Текст книги "Веселый мудрец"

Автор книги: Борис Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

21

Балы и маскарады, намеченные в связи с традиционными летними ярмарками, были отменены. Да и можно ли думать о них, ежели страшная опасность новой войны нависла над отечеством? Еще месяц тому назад о столкновении с Наполеоном говорили как о чем-то далеком, теперь же война стояла чуть ли не у самого порога: враг находился в пределах государства, более того, теснил наши доблестные войска, армии Барклая-де-Толли и Багратиона отходили.

В Полтаве прекратились не только балы, но и разные строительные работы, в том числе и строительство театра: всех мастеровых отослали в артели для срочного изготовления возов и колясок на военные нужды. В кузнечном ряду от зари до зари перековывали лошадей: помещичьих, с княжеской конюшни, губернаторских и военной команды.

Повсюду велись разговоры о предстоящей отправке людей в действующие армии – разумеется, прежде всего не сынов «благородных» фамилий, а детей поселян, те возьмут дреколья покрепче и выгонят нехристей из родных пределов.

В гимназии и поветовом училище экзамены все же состоялись, правда, не так громогласно, как в прошедшем году: на сей раз все происходило скромно, князь да и губернатор не присутствовали, обошлись и без участия иных, более мелких чинов.

Выпускники перед самым отъездом по домам пришли проститься с надзирателем.

Иван Петрович в этот день был очень занят: вместе с помощниками подсчитывал, что оставалось в кладовых из продуктов, чтобы своевременно закупить муки, круп и соли к новому учебному году, который должен начаться, как всегда, первого августа.

– А начнется ли? – высказал сомнение Дионисий. За прошедший год он заметно располнел, лицо округлилось, исчезла угловатость.

– Театр войны отсюда далеко, и жизнь не может остановиться, – сказал Иван Петрович.

– Так-то оно так. А ежели? – спросил Капитонович, покручивая, как обычно, свои желтоватые, прокуренные усы.

– Что бы ни случилось, а мы обязаны быть готовы к новому учебному году, – Иван Петрович хотел добавить, что его помощникам не пристало повторять нелепые слухи, но в эту минуту в комнату, постучав, вошли Мокрицкий, Шлихтин, Папанолис и Лесницкий. Толкая друг друга, сбились в кружок.

– Едем! – выдохнул Лесницкий.

– Не забывайте нас! – сказал Мокрицкий.

– Спасибо!.. – прогудел Шлихтин.

– Позвольте писать вам, – попросил Папанолис.

Иван Петрович обнял каждого. Что им сказать? Самое главное давно уже сказано во время долгих вечерних бесед, а теперь лучше помолчать, пусть не знают, как трудно ему, надзирателю, в эту минуту – словно частицу сердца уносят с собой.

Ребята склонились в низком поклоне:

– Прощайте!

И еще раз поклонились – перед помощниками:

– Не взыщите!

– Не поминайте лихом!

Капитонович шмыгнул носом, торопливо махнул рукой:

– Бог с вами!

Дионисий отвернулся к окну, прижался к холодному стеклу, по щеке скатилась слеза.

Воспитанники друг за другом вышли из комнаты. Вскоре за воротами загромыхали окованные колеса дорожных карет, возов и дрожек. Тонко зазвенели поддужные колокольцы.

Уехали.

Трудна минута прощанья. Но, бог мой, неужто не знал, что так будет? Ведь каждый год учитель провожает детей своих названых, отрывает от сердца, долго, может всю свою жизнь, помнит каждого поименно, беспокоится о них, радуется успехам, болеет их бедами. Конечно, Иван Петрович знал об этом, готовился, и все равно на душе было тяжко.

Не услышал, как на пороге встал еще один – Тарас Прокопович из Золотоноши.

Собравшись в дорогу – его уже ожидала карета, – он зашел к надзирателю, чтобы проститься и спросить, когда приезжать, – может, в связи с войной и не начнется новый учебный год? Тарас остановился у порога, не понимая, что случилось: почему Иван Петрович смотрит на него и не видит, Капитонович вытирает глаза большим серым платком, а Дионисий – веселый, неунывающий Дионисий, – опустив голову, пошмыгивает красноватым носом.

Тарас переступил с ноги на ногу – скрипнула половица, но его все равно не замечали. Он сделал шаг и кашлянул.

Иван Петрович словно очнулся:

– Ты?..

Тарас поклонился:

– Еду. А... когда приезжать?

Иван Петрович удивился вопросу: что значит «когда приезжать»? Как обычно – первого августа. Ах да – война ведь, по долам и весям катится черный ураган. Но что бы ни случилось, начало занятий первого августа, как всегда. Он так и сказал – «как всегда».

– Не забудешь?

Нет, он, Тарас, не забудет, чувствовалось, хотел спросить еще о чем-то, но почему-то не решался, медлил, не уходил, стоял опустив голову.

– Что еще?

– Матушка писала... Да я и сам хотел. Книгу попросить... «Энеиду». Я привезу, ежели... – Тарас смутился, лицо его пошло красными пятнами.

«Матушка писала...» В устах отрока она – матушка, его мир, дом родной, свет и тепло. Она воспитала его своей лаской. Тарас должен быть счастлив: называя Марию матерью, он дышит с ней одним воздухом, слышит ее голос, доверяет ей свои мальчишечьи тайны и фантазии, ощущает ее ласковое прикосновение.

А почему бы и тебе, Иване, не поехать вместе с Тарасом? Сам бы отвез книгу, о которой она просит, ибо, верно, нового издания, в котором помещена четвертая часть, у нее нет.

Боже мой, как же это просто: сесть в почтовый дилижанс, пять-шесть дней пути – и он будет на месте.

Воображение – его друг и злой недруг – уже рисовало картину встречи. «Столько лет кануло в Лету – и вдруг вы?..» Возможно, этого она и не скажет, но подумает, а он прочтет в ее глазах невысказанное, обмануть его не так-то просто.

Однако может быть и такое: он встретит холодный взгляд, услышит равнодушное слово. Время бежит – люди меняются. Раньше они были почти равны: он – домашний учитель, она – воспитанница в доме своего дядюшки. Теперь все изменилось. Он, в недалеком прошлом офицер, ныне на скудном казенном жалованье продолжает служить, только по гражданскому ведомству. Она же – богата, независима, знатна, ни в чем не испытывает нужды. Кто-то из лакеев доложит о его приезде, она не торопясь выйдет и, кто знает, что подумает, как воспримет его приезд?..

«Матушка писала...» Неожиданную просьбу можно истолковать по-разному. Мало ли нынче любителей родного слова! Их с каждым годом все больше и больше. И разумеется, никому, по возможности, он не отказывает в просьбе одарить новым изданием поэмы.

Иван Петрович порылся в столе, куда однажды спрятал принесенную с собой книгу, нашел ее в бумагах и протянул Тарасу:

– Почитаешь на досуге.

Начал задвигать ящик стола и никак не мог этого сделать, руки дрожали. Тарас, не помня себя от радости, прижал книгу к груди, словно боялся, что она выскользнет из рук. Низко, чуть ли не до пола, поклонился:

– Прощевайте!

Почтительно поклонился и помощникам:

– Здоровы будьте!

– С богом! – степенно кивнул Капитонович: он никак не мог уразуметь, о какой книге просит госпожа Голубович?

Дионисий же смекнул все сразу и лукаво подмигнул Тарасу: выклянчил книжку, теперь не мешкай, беги.

Тарас еще раз поклонился, попятился к двери, у порога, вспомнив, что забыл поблагодарить, продохнул:

– Благодарствую!

Тут только ящик стола поддался, с оглушительным грохотом задвинулся, Иван Петрович вздохнул с облегчением. Увидев, что Тарас еще не ушел, сказал:

– Матушке поклонись!

– Поклонюсь! – Тарас толкнул коленом дверь, выскользнул в коридор.

Некоторое время Котляревский стоял у окна. Прижимая по-прежнему к груди книгу, словно опасаясь обронить ее и потерять, Тарас бежал к воротам, на улицу, где его ждала готовая к отъезду карета: вот он подбежал к ней – дверца распахнулась, кучер сипло крикнул, залился-зазвенел колоколец – и карета исчезла, лишь остался на дороге след от высоких, окованных железом колес.

– Уехал, – сказал дрогнувшим голосом Иван Петрович и смутился, увидев вопросительные взгляды помощников. – Так... На чем же мы остановились?

– На гречневой крупе, – с готовностью ответил Дионисий. – Крупы сей у нас осталось...

– Четыре пуда и десять фунтов, – подсказал Капитонович.

– Так и запишем.

Иван Петрович говорил о гречневой крупе, пшене, соли, вяленой рыбе, а мысли его были далеко... Золотоноша. Как давно и, кажется, совсем недавно он жил в тех краях. Теперь вряд ли когда-нибудь он там побывает. Иван Петрович даже не подозревал, что не пройдет я месяца, как он тоже отправится в дорогу, правда, не в Золотоношу, но путь его вначале пройдет неподалеку от тех сел, которые он хорошо помнил и поныне, хотя миновало уже почти двадцать лет с той поры.

