Текст книги "Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях"
Автор книги: Борис Романов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)
В спецсообщении Сталину, отправленном 17 июля 1947 года, когда следствие по террористическому делу набирало ход, Абакумов докладывал о практике следственной работы в МГБ, о том, как ведутся допросы:
"4. При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность и их вражеские замыслы.
С этой целью следователь на первых допросах предлагает арестованному рассказать откровенно о всех совершенных преступлениях против советской власти и выдать все свои преступные связи, не предъявляя в течение некоторого времени, определяемого интересами следствия, имеющихся против него уликовых материалов.
При этом следователь изучает характер арестованного, стараясь:
в одном случае, расположить его к себе облегчением режима содержания в тюрьме, организацией продуктовых передач от родственников, разрешением чтения книг, удлинением прогулок и т. п.;
в другом случае – усилить нажим на арестованного, предупреждая его о строгой ответственности за совершенное им преступление в случае непризнания вины;
в третьем случае – применить метод убеждения, с использованием религиозных убеждений арестованного, семейных и личных привязанностей, самолюбия, тщеславия и т. д.
Когда арестованный не дает откровенных показаний и увертывается от прямых и правдивых ответов на поставленные вопросы, следователь, в целях нажима на арестованного, использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного, которые последний скрывает.
Иногда, для того, чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает от окружающих, и др.
5. Уликовые данные, которыми располагает следствие, как правило, вводятся в допрос постепенно, с тем, чтобы не дать возможности арестованному узнать степень осведомленности органов МГБ о его преступной деятельности.
При этом следователь учитывает психологическое состояние арестованного и в наиболее благоприятный, с этой точки зрения, момент предъявляет арестованному уликовые данные.
В качестве уликовых данных органы МГБ чаще всего пользуются:
а) показаниями других арестованных и свидетелей;
б) материалами, изъятыми при обыске у арестованного: перепиской, записями, книгами, фотографиями и другими вещественными доказательствами;
в) заключениями экспертов;
г) данными, полученными от агентуры, наружного наблюдения, оперативной техники и иным путем.
6. Для того, чтобы сбить арестованного с позиции голого отрицания своей вины, в процессе следствия практикуются очные ставки, причем в ряде случаев очные ставки проводятся лишь по одному какому-либо вопросу с тем, чтобы только уличить арестованного во лжи и использовать этот момент для разматывания дела.
7. В отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей.
К этим мерам относятся:
а) перевод в тюрьму с более жестким режимом, где сокращены часы сна и ухудшено содержание арестованного в смысле питания и других бытовых нужд;
б) помещение в одиночную камеру;
в) лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг;
г) водворение в карцер сроком до 20 суток.
Примечание: В карцере, кроме привинченного к полу табурета и койки без постельных принадлежностей, другого оборудования не имеется; койка для сна предоставляется на 6 часов в сутки; заключенным, содержащимся в карцере, выдается на сутки только 300 гр. хлеба и кипяток и один раз в 3 дня горячая пища; курение в карцере запрещено" [391]391
Лубянка, Сталин и МГБ СССР. С. 53–54.
[Закрыть].
Не только эти оговоренные методы применялись в деле Даниила Андреева. Существовали неписанные правила, отработанные изуверские приемы. В МГБ умели ломать даже приготовившихся к сопротивлению. Андрееву пришлось, может быть, тяжелее всех. Не только потому, что на него, как на опаснейшего террориста, главу страшного заговора, навалилась вся чекистская сила. Он глубоко переживал, что стал виновником "жизненной катастрофы", страданий и гибели окружавших его. "…Самый тяжелый период моей жизни – 48–й год, время первого следствия, протекавшего в ужасающих условиях и доведшего меня до состояния глубокой депрессии. Не дай Бог даже врагу испытать что-либо подобное" [392]392
Письмо И. А. Новикову 31 мая 1957.
