Текст книги "Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях"

Автор книги: Борис Романов

В Останкинском дворце – усадьбе графов Шереметевых еще в 1918 году был открыт музей творчества крепостных. А в том 37–м в нем, не только в анфиладе роскошных гостиных и в театральном зале, но и в других помещениях дворца готовилась выставка, на которой, конечно, следовало показать не только творчество, но и «различные формы эксплуатации крепостного крестьянства». В одной из комнат развернулась выставка, посвященная принятой в прошлом году Сталинской Конституции, объявленной «единственной в мире подлинной демократической конституцией». Оформительской работы здесь оказалось много. Алла Александровна вспоминала: "Мы с Сережей работали в то время в Останкинском музее, делали большую выставку, посвященную крепостному театру. В ней были макеты спектаклей. Помню, я лепила Парашу Жемчугову в роли Элианы в опере Гретри «Самнитские браки». А Даниил работал с нами как шрифтовик. В Останкине мы виделись, поскольку он привозил работу, которую делал дома.

С Останкинским дворцом связан для меня один важный личный момент. Время было страшное. Сережу уже таскали несколько раз в НКВД и вызвали еще на какой-то день. Мы находились в помещении церкви, что рядом с Шереметевским дворцом. Теперь это Оптинское подворье, а тогда там располагалась канцелярия музея. Я выхожу из комнаты, поговорив с директором, и вижу – на скамейке сидит Даниил. Это было внутри церкви. Сидит он на скамейке и ждет, когда мы выйдем. И вот, когда я попадаю в его поле зрения, он вздрагивает, и лицо у него делается совершенно странным. Я подхожу и спрашиваю:

– Что с Вами?

Мы были тогда еще на "вы". Отвечает:

– Ничего, ничего.

И мы разговариваем уже о том, что нас так волнует, мучает, о том, как Сережу таскают в НКВД. Много лет спустя, в 45–м году, когда он вернулся с фронта и мы уже были вместе, я спросила:

– Ты помнишь тот момент в Останкине?

Он ответил:

– Еще бы не помнить!

– А что это было? Почему ты тогда так вздрогнул? И вообще так реагировал на меня?

– А потому, что я увидал, что это – ты. Та, которую я встретил. Но ты была женой моего друга.

А со мной было так. Из Останкина мы с Сережей ездили на трамвае. Там было кольцо, мы садились на места против друг друга и долго ехали. Я задумалась, как-то ушла в себя, пыталась разобраться в своем отношении к Даниилу. Оно было очень глубоким, никакого определения ему я не находила. Сережа, сидевший напротив меня, вдруг проговорил:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Тебя тревожит то, как ты относишься к Даниилу.

Я сказала:

– Да.

А он мне на это ответил:

– Я очень высоко ставлю дружбу. Ничуть не ниже любви. Так что не беспокойся" [251]251
  ПНР. С. 104–105.


[Закрыть].

Не зарубцевавшаяся первая любовь, поэтический идеал никак не воплощавшийся в живых женщинах, тянувшихся к нему и даже нравившихся, некое предчувствие при встречах с женой друга, задевающей порывистой ботичеллиевской красотой, переживания, сказавшиеся в вопросе – восклицании "Зачем я осужден любить не так, как все?", делали его жизнь напряженно – тревожной. И только писательство, как некий свыше предписанный долг, освещавший жизнь, помогало сохранять душевное равновесие.

Все труды ради хлеба насущного, за которые Андреев старательно брался, так далеко отстояли от главного в его жизни, что как бы и не мешали заветным ночным бдениям, писательству. Во время работы он часто мог сосредоточенно думать о своем, машинально выписывая слово за словом на диаграммах (больше всего ему нравилось делать картограммы), стендах, транспарантах. Заработки его в этом году оказались преимущественно "театральными", осенью 37–го он делал те же шрифтовые работы для Художественного театра. А замысел "Странников ночи" все сильнее увлекал, и начавший свое таинственное движение сюжет втягивал в себя то, что происходило с ним, и предопределял то, что должно было произойти.