22

Легкая дорожная карета, подпрыгивая на колдобинах, покачивалась, будто лодка на волнах.

Выглянув в обрызганное дождем оконце, Иван Петрович увидел тяжело груженный обоз, хвост его терялся в темной, залитой туманом балке. По двое в ряд, размашистым шагом проскакивали мимо драгуны: проплыли высокие кивера, усатые, хотя и молодые лица и вот уже нет их, скрылись, исчезли за придорожными деревьями.

Кажется, нынче все пришло в движенье. Люди куда-то едут, торопятся по делам, считают минуты на почтовых станциях. И всему одна причина – война, она заставила сняться с насиженных мест, двинуться в неизвестный и опасный путь. Вот и он, надзиратель Полтавского Дома для бедных, вынужден был оставить питомцев, бросить все дела на помощников и отправиться в дорогу. Князь самолично попросил его об этой поездке.

Князь не предложил кресла и сам не садился, говорил стоя, давая тем самым понять, как спешно дело, ради которого он пригласил к себе господина капитана, оторвав от службы, хотя занятия в гимназии и поветовом училище уже начались и питомцы Дома для бедных приехали не только из ближних уездов, но также из дальних.

Препоручаю вам, господин капитан, весьма важное дело, – сказал князь, оставшись с Котляревским наедине. – Вы должны будете сформировать казачий полк в городке Горошин, избранном нами в силу его удачного расположения; еще несколько – точнее, четыре полка – формируются в иных местах. Зная ваше рвение, не сомневаюсь, сударь, что с сим делом вы справитесь, причем в назначенный срок, ибо медлить, как вы сами понимаете, недопустимо. За месяц полк должен быть готов к выступлению. Неприятель ждать нас не будет. Вы знаете, Наполеон вторгся в пределы Отечества нашего с огромной армией и продвигается все дальше и дальше.

– Когда прикажете отправляться, ваше сиятельство?

– Чем скорее, тем лучше... Будут ли у вас какие-либо пожелания?

– Осмелюсь осведомиться, каковы мои полномочия?

– У вас будут все необходимые полномочия, вы имеете право привлекать людей для помощи себе, позднее вам будут посланы младшие офицеры в качестве командиров... Письменное предписание уже готово.

Котляревский помолчал, однако князь должен знать все, и, отбросив сомнения, сказал:

– Я оставляю здесь мать, она в преклонном возрасте, и я бы хотел...

– Об сем не беспокойтесь... Я позабочусь.

– Благодарю! И еще. Во вверенном мне пансионе не приготовлено достаточно топлива, а приближаются холода.

– И об этом не забуду... Впрочем, сударь, вы, думаю, сами все это справите, ибо по сформировании полка должны будете вернуться к своим обязанностям в пансионе.

Котляревскому ничего больше не оставалось, как откланяться.

Ивану Петровичу вспомнились озабоченное лицо князя в густых бакенбардах, его высокая грузноватая фигура, тяжелый взгляд. После сформирования полка он, Котляревский, может вернуться к своим обязанностям, сказал князь; значит, возвращение в пансион зависит от него самого, его умения распорядиться своим временем. Вспоминалось, как дети, узнав о его отъезде, прибежали в комнату, хотя Дионисий и не пускал их, перебивая друг друга, спрашивали, когда он вернется, долго ли пробудет в отъезде и когда они поставят «Недоросля»? Одни лишь Тарас стоял в сторонке, по его виду чувствовалось, он тоже хочет что-то спросить, а может, рассказать, но не решается. Когда наконец все ушли, Тарас задержался. За минувшее лето он еще больше вытянулся, лицо стало смуглым, тонким.

– Ну, прощай!.. Теперь ты остаешься, а я еду, – сказал с грустью Иван Петрович.

– Прощайте! А я... не привез книги.

– Потерял? Или отдал кому?

– Матушка оставила. Сказала, ежели у вас нет лишней, то она вернет... И еще. Она хворает, а была бы здорова, приехала... Хочется ей Полтаву увидеть. Никогда, говорит, не была в ней. В Киеве была, в Москве, в Париже, в Италии, а в Полтаве – нет...