[Закрыть], – признавался он. Видимо, в эти месяцы с ним в камере оказался студент – филолог Михаил Кудинов. Позже, в Джезказгане, он неодобрительно рассказывал солагернику, как, «придя с допроса, Даниил, прохаживаясь по камере, старался вспомнить, кто еще слушал его роман», а на предупреждения, что «эти воспоминания будут дорого стоить», отвечал, что «его долг говорить правду» [393]393
Трубецкой А. В. Пути неисповедимы: (Воспоминания 1939–1955 гг.). М.: Контур, 1997. С. 306. Кудинов М. П. (1922–1994) – поэт – переводчик.
[Закрыть]. Знал ли он, что каждому им названному грозит арест? Мог ли промолчать?
Всегда терявшийся перед необходимостью говорить неправду, не готовый к сопротивлению, Андреев был буквально истерзан следователями, умевшими потрошить и закаленных борцов подполья. Но что он мог рассказать, чего здесь не знали? Речь шла лишь о подтверждающих признаниях. В конце концов Даниила Андреева заставили признать, что он организатор террористической группы. Еще проще добились показаний от его жены, которую досужая молва и простодушность собственных рассказов сделали едва ли не главной виновницей всего дела. Она писала об этом: "Следователь звал меня по имени – отчеству, читал мне стихи. Он говорил:
– Алла Александровна, пожалуйста, расскажите, как такие люди, как Вы, как те, другие, кто сейчас арестован, вы, русские люди, смогли дойти до такой вражды к строю своей страны, к тому, как живет наша Родина. Мы же хотим понять, что думает интеллигенция, мы хотим быть вместе с вами, но от нас все шарахаются. Нам никто ничего не рассказывает.
Я, дура, рассказывала. Больше года. И еще вот что важно. Я не могла забыть, что передо мной сидит и ведет допрос такой же русский человек, как я. Это мое чувство использовали, как ловушку.
<…>Следователь был очень спокоен, он записывал все, что я говорила: свои вопросы, мои ответы. Потом давал мне прочесть эти листки. Я читала, удивлялась и спрашивала:
– Ведь я же не так сказала. Вы иначе написали, чем я говорила.
А он отвечал:
– Алла Александровна, понимаете, есть, так сказать, бытовые формулировки. Я же обязан нашему разговору придать юридическую форму" [394]394
ПНР. С. 180–182.
[Закрыть].
Этот следователь – Иван Федорович Кулыгин. Он добродушно рассказывал подследственной как его, студента лесотехнического института, сибиряка, по комсомольскому призыву направили на работу в органы. Отказываться нельзя. Выглядел Иван Федорович лощено, даже с неким оттенком интеллигентности. Мог ввернуть фразу о литературе. Беседовал спокойно, добродушно улыбался, рассказывал о маленькой дочке, в которой души не чаял. Уже потом Андреева с удивлением узнала, как тот же Кулыгин на допросах неистово материл Ивашева – Мусатова.
Позже она характеризовала свое, и не только свое, поведение на следствии как глупое и "детское, чтоб не сказать больше". Это понимали все, прошедшие "дело Даниила Андреева". В 56–м Шелякин писал ей из Сыктывкара: "Мне достаточно известен характер вымученных у Вас показаний, долженствующих, по замыслу следствия, доказать причастность мою к тем фантастическим преступлениям, на выдумывание которых было потрачено 17 месяцев и тонны бумаги" [395]395
Письмо А. П. Шелякина А. А. Андреевой // СС-2, 4. С. 416.
[Закрыть].
Но знавшие о поведении жены поэта на следствии понаслышке, или только с ее слов, судили беспощадно. Арестованная в 48–м во второй раз, Нина Ивановна Гаген – Торн, встретившаяся с Андреевой в лагере, передавала ее простодушные рассказы не только без снисхождения, но и с возмущенным комментарием.