В мае 1938 года он получил последнее письмо от Вадима, понявшего, что его попытки вернуться на родину окончились ничем. За последний год сделалось очевидным, что возвращение брата на родину не только невозможно, но и смертельно опасно. Тогда же Даниил пишет ему короткое письмо, недосказанность которого говорит о многом:

"Дорогой Димуша, все мы живы и более или менее здоровы. Часто, очень часто думаю о тебе и всех вас, хоть и далеких, но бесконечно милых моему сердцу. Как ни грустно, что все сложилось таким образом, но этому надо радоваться. Больше всего мне хотелось бы, чтобы ты нашел смысл и радость в той жизни, которая выпала на твою долю. Нежно целую ребяток и Олю.

Хотя живем мы там же, где и раньше, но ответа не надо.

Любящий тебя Д." [252]252
  Письмо В. Л. Андрееву<1938?>.


[Закрыть].

Да, следовало радоваться тому, что брату не удалось вернуться. Просьба больше не писать писем должна сказать ему о многом. 37–й год развеял все надежды, похоронил все иллюзии, если они еще оставались. Следующее известие от брата Даниил получит лишь после войны.

В воспоминаниях Ирины Усовой говорится о том, что Андреев познакомился с ней и сестрой в 37–м году. Сам поэт назвал на допросе временем их знакомства 39–й, точно обозначив место – «в доме арестованного Воинова» [253]253
  См. Протокол допроса арестованного Андреева Даниила Леонидовича. От 28 июля 1948 года//Урания. 1999. № 2(39). С. 291.


[Закрыть]. Старый астроном умер в 1943–м, речь шла о его сыне. Но сведениям, полученным на допросах, доверять вполне нельзя. Слишком много находилось причин у допрашиваемых не вспоминать точных дат, всех имен и событий, а у допрашивавших не искать правды, а добиваться подтверждений обвинения. Возможно, знакомство в 37–м для Андреева было мимолетным и ничего не значащим, в то время как для сестер Усовых оказалось памятным событием, как можно судить по воспоминаниям Ирины Усовой. Она этот день запомнила подробно: "Осенью 1937 года случайно узнали мы, что живет в Москве сын Леонида Андреева, что он «талантливее своего отца», что он поэт, но никогда нигде не печатался и не печатается. Последнее как раз и заинтриговывало: раз не печатается, значит… Но как познакомиться? Невозможно! И опять-таки случай (а может быть, судьба). Он в то время работал, как мы уже потом узнали, над той главой своего романа «Странники ночи», в которой действие происходит в астрономической обсерватории, и ему хотелось посмотреть на туманность Андромеды. Через общую знакомую для него была устроена встреча с астрономом, у которого дома был небольшой телескоп. А семья этого астронома была нам как раз хорошо знакома – мы у них бывали. Нам дали знать, когда он придет, и в назначенный день и час мы с сестрой были во дворике, возле дома, где был уже установлен переносной телескоп.

Этот дом с двориком и маленьким садом принадлежал художнику В. Васнецову, и теперь там дом – музей его имени. Но в те годы этот музей не субсидировался (видимо, за ненадобностью), и детям художника пришлось закрыть его. А для того, чтобы избежать "уплотнения", они поселили в нем дружественную им семью, которая и была как раз семьей этого астронома. Мы пришли якобы тоже посмотреть туманность, Луну, звезды и вообще все, что захочет нам показать старый "звездочет" (как мы его прозвали). Но смотрели, конечно, в основном на того, кто вскоре стал самой яркой и близкой звездой (солнцем) нашей жизни.

