Текст книги "Веселый мудрец"

Автор книги: Борис Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)

Вернулся к столу, жестом пригласив Новикова и Матвея сесть тоже:

– Похвалитесь своими успехами. Вы, Михайло Николаевич?

– Пусть Матвей. Если нужно, я дополню.

– Вы, руководитель местной управы, стало быть – вам и слово.

– Верно Матвей говорит. Итак, что нового?

Новиков наклонил голову чуть вперед, длинные редковатые волосы упали на лоб, он отбросил их легким движением и чуть выпрямился.

– Что ж, кое-что и у нас уже есть. Как мы поступаем? Прощупываем тех, кто нас интересует, присматриваемся, а со временем, если его образ мыслей окажется нам близок, тогда и предлагаем быть нашим сотоварищем. Нас уже двадцать три человека. Вы всех их знаете. А совсем недавно приняли братьев Капнистов.

– Обоих?

– Да. Честные молодые люди. В отца пошли.

– Знаю. Ну что ж, быть по сему. Не возражаю.

– Они нынче в Полтаве. Часто уезжают в свою Обуховку. Кажется, вы их соседи?

– Да, соседи, – кивнул Сергей и не обронил больше ни слова. Мог ли знать Новиков, почему бывал в Обуховке Сергей? Тянуло его послушать старого пиита – это так, но не менее того хотелось встретиться и с его сыновьями, и... Софьей – молоденькой дочерью создателя «Ябеды». Если бы мог, он бы чаще бывал там; к сожалению, не все в руках человека, в его воле. Впрочем, достаточно об этом, кроме душевного расслабления, ничего хорошего такие воспоминания не принесут, уж он-то знает... – Еще кто? – Голос его был по-прежнему ровным и чистым.

– Тарновский, губернский судья, и Алексеев – чиновник.

– Осторожнее с чиновниками. Хорошенько присмотритесь к ним. И это все?

– Нет, не все. Есть еще один человек. О нем намерен говорить отдельно. Я не решился пока предлагать ему войти в наше Товарищество. Воздержался не потому, что не верю ему, на него можно положиться, но есть другие причины, причем весьма важные. Теперь, коль вы, сударь, здесь, обсудим.

– Кто же этот человек?

– Котляревский Иван Петрович. Вы его должны знать. Майор в отставке, служит надзирателем пансиона для детей бедных.

– Следовало бы начать с того, любезный друг мой, что оный майор в отставке – автор широкоизвестной малороссийской поэмы «Энеида» и оперы «Полтавка».

– Вы правы. Но я не могу не указать на то обстоятельство, что и как воспитатель юношества он в высшей степени – исключительный. В пансион к нему по сей причине стремятся отдать своих питомцев очень многие, и не только малоимущие. Находясь в пансионе, ему вверенном, и кончая гимназию, многие молодые люди, получив высокогражданское воспитание, уносят от этого человека немало, поступают в университеты, военные училища, академии и преуспевают там.

– Это зело важно, други мои! – воскликнул Сергей.

– Ты еще не знаешь, брат, что за человек майор, – взволнованно заговорил Матвей. – Ты получишь истинное удовольствие, познакомившись и побеседовав с ним. А что он вчера сделал с Кочубеем! Расскажите-ка, Михайло Николаевич.

– С каким это? С тутошним предводителем?

– Именно с ним.

Новиков, загадочно усмехаясь, оставаясь внешне совершенно спокойным, рассказал о вчерашнем посещении Кочубея, не забыл при этом отметить, что побудило Котляревского отправиться к предводителю.

– Причины были весьма серьезные, Котляревский не надеялся на успех. Надо сказать, – заметил Новиков, – три года тому назад после жуковской трагедии он вернул Кочубею данные ему в качестве подарка деньги и поклялся не переступать порог дома оного. Вчера же решился, причем сразу, едва услышав о готовящемся походе воинской команды в то же самое сельцо. – Новиков обошел стол, сел рядом с Сергеем: – И представьте, друг мой, Кочубей – весьма трудный человек – услышал голос разума. Сегодня поутру он разорвал купчую с Кирьяновым.

– А тот? Согласился?

– Прибежал к князю с жалобой. Репнин его принял, выслушал и сказал...

Матвей подхватил:

– ...и сказал, что тут его прерогативы кончаются. Хозяин села – Кочубей... Вот чем кончилось это дело. Надо отдать должное майору: если бы не он, кто знает, как бы все обернулось.

Сергей налил в бокал сахарной воды и сделал одни за другим несколько глотков.

– Да, не раз он бывал в Полтаве, и вот, поди ж ты, так до сих пор и не привелось встретиться с этим человеком. Его поэма, умно и зло высмеявшая сильных мира сего, – высокий образец истинной поэзии. Народ хохочет, простой люд знает поэму на память, а предмет осмеяния делает вид, будто не понимает, о чем речь, и... тоже смеется. Но как? Сцепив зубы. Можно ли придумать лучшее средство критиковать существующие порядки? Подрывать их устои? Такой поэт, ей-же-ей, стоит иной организации! Да, да, целой организации. А «Полтавка»! Ее значение для становления языка, национального театра неоценимо. Так и батюшка говорит. Это – богатство, которое беречь надо и опираться на него...

– Так как же, Сергей Иванович? Что мы предложим сегодня майору? С минуты на минуту он должен постучать к нам.

– Что предложим? – Сергей налил еще немного воды в бокал и, разглядывая хрустальные грани на свет, ответил: – Я думаю, с дороги ему надо чего-нибудь покрепче. Он что предпочитает?

– Шутите? – Новиков недовольно поморщился, хотя сердиться не мог: за шуткой Сергея скрывалось что-то серьезное.

– Серьезно, Михайло Николаевич. Может, венгерское?

– Да, это он предпочитает.

– А его на столе как раз и нет.

Матвей тоже понял, что Сергей, не собирается шутить, может быть, уже даже принял какое-то решение. Однако пора говорить открыто, заранее условиться, как вести себя по отношению к Котляревскому.

– Что сие значит? Объяснись, брат.

– Изволь. Вы полагаете, что было бы правомерно, если бы майор стал членом нашего Товарищества. Если не входить в суть дела, возможно, весьма возможно. Но, на мой взгляд, сие было бы преждевременно. – Сергей посмотрел на брата, перевел взгляд на Новикова: понимают ли они, что он думает, или нет? – Други мои, кто знает, что важнее для нас: быть ему в организации или... оставаться вне ее. Его работа в пансионе, его литературная деятельность, и не только сугубо литературная, – разве все это не помощь нам, нашему Товариществу?

– Известно, – подхватил мысль брата Матвей, – что он смело выступает в защиту обездоленных и обиженных, не боясь недовольствия властей.

– Сие очень важно. – Сергей взглянул на молчавшего Новикова. – А знаете ли вы, Михайло Николаевич, что нашего майора уже приняли в одну организацию, причем не последнюю роль сыграли именно вы, ваше письмо Никитину.

– Имеете в виду секретаря Вольного общества любителей словесности?

– Да, сударь... Слышал от лиц весьма осведомленных. Думаю, что в самое ближайшее время должно быть известие об этом.

– Прием майора в Общество вполне заслужен, ибо... – Новиков не договорил. Вошел Савелий и доложил:

– Его благородие майор Котляревский.

– Проси. – Когда слуга вышел, Новиков обернулся к Сергею: – Итак, что скажем ему?

Братья переглянулись, но вопрос требовал ответа, и Сергей сказал:

– По-моему, договорились. Неужто еще объясняться?»

Дверь распахнулась, и вошел Котляревский. Немолодой уже, седеющий, но, как всегда, подтянут, глаза внимательные, чуть уставшие, однако зоркие, заглядывающие, кажется, в самую душу.

Новиков хотел было представить Котляревского Сергею, но Муравьев-Апостол-младший сам подошел, почти подбежал к нему. И Котляревский протянул руку:

– Рад, душевно рад видеть вас, Сергей Иванович!

Голос у майора мягкий, задушевный. «Так может говорить разве что батюшка Иван Матвеевич», – подумал Сергей и пожал протянутую руку:

– И я рад! Очень. Наслышан о вас давно, ведь земляки мы – и тем горжусь.

Котляревский смущенно оглянулся на Новикова, стоявшего тут же и не мешавшего гостям, на чем-то возбужденного, с радостным блеском глаз Матвея и. как бы призывая их разделить его недоумение, сказал:

– Нечем гордиться, Сергей Иванович, я простой человек, каких в нашем крае много. И вы, я слышал, такой же. В батюшку, видно, пошли. Поклон мой низкий ему ори случае передайте.

– Благодарю вас! – Сергей все еще не отпускал руки Котляревского и, как бы извиняясь за свою восторженность, сказал: – Я от души, поверьте. Я давний ваш почитатель, можно сказать с младенчества, с тех пор как грамоте обучен. И с того часа любовь моя к вам неизменна.

– Однако, гости дорогие, – весьма довольно поглядывая из-под рыжеватых бровей, заговорил Новиков, – после того, как вы объяснились, может, все-таки обратите внимание и на хозяина, который ждет, когда вам будет угодно сесть за стол и продолжить беседу.

– В этом доме всегда так, – усмехнулся Котляревский. – Не успеешь переступить порог, так сразу же и за стол. – И, обращаясь к Новикову, не в силах скрыть нетерпения, спросил: – Что молчите? Неужто?..

– Вы думаете, я бы не сказал вам? Кажется, все идет как должно,

– Это верно? Значит, команда не будет послана в Жуково?

– Это так же верно, как то, что вы, милостивый государь, сейчас же сядете за стол и отведаете кое-чего.

– Ну что ж, не откажусь от чего-либо горячего, не поймите меня, однако, превратно.

– Мы поняли вас так, как вы того желали. Сей минут будет и горячее, и к горячему. – Новиков, пока гости усаживались за стол, кликнул слугу и что-то шепнул ему.

Разговор с первых же минут принял непринужденный характер и касался последних событий, о которых говорила в те годы вся просвещенная Россия, ими жила, твердила о них на каждом перекрестке вся Европа, писали газеты, не обходился ни один дипломатический прием. Реплики, одна за одной, как искры разгоравшегося пламени, вопросы, быстрые остроумные ответы – все это сразу завертелось, смешалось, и пошло, и пошло, и, как это бывает среди людей, умеющих вести застольную беседу, метко отвечать, и главное – умение слушать собеседника, Сергей и Котляревский почувствовали себя так, словно были знакомы давным-давно. Глядя на них, Новиков подумал, что им надо было познакомиться раньше, они очень подходят друг другу. Матвей, посматривая на брата, как бы говорил: ну что, я был не прав? Вот каков этот отставной майор, живущий в нашей тихой Полтаве!

Речь зашла об испанских событиях, затем стали говорить о восстании греков против турецкого владычества и поможет ли грекам Россия. «Это было бы верно со всех точек зрения». – «Шаги в этом направлении уже были. Вероятно, вы слыхали?» – «Разумеется. Некоторые наши войсковые части уже были двинуты к южным границам, и вдруг продвижение приостановилось. Почему?» – «Спросите что-нибудь полегче. Многие не могут уразуметь, в чем причина». – «Надо полагать, ближайшее время убедит кого нужно, что помощь грекам мы должны, обязаны оказать». – «Да, время покажет...»

– А что нынче в Неаполе? – спросил Котляревский, кладя себе на тарелку небольшой белый грибок и кусочек розовой ветчины. – Я уже несколько дней не видел газет.

– Плохо. Ужасно плохо, – сказал Сергей, отложив и вилку и нож. – Решительно начинали неаполитанцы и чем кончили? Сдачей всех своих позиций на милость победителя. Сдали австрийцам свою родину. Это же позор. Не уметь защищать святыню – свою землю! Тут выбора быть не может – победа или смерть! А они – эти несчастные неаполитанцы – сдались. Они заслуживают султана.

– Зачем так строго? – заметил Новиков. – Они сражались, пока могли. А потом...

– Сложили оружие?

– Да, но что могла сделать такая небольшая страна против Австрии? Несравненные величины.

– Пусть небольшая, но сила духа, сила любви к родине должна помочь победить. – Сергей в волнении сжал кулаки. – Я не могу об этом говорить спокойно. Простите мою горячность. Их боль – моя боль... И дела греческие. Ах, если бы только была возможность...

Помолчали. Сергей несколько успокоился и потянулся к Котляревскому, коснулся его руки:

– Что у вас, Иван Петрович? Над чем работаете? Слыхал я в Санкт-Петербурге о вас много лестного. Еще летом обсуждали вашу поэму в доме вдовы Державина на тамошнем вечере «ученой республики». Если не ошибаюсь, пятую часть. Это новая? Четыре части, опубликованные, я видел, читал.

– Как сказать. Скорее, пожалуй, старая, – ответил Котляревский. – Написал ее давно, уже и позабыл когда, но не опубликована до сих пор, все мне кажется – не так, кое-что переписываю.

– Это неизбежно. Каждый настоящий автор желал бы видеть свое детище во всех отношениях совершенным... Да... так вот, ждите вестей из столицы.

– А каких, Сергей Иванович? Верно, что-то неприятное?

– Напротив, хорошие вести.

Однако ничего больше, не имея полномочий, Сергей не добавил.

Не желая показаться назойливым, Котляревский расспрашивать не стал.

– Михайло Николаевич обмолвился, что вы нынче, Иван Петрович, ездили по какому-то важному делу. Мы охотно послушаем, если расскажете.

– Трудно рассказывать. – Котляревский почувствовал неподдельный интерес в вопросе Сергея, во взгляде его брата, подчеркнутом молчании Новикова. – Одначе расскажу. – И подробно описал свою поездку. Не забыл упомянуть, как намедни пришел к нему один поселянин и поведал такое, что и передать невозможно, вот Михайло Николаевич был свидетель. А сегодня прибежал сын этого поселянина, дитя еще, подросток, говорит, что отца избили до полусмерти по приказу душевладельца за то, что ходил ко мне, но отец еще жив и просил передать, чтобы я, понимаете, я поберегся, а то пан ихний угрожал жалобу на меня написать: будто я людей одурманиваю.

При этих словах Сергей с Матвеем переглянулись, но промолчали. А Котляревский продолжал:

– Я тотчас и поехал. Михайло Николаевич карету мне свою уступил. Я с собой лекаря прихватил. Ну и там с душевладельцем оным столкнулся, разговаривал даже. Неприятный разговор получился. А этого крепостного, несчастного этого, я с собой привез, в лечебнице он нынче. Не мог я его там оставить... Теперь придется, наверно, отвечать перед его сиятельством. Да что тут придумать? Так тому и быть, – горько усмехнулся Котляревский и замолчал.

Рассказ его был сбивчив, скуповат, сдержан, но слушатели – люди внимательные и чуткие – все поняли, сумели уловить за каждым недосказанным словом значительно большее.

– Вы правильно поступили! – взволнованно заговорил Муравьев-Апостол-младший. – Очень верно! Я, может, на вашем месте будучи, не выдержал бы, сорвался... Все это так ужасно, что и передать невозможно. Но главное: подобное отношение к людям еще и поощряется. Это вообще невыносимо.

– Да, невыносимо! – подхватил слова брата Матвей и, шумно отодвинув стул, поднялся, обычно мягкий взгляд его стал жестким. – Ужасно и то, господа, что в наш просвещенный век одному человеку дано право называть себе подобного своей собственностью. По какому праву тело, имущество я даже душа одного могут принадлежать другому? Откуда взят этот закон – торговать, менять, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе? Помните, чьи это слова? Я их сейчас вот вспомнил. Они не мои, их сказал Раевский в своей записке «О рабстве крестьян», но я под каждым его словом подпишусь.

– А помните, что он писал дальше? – спросил Новиков и, сделав паузу, продолжил: – «Глядя на помещика русского, я всегда представляю, что он выпоен слезами и кровавым потом своих подданных, что атмосфера, которой он дышит, состоит из вздохов этих несчастных».

– И они молчат! А надобно вопить! – возбужденно воскликнул Сергей, крепко сжав перед собой руки. – И не просто вопить...

– Cum tacent clamant[33]33
  Их молчание есть громкий крик (лат.).


[Закрыть] – сказал Котляревский, внимательно слушая братьев.

– Однако и не молчат. Разве не слышите? То в одной, то в другой губернии вспыхивают крестьянские волнения, – снова заговорил Матвей, остановившись перед Котляревским. – По всей Руси костер от костра воспламеняется. Возьмите наше Жуково. Уже шесть лет никто из жителей этого сельца не желает уезжать в херсонские степи, бунтуют, как это было в восемнадцатом, и стоят на своем.

– Там были убийства, – с болью сказал Котляревский, – и все из-за жестокости, алчности одного человека. Вот и теперь тоже... Если бы не вы, Михайло Николаевич...

– Да что я? Это вы все, Иван Петрович. Команда из-за ваших стараний не вышла из Полтавы.

Жаркий румянец заливал юношески свежее лицо Сергея, спутанные волосы прикрывали высокий лоб, он пытался говорить, но из-за волнения не мог, наконец взяв себя в руки, он твердо и убежденно сказал:

– Придет время – и всех этих душевладельцев постигнет страшная участь. Возмездие неминуемо!

– Что вы, Сергей Иванович! – удивленно поднял глаза Котляревский. – Неужто допустимо в наш просвещенный век подобное?

– Просвещенные палачи ничем не лучше непросвещенных, пожалуй, они изощреннее в жестокостях. Вы хотите возразить?

– Да нет, я не о том, я о пользе просвещения. Это ведь необходимо. Необразованность – причина многих несчастий.

– Это, на мой взгляд, не причина, это – следствие, причина же в ином... Я уважаю ваше мнение, Иван Петрович, – сказал Сергей, уже совсем, казалось успокоившись и касаясь руки Котляревского. – Но меня вы не переубедите, посему не будем пока об этом... Я хочу сказать о другом. О вашей работе. Доброе, благородное дело, которому вы посвящаете свою жизнь, ваши «Энеида» и «Полтавка» помогают людям познать себя, всем несчастным, не разгибающим спин на каторжной работе, не видящим солнца, дают почувствовать свое человеческое достоинство, учат стойкости и вере в свою силу, судьбу, и это, Иван Петрович, самое главное в вашей работе. Не говорю о других достоинствах вашей поэмы и оперы, коих множество. Все мы благодарим вас за труд, за все вами сделанное! Мы, как видите, еще не старики, стало быть, перед вами – молодая Россия. Она низко кланяется вам!..

Глубоко взволнованный, Котляревский молчал. Так просто и так проникновенно никто еще не говорил о его работе, о значении его литературного труда. И кто говорит? Младая Россия. Словно могучим ветром, весенней свежестью пахнуло в лицо, напоило душу восторгом, силой. Вот она какая – младая Россия! Если она подобна сыновьям благородного Ивана Муравьева-Апостола, он может гордиться, а быть любимым такой Россией – счастье, лучшей судьбы у поэта быть не может.

– Спасибо за доброе слово! – сказал Котляревский. – Только вряд ли я заслуживаю его. Есть поэты, сделавшие больше меня.

– Иван Петрович, дорогой! – воскликнул Матвей. – Мой брат выразил то, что мы все чувствуем. И я, и Михайло Николаевич, и многие другие... Что касается других поэтов, о которых вы упомянули, то не стоит об этом. Многие из них уже при жизни стали мертвецами.

– Мы уже сейчас можем сказать с полной уверенностью: вашу работу переоценить невозможно, – добавил Сергей.

– Я, друзья мои, не так молод, не так восторжен, как вы, и не обольщаюсь на свой счет, хотя кое-что и сделал для своего народа, его настоящего и... будущего. В океане времени все встанет на свое место.

– Вы на устах людей, а это – главное. И что океан времени в сравнении с этим! Однако хозяин, кажется, совсем позабыл о нас.

Новиков всполошился:

– Виноват. Опростоволосился. Прошу! Все на столе. – Быстро разлил вино. – За что же поднимем бокалы?

– За вас, друзья мои, за ваше будущее! Пусть будет оно достойным младой России! – сказал Котляревский.

Сергей переглянулся с братом и Новиковым: ну что, нужно ли было затевать разговор о приеме поэта в Товарищество? Он, Сергей, прав: поэт сам стоит иной организации; его работа, вся его жизнь, общение с людьми, вся его деятельность очень помогают великому делу Товарищества. Поэта надо всячески оберегать от возможных подозрений в связях с тайными организациями и ни в коем случае не порывать с ним, напротив, постоянно общаться, но так, чтобы не бросалось в глаза, в рамках обычного знакомства, и, насколько возможно, направлять его деятельность, всячески помогать ему в большой литературной работе. Весьма удобно, если в доме Котляревского время от времени будут собираться молодые люди, которые уважают его, верят, – такие, как братья Капнисты, Лукьянович, Боровиковский, недавно закончивший гимназию, и другие. Беседы с Котляревским несомненно обогатят молодых полтавцев духовно, поднимут гражданское сознание и, может быть, приобщат к общественной деятельности, полезной святому делу Товарищества. Обо всем этом, подумал Сергей, еще надо будет сказать брату и Новикову, пусть они благодарят судьбу, что именно у них, в Полтаве, живет и работает такой человек, как майор Котляревский.

Сергей, сидевший рядом с Новиковым, тихо, почти шепотом спросил:

– Итак, договорились?..

– Пусть будет так, – так же тихо ответил Новиков, поняв по взгляду, что решил Сергей.

Котляревский, заметив что-то необычное в поведении Новикова и младшего Муравьева-Алостола, удивленно взглянул на них, Новиков смешался было, но тут же нашелся, встал и поднял бокал:

– За вас, Иван Петрович!

– За ваш труд, господин майор! – дружески улыбнулся Сергей.

– И чтобы хорошо жилось вам... вместе с нами, – сказал старший Муравьев-Апостол, наклоняясь к майору, желая его обнять.

Но ни хозяин, ни его гости не успели опорожнить бокалы. Вошел старый Савелий и, поклонившись, объявил: пожаловал гость, которого он вынужден был впустить, говорит, будто прибыл из самого Санкт-Петербурга и дело у него, твердит, неотложное.