"Неужели искренне восхищалась следователем? Утверждала, что понимает необходимость социальной борьбы, сообщила:
– Мы с ним сумели договориться, он убедил меня во многом: мы были не правы в своем скептицизме к Советской власти.
– Ну, в чем же он вас убедил?
– Что растет иная культура. Такая, которая создала новую интеллигенцию, других убеждений, но понимающую то, что дорого нам. Он говорил: "Мы с вами политические противники, но это не значит – враги. Вы жили в московской, интеллигентской ячейке, не зная жизни и стройки страны. Вспомните, что мы, коммунисты, выиграли войну с великими жертвами, и поймите необходимость бдительности. Имейте мужество говорить прямо, если у вас есть разногласия с нами!" И я поняла, что он прав! – воскликнула Алла, гордо подняв голову. – Следователь мой, во всяком случае, культурный человек. Вставал, когда меня приводили на допрос, предлагал: "Садитесь, пожалуйста, Алла Александровна". Я сказала, что верю в Бога, в роль христианства. Он цитировал Блока:
Инок шел и нес святые знаки
На пути в желтеющих полях.
Или что-то другое, он много цитировал Блока… Мы говорили о многом <…>
И Алла рассказала ему, как созревал замысел романа, кто слушал его чтение и какие высказывал мысли. По делу о написанном Даниилом Андреевым романе село около 200 человек, получив сроки от 10 до 25 лет" [396]396
Гаген – Торн Н. И. КВЧ // Ново – Басманная, 19. М.: Художественная литература, 1990. С. 502–504.
[Закрыть]. Характерно, что, непомерно преувеличив значение признаний Андреевой на следствии, Гаген – Торн 20 человек осужденных невольно превратила в 200.
Позже, когда следствие уже определило состав группы Даниила Андреева, от него стали добиваться более конкретных показаний: когда и о чем он говорил со своими сообщниками. По протоколам, написанным следователями, можно лишь догадываться, в чем на самом деле признавался допрашиваемый:
"ВОПРОС: – А к какому периоду относятся террористические проявления ИВАШЕВА – МУСАТОВА и ВАСИЛЕНКО?
ОТВЕТ: – С ИВАШЕВЫМ – МУСАТОВЫМ я обсуждал вопрос террора в 1939 году у него на квартире в Москве, по Уланскому переулку, № 12. Я говорил ему, что насильственное устранение Сталина от руководства страной облегчило бы нашу борьбу против советской власти.
На прямо поставленный мною вопрос – разделяет ли он террор против руководителей Советского правительства – ИВАШЕВ – МУСАТОВ ответил, что он отнесется с уважением к исполнителю террористического акта против Сталина.
Что же касается ВАСИЛЕНКО, то его в обсуждение вопроса о терроре я стал втягивать еще с 1937 года, по мере сближения с ним и установления доверительных отношений.
В беседах с ВАСИЛЕНКО я заявлял ему, что лично у меня не дрогнет рука убить Сталина, и ВАСИЛЕНКО, соглашаясь со мной, сам высказывал готовность совершить против него террористический акт.
ВОПРОС: – Теперь покажите о террористических проявлениях вашей жены АНДРЕЕВОЙ.
ОТВЕТ: – Еще в начале допроса я понял, что АНДРЕЕВА рассказала следствию о нашей совместной вражеской деятельности. С АНДРЕЕВОЙ у меня были наиболее близкие отношения, с ней я делился своими самыми сокровенными мыслями, она знала о моей ненависти к руководителям Советского правительства, полностью разделяла мои террористические намерения и являлась моей ближайшей и активной помощницей в проведении вражеской работы против советской власти.
Постоянно влияя на АНДРЕЕВУ, мне удалось привить ей ненависть к Сталину и подготовить ее для самых решительных действий.
В беседах со мной и другими участниками нашей антисоветской группы АНДРЕЕВА не раз заявляла, что она готова сама совершить террористический акт против главы Советского государства" [397]397
Протокол допроса Арестованного Андреева Даниила Леонидовича. От 28 июля 1948 года // Урания. 1999. № 2 (39). С. 109–111.
[Закрыть].
Еще в 1941–м вышла книга Вышинского "Теория судебных доказательств в советском праве", перед арестом Андреевых удостоенная Сталинской премии. В ней говорилось, что если обвиняемый в государственном преступлении признался, то никаких других доказательств не требуется. Признания Андреева и его подельников следствие получило. Но для доложенного вождю террористического дела, кроме возмутительного романа и признаний, требовалась, по мнению руководящих режиссеров, безусловная достоверность деталей, "художественная" убедительность. И следователи работали не покладая рук. К каждому искали особый подход. Лубянский однокамерник Василенко Наум Коржавин вспоминал: доцент Василенко был – это бросалось в глаза – "мягкий, интеллигентный, тонкий, добрый, деликатный, беззащитный человек. Следователи быстро нащупали эту его слабость и на ней играли.
– Ты кто такой? – спрашивали они его. От одного этого "ты" он терялся.
– Я доцент… – начинал он лепетать очевидное, но его грубо обрывали:
– Ты говно, а не доцент! – и хохотали.
Он совсем терялся. И подписывал все, что ему совали. В конце концов он понаподписывал на себя черт – те что". Волевой сокамерник стал спасать Василенко, внушая: "Умный, образованный человек, а что делаете? Немедленно пишите заявление следователю и откажитесь от всех этих показаний. Скажите, что были не в себе. Ну, посадят вас в карцер,<…>надо вынести. А то ведь всю жизнь погубите" [398]398
Коржавин Н. Указ. соч. С. 728.
[Закрыть]. Василенко после колебаний совет принял и попал в карцер, где только твердил молитву «Господи, Боже мой, спаси меня…» и защищался от ледяной капели с потолка тем, что клал на плечи два носовых платка, у него оказавшиеся. Но попытка противления следствию никакого значения для конечного результата не имела. Намеченная Василенко роль тянула на высшую меру, и он ее получил – двадцать пять лет.
Для Андреева следствие стало страшным испытанием не только из-за ночных изматывающих допросов, избиений, но и потому, что приходилось подписывать протоколы с чудовищными обвинениями близких людей.
Именно после следствия началась его болезненная страсть "босикомохождения". Рассказ со слов Андреева: "Его как-то следователь избил сильно на допросе. И Даниил Леонидович, оказавшись в камере, потребовал бумагу и написал протест прокурору по поводу незаконных методов ведения допроса, избиений, издевательств… Прошло какое-то время, и вот его снова вызывают на допрос. В кабинете, кроме следователя, сидит незнакомый генерал. "Я, – говорит, – прокурор, тут ко мне поступила ваша жалоба на якобы незаконные действия нашего следователя. Я должен выяснить, так ли это". Тут встает следователь, подходит к Андрееву: "С чего ты взял, что у нас используются незаконные методы?" – и бьет Даниила Леонидовича сапогом по ноге. "У нас арестованных никто не бьет", – и опять удар. "Значит, вместо того, чтобы раскаяться, ты еще клевещешь на советские органы дознания?" – и снова бьет… В общем, он его избил страшно на глазах у того генерала. А генерал после всего и говорит: "Я, – говорит, – убедился, что следствие ведется законными методами, а вы, Андреев, клевещете на наши советские карательные органы"" [399]399
Гудзенко Р. С. Слово о Данииле Андрееве // СС-1, 3, 2. С. 462–463.
[Закрыть].
Передышкам помогало только чтение. После тюрьмы, Ивану Алексеевичу Новикову, автору книги "Пушкин в Михайловском", прочитанной тогда, в камере, он писал о ней: "Это было окно на свежий воздух из зловонного карцера, точно дуновение милого родного ветра, насыщенного запахами заливных лугов. Возвращаясь с ночных допросов измученным до предела и зная, что в камере не с кем будет перекинуться живым искренним словом, я утешался мыслью о книге, которая меня там ждет, как утешительница, друг и пробудительница самых светлых воспоминаний" [400]400
Письмо И. А. Новикову 31 мая 1957.
[Закрыть].
Кроме подробностей террористических замыслов, главных в деле, следствие старательно разрабатывало и другие сюжетные линии. Первая, подтверждавшая существование серьезного многолетнего вражеского подполья, – выявление прогерманских и пораженческих настроений перед войной. Здесь следствие припомнило встречи на квартире у четы Кемниц и у Евгения Белоусова. Кемница с женой арестовали в Пензе 10 февраля 1948–го, когда сценарий дела вчерне уже сложился. Следом, 12 февраля, в Каменск – Уральске, где тот работал на авиазаводе начальником конструкторского отдела, арестовали Белоусова. Связанные с ними показания Андреева фиксировали в протоколе допроса версию, продиктованную следствием: "В происходивших<…>беседах мы касались положения в стране, клеветали на политику партии и Советского правительства, говорили о неиз бежности войны против СССР и высказывали уверенность в падении советской власти.
СКОРОДУМОВА и ее муж КЕМНИЦ – немец по национальности – с восхищением отзывались о порядках в Германии, превозносили Гитлера и его фашистскую партию и утверждали, что именно фашистская Германия явится освободительницей России от большевиков. СКОРОДУМОВА – КЕМНИЦ заявляла, что когда Германия нападет на СССР, то с советской властью все будет покончено".
После этого признания сюжет стал прорисовываться чуть подробнее:
"ВОПРОС: – И поэтому, когда Германия напала на Советский Союз, вы стали спешно готовить своих сообщников для перехода на службу к немцам?
ОТВЕТ: – Да, вторжение фашистской армии в Советский Союз все участники нашей антисоветской группы встретили с большой радостью и надеждой на скорое падение советской власти.
Я, не сомневаясь в победе германской армии, радовался, что сбываются мои долгожданные мечты, когда смогу принять непосредственное участие в свержении советской власти и создании вместе с немецкими оккупантами новых порядков в стране.
Первые военные успехи гитлеровских войск буквально окрылили нас, и мы со дня на день ждали их в Москве. На наших сборищах мы уже открыто обсуждали вопрос – с чем пойдем к немцам, когда они займут Москву, и какова будет наша роль в построении нового государства в России после победы Гитлера. Мы все приходили к общему выводу, что можем рассчитывать на лояльность фашистских властей, так как за плечами у каждого из нас, кроме ненависти к советской власти, имеется и практическая вражеская работа.
С КОВАЛЕНСКИМ, ВАСИЛЕНКО, ИВАШЕВЫМ – МУСАТОВЫМ и УСОВОЙ мы договорились, что после занятия Москвы немцами сами пойдем к оккупационным властям и предложим им свои услуги.
ВОПРОС: – Какую предательскую деятельность вы собирались вести на стороне немцев?
ОТВЕТ: – Мы считали, что немцы используют нас в области пропаганды, где мы сумеем помочь вести борьбу с советской идеологией и привить населению новые взгляды, угодные немецким оккупантам. Наши взгляды и взгляды немецких оккупантов, как мы считали, едины.
Лично я готов был занять по указке немцев любой пост и выполнять их поручения. Для того, чтобы угодить гитлеровцам и снискать ихдоверие, я подготовил свою антисоветскую поэму "Германцы", специально посвященную немцам, и усиленно работал над окончанием антисоветского романа "Странники ночи", с тем, чтобы с приходом их в Москву издать эти произведения.
Однако наши надежды на приход немцев в Москву не оправдались, что вызвало у нас немалую растерянность.
Не успев еще сориентироваться в этой обстановке и наметить какие-либо другие мероприятия для борьбы с советской властью, я был в 1942 году призван в армию и отправлен на фронт.
ВОПРОС: – Где и продолжали вести вражескую деятельность?
ОТВЕТ: – Нет, за время службы в Советской Армии я сделать что-либо в этом направлении не смог. Хотя я и проходил службу в тыловых частях и не был на передовых позициях, но все же, находясь в условиях суровой военной обстановки, я понимал, что при малейшем моем враждебном выступлении против советской власти меня расстреляют. Приобрести же людей, которым я мог бы доверять, мне не удалось из-за частых переводов из одной команды в другую.
Оставаясь непримиримым врагом советской власти, я на время притаился, но связи со своими сообщниками в Москве не порывал, рассчитывая вернуться в Москву и возобновить вражескую деятельность.
ВОПРОС: – Такая возможность вам представилась?
ОТВЕТ: – Да. Уволившись летом 1945 года по болезни из армии и возвратившись в Москву, я вновь установил связь с участниками нашей антисоветской группы КОВАЛЕНСКИМ, ДОБРОВЫМ, ДОБРОВОЙ, ВАСИЛЕНКО, ИВАШЕВЫМ – МУСАТОВЫМ, МАТВЕЕВЫМ, ДОБРОВОЛЬСКИМ – ТРИШАТОВЫМ и ИВАНОВСКИМ".
Как немец, Кемниц во время войны был выслан из Москвы и жил с женой в Пензе. Белоусов с женой уехал в эвакуацию на Урал. Но и они, оказывается, поддерживали с Андреевым агентурную связь и продолжали "оставаться активными врагами советской власти, с той разницей, что после поражения Германии они переориентировались на англо – американцев". Шел 1948 год, началась холодная война с недавними союзниками. И Андреев, согласно протокола допроса, признался:
"На сборищах, которые возобновились у меня на квартире, КОВАЛ ЕНСКИЙ, ВАСИЛЕНКО и другие заявляли, что Англия и США
заставят Советское правительство пойти на коренные преобразования вплоть до введения частной собственности, свободной торговли, роспуска колхозов и создания многопартийного демократического правительства.
Они утверждали, что Советский Союз вышел из войны с Германией настолько экономически ослабленным и обескровленным в военном отношении, что не сможет противостоять этим требованиям американцев.
Я держался другого мнения и доказывал им, что Советское правительство не пойдет ни на какие уступки и что его надо свергать насильственным путем, и поэтому Англия и США вынуждены будут начать войну против Советского Союза".
Отсюда следовал второй сюжет – связь подполья с заграницей. И тут следствие действовало уверенно. Вначале добились признания в том, что группа в ожидании новой войны против СССР, которую вот – вот начнут Англия и США, решила продолжать вражескую работу. В протоколах эта тема вначале звучала общо:
"В беседе со своей женой АНДРЕЕВОЙ в конце 1946 года я заявил ей, что если во время войны США против СССР в Москве начнутся волнения, то я первым ворвусь в Кремль и убью Сталина. АНДРЕЕВА поддержала меня и заявила, что готова действовать вместе со мной.
Однако, должен признать, что в последнее время я стал задумываться над тем, что за границей мне представились бы ббльшие возможности для вражеской деятельности против Советского Союза. Я считал, что там я сумел бы издать свои антисоветские произведения, над которыми работал в течение многих лет, и мог бы активно выступать с пропагандой против Советского Союза".
Но этого допрашивавшим оказалось мало, и его заставляют говорить дальше, продиктовав ответ и требуя художественных подробностей: "Вы не только задумывались, но и предпринимали меры к побегу за границу. Договаривайте до конца".
"ОТВЕТ: – Это верно. В конце 1946 года я намеревался вместе со своей женой АНДРЕЕВОЙ пойти в американское посольство в Москве и, выдав себя за противника существующего в СССР государственного строя, попросить у американцев убежища в расчете при их содействии перебраться за границу.
Обсудив детально наш замысел, мы с АНДРЕЕВОЙ пришли к выводу, что осуществить его очень трудно, так как мы наверняка будем выслежены и арестованы.
Отказавшись от этой мысли, мы решили бежать через кавказскую границу в Турцию, а оттуда пробраться в Париж. К разработке нашего плана побега за границу мы с АНДРЕЕВОЙ привлекли участника нашей антисоветской группы МАТВЕЕВА, который, являясь географом, хорошо знал советско – турецкую границу" [401]401
Протокол допроса Арестованного Андреева Даниила Леонидовича. От 28 июля 1948 года //Урания. 1999. № 2 (39). С. 111–115.
[Закрыть].
И хотя попытку убежать через американское посольство, по замечанию допрашиваемого, можно было обсуждать лишь "в юмористическом разрезе", а планы уехать в Батум и "с помощью контрабандистов" перейти турецкую границу могли показаться Матвееву только неумной шуткой, следствие упорно выясняло детали преступных замыслов. Тем более, что в "Странниках ночи" о проектах бегства за границу говорилось в главах, посвященных архитектору Морге нштерну.
"ВОПРОС: – Почему именно в Париж вы намеревались бежать?
ОТВЕТ: – В Париже проживает мой брат писатель АНДРЕЕВ Вадим Леонидович, который в годы Гражданской войны вместе с белогвардейцами бежал за границу.
При помощи брата я намеревался завязать необходимые знакомства, издать свои антисоветские произведения и продолжать активную борьбу против Советского Союза.
Вот все, что я мог показать о своей вражеской работе.
ВОПРОС: – Нет, это не все. Вы еще не показали о своей связи с иностранными разведками и не назвали лиц, которые направляли вашу вражескую деятельность. Об этом вы еще будете допрашиваться" [402]402
Там же.
[Закрыть].
Вскоре ему предъявили неназванных лиц. Это были Александр Александрович Угримов с женой, Ириной Николаевной, старшей дочерью Муравьева. В конце 1947 года Угримова, участника Сопротивления, советско – патриотически настроенного, выслали из Франции на родину. После всех перипетий в марте 48–го он приехал в Москву и получил направление на работу в Саратов. Семья последовала за ним и
1 мая на теплоходе "Россия" вместе с другими репатриантами прибыла в Одессу. Через две недели, 15 июня, в Саратове Угримова арестовали. Тещу и жену, едва успевших распаковать чемоданы, взяли на даче на Никол иной Горе, а в Москве ее сестру. Через недолгое время после ареста Угримов из Лубянки, как и все подельники Андреева, переведенный в Лефортово, стал понимать, чего от него требуют следователи. "В двух словах, – пишет он, – это сводилось к следующему: Даниил Андреев здесь – крупный террорист; Вадим Андреев там – крупный агент американской и английской разведок; а я, также агент, приехал, чтобы установить связь между ними, и для этой цели меня и заслали в СССР под видом высылки" [403]403
Угримов А. А. Указ. соч. 123.
[Закрыть].
Занимавшийся делом Угримова следователь по фамилии Седов с недобрым белесым лицом добивался признаний в "шпионской и диверсантской деятельности". Допросы шли почти ежедневно. Однажды Седов, по определению подследственного, бессовестный и злобный, но выдрессированный пес, избил его резиновой палкой так, что вернувшись под утро в камеру с черной, ставшей сплошным кровоподтеком спиной, он мог лечь только на живот. На одном из допросов, попав в кабинет Леонова, Угримов увидел справа диван, накрытый белой простыней. Поймав его взгляд, Леонов, усмехаясь сказал: "…Это после вчерашнего. Да, мы гуманны, очень гуманны, но всему есть предел, и мы принуждены будем применять к вам жесткие меры…" [404]404
Там же. С. 134.
[Закрыть].
Другим зарубежным связным попытались сделать Фатюкова, привозившего в 45–м письмо от Вадима Андреева. Но главным обвинением оставался террор, чем-то серьезным подкрепить связи Даниила Андреева и его друзей с заграницей не удавалось.