Внешность его впечатляла: высокая худая фигура, очень худое смуглое лицо (лицо "голодающего индуса"), великолепный лоб с откинутыми назад волосами, крупный, но тонкий, красивой формы нос, четко очерченные губы и две продольные бороздки у краев худых щек. Глаза карие – их нельзя было назвать ни большими, ни красивыми, но была в них какая-то особая значительность<…>Он был сух, замкнут и строг, ни разу не улыбнулся, от настойчивых приглашений хлебосольных хозяев – зайти в дом попить чаю – решительно отказался. Наверное, эта его сухость была довольно понятной реакцией на слишком уж настойчивые атаки со стороны моей сестры: с места в карьер – приглашение к себе и фррр – с треском распускаемый павлиний хвост всяких соблазнов: она-де была знакома с Волошиным, и у нее есть его стихи, ее мать – переводит стихи, и даже, что у нее есть коллекция интересных камешков… А он, буквально прижатый к забору дворика, каменел все более и отмалчивался. Все же ей удалось заполучить номер его телефона и всучить ему наш с просьбой позвонить – когда он сможет прийти" [254]254
  Усова И. В. Указ. соч. С. 141–143.


[Закрыть]. Но тот упорно не звонил, пока не выдержавшая Татьяна не позвонила ему сама и не уговорила придти в гости.

Сестры Усовы вместе с матерью жили, по тогдашним московским меркам, от Малого Левшинского далеко – у старого Ботанического сада. Это были остатки небогатой дворянской семьи из городка Суджа Курской губернии. Ее мужская часть революционного времени не пережила. Отец, получивший агрономическое образование в Германии, хозяйствовал в своем имении, вынужден был бежать из родного дома и умер от разрыва сердца. Сына, бывшего офицера, уже после гражданской войны расстреляли. Возраст матери, Марии Васильевны, перетек за пятьдесят. Некогда она окончила Институт благородных девиц, а после революции посещала Брюсовский литературный институт, занявшись поэтическим переводом. В переводы Гельдерлина и Рильке, Бодлера и Верлена, опубликовать которые не удавалось, она вкладывала свою любовь к поэзии. Писали стихи и обе дочери. Жили Усовы бедно, неустроенно. Мария Васильевна так и осталась дамой десятых годов подчеркнуто "поэтического облика", плохо приспособленной к советскому коммунальному быту, и, по раздраженному замечанию младшей дочери, "до шестидесяти лет не научилась правильно сварить картошку или яйцо" [255]255
  Там же. С. 184.


[Закрыть]. Ирина Владимировна, из-за непролетарского происхождения, не сумела поступить в университет и работала лаборантом – микологом, а перед самой войной, окончив курсы, стала лесопатологом и с весны ежегодно уезжала на полевые работы. Старшая, Татьяна Владимировна, университет окончить сумела, стала переводчицей с английского, но работала младшим научным сотрудником в Институте геологии. Характером недружные сестры отличались непростым, собственной семьи не было ни у старшей, ни у младшей. Появившийся в их доме Даниил Андреев очаровал и дочерей, и мать.

Первое время он приходил к Усовым нечасто, "примерно раз в две – три недели. И каждый раз читал свои стихи – немного – около десяти, но каждым разом они становились все откровеннее, все глубже и шире вводили нас в его внутренний мир, – вспоминала Ирина Усова. – А мир этот был так необычаен<…>

Сначала он читал только совершенно нейтральную лирику – о природе, о хождении босиком. Впрочем, и там постоянно встречалось у него какое-нибудь слово, какая-нибудь "изюминка", делавшая эти стихотворения непригодными для официальной печати. Затем уже стихи, связанные с его душевными переживаниями. И только когда наше знакомство стало переходить в дружбу – те стихи, в которых он касался нашей тяжкой действительности" [256]256
  Там же. С. 143.


[Закрыть].

Чаще он стал навещать Усовых, когда они поселились на улице Станиславского, в доме на углу Никитских ворот.

"Мы стали жить втроем в полутора комнатах, – рассказывает Ирина Усова. – В главной комнате было 17 м и во второй – 4 м. Эта последняя была выгорожена из лестничной площадки, и туда вела из нашей большой комнаты фанерная дверь сквозь дыру в капитальной стене. В этой кладовке, в которой было нормальное окно во двор с одиноким деревом, умещались двустворчатый шкаф и стоявшая стоймя длинная вещевая корзина. На кирпичах стояла железная сетка, на которой спала Таня, желавшая иметь отдельную комнату. Эта четырехметровая комната обладала звукоизоляцией, что давало нам возможность слушать стихи Даниила, не опасаясь постоянно любопытствующих соседей" [257]257
  Там же. С. 145.


[Закрыть]. В таких коммунальных углах жили тогда почти все.

И. В. Усова и Т. В. Усова

Сестры влюбились в Даниила, младшая тогда же посвятила ему стихи, по – женски восторженные:

 
Благо тебе – Поэт!
Во тьме наших душных дней
Твой дар – как солнечный свет,
Как ветер родных полей!
 

Заканчивались стихи так:

 
Прозревающий Духа рассвет
И нездешнего Солнца восход —
Благо тебе – Поэт —
Благословен твой приход!..
 

Набравшись смелости, прочла ему. Стихи тронули Даниила. "Он выслушал с очень серьезным лицом и попросил повторить, – рассказывала Ирина Усова. – Но я передала ему листок. Позже я как-то выразила свое огорчение, что не могу дать ему что-то большое и хорошее, а он сказал:

– Что вы… Вот хотя бы ваши стихи…" [258]258
  Там же. С. 154.


[Закрыть]

Возможно, к 39–му году относится его сближение с Усовыми. Тогда он провел месяц в Малом Ярославце с Марией Васильевной и Татьяной. Лето выдалось грибное, хождения с Татьяной по грибы были частыми и долгими лесными прогулками. Старшая сестра, уехавшая на полевой сезон, не без ревности рассказывала: "Мама с Таней снимали комнату у их знакомой Е<фросиньи>П<роферансовой><…>, а для Дани присмотрели светелку поблизости, так что питались они вместе. Вдвоем с Таней они совершали длительные прогулки по окрестным лесам и лугам, что, естественно, очень сблизило их. Видимо, могло казаться даже, что их дружба переходит уже в роман. По крайней мере, Е. П. сказала маме словами из "Евгения Онегина": "Я выбрал бы другую, Когда б я был, как ты, поэт". Когда Даня был увлечен своей работой и поэтому отказывался от прогулки, Таня, разумеется, не настаивала, а он говорил по этому поводу: "Какое всепрощение!"<…>

У Е. П. был крокет, и они иногда с увлечением играли в эту игру, теперь уже вышедшую из моды, но к которой Даня был пристрастен еще в детстве. В игре проявилась еще какая-то сторона Даниного темперамента. Однажды он "промазал" (видимо, какой-то ответственный ход) и от досады так стукнул молотком о землю, что сломал его! А потом очень "угрызался"… Да он и вообще склонен был "угрызаться", иногда даже из-за пустяков. Однажды у нас за столом он неосторожным движением столкнул уже пустую чашку на пол, и она разбилась… Как он расстроился!" [259]259
  Там же. С. 179.


[Закрыть].

Проферанцева, по словам Ирины Усовой, "немного знакомая с оккультизмом", заметила как-то, что у Андреева такая походка, какая "бывает у людей, отмеченных некой сверхчеловечностью" [260]260
  Там же. С. 150.


[Закрыть]. Ровесница и подруга Марии Васильевны, Проферансова жила в Малом Ярославце в ссылке. Ее в 1937–м приговорили за недоносительство на сына «к трем годам лишения права проживания в 15–ти пунктах» [261]261
  Налимов В. В. Канатоходец. М.: Издательская группа «Прогресс», 1994. С. 435, 447.


[Закрыть]. Мужа Проферансовой, а затем сына осудили по делу анархистов – мистиков. Им вменялась принадлежность к мистической организации «Орден тамплиеров». Оба погибли – муж в ссылке, сын в лагере.

В 1939 году Андреев знакомится с Ростиславом Митрофановичем Малютиным. В одном из протоколов допроса уже первого месяца следствия, под давлением «всезнающего» следователя, он рассказал об этом знакомстве. Малютин пришел в Малый Левшинский, сообщил

Андреев, "как сотрудник Литературного музея, с просьбой сообщить ему некоторые сведения биографического характера о моем отце. Постепенно наши отношения утратили официальный характер, мы неоднократно встречались, главным образом у меня на квартире, беседуя на различные литературные и частично политические темы. До войны я один раз был на квартире у Малютина, где познакомился с его женой Верой Федоровной и ее родителями". В беседах и Малютин, и Андреев, как он признался, соблюдали "определенную осторожность". Слишком жестокое было время, и слишком мало они были знакомы, чтобы позволить себе откровенность.

В мезонине небольшого дома на Якиманке вместе с сестрой жил герой "Странников ночи" Глинский. Там часто собирались его друзья. В этом доме одно время помещался Литературный музей. Конечно, это не связывает Глинского с Малютиным. Почти в каждом из действующих лиц романа узнавались если не черты, как в братьях Горбовых, то отсветы личности автора, совмещенные с чертами окружающих. Глинский – индолог, но для него Индия и Россия мистически соединены, как они соединены для Андреева. Как и он, Глинский не любит холода и севера, предпочитая палящий зной. Даже обреченность его, больного туберкулезом, переживалась автором как собственная (именно в эти годы он заболел спондило – артритом и вынужден был носить металлический корсет). Но способность Глинского собрать вокруг себя единомышленников, сплотить противостоящих диктатуре и безбожию – эту черту своего героя Андреев пытался найти вне себя и вне круга давнишних друзей. Представлялось ему, что должны быть и люди, подобные экономисту и подпольщику Серпуховскому. Чем-то похожим на него мог показаться новый знакомый, Малютин.

Все темы и мотивы писавшегося романа вытекали из жизни автора, свои духовные ипостаси распределившего главным образом между братьями Горбовыми. Серпуховской же, кому Алла Александровна среди знакомых прототипа не находила, представлялся проекцией тех черт, которые, считал Андреев, у него отсутствуют. В библиотекаре Бутягине можно предположить не только намек на Тришатова, но и увидеть любовь к литературе и истории самого романиста.

Индология Глинского, его теория красных и синих эпох – давние и заветные темы Андреева. В тридцатые годы книг, посвященных Индии, а тем более ее религиям, выходило совсем немного. Чудом казались тома собрания сочинений Ромена Роллана под заглавием "Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии". Правда, один из томов долго не выпускался в свет, а идеи книги о Ганди объявлялись не только утопичными, но опасными и демобилизующими. Хотя власть к Роллану, после встречи в 1935 году со Сталиным продемонстрировавшему сочувственное отношение к "исторической миссии СССР", относилась с особенным вниманием. Василенко вспоминал, что именно Андреев познакомил его с "индийскими" томами Роллана, и они зачитывались "Жизнью Рамакришны", "Жизнью Вивекананды", "Вселенским Евангелием Вивекананды"… Слова французского писателя: "…если есть на свете страна, где нашли свое место все мечты людей с того дня, когда первый человек начал сновидение жизни, – это Индия", потому что в ней "процветают все виды богов, начиная от самых грубых до самых возвышенных, вплоть до бога Бестелесного, Безыменного, Безграничного" [262]262
  Роллан Р. Собр. соч.: В 20 т. Т. 19. Л.: ГИХЛ, 1936. С. 8; на самом деле этот том вышел не в 1936 году, как указано на титуле, а в конце 1937–го.


[Закрыть], Даниил Андреев считал безусловной и давно им самим выношенной истиной. Но для него, он понимал, путь в знойную землю, открытую мистическому небу, был закрыт. Оставалось искать Индию в трубчевских немеречах.

Алла Александровна сообщает, что последнее лето в Трубчевске он провел в 1940 году. Лидия Протасьевна Левенок неуверенно припоминала, что последний раз Андреев приезжал ненадолго, и называла весну того же года. Других сведений об этом нет, нет и "трубчевских" стихов этого времени. Но есть помеченные 39–м три стихотворения "трубчевского" цикла "Зеленою поймой". Два из них связаны с Дивичорами, и в одном из них появляется знакомый "дом у обрыва" в старом лесничестве и мелькает героиня, заставляющая вспомнить поэму "Лесная кровь":

 
Там, на глухих Дивичорах,
Где пропадают следы —
Вкрадчивый шелест и шорох
Злого костра у воды.
 
 
И, в непонятном веселье,
Древнюю власть затая,
Варит дремучее зелье
Темная ворожея.
 
 
Плечи высокие, пряди
У неподвижного лба.
В бурых руках и во взгляде —
Страсть моя, гибель, судьба.
 
 
Тайну её не открою.
Имя – не произнесу.
Пусть его шепчет лишь хвоя
В этом древлянском лесу.
 

В том же древлянском лесу является ему «дивичорская богиня» или та же «темная ворожея»:

 
Вдоль озер брожу насторожённых,
На полянах девственных ищу,
В каждом звуке бора – отражённый
Слышу голос твой, и трепещу.
 
 
А кругом – ни ропота, ни бури:
Травы, разомлевшие в тепле,
Аисты, парящие в лазури
С отблесками солнца на крыле…
 

Возникает дочь лесника, правда, по логике сюжета, подмосковного, и в романе «Странники ночи». Ей, Марии Муромцевой, живущей в Медвежьих Ямах, он придал некоторые черты Аллы Мусатовой. Можно только предполагать – встретилась ли романтическая героиня поэту в его «трубчевской Индии», или пригрезилась, и поэтому мемуаристки не запомнили никаких подробностей возникновения этого андреевского сюжета? Никто теперь не ответит. Но попробуем поверить в стихи о местах столь дорогих поэту, где, похоже, он бывал счастлив:

 
Там, у отмелей дальних —
Белых лилий ковши,
Там, у рек беспечальных,
Жизнь и смерть хороши.
 

Зимой, после двух с половиной лет ссылки, неожиданно вернулась Анна Ломакина. Вернулась с маленьким ребенком, без мужа: ему жить в Москве было запрещено. Комнату пришлось возвращать через суд. Соседское участие ее поддерживало. Она навсегда это запомнила: "Добровы встретили меня ласково. Полюбили Алешу. Вспоминается – как по нашему коридору бежал маленький Алеша, который только что начинал ходить. Как Филипп Алекс<андрович>, делая вид, что догоняет его, приговаривал: «Вот догоню, догоню сейчас». Алеша визжал от удовольствия.

Потом за большим добровским столом сидим мы уже с Алешей. Алеша сидит на коленях Фил<иппа> Алекс<андровича> и вместе с ним из одного блюдца пьет чай, а Фил<ипп>Александрович>кладет ему в рот маленькие кусочки мармелада.

Вас<илия>Вас<ильевича>никак не прописывали в Москве. Мы с Алешей коротали это время вдвоем в холодной, можно сказать ледяной, комнате. Печка топилась плохо, в комнате пахло дымом, а на стене, выходящей на лестницу, лежал снег, который я счищала по утрам щеткой. В коридоре бегали крысы. Было страшно, одиноко и грустно…" [263]263
  Ломакина А. С. Указ. соч.


[Закрыть]

На Андреева чужие бедствия действовали угнетающе. Стихотворение о Велимире Хлебникове, написанное в 40–м году, заканчивается горестными строками:

 
А мир-то пуст… А жизнь морозна…
А голод точит, нудит, ноет.
О голод, смерть, защитник грозный
От рож и плясок паранойи!
Исправить замысел безумный
Лишь ты могла б рукой бесшумной.
Избавь от будущих скорбей:
Сосуд надтреснутый разбей.
 

Год выдался трудным, большую часть свободного времени Андреев отдавал писанию разраставшегося романа. Может быть, ненадолго съездил в Трубчевск.

Летом арестовали Андрея Галядкина. По воспоминаниям Василенко, Галядкина арестовали вот почему: "Живя подолгу в Никольском, он был дружен со старостой местной церкви. И Алла Константиновна Тарасова, актриса, его знакомая, попросила Андрея организовать венчание ее племяннику. Что он и сделал. А через два месяца его арестовали за то, как я потом выяснил, что он "совращал в религию" великую актрису" [264]264
  Василенко В. М. Далекие ночи. С. 385.


[Закрыть]. Неизвестно, так ли это – поводом к аресту могло послужить что угодно. Усиленная борьба с «религиозниками» шла весь этот год.

К делу Даниила Андреева приложена выписка из протокола допроса первой жены Галядкина от 30 августа 1940 года. На вопросы о политических настроениях мужа она отвечала, что его настроения и его родителей "были резко антисоветскими", и добавляла: "Припоминаю, особенно он был недоволен, что ему не дают свободно высказывать свои мысли, что вот в Германии и других капиталистических странах каждый может говорить, печатать, что ему вздумается" [265]265
  Андреев XX. С. 268.


[Закрыть]. Ее показаний (как они получены и в какие формулировки облечены старшим оперуполномоченным ГБ Гришуновым – это иное дело) было достаточно для ареста не только Галядкина: на вопрос, «в присутствии кого Галядкин А. Д. высказывал антисоветские настроения», – допрашиваемая отвечала, что тот высказывал их «в присутствии своих родителей, которые его в этом поддерживали, и близких друзей. Особенно близким человеком моему мужу были – сын священника Александр Ивановский и сын писателя Андреева, которые сочувствовали моему мужу и сами выступали с антисоветскими взглядами» [266]266
  Там же. С. 268–269.


[Закрыть].

Выбили показания на Даниила Андреева и на их общих друзей и у самого Галядкина. Об Андрееве расспрашивали особенно подробно. Вот протокол допроса от 5 марта 1941 года:

"ВОПРОС: Когда вы последний раз встречались с Андреевым?

ОТВЕТ: Последний раз я с ним встречался летом 1939 г. Он приезжал ко мне в с. Никольское.

ВОПРОС: Для чего он был у вас в с. Никольском?

ОТВЕТ: Он приезжал в один из выходных дней просто провести свободное время.

ВОПРОС: Что вам известно о политических взглядах Андреева?

ОТВЕТ: Из неоднократных разговоров, которые у меня были с Андреевым, мне известно, что по своим политическим взглядам и убеждениям [он] является человеком антисоветским.

ВОПРОС: Вы с Андреевым были связаны по антисоветской работе?

ОТВЕТ: По антисоветской работе я с Андреевым связан не был" [267]267
  Там же. С. 272.


[Закрыть].

На допросе 10 марта давление на Галядкина усилено, показания на "сообщников" получены:

"ВОПРОС: Вы продолжаете быть неискренним и скрываете как свою преступную работу, а также и своих соучастников. Предлагаем рассказать об этом…

ОТВЕТ: Я также не намерен скрывать что-либо о своей преступной работе и честно заявляю, что не только проводил контрреволюционную агитацию против мероприятий советской власти, но писал статьи и очерки, в которых протаскивал антисоветские взгляды, в целях рас пространения которых я устанавливал связь с людьми антисоветскими и всецело разделявшими мои взгляды.

ВОПРОС: Кто эти лица. Назовите их?

ОТВЕТ: …Андреев Даниил Леонидович…, Ивановский Александр Михайлович…, Усова Мария Васильевна. Все эти лица очень религиозные и люди антисоветские.

ВОПРОС: В чем состояла антисоветская связь с ними?

ОТВЕТ: Кроме антисоветских разговоров, которые у меня были с ними, я им читал свои очерки и статьи, где излагал враждебные советской власти идеологические взгляды. Эти очерки ими охотно и с одобрением выслушивались…" [268]268
  Там же. С.273.


[Закрыть]

Конечно, Андреев давно состоял на особом учете у органов, информацию о нем они собирали впрок, и запротоколированные показания готовились, как юридические основания для будущего "дела", когда придет срок возбудить его. Признания Галядкина о том, кому он читал свои писания, для этого были достаточны. Главное – правильно сформулировать показания в протоколе допроса. Следователи Князьков, Меркулов, чьи подписи стоят под лубянскими протоколами, делали это умело.