «как быть государству и кем быть в сытом обществе?» остался.
«Природа создает матерей, но обществу приходится создавать отцов», – метко заметил американский экономист Л. Туроу. Социологи утверждают: деторождение определяется ценностной ориентацией личности, а она – доминантами в культуре. В XX веке в развитых странах сформировалась антисемейная, антидетородная культура, то есть по факту энтропийная субкультура этнической деградации. Объективной причиной этого стало отмирание «семейной экономики». Прежнее полунатуральное ведение хозяйство требовало вовлечение в трудовой процесс практически всех членов семьи. Дети помогали взрослым, старики смотрели за маленькими. Все были зависимы друг от друга. Причем дети были своеобразным пенсионным фондом. Именно они, вступив во взрослую жизнь, обеспечивали существование стариков. Современная «стоимостная экономика» ориентирована на личное материальное преуспевание, сделав людей независимыми (жены от мужа, стариков, получающих пенсию – от детей). Иметь большое число детей стало невыгодным. В рыночной экономике необходимо снижать издержки как условие увеличения дохода. Дети с их повышенными материальными запросами, большими расходами на образование, стали относиться к «издержкам».
Дороговизна детей определяется, в частности, таким фактором, как необходимость дать высшее образование независимо от их способностей, а обучение ныне дорогое удовольствие. Другой фактор – растущая материальная независимость женщин, что освобождает их от необходимости держаться за семью. Спрос рождает предложение, и в ответ на эти тенденции произошла смена культурных ориентиров: свободы взяли верх над прежними ценностями, которые были объявлены устаревшими. Культура постмодерна создает новую мораль по принципу: никто никому ничего не должен. Это путь к обрыву. Будущее развитых стран более чем туманно. Падение рождаемости в развитых странах ведет к таким опасным вещам, как старение и сокращение населения.
Если судить по древнему Риму и Греции, где подобные негативные процессы прошли до самого конца, то существует некий порог «сытости», перейдя который развитая цивилизация вступает в полосу демографической деградации. Население начинает стареть и быстро сокращаться. Римлянам хватило воинов, чтобы покорить Средиземноморье и западную часть Европы. Но когда государство стало зажиточным, то нежелание мужчин брать на себя тяготы и риски военной службы привели к необходимости вербовать наемников из окрестных «варварских» народов. Затем начало уменьшаться население (дети стали обузой). После чего богатые, но слабозаселенные провинции спровоцировали массовое переселение германских, славянских и прочих племен на земли Римской империи. На территориях нынешней Франции, Испании, северной Италии, Сербии уже некому было защититься от вторжения.
То же самое произошло с Византией в конце X века. Ворвавшиеся после разгрома наемной армии византийского императора в Малую Азию тюркские племена обнаружили слабо заселенную местность. Поэтому вместо обычного грабежа и отхода назад, они остались там. Противодействовать было некому, и постепенно, за несколько веков, пришельцы сменили коренное население.
Ситуация с современным западным обществом подтверждает тенденцию прежних времен. Когда число желающих работать становится все меньше, а получать «хлеба и зрелищ» все больше, то растущая разница покрывается ввозом иностранных рабочих. Так было в древнем Риме, так ныне происходит в Западной Европе и России. Гастербайтеры очень удобны. Миллионы аборигенов могут ничем толковым не заниматься, числясь офисными работниками, охранниками, и безработными на пособии – за них работают гости. Одновременно рождаемость опускается ниже порога простого воспроизводства населения, и тогда начинается замещение коренного населения пришлым. Ныне в большинстве развитых стран население если и растет, то за счет иммигрантов-бедняков.
Демографический взрыв южных этносов, повлекший за собой очередное в мировой истории переселение народов, стал детонатором нового витка экспансии, поставивший в XXI веке под угрозу стабильность Европы и Северной Америки. Политики, ученые, публицисты, обсуждая проблему миграции, в своей массе не различают два качественных процесса – иммиграцию и колонизацию.
Под иммиграцией обычно понимается расселение новоприбывших среди коренного населения с принятием их образа жизни. Колонизация – это создание замкнутого и стремящегося к расширению ареала, противостоящего коренному населению. После чего начинается борьба за доминирование.
По инерции считается, что в наше время только европейцы способны на колонизацию, но не народы Африки, Латинской Америки и Ближнего Востока. Это заблуждение. Миграция не опасна, но в Европе и США идут процессы именно колонизации пришельцами. Только она находится на начальном этапе, как это было у европейцев XVII–XVIII веков. Потенциально же нынешние «мигранты» – будущие хозяева этих территорий, поэтому межэтнической борьбы в ходе этнической экспансии за гегемонию не избежать. Иммиграция шла (и идет) под лозунгом: «нам без них не обойтись». При этом упускается из виду возможность появления в будущем ситуации, когда пришельцам не станут нужны аборигены.
Необходимо иметь в виду, что существует своеобразный закон демографической экспансии. Существование Человека издавна было связано с кормящим его ареалом. Объем добываемой на данной территории пищи регулировал численность населения. Если племя (народ) получали возможность выйти за пределы «резервации», то тем самым данный этнос получал возможность существенно увеличить свою численность, как за счет собственного деторождения, так ассимиляции представителей других этносов. По такому принципу росла численность русской нации, народа Соединенных Штатов. Англия сумела заселить целые континенты (Австралию, северную часть Америки). Племена тюрков смогли за несколько столетий колонизировать и ассимилировать огромные пространства Азии, а племена арабов – Ближний Восток и Северную Африку.
С прекращением территориальной экспансии рост численности данного этноса затормаживается, а при определенных обстоятельствах (урбанизации, возникновения фактора «цивилизационной сытости») начинается обратный процесс сокращения его численности. На этом пути ныне оказались многие народы Европы. И чем больше они стягиваются в свои традиционные ареалы, тем быстрее идет их сокращение. Это хорошо видно по численности русских. Еще недавно их хватало, чтобы переселяться в другие районы СССР, и доля русских в союзных республиках была достаточно велика (в Казахстане, например, около 50 процентов). В 1990-е годы начался отток славянского населения из Средней Азии и Закавказья. Однако это не привело к увеличению численности русских в собственно России. Получился конфуз: освобождение русского народа стало перестать в освобождение России от русского народа. Впрочем, не произошло увеличения числа французов во Франции после эвакуации из Алжира, Индокитая и других бывших колоний. Наоборот, демографический спад продолжился, а следом в метрополию устремились миллионы бывших «угнетенных», грозя в недалеком историческом будущем кардинально изменить этническую ситуацию в Западной Европе и России.
Как решить проблему деградационной демографии, малопонятно (хотя есть масса предположений, советов и пр.), тем более что либералы и левые услужливо предлагают самый простой выход – плыть по течению и при ухудшении демографической ситуации капитулировать, открыв границы другим этносам, чтобы они работали на аборигенов. (Как долго пришельцы будут согласны работать на коренных? – лучше об этом не думать). Но вряд ли уже является дискуссионным факт, что современные «сытые» общества проигрывают биологическую конкуренцию «бедным» народам. Рождаемость в «сытых» обществах не покрывает убыль населения. Быстро, а по историческим меркам, стремительно, растет доля пожилых людей. Развитые страны через несколько десятилетий могут превратиться в общества пенсионеров. Превалирование семей с одним ребенком ставит крест на их будущем.
Деградационная демография отчасти есть следствие издержек «городской цивилизации». Городская жизнь «гасит» рождаемость. В деревне можно иметь десять детей. Сделать пристройку к дому, оборудовать чердак, сарай. Всегда есть хоть какое-то пропитание – плодовые деревья, огород, живность. В городской квартире пространство жестко регламентируется стенами. В таких условиях большая семья – нонсенс. Если развитые страны хотят повысить биологическую конкурентоспособность им необходимо взять курс на возврат к малым городам и сельской жизни, на новой, естественно, технологической базе. Благо, что беспроводная связь (Интернет, спутниковое телевидение, мобильная телефония) позволяют активно общаться с миром практически из любой точки, а современная техника позволят постепенно отказываться от фабрично-заводского типа производства с большей концентрацией рабочей силы в одном месте.
О необходимости развивать альтернативные мегаполисам способы жизни архитекторы, врачи, экологи и просто энтузиасты говорят очень давно, но любая тенденция, прежде чем смениться другой, должна дойти до предела самоотрицания, поэтому их призывы пока относятся к разряду благих пожеланий. Пример тому значительное увеличение площади Москвы (почти на 40 процентов!). Решение, принятое в 2012 году, означает дальнейшее стягивание миллионов людей в мегаполис за счет малых городов и деревень России. К чему это приведет – смотрите судьбу малоазиатской части Византии, которой, в качестве лучшего места проживания, противостоял Константинополь.
