Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"

Автор книги: Борис Вронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

На Эмтыгее

23 июля по знакомой, хорошо наезженной тропе мы добрались до устья Эмтыгея. Привязавшись к астропункту, находящемуся около устья, в непосредственной близости от якутских юрт, я закончил съемку, которую вел от Кону-Юряха. Поскольку мне пришлось делать зарисовку рельефа, вести счет шагов, брать барометрические отметки и проводить кое-какие записи, я сильно отстал от своих спутников и встретился с ними уже в жилище эмтыгейских якутов, где они с наслаждением отдыхали.

Теперь нам предстояло идти с работой вверх по мрачной долине Эмтыгея, покрытой густыми зарослями и изобилующей болотами, старицами и извилистыми заводями. Троп по Эмтыгею не было, надо было самим изыскивать дорогу. Я подробно расспрашивал якутов о дороге, кормах, охоте и прочих особенностях Эмтыгея, по которому Семену еще ни разу не довелось проходить. Семен был моим переводчиком, и разговор у нас шел довольно быстро и непринужденно. Меня несколько смутили рассказы якутов о каких-то таинственных топях, которые засасывают крупных животных. По рассказам одного из якутов, он, охотясь на оленей в среднем течении Эмтыгея, сам видел, как убегавший от охотника олень вдруг остановился и судорожно встал на дыбы, стараясь вырваться из захватившей его трясины, в которую он все глубже и глубже погружался, пока полностью не скрылся в ней. Вообще к среднему течению Эмтыгея якуты чувствовали какое-то недоброжелательство и летом не особенно любили ходить туда. «Плохая дорога, – говорил Семен, покачивая головой, – однако коней совсем кончать будем».

Плохая или нет, а идти надо. Немного отдохнув и плотно закусив, мы тронулись в путь. Семен с Кулешом, Трусовым и Алексеем отправились с транспортом вверх по Эмтыгею. Они должны были пройти вверх километров пять-шесть и, выбрав подходящее место с достаточным количеством корма для лошадей, остановиться на ночлег, разведя на галечной отмели большой, сигнальный костер, который служил бы нам маяком. Мы с Успенским собирались идти со съемкой и опробованием и поэтому должны были значительно отстать от своих спутников.

Отправив транспорт, мы привязались к астропункту и пошли, отсчитывая шаги, вверх по долине Эмтыгея. Однако уже через километр начались почти непроходимые древесные завалы. Пришлось выходить на водораздел, чтобы иметь возможность вести съемку дальше, а кроме того, заметить дым костра, который должны были разжечь наши спутники.

Было около девяти часов вечера, когда мы взобрались на водораздельный гребень. Багровый овал заходящего солнца скрылся за горизонтом. Комары бесчисленными полчищами атаковали нас со всех сторон, и Эмтыгей, дикий и неприветливый, лежал внизу перед нами, являя безотрадное зрелище. Его широкая плоская долина поблескивала бесчисленными точками, запятыми и многоточиями болот и озер, среди которых извилистым лабиринтом тускло сверкала густая сеть проток и стариц. Где-то далеко, прижимаясь к густо залесенному левому берегу, белели широкие галечные отмели главного русла. Вдали в туманной дымке смутно маячили очертания невысоких гор. Дикая, угрюмая и безрадостная картина.

Мы шли по заросшему водоразделу, приглядываясь к расстилающейся впереди местности, стараясь разглядеть желанный огонек.

Было уже около двенадцати часов ночи, когда мы наконец заметили вдалеке светящуюся красную точку костра. Эмтыгей в этом месте далеко отходил в сторону, и нам долго пришлось путаться среди густых зарослей, пока мы наконец не выбрались к руслу реки. Где-то неподалеку булькнул выстрел, и на душе у нас стало веселее.

Эмтыгей очень своеобразная река. Русло его то разбивается на многочисленные протоки, а то вдруг превращается в широкий, медленно текущий поток, подмывающий крутые берега, на которых хаотически дыбятся громады лесных завалов; пробраться через них можно только с большим трудом, рискуя сломать себе ноги. К тому же еще темнота, усталость, беспокойство за судьбу транспорта. А вдобавок ко всему комары. Как они осточертели! Идти в сетке слишком темно, а без сетки… брр, даже подумать страшно.

Только к часу ночи добрались мы до стана. Как приятно было при свете ярко горящего костра увидеть две наши палатки. Около них были в беспорядке разбросаны вещи, значительная часть которых оказалась подмоченной. Транспорт вынужден был почти все время идти по руслу, и лошадям частенько приходилось на глубоких местах пробираться чуть ли не вплавь. Попытки выбраться на берег и идти вдоль него неизменно оканчивались неудачей. Транспорт каждый раз забирался в такие дебри, из которых только с большим трудом удавалось опять выйти к руслу.

Семен и Кулеш сообщили нам печальную новость: беглец исчез. Он долгое время шел с ними, а затем отстал; когда же они хватились его, Алексей как сквозь землю провалился.

Успенский укоризненно посмотрел на меня. На душе у меня было отнюдь не весело.

Мы с жадностью стали пить крепкий чай и только успели сделать несколько глотков, как услышали где-то вдалеке глухой человеческий крик. Через некоторое время крик повторился. Семен выстрелил в воздух. Голос послышался еще раз, теперь уже где-то неподалеку, и через некоторое время наш беглец, усталый и измученный, но с радостным лицом вынырнул на свет костра из прибрежных зарослей. Никуда он, оказывается, бежать не собирался, а, не желая лезть в воду, пошел вдоль берега, запутался в дебрях лесных зарослей и завалов и потерял всякую надежду найти нас. Он долго кричал, но его голоса, очевидно, не было слышно. Бедняга стал приходить в полное отчаяние, когда вдруг, к величайшей своей радости, услышал выстрел, сделанный Семеном.

Итак, мы снова оказались все вместе.

Мелкие неприятности

На следующее утро, оставив Семена сушить подмоченный груз, мы все снова отправились на устье Эмтыгея, так как вчера успели сделать очень мало.

Почти во всех взятых на Эмтыгее пробах оказались знаки золота. Это нас очень обрадовало: видимо, где-то выше имеются коренные или россыпные источники золота, возможно достаточно серьезные. Я внимательно рассматривал галечный материал, слагающий прибрежные косы. Меня очень интересовала странная разноцветная галька, похожая на застывший шлак. Такие породы мне никогда раньше не попадались. Где они выходят и как залегают?

Мы довели съемку до нашего лагеря и стали готовиться к дальнейшей планомерной работе.

Я вместе с Алексеем решил отправиться в маршрут по правому водоразделу Эмтыгея, а Успенский с транспортом должен был двигаться вверх по долине, ведя опробование. Договорились, что он остановится на правой стороне Эмтыгея, около устья его первого крупного притока – Большого Непесекчана. Судя по карте-схеме, он находился километрах в тридцати от устья Эмтыгея. В маршрут мы взяли маленькую походную палаточку размером два на полтора метра и весом около полутора килограммов, легко укладывающуюся в рюкзак.

Забрав с собой трехдневный запас продовольствия, мы распростились с нашими спутниками и стали медленно взбираться на водораздел.

Алексей оказался толковым парнем, съемка его заинтересовала, и я был уверен, что дело у него пойдет на лад.

Работа не дает возможности быстро идти вперед. То надо остановиться замерить и описать обнажение горных пород, поискать ископаемую фауну, отобрать образцы, то внимательно рассмотреть развал кварцевой жилы, взять пробу, сделать зарисовку, нанести на карту линию маршрута с необходимыми деталями. За день мы прошли не более 9–10 километров.

К вечеру второго дня погода стала портиться. Поднялся ветер, небо затянуло сплошной пеленой туч, и как-то внезапно хлынул ливень. Он был настолько силен, что не успели мы оглянуться, как промокли до нитки. С большим трудом удалось поставить нашу маленькую палаточку. Мы залезли в нее и, лязгая зубами, скрючились на мокрой земле, тесно прижавшись друг к другу в тщетных попытках согреться. Дождь лил как из ведра, и не было никакой возможности развести костер, чтобы обсушиться и сварить ужин. Пришлось поужинать всухую несколькими сухарями, запивая их дождевой водой.

После ужина мы опять тесно прижались друг к другу и забылись в зябкой полудремоте. Мне невольно вспомнились уютные слова из классического труда «Полевая геология» Вебера: «Полевая работа геолога тяжела физически, поэтому ему нужен хорошо обставленный отдых. Геолог, не будучи сибаритом, должен брать с собой складную кровать, обыкновенную (не надувную) подушку, и покрываться надо не полушубком или пальто, а одеялом». Какой насмешкой звучали эти прописи классика геологии в наших условиях!

Дождь лил, почти не переставая, больше полутора суток. Во время краткого перерыва мы ухитрились развести огромный костер, обсушились, нагрели щебенистую поверхность земли, наложили на нее ворох мокрых стланиковых веток, которые сразу же окутались облаком ароматного пара, и поставили над ними нашу палаточку. Забравшись в нее, мы заснули крепчайшим сном на влажной, но теплой постели.

Когда мы проснулись, дождя не было, но все вокруг тонуло в густейшем тумане. Мы сварили завтрак из остатков наших продуктов и, похлебав жидкой кашицы, с нетерпением стали ждать, когда туман рассеется.

Идти дальше со съемкой было невозможно. Мы установили на месте ночлега каменную пирамиду и, затесав со всех сторон ствол крупного дерева, написали на затеси номер точки съемки и дату. Потом мы решили потихоньку добираться до лагеря.

Через некоторое время туман стал постепенно подниматься. Воды вокруг было хоть отбавляй. Она хлюпала под ногами, сочилась из-подо мха, ручейками стекала вниз по склонам, лужицами, лужами и озерами преграждала нам путь в пониженных местах. Каждый ничтожный ручьишко ревел как бешеный, скаля белопенные зубы бурунов и каскадами низвергаясь вниз.

После короткого прояснения горизонт опять затянуло серой завесой облаков, которые постепенно превратились в густые темные тучи, начавшие нещадно поливать нас обильным дождем. Долго шли мы, переползая с сопки на сопку, напряженно всматриваясь в тщетных поисках спасительного дымка. Напрасные старания: впереди расстилалась мокрая туманная даль и маячили густые заросли леса по берегам мутного Эмтыгея. Трудно было рассчитывать, что нам удастся рассмотреть в этой влажной мгле струйку дыма от далекого костра.

Алексей совсем пал духом. Ему вновь пришлось испытать пережитое прежде. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке и втайне дал себе слово, что впредь буду уходить в маршрут только тогда, когда буду точно знать местонахождение лагеря. Надо представить себе всю «прелесть» блуждания по тайге, когда не знаешь, ни где находится лагерь, ни где ключ, в устье которого он должен стоять, ключ о существовании которого тебе известно только со слов якута, бывавшего здесь во времена своей далекой юности.

Уже перед вечером, когда дождь несколько стих, перед нами появилась широкая долина большого притока Эмтыгея. Видимо, это был Большой Ненесекчан. Пристально вглядываюсь в сторону его устья, мы с трудом уловили слабенькую, чуть заметную синеватую струйку дымка, такую ничтожную, что, если бы не слегка прояснившаяся даль, мы бы ее не увидали. Обрадованные, направились мы к спасительному дымку, путаясь в валежнике и по колени утопая в болоте, пока наконец не подошли к берегу Эмтыгея. На противоположной, левой стороне его весело горел костер; рядом с ним белела палатка.

Эмтыгей яростно вздулся. Его мутные воды несли вывороченные с корнем деревья, коряжины, пучки травы, сломанные ветки и прочий хлам. Перейти реку вброд не было никакой возможности.

На наш крик раздался ответный возглас, и из палатки показались фигуры наших спутников.

Стоять на месте промокшему до нитки в ожидании, пока переправят лошадей, мне отнюдь не улыбалось, тем более что в груди моей клокотал вулкан ярости и гнева на моего прораба, на каюра, вообще на весь состав партии, ухитрившийся остановиться на противоположной от нас стороне реки.

Чтобы ускорить события и дать разрядку накопившимся эмоциям, я, вытащив из карманов все, что там было, и передав Алексею, бодро вступил в пенистые воды Эмтыгея и, как был, в одежде и ичигах, «вольным стилем» поплыл к противоположному берегу.

Переправившись на ту сторону и слегка лязгая зубами, я направился к костру. Навстречу мне с жалкой виноватой улыбкой шел Успенский, и на него обрушился первый шквал моего гнева. Он робко оправдывался, говоря, что пришел только перед дождем, что лагерь разбили без него Семен и Николай. Я ехидно спросил его, почему же стан не перенесли на правую сторону; он жалобно взглянул на меня и умолк, потупив взор. В лагере тоже досталось кое-кому. Главный же виновник – наш каюр Семен – куда-то предусмотрительно исчез.

С трудом кое-как переправили мы на конях Алексея и наше снаряжение, сверх ожидания даже не подмочив его.

Как приятно было после перенесенных невзгод очутиться в тепле, с комфортом устроившись на ночлег в сухом, мягком спальном мешке!

Аркагала и Мяунджа – уголь и золото. Куда идти?

В основе работы геолога, как и всякого полевого работника, должно лежать неукоснительное, железное правило: «не записанное не наблюдалось». Поэтому во время маршрутов все наблюдения тщательно заносились в записную книжку. Записи эти делались карандашом и отличались лаконичностью. Классики геологии рекомендуют ежедневно все эти записи и зарисовки в обработанном виде переносить в специальные дневники. Эту работу предлагается делать вечером, сидя за столом в палатке. Помимо этих истин, изложенных в специальном курсе полевой геологии, существовало немалое количество других полезных рекомендаций.

К сожалению, в наших условиях от многих из них приходилось отступать. В частности, составление дневника по записям в полевых книжках, вычерчивание набело карты, этикетирование и упаковку образцов мы вынуждены были проводить только после маршрута, поскольку в маршрутных условиях это было практически невозможно. Поэтому при возвращении на стан у нас всегда накапливалось большое количество «хвостов», для подгонки которых дождливая погода – самое подходящее время. Жалко тратить на это ясное, погожее время, которого так мало в наших условиях.

– Ну, давайте, Алексей Николаевич, вашу съемку, – сказал я Успенскому, – попробую увязать ее со своей, проведенной до оставленной точки.

Успенский гордо преподнес мне карту своих маршрутов за эти дни, вычерченную тщательно, даже с некоторой претензией на щеголеватость. На ней были изображены долина и русло Эмтыгея, нанесены пробы, выделены террасы разных уровней и боковые притоки. Внешне карта выглядела вполне прилично, но меня удивило в ней одно странное обстоятельство: Большой Ненесекчан, опробованный Успенским в нижнем течении, который по всем законам природы должен был находиться на правой стороне Эмтыгея, чудесным образом переместился на левую.

На вопрос, почему у него Эмтыгей течет от устья вверх, Успенский сделал обиженное лицо и долго не мог уразуметь, в чем дело. Пришлось проверить его познания в части вычерчивания карты. Составление карты обычно проводилось глазомерным способом. Основную площадную съемку вел я с помощью буссоли Шмалькадера. Расстояния измерялись шагами. Высоты определялись анероидом. Алексей Николаевич во время своих маршрутов вел горным компасом только съемку гидросети. Однако в простоте душевной он проводил отсчет азимутов по южному концу стрелки, так что при вычерчивании вся съемочная ситуация получалась у него в «перевернутом» виде. Мне довольно долго пришлось повозиться с ним, прежде чем он достаточно ясно уразумел характер своей ошибки.

Все остальное оказалось в порядке, причем было сделано тщательно и с любовью, в меру его сил и возможностей.

Меня очень порадовали данные опробования. По мере продвижения вверх по Эмтыгею количество проб со знаками золота в его долине заметно увеличивалось.

Через день погода наладилась. Вместе с Успенским мы прошли с опробованием вверх по Большому Ненесекчану. Маршрут показал, что Ненесекчан, так же как и другие правобережные притоки Эмтыгея, мало перспективен: почти все пробы оказались пустыми. Результаты опробования очень хорошо увязывались с данными геологической съемки. Как правило, золото встречается в тех местах, где имеются выходы изверженных пород и развиты кварцевые жилы. Кварц – обычный спутник золота, хотя далеко не всякая кварцевая жила золотоносна. По правобережью Эмтыгея мы не встретили ни изверженных пород, ни кварцевых жил. Не оказалось в этой части района и золота. Его надо было ожидать выше по Эмтыгею и в его левых притоках.

Возвратившись на стан, который Семен перенес километров на пять вверх по Эмтыгею, я заметил, что вода за прошедшие два-три дня сильно упала. Рассматривая, как обычно, галечный материал на отмелях, я увидел на заиленных участках, оставшихся после спада воды, какие-то черные блестящие маленькие кусочки, очень легкие, не тонущие в воде. Детальное исследование их показало, что это мельчайшие частички каменного угля. Где-то вверху, значит, находились коренные выходы угля, которые постепенно размывались, и продукты их размыва транспортировались вниз по реке. Понятнее стал комплекс странных пестрых шлакообразных пород, галька которых в таком изобилии встречалась на отмелях Эмтыгея. Это были горные породы, обожженные пожарами, обычными в каменноугольных районах. Горение пластов угля вызывает обжиг окружающих пород и даже их переплавку.

Мы медленно продвигались вверх по Эмтыгею. Количество угольной мелочи постепенно увеличивалось. Стали попадаться более крупные куски сильно выветренного каменного угля. Одновременно увеличивалось и количество знаков золота. Уголь и золото тесно, рука об руку, шли рядом, интригуя нас необычностью такого сочетания.

Через 40–45 километров мы подошли к стрелке Эмтыгея – месту слияния двух его основных притоков: Аркагалы справа и Мяунджи слева. Отсюда и начинается собственно Эмтыгей. Здесь мы разбили лагерь.

Веселое место – стрелка Эмтыгея. Это широкая, поросшая травой и кустарником поляна, окаймленная густым лиственничным, почти строевым лесом, в котором в изобилии водятся жирные, упитанные глухари. Соединение двух долин на широком открытом месте создавало постоянный «сквозняк», отгоняющий мошкару и комаров.

Хорошо было бы здесь остановиться дня на два, но для этого не было времени. Нам надо было выяснить, куда идти: налево, по Аркагале, или направо, по Мяундже?

Я решил пройтись с Успенским километра на три вверх по обоим истокам Эмтыгея, чтобы принять обоснованное решение.

Взяв с собой Кулеша, мы пошли сначала вверх по Аркагале. В глаза сразу бросилось резко увеличивающееся количество кусков каменного угля. Он встречался теперь не только в виде мелочи, но иногда отдельными крупными кусками до полуметра в поперечнике. Зато опробование показывало только слабые знаки золота.

Маршрут вверх по Мяундже показал противоположную картину: очень слабую («знаковую») угленосность и повышенное содержание золота во взятых пробах.

Длина Мяунджи, судя по характеру русла и водоносности, равнялась примерно 60 километрам. Такой же длины была, по-видимому, и Аркагала.

Что же делать? Куда идти? За углем или за золотом?

Мне пришлось крепко призадуматься. Наконец я решил идти вверх по Мяундже, которая, безусловно, представляет интерес с точки зрения возможной промышленной золотоносности. Закончив работу по Мяундже, я расшибусь в лепешку, но выкрою время подняться вверх по Аркагале до выходов каменного угля. Здесь мне не надо будет проводить кропотливого шлихового опробования, так как разбросанные по долине куски угля сами приведут меня к месторождению, осмотр которого даст возможность вывести предварительное заключение о его ценности и перспективах.

Приняв это решение, я сразу успокоился, и через день мы уже двигались вверх по Мяундже.

Необоснованные опасения. Неприятное происшествие

Погода наладилась, наладилась и наша работа.

Мы с Алексеем ходили в маршруты на день-два. Успенский с Кулешом, а иногда еще и с Николаем проводили опробование долин. Семен перебрасывал на конях наш немудрящий груз. На устье Мяунджи мы сделали замаскированный лабаз, в котором оставили часть продуктов и снаряжения, и на облегченных конях довольно быстро продвигались вперед.

Сначала я, уходя в маршруты, несколько опасался Алексея, оставаясь с ним один на один. Кто знает, что ему может прийти в голову.

Ведь с нами маленькая палатка – таежный переносный дом, хорошо защищающий от всяких невзгод. Технику теплого ночлега на разогретых камнях Алексей прекрасно освоил. Иногда я брал с собой ружье – легкий американский винчестер калибра 25×25 с достаточным количеством патронов, очень портативный и меткий. Мы обыкновенно забирали продуктов на два-три дня, причем по дороге нам всегда попадалась какая-нибудь дичь. Когда приходилось пересекать долину Мяунджи или ее боковых притоков, то мы, остановившись на короткое время у русла, быстро пополняли наши продовольственные запасы чудесными хариусами, которые в изобилии водились в этих девственных местах. В поймах долин в изобилии росла созревшая голубика. В избытке встречались грибы. После дня тяжелой, напряженной работы я спал как убитый. Долго ли было Алексею стукнуть меня топором по голове и вновь, теперь уже хорошо снаряженному, отправиться в манящий его Якутск.

Вскоре я пришел к заключению, что мои мимолетные опасения вряд ли обоснованны. Алексей по натуре оказался неплохим парнем, только слишком слабовольным, что, по-видимому, и довело его до лагерной жизни. Здесь, в нашем маленьком коллективе, он чувствовал себя полноправным членом. Работа ему нравилась, а сознание того, что он делает какое-то полезное дело, возвышало его в собственных глазах. Чувство благодарности за оказанную услугу невольно прорывалось у него в обращении со мной. Кроме того, перенесенные лишения, приближающаяся осень и незнание дороги тоже, видимо, заставляли его отказываться от мысли о побеге, если даже она и мелькала иногда в его голове.

Парень он был способный, но крайне невнимательный, неорганизованный; какой-то несобранный и страшно рассеянный. Он старался работать добросовестно, но все у него выходило как-то боком. Из-за его невнимательности я не рисковал доверить ему что-либо существенное, так как он все безбожно путал, и почти всю глазомерную съемку мне приходилось вести самому. Он брал буссолью засечки, проводил отсчеты анероида, но его все время приходилось проверять и с грустью убеждаться, что он опять напутал. Физически он был слабоват и быстро утомлялся. Возможно, сказывались лишения, пережитые во время блуждания по тайге.

Время от времени в нашу, однообразную, полную напряженной работы жизнь врывались «ЧП» – чрезвычайные происшествия, небольшие бури в стакане воды, которые, однако, для нас бывали весьма существенными.

Один из таких случаев произошел в первой декаде августа.

Нам надо было передвинуться километров на шесть вверх по Мяундже. Погода была прекрасная, видимость замечательная. Неподалеку от нашего стана находилось отчетливо видное устье ключа. Алексей натер себе ногу, и я оставил его с Семеном и Николаем. Они должны были провести транспорт к устью этого ключа и там остановиться.

Так как наша обувь основательно прохудилась, то, обувшись в запасные ичиги, я поручил Николаю по прибытии на новое место заняться починкой обуви, поскольку он мастер на все руки и с этой работой хорошо знаком. Успенский и Петр отправились брать пробы вверх по Мяундже. Я пошел со съемкой по правобережью Мяунджи, с тем чтобы к вечеру выйти к месту нового стана.

К вечеру, закончив работу, я подошел к устью этого ключа, но никаких признаков лагеря не заметил. Солнце тусклым красным диском спускалось к туманному горизонту, вокруг безмолвно чернела тайга, глухо шумел ручей… Нигде не было каких-либо следов близкого присутствия человека.

Уходя в дневной маршрут в твердой уверенности, что место, намеченное для лагеря, находится совсем близко и его нельзя спутать, я отправился налегке, даже не захватив с собой продуктов. И вот опять какая-то чертовщина. Где же этот проклятый лагерь?

Я решил выбраться на водораздел, чтобы сверху рассмотреть огонек костра, который должен быть где-то неподалеку. Пришлось идти километра два по топкому кочковатому болоту, спотыкаясь и утопая по колени в грязной и холодной болотной жиже. Солнце скрылось за горизонтом, и сразу похолодало. Комары, как демоны, с воем носились над головой, кусая каждый незащищенный кусочек тела. Поднявшись на вершину сопки, я остановился и долго всматривался в темнеющую даль. Никаких признаков костра. Пришлось примириться с мыслью о голодной ночевке в тайге. Утешало только то, что стояла ясная погода.

В это время в мое ухо чуть слышно ударил глухой пробочный звук далекого выстрела. Я немедленно взял компасом направление, но, сколько ни приглядывался, не мог заметить признаков костра. Чувствовалось, что звук шел издалека, со стороны одного из притоков Мяунджи, находящегося километрах в пяти от меня.

Уже основательно стемнело, и путь по кочкам, болотам и лесным зарослям сулил очень мало приятного. Призывая «благословения» на головы своих подчиненных, я, держа направление компасом, отправился в путь. Можно, конечно, было бы переспать у костра и утром прийти к лагерю, но мне не хотелось терять завтрашний день, а кроме того, надо было выяснить, в чем же дело.

Началась долгая мучительная дорога в темноте. Я спотыкался, падал, забирался в густые заросли, попадал в какие-то вязкие, топкие провалы, но все же наконец добрался до стана. Около палаток горел большой костер, который можно было заметить, только подойдя почти вплотную, так как он был разложен на небольшой полянке, окаймленной кустами и деревьями.

У костра мрачно сидели Алексей Николаевич и Петр. Из палатки доносилось пьяное бормотание Николая вперемежку с переливчатым храпом Семена. Вскоре оттуда вышел, пошатываясь, подвыпивший Алексей; с развязной улыбкой он попытался было завести разговор о недостойном поведении Николая. Пришлось прикрикнуть на него, после чего он с обиженным видом вернулся в палатку. Я стал расспрашивать Алексея Николаевича и Петра.

Постепенно, как на проявляющееся пластинке, стала выявляться негативная картина событий сегодняшнего дня.

Оставив своих спутников, Успенский и Кулеш отправились на работу и, продвигаясь с опробованием по долине Мяунджи, добрались до устья ключа, где намечалась стоянка. Они поднялись вверх по ключу, ваяли нужное количество проб и вернулись на устье. К их глубокому изумлению, транспорт туда еще не прибыл. Решив, что выезд по какой-либо причине задержался, они отправились к месту прежней стоянки, но никого там не застали. Они пошли обратно, приглядываясь к конским следам, и обнаружили, что транспорт неожиданно свернул в сторону. Медленно продвигаясь по следам, которые то отчетливо виднелись на мшистой поверхности, то полностью терялись на каменистых местах, два следопыта наконец набрели на место нового табора. Он был разбит в скрытом, уединенном месте, далеко от намеченной точки, с явным намерением «затеряться».

Все трое – Семен, Николай и Алексей – были изрядно выпивши и старались объяснить Успенскому, что заветная банка со спиртом, которая хранилась в одном из вьючных ящиков, дала течь. Одна из лошадей, везшая эту банку, якобы споткнулась, и, спирт стал просачиваться из банки. В качестве вещественного доказательства указывалось на то, что от ящика пахнет спиртом. Все это было сделано нагло, неумно и неумело: ящик снизу был сухим и явно облит сверху впоследствии. Остановились они не там, где намечалось, потому, что якобы заблудились, и собирались, по их словам, на следующее утро разобраться в обстановке и приехать на нужное место.

– Совершенно ясно было, что все это сделано нарочно и стан они специально разбили в таком месте, где его трудно было найти. Хорошо, что Петр, привыкший иметь дело с лошадьми и прекрасно разбиравшийся в следах, был с Успенским. Без него тот не в состоянии был бы найти новое место стоянки.

Через некоторое время после моего прихода охмелевший Николай впал в буйство, ругался, проклинал меня, Успенского и весь белый свет за то, что мы сгубили его молодую жизнь и он, вместо того чтобы жить по-человечески, должен проводить свои годы в тайге, занимаясь печением лепешек, починкой обуви и прочей чепухой. Размахивая ножом и выкрикивая дикие ругательства, он грозился перерезать вам глотки. Пришлось связать его, оставив разбор дела до следующего дня.

Как выяснилось, терроризированный Алексей Николаевич несколько раз стрелял вверх, пытаясь дать мне сигнал о местонахождении нового стана, но только последний выстрел достиг моих ушей.

Я долго размышлял, что мне делать. Можно, конечно, в качестве меры наказания отправить Николая на Бёрёлёх, но это полностью сорвет нашу работу. Пришлось прибегнуть к паллиативным мерам.

Утром я долго разговаривал с протрезвившимся и притихшим Николаем. Я сказал ему, что за вчерашний проступок его следует сдать в оперпост с соответствующей характеристикой, а чем это грозит ему, он сам знает. Николай был осужден за убийство на десять лет, ему оставалось пробыть в лагере каких-нибудь полтора года, в связи с чем ему и разрешили отправиться в полевую партию.

Николай каялся, просил прощения, клялся, что такое поведение никогда больше не повторится, что он будет хорошо работать. В то же время он упорно отрицал, что пил спирт и был пьян: «Какой спирт? Никакого спирта я не видел и не знаю, где он у вас. И совсем я пьян вчера не был, а просто распсиховался, вспомнил семью и вольную жизнь. А что касаемся спирта, то вы, конечно, начальник, а наше дело подневольное».

Алексей сам заговорил о случившемся: «Не понимаю, что это Николаю пришло в голову взять спирт? Я его отговаривал, но он не послушался, открыл гвоздем замок и сперва отлил один раз, потом другой, после чего закрыл ящик и сверху полил его спиртом». Пришлось и Алексею сделать основательную проборку, напомнив ему, что его положение слишком тяжелое и сложное, чтобы допускать такие «художества», и что только хорошей, честной работой он может заслужить некоторое смягчение ожидающего его наказания за побег. Он призадумался, помрачнел и, расплакавшись, сказал, что этого больше не будет.

Семен к событию отнесся безразлично. Его дело – заботиться о лошадях, что он и делает по мере своих сил, а что касается остального, то он не вмешивается в дела «нючча». Приказал ему Николай свернуть в сторону – он свернул. Угостили его спиртом – он с удовольствием выпил, а как этот спирт попал в руки Николая – это его не интересует. Держался Семен степенно, с сознанием собственного достоинства. Разговаривать с ним было очень трудно, ибо чувствовалось, что слова до него не доходят, наша работа ему непонятна и чужда.