Котляревский молчал. Она хотела увидеть Полтаву, а он – Золотоношу, но об этом он, конечно, не сказал Тарасу, сказал другое: пусть Тарас напишет матушке, что книгу Иван Петрович дарит ей на память, у него найдется еще одна... Тарас обрадовался: он так и напишет. Спасибо, пан надзиратель!

Да, что было – быльем поросло, ни за какие блага не вернешь из прошлого ни одного дня, ни единого мгновенья. И вообще не о прошлом ныне помышлять надобно, сейчас главное – решить, с чего начинать по приезде на место. Дело совершенно незнакомое, никогда ранее ему не доводилось формировать воинские части, хотя и не один год прослужил в армии. Думай, думай, господин капитан, как лучше выполнить предписание, чтобы успеть уложиться в назначенный срок. Сформировать конный полк, годный к отправке в действующую армию, не так просто...

Дорога в Горошин не близкая, и, ежели ехать с ночевками и разными остановками на обеды и полдники, придется трястись в карете целую неделю, а то, пожалуй, и дольше. Поэтому Котляревский останавливался в придорожных корчмах и на почтовых станциях лишь для того, чтобы покормить лошадей, дать им отдохнуть час-другой, сам же он обедал на ходу в карете, там же, в карете, когда клонило в сон, и дремал. Под заунывное пение возницы – мужика из княжеской челяди, однообразное поскрипыванье немазаных колес, пофыркиванье лошадей, бежавших и бежавших легкой трусцой, ему не так уж и плохо спалось.

Навстречу карете двигались обозы, груженные вяленой, зашитой в рогожные мешки, рыбой, солью, полушубками, встречались и военные фуры – сразу по двадцать, а то и более, – под холщовыми попонами, крест-накрест перевязанными пеньковыми веревками, угадывались ружья, ящики с патронами, конская сбруя. Немолодые уже солдаты-обозники, привыкнув к дальним походам, размеренно, словно журавли по болоту, шагали по обочинам, изредка, скорее для порядка, понукали усталых лошадей. Странно было видеть неторопливую походку солдат, отрешенные их лица – будто ничего не изменилось в мире, будто нет и в помине никакой войны.

Карету обгоняли гусары, они проносились на длиннохвостых лошадях, в изрядно запылившихся зеленых венгерках и небрежно наброшенных на одно плечо такого же цвета ментиках, сверкали конские мундштуки, с них срывалась и падала в дорожную пыль хлопьями пена. Однажды совсем неожиданно Иван Петрович услышал песню: молодые гусары, как видно совсем недавно обмундированные, залихватски пели, пронзительно посвистывая в такт песне, обтекли карету с двух сторон и быстро исчезли в полуденном мареве. Спустя полчаса проскочил еще один эскадрон, но уже молча, строго сохраняя строй.

Шли люди, двигались обозы, мчались на конях военные – все навстречу войне, неминуемой опасности, и, кто знает, может, через неделю или две кого-то из этих проскакавших мимо молодых, не знавших еще жизни людей не станет, где-то в поле, под хмурым небом навеки найдут они свое последнее пристанище. Немало повидавший еще в битве под Измаилом, Котляревский хорошо понимал: нелегкая судьба ждет русскую армию в нынешней войне – Наполеон, собравший под свои штандарты многие европейские языки, посерьезнее Порты...

С котомками и суковатыми палками шли сельские женщины; несмотря на палящее солнце и невыносимую духоту, головы их по самые глаза были укутаны теплыми платками.

– Эгей, девчата, не в Киев ли часом? – кричал возница, придерживая лошадей и улыбаясь.

Женщины дружно кивали:

– В Киев, сынок, ко святым мощам приложиться.

– Далеченько... Глядите, чтоб мужики ваши дома, пока молиться будете, других себе баб не завели.

– А мы мужичков себе пошукаем, чтоб в долгу не остаться, – блеснула озорными глазами молодка.

– Верно!

Конечно, в Киев, на богомолье, куда же еще? Безразличные ко всему, отчужденные взгляды, растоптанные лапти, котомки, серые от пыли лица. Сколько он уже видел таких же, как эти, женщин за истекшие трое суток!

Рядом со старушками идут и совсем молоденькие девчата – чернобровые, босые, лапти, как и котомки, заброшены за плечи, а глаза с любопытством смотрят вслед гусарам; наверное, впервые в дальней дороге, и все им в новинку, ко всему у них неподдельный интерес.

Гонимые молвой – в Киеве, в знаменитой Лавре, можно выпросить у бога лучшую себе судьбу, – идут, не зная усталости, от восхода до захода солнца, горбятся на бесконечных дорогах и, кто знает, дойдут ли. Иная приляжет у придорожного кустика на ночь, а утром не встанет, попутчицы прикроют ей запавшие глаза, заунывно поплачут, сотворят молитву, а мужики из соседнего сельца помогут похоронить. И останется безвестная могила на большом пути в святой Киев-град, будет осыпаться под ветром и дождем, а придет весна – я совсем затеряется, зарастет травой, исчезнет на бесконечной равнине. Остальные все же дойдут, отыщут Лавру, будут оббивать колени, падая на каменные измызганные за сотни лет ступени храма, молить бога о милости к себе и своим близким, просить защиты от врага-супостата для угнанных в армию мужей, сыновей, братьев и женихов. Но услышит ли страстные молитвы обездоленных странниц ухо всевышнего?

Остановить бы карету, выбежать на дорогу и громко – чтобы и он там, на небеси, услышал – закричать; «Куда вы?! Не там, не там надобно искать свою судьбу!..» – «Где же, паночек?» – с надеждой и упованием посмотрят на него истосковавшиеся глаза и старых и совсем юных. А что он ответит, чем утешит? Нет у него таких слов.

Иван Петрович долго смотрел в оконце, пока желтоватая пыль, вставшая над дорогой как стена, не поглотила одинокие фигуры странниц, медленно двигавшихся по обочине.

– А ну, соколики! – гикнул возница на лошадей; карету подбросило, закачало из стороны в сторону, затрясло – и быстрее замелькали придорожные кусты, деревья, едва выглядывавшие из земли мазаные хатки.

Вдруг возница придержал лошадей и спросил что-то у путника, сидевшего под деревом в расстегнутой холщовой рубахе; путник указал палкой вправо, ткнул влево, затем – прямо. Котляревский постучал в оконце, возница повернул голову:

– А что, пан капитан?

– О чем спрашивал?

– А куды ехать, поелику перекресток. Три дороги, а где наша – не знаю. Теперь-то не заплутаю...

Путник рассказал, что дороги тут расходятся: вправо – на Горошин, прямо – на Киев, влево – на Драбово и дальше – на Черкассы. Черкассы... На пути к ним лежит небольшой, дорогой сердцу городок, именуемый Золотоношей... Терялась в вечернем сумраке дорога, забиравшая влево, закрывали ее ряды немолодых тополей, все уменьшавшихся к горизонту. Вот бы взять левее, один-два дня – и показалась бы Золотоноша, и он постучал бы в ворота к известной там в городке барыне – вдове Голубович. Но не судьба, его дорога – в противоположную сторону...

В Горошин Иван Петрович приехал на пятые сутки. Старшина – казак Сидор Коноваленко – предложил остановиться у него: дом просторный, а для пана капитана найдется и «хатына». Искать что-либо иное было некогда, и Котляревский принял предложение.

Приведя себя в порядок и перекусив, сразу же попросил старшину послать нарочных в окрестные села и оповестить всех господ помещиков о срочной присылке в Горошин людей с полным снаряжением и лошадьми, годными для несения воинской службы. На сей счет имеется наказ правителя края. В наиболее крупные поместья Котляревский решил сам поехать в ближайшие два-три дня. Старшина попытался уговорить Ивана Петровича не торопиться, прежде всего отдохнуть: как-никак с дороги, а завтра, с новым днем, приступить к делу, день один ничего не изменит. Но уполномоченный оказался далеко не сговорчивым человеком.

– Ты и сам, братец, вместе с нарочными поедешь, – сказал озадаченному старшине Котляревский; тот впервые встречал подобное, другой на месте капитана после такого пути отдыхал бы несколько дней. – И передай, кому надлежит знать, сударь, что малейшее промедление с точным исполнением приказа повлечет строгое наказание... Как не понимать! Неприятель топчет нашу землю, а мы станем выжидать?! Каждый день ныне, сударь, стоит иного года. Запомни!

Да я что... Я со всем старанием, ваше благородие. Как же не разуметь, страшная беда грозит... Но хотел о вас порадеть... Коли ж так, дело завертится, уж будьте покойны, ваше благородие.

Вместе с волостным писарем Иван Петрович осмотрел намеченное для будущего сбора место, оно оказалось вполне подходящим: в центре городка, рядом стояли два дуба, значит, работать можно в любую погоду – от солнца и дождя есть защита. Тут же, на площади, можно построить людей и даже заниматься с ними воинским артикулом.

Дело, как выразился старшина, «завертелось».

Вставать приходилось рано, впрочем, к раннему подъему Иван Петрович привык издавна, еще будучи в армии, и этим нисколько не тяготился, напротив, вставая с зарей, чувствовал себя бодрее, чем если бы заспался, но главное – на два-три часа удлинял свой день.

Вскоре в центре Горошина, у двух дубов, собралось около ста человек с лошадьми, пиками, иные с топорами, с переделанными из кос саблями, в домотканых свитках, смушковых шапках. Каждого надо было записать в специальную книгу, указать, откуда он родом, как прозывается, кто остался дома.

Почти все новобранцы были молодыми, а значит, выносливыми, к неудобствам походной жизни нм не привыкать, однако Котляревский все равно принимал все меры, чтобы устроить их получше: разместил в окрестных селах по хатам, назначил старших, наиболее расторопным поручил быть ответственными за фураж и питание. Новобранцы сами варили кашу в заранее припасенных изрядно прокопченных котлах, учились ходить строем, колоть пикой и бросаться врукопашную, премудростям военного искусства их обучали несколько бывших унтер-офицеров. Старые унтера гоняли новобранцев так, что у тех не просыхали от пота рубахи, но никто не роптал, ибо, рассказывали старые служивые, еще батюшка Суворов говаривал: «Тяжело в учении, легко в бою».

Уже на третий день по прибытии в Горошин, 12 августа, Котляревский сообщил генерал-губернатору о первых своих шагах, успехах и недостатках, которые были замечены при формировании полка. Он писал:

«Сиятельнейший князь, милостивый государь!

10 числа сего месяца начал я прием казаков к сформированию 5-го казачьего полка; но по медленному сначала доставлению казаков не так успешно делается, как бы хотелось. Впрочем, люди, принятые мною, хороши, стариков нет и очень молодых мало, большею частью поступают в казаки с удовольствием, охотностью и без малейшего уныния; все с пиками, но много сабель есть, из кос переделанных.Есть с ружьями и пистолетами, но сие оружие в посредственной исправности; лошади небольшие, но к службе годные; одеяние все новое, но надобно будет привесть в единообразие; в одних шапках не соблюдена мера, ибо одне довольно высокие, а другие низки, но все одинакового вида. Все силы употреблю, чтобы оправдать доверенность Вашего сиятельства...»

Котляревский работал день и ночь, забыв об отдыхе и сне.

Уже 20 августа во втором письме на имя Лобанова-Ростовского он пишет, что «по сие число им принято 760 человек с лошадьми. Прибывают люди из Миргородского, Кременчугского и Хорольского уездов». Указывает на множество недостатков: у одних нет необходимого обмундирования, у других недостает потников для седел, у третьих – оружия, все это надо получить у земских начальников. Он требует у заседателя Хорольского земского суда, некоего Щочки, призвать всех отставников. Иван Петрович напоминает князю о необходимости присылки кадровых офицеров, чтобы он мог приступить к формированию эскадронов. Письмо свое Котляревский подписывает на сей раз так: «5-го казачьего полка начальник». Разумеется, он имеет право на такую подпись, ибо полк, которым он пока командует, сформирован им лично.

Время не ждет. Каждый день на учете. Котляревский продолжает напряженную работу по дальнейшему обучению и окончательному формированию полка. В эти дни его можно увидеть то в Горошине, то в соседних волостях, где размещены команды будущего полка, и везде он не забывает посмотреть, как люди накормлены, все ли одеты, чего кому недостает.

Князь не ошибся, посылая Котляревского своим особо уполномоченным в Горошин. Он выполнил поручение, причем не за месяц, как предполагалось, а за семнадцать дней, почти в два раза быстрее.

27 августа Иван Петрович сообщает князю, что «наконец 5-й конный казачий полк сформирован, одних только офицеров и унтер-офицеров недостает. Люди в полку очень хороши, лошади лучше посредственных, об амуниции хлопочу с отдатчиками, чтобы была в исправности, равно уравниваю шапки, кафтаны и пики, коих одно древко без железа будет в 4 аршина; недоимки в людях и лошадях скоро не будет никакой...». В этом же письме он пишет, что надобно иметь артельные деньги для покупки котлов, необходимых каждому эскадрону...

Вскоре, выполнив поручение, полностью сформировав и снарядив полк, Котляревский уезжает из Горошина, не забыв взять у местных властей свидетельство, в котором указывается, что во время пребывания в Горошине он ничем не злоупотреблял, за все, что бралось, уплачено и за ним, капитаном Котляревским, «никакой недоимки не имеется».