Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Раковский же несколько ниже устья Безымянного обнаружил мощную дайку пронизанного кварцевыми прожилками оруденелого кварцевого порфира с большим количеством кристаллов арсенопирита и с видимым золотом. Этой дайке суждено было сыграть исключительную роль в освоении края.
Лето подходило к концу. Надо было думать о возвращении на «материк». Обратный путь был проделан на лошадях. Возвращалась экспедиция не через Олу, а через бухту Нагаева, на берегу которой летом 1929 года была построена культбаза для обслуживания местного населения.
Экспедиция имела все основания быть довольной результатами работы. Было подтверждено наличие промышленного золота в бассейне Среднекана, а главное, установлено, что оно не локализуется в этой речке, а встречается далеко за ее пределами. Открытие золота в бассейне реки Утиной имело в этом отношении исключительно важное значение. Кроме того, обнаруженная мощная золотоносная дайка говорила о перспективах района в отношении рудного золота.
В Москве Билибин подробно рассказал начальнику Союззолота А. П. Серебровскому о проделанной работе и высказал свои соображения об исключительных перспективах этого нового золотоносного района. Еще ранее он сделал аналогичный доклад начальнику Востокзолота Г. И. Перышкину. И там и здесь его слушали, расспрашивали, покачивали головами, но довольно скептически относились к его прогнозам, считая их проявлением «колымского патриотизма».
По прибытии домой, в Ленинград, Билибин сразу стал хлопотать о посылке на Колыму новой экспедиции. Химический анализ рудных проб, взятых из Среднеканской дайки, показал очень высокие содержания золота, и поэтому там необходимо было срочно организовать разведочные работы.
Открытие золота в бассейне речки Утиной, на расстоянии свыше 100 километров от Среднекана, вызвало у Билибина предположение, что золотоносность в этом районе не является локальной, приуроченной к отдельным изолированным участкам, а укладывается в определенные зоны. Чтобы проверить это предположение, было намечено организовать пять геологопоисковых партий.
Во главе экспедиции был поставлен помощник Билибина В. А. Цареградский. Сам Билибин остался в Ленинграде для более детальной обработки собранных материалов и для осуществления задуманного им плана создания «Большой Колымы».
Экспедиция Цареградского выехала в мае 1930 года. Кроме «старых колымчан» – С. Д. Раковского, Д. И. Казанли, Э. П. Бертина и других – в ее состав вошли молодые геологи – Д. В. Вознесенский, Н. В. Новиков, Ф. К. Рабинович, Д. А. Каузов, – которые впоследствии прочно связали свою судьбу с этим краем.
Дела в новом районе между тем шли очень неважно. Вокруг него началась межведомственная неурядица, которая крайне отрицательно сказывалась на работе.
Прибывшая на Колыму экспедиция застала неприглядную картину. Работники приисков, лишенные всякого руководства, чувствовали себя растерянными. Прииски неоднократно меняли хозяев, их передавали в подчинение то Хабаровску, то Владивостоку, то Иркутску… Положение приняло настолько острый характер, что Цареградский и Вознесенский вместе с заведующим геологоразведочным бюро Среднеканского прииска П. М. Шумиловым были вынуждены направить в Москву специальную телеграмму с просьбой прислать комиссию для наведения порядка.
Билибин с нетерпением ожидал поступления новых данных от Цареградского. Наконец они поступили. Хорошее золото было обнаружено в нескольких притоках Оротукана – речки, впадающей в Колыму выше Среднекана и Утиной, а также в некоторых небольших притоках Колымы.
Среднеканская дайка была прослежена на протяжении свыше 15 километров. Присланные Цареградским пробы, взятые из этой дайки, показали такие высокие содержания золота, что Билибин не решился привести их полностью в своей докладной записке, адресованной правительству.
Обрабатывая материалы экспедиции, Билибин пришел к смелому заключению, что в бассейне верхнего течения Колымы существует обширная золотоносная зона протяженностью в сотни километров. Пользуясь разработанным им геолого-статистическим методом, он подсчитал возможные запасы россыпного золота в пределах этой зоны. Эти цифры легли в основу его перспективного плана развития геологоразведочных работ в бассейне Колымы.
Несколько позднее аналогичное представление о существовании в бассейне Колымы огромной золотоносной зоны высказал геолог С. В. Обручев, который В 1926–1927 годах работал в бассейне Индигирки, а в 1929–1930 годах пересек маршрутом обширную территорию от Якутска до Нижнеколымска.
Обручев открыл огромный, неизвестный доселе хребет, названный им хребтом Черского, и дал схему распределения основных горных цепей в бассейнах Колымы и Индигирки. Он же наметил основные черты геологического строения огромной территории Колымо-Индигирского края и установил, что здесь широко развита однообразная толща песчано-сланцевых пород, прорванных многочисленными интрузиями гранитов. Эти данные оказались весьма ценными для последующих исследователей Северо-Востока.
Отмечая однообразный состав гранитов в пределах хребта Черского и основываясь на знаках золота, полученных им при опробовании речных кос, Обручев пришел к заключению, что весь хребет золотоносен на огромной площади длиной 700 километров при ширине от 150 до 250 километров. Заключение Обручева полностью соответствовало представлениям Билибина, однако ему не хватало той конкретности, которая была у последнего.
В своей записке Билибин дал блестящий прогноз перспектив края по россыпному золоту и наметил план золотодобычи на несколько лет, причем темпы ее должны были бурно нарастать. Это были не беспочвенные общие прогнозы возможных богатств края, а конкретные, переведенные на точный язык цифр планы прироста запасов и золотодобычи.
При соответствующем прогрессивном увеличении объемов геологоразведочных работ он считал возможным довести к 1938 году добычу россыпного золота на Колыме до такого объема, который вчетверо превышал бы весь объем золотодобычи по СССР в 1930 году.
Эти цифры казались настолько фантастическими, что никто не принимал их всерьез.
Гораздо большее впечатление производила та часть его записки, в которой он писал о перспективах рудного золота, о знаменитой Среднеканской дайке. Билибин указывал, что она непрерывно прослежена на протяжении 5 километров, а с перерывами – почти 16 километров. Приводя параметры дайки – ее протяженность, мощность и полученные содержания золота, – он отмечал, что если принять длину дайки равной только 5 километрам, а среднее содержание уменьшить в десять раз, то и тогда эта дайка будет крупнейшим месторождением золота в Союзе. Форсированную разведку ее он считал неотложным делом.
Несмотря на свою неимоверную энергию и настойчивость, с какой он обращался в разные инстанции с просьбой принять его план широкого разворота геологоразведочных работ в новом районе, к весне 1931 года Билибин мог добиться лишь ассигнований на организацию небольшой постоянно действующей геологоразведочной базы.
В мае 1931 года работники этой организации, более известной под названием второй экспедиции Билибина, выехали на Колыму.
За время отсутствия Билибина обстановка на Колыме заметно изменилась. Вместо нескольких десятков старателей теперь работали сотни. Золотодобычные работы велись в нескольких местах по Среднекану и в бассейне Утиной, где «гремели» прииски Юбилейный и Холодный.
А между тем докладная записка Билибина с его расчетами и выкладками, касающаяся как россыпного, так и рудного золота, внимательно изучалась в соответствующих высших инстанциях.
Перспективы россыпного золота не привлекли к себе должного внимания: слишком шаткими и сомнительными казались приводимые в записке выкладки, к тому же не подкреплённые фактическим материалом и основанные только на предположениях пока ещё слишком молодого и малоизвестного учёного. Другое дело – приведённые им данные о рудном золоте. Сосредоточение в одном месте колоссальных запасов рудного золота выглядело внушительно и солидно. Было принято решение всесторонне осваивать этот далёкий край. Для этого требовались огромные денежные, материальные и людские ресурсы.
В ноябре 1931 года был организован государственный трест по строительству на Дальнем Севере – Дальстрой, подчинённый непосредственно Совету Труда и Обороны. Директором треста был назначен Эдуард Петрович Берзин.
Первые шаги
Впервые на Колыму. Год 1931-й
Мысль о Колыме впервые запала мне в голову еще в 1926 году. Однако потребовалось целых пять лет, чтобы мечта стала явью.
Зимой 1926 года в вестибюле Московской горной академии, где я учился, появилось объявление: «Трест «Алданзолото» приглашает студентов старших курсов на производственную практику на Алдан. Деканат академии предоставляет желающим отпуск».
Алдан… Далекая Сибирь… Золото… Все это казалось заманчивым и романтичным. Однако романтиков оказалось не так уж много. Кроме меня и моего приятеля М. Г. Котова на далекий Алдан выразили желание поехать еще только трое.
В конце марта мы добрались до прииска Незаметного, где находилось приисковое управление. Нас сразу разослали в окрестные районы на документацию разведочных выработок. Все для нас было ново и необычно: и сама обстановка, и работа, и люди. Мы жадно впитывали новые впечатления, усваивали практические навыки. Освоили технику проходки и документации шурфов, научились владеть лотком – искусство, которое потребовало долгой практики под руководством опытных разведчиков-старателей.
На Алдане мы познакомились с первооткрывателем этого золотоносного района, веселым черноусым толстяком Вольдемаром Петровичем Бертиным От него-то мы впервые и услышали о далекой реке Колыме, в бассейна которой, судя по сообщениям некоего Розенфельда, имеются богатые месторождения россыпного и рудного золота. Бертин сам чуть было не уехал на Колыму со своим братом Эрнестом и группой товарищей, но помешало отсутствие средств.
Мы слушали эти рассказы, и мечта о Колыме все глубже и глубже проникала в наши души.
После окончания зимней разведки нас всех сосредоточили на прииске Незаметном, используя на разных временных работах.
Приведение в порядок шурфовочных журналов, операции, связанные с подсчетом запасов, теодолитная съемка – все это не удовлетворяло нас. Приходилось долгие летние дни проводить в опостылевшем Незаметном, в то время как вокруг зеленела тайга, к которой жадно влеклись наши молодые сердца.
Жили мы все вместе в небольшом бараке, стены которого кишели клопами.
Однажды, когда мы, вернувшись с работы, сидели и мирно беседовали, раздался стук и в барак вошел рослый загорелый меднобородый человек в кожаной куртке, с густой копной рыжих волос, вьющихся из-под кепки. Он представился нам как геолог Билибин, только что приехавший из Москвы. Узнав, что на прииске находится группа студентов-геологов, он пришел с нами познакомиться.
Первое впечатление от него было какое-то неопределенное. Он показался несколько суховатым и слишком сдержанным. Вскоре мы убедились, что эта сдержанность напускная.
В очередной выходной день – это было в начале июля – мы вместе с Билибиным отправились на прогулку в тайгу. Шли, с приличествующей солидностью, беседуя на разные темы, пока не встретили в какой-то небольшой заводи утенка, который еще не мог летать. Солидность сразу со всех слетела, и мы с азартом бросились ловить перепуганного утенка. Билибин во всем этом принимал самое активное участие. Когда утенок был пойман, он, держа его в руках, заливался таким веселым детским смехом, что нам стало ясно: это свой парень. Натянутость сразу исчезла.
Вдали виднелся большой голец – одинокая гора с поросшими лесом крутыми склонами и оголенной вершиной, покрытой каменистыми развалами. Билибин предложил взобраться на нее.
– В этом районе, – сказал он, – развиты своеобразные породы, так называемые щелочные граниты, с которыми вам как будущим геологам не мешало бы познакомиться. Кстати, и мне поможете.
Мы, конечно, с радостью согласились и веселой гурьбой направились к далекой вершине напрямик через тайгу. До гольца было километров десять. Пока мы дошли до него и взобрались на вершину, солнце спустилось почти к самому горизонту. Внизу, где-то далеко у подножия гольца, виднелись синеватые струйки дыма, поднимавшиеся от многочисленных костров, – там находилось стойбище орочен. О возвращении на Незаметный нечего было и думать.
Мы поделились с Билибиным нашими сомнениями: получается как-то неладно; завтра рабочий день, а вся группа не выйдет на работу. Он успокоил нас, сказав, что все берет на себя. Ему надо было провести геологический маршрут, и он обязал нас сопровождать его.
Это заявление еще более усилило возникшее по отношению к нему чувство дружелюбия.
Мы спустились с гольца, переночевали у гостеприимных орочен и на другой день только к вечеру вернулись на Незаметный.
Позже мы поняли, что Билибин по пути умело экзаменовал нас, проверяя наши знания, а также нашу выносливость и выдержку. Видимо, он остался доволен новыми знакомыми.
Через некоторое время он организовал несколько геологопоисковых партий нового типа, во главе которых со свойственной ему решимостью поставил нас – неопытных студентов третьего курса.
Наши возражения его мало трогали.
– Для того чтобы научить щенка плавать, – посмеиваясь, говорил он, – его надо бросить в воду. Выплывет – будет плавать, утонет – туда ему и дорога. Помогать вам я, конечно, буду, – добавил он, видя наши мрачные физиономии.
Новизна метода, которая обусловливала новую структуру партий, заключалась в сочетании геологической съемки со систематическим опробованием речных долин. Метод шлихового анализа, положенный Билибиным в основу поисковых работ, дал блестящие результаты. Он заключался в том, что в долинах исследуемой территории систематически, через определенные интервалы, из речных наносов брались пробы, которые тут же на месте промывались в лотке.
В процессе промывки легкие минералы постепенно смываются, и в конце концов на дне лотка остается так называемый шлих-фракция, состоящая из наиболее тяжелых минералов, в том числе и золота, если оно присутствует в наносах данной речной системы. Полученный шлих подсушивается, золото из него извлекается, и количество его оценивается. Каждая взятая проба наносится на специальную карту опробования, на которой условными знаками дается количественная оценка золота, содержащегося в каждой пробе. Получается картина площадного распределения золотоносности на данной территории. Увязка геологических и поисковых данных дает возможность достаточно отчетливо представить, куда и как надо направлять дальнейшие, более детальные работы.
До этого геологическая съемка велась оторванно от поисковых работ, причем последние имели характер случайного набора проб без определенной системы.
Забегая вперед, скажу, что выявление богатых россыпных месторождений золота на Колыме в такие короткие сроки было бы невозможным без этой новой методики, которая впервые была применена Билибиным на Алдане.
Надо сказать, что к моменту нашего приезда на Незаметный слово «геолог» произносилось здесь с ироническим оттенком благодаря подвигам одного очень ловкого, прохвоста, который сумел сильно опорочить эту благородную профессию в глазах местного населения.
В мясной лавке мы не раз видели здоровенного, рослого дядю, с большой лысиной и окладистой черной бородой, который, не торопясь, обслуживал покупателей. Это был А. П. Ивлев, числящийся в должности главного геолога приискового управления.
Торговец по профессии, он некоторое время был рабочим какой-то геологической партии. Его односельчанин, занимавший в Москве весьма ответственный пост, дал ему справку, что знает его как хорошего геолога-практика. Вероятно, аналогичную справку получил бы земляк Чапаева коновал, если бы не Фурманов. В данном случае Фурманова не оказалось. Ивлев со свойственной ему самоуверенностью и внушающей уважение фигурой и осанкой явился в Москве в Алданзолото и, предъявив справку, был принят на должность главного геолога приискового управления сроком на два года.
Он благополучно прибыл на Незаметный в обществе довольно авторитетных товарищей – членов правления треста Алданзолото, у которых даже на секунду не мелькнула мысль, что они имеют дело с самозванцем.
По приезде на место работы главный геолог развил бурную деятельность, и скоро страшный червь сомнения закрался в души окружающих. Через некоторое время в работе Ивлева появились такие перлы, что пришлось создать комиссию для проверки его знаний. Комиссия быстро разоблачила «геолога», и он рассказал все как было. Однако на предложение расторгнуть договор Ивлев ответил категорическим отказом. Хотели отдать его под суд, но дело было слишком щекотливое, бросающее тень и на ответственное лицо, давшее справку, и на авторитетных товарищей, заключивших с ним договор.
В конце концов его перевели работать по специальности – в мясную лавку, сохранив за ним оклад главного геолога, в каковой должности он проходил по штатному расписанию. Учитывая «специфику» его профессии, над ним учредили неусыпный тайный контроль. В один прекрасный вечер «главного геолога» изловили на краже мяса. Вопрос был поставлен так: либо его будут судить за воровство со всеми, вытекающими последствиями, либо он «по собственному желанию» расторгнет договор и его с миром отпустят. Ивлев выбрал последнее и покинул Незаметный, оставив у местных работников крайне превратное представление о геологах.
Трест получил возможность на освободившееся место пригласить Билибина, который быстро восстановил репутацию работников геологической службы.
Зимой 1928 года Билибин написал мне письмо, в котором предлагал принять участие в организуемой им экспедиции на Колыму. Я только недавно вернулся из полуторагодового академического отпуска. На то, что мне вновь дадут отпуск, не было никакой надежды. Оставлять учебу в академии тоже не хотелось, и я скрепя сердце вынужден был отказаться.
В 1930 году я закончил Горную академию. В это время на Колыму направлялась вторая экспедиция, возглавляемая помощником Билибина В. А. Цареградским, который по рекомендации Билибина пригласил меня участвовать в ней.
Я с радостью согласился. Однако попасть в экспедицию мне не удалось. Экспедиция ехала от Геолкома, а я, будучи стипендиатом Союззолота, обязан был по окончании академии отработать три года в этой организации.
Начальником Союззолота в это время был Александр Павлович Серебровский, крупный ученый и талантливый организатор, являвшийся по существу зачинателем советской золотопромышленности. Старая золотопромышленность была полностью разрушена во время гражданской войны.
Вместе с Цареградским я пришел к нему на прием. Он принял нас с присущей ему коварной любезностью, но категорически отказался отпустить меня:
– Хочешь ехать на Колыму? Пожалуйста! На Колыме имеется наше отделение. Будешь работать на прииске по добыче золота. А что касается экспедиции, то забудь о ней и думать. Нам самим работники нужны, и мы тебе не ради твоих прекрасных глаз платили повышенную стипендию во время учебы.
От работы на прииске я отказался. Меня тянуло в тайгу, на геологическую съемку, на поиски. Чтобы добиться этого, пришлось прибегнуть к сложному и длительному обходному маневру.
В 1929 году я отбывал производственную практику в Западном Казахстане в тресте Джетыгаразолото. Хотя я и был студентом, но работал на инженерной работе в должности начальника разведок Сине-Шиханской группы приисков. Отчет по разведке я писал в Москве, одновременно заканчивая учение. Начальник Джетыгаразолота Давлет-Гиреев и главный инженер И. И. Корбуш настойчиво приглашали меня на работу по окончании академии.
После того как Серебровский отказался отпустить меня в экспедицию, я встретился с Корбушем, находившимся в это время в командировке в Москве, и дал согласие работать у него при условии, что через год он поможет мне уехать на Колыму. Корбут согласился. Мы заключили устное «джентльменское» соглашение, и я поехал на Джетыгару.
Проработав год в Джетыгаразолоте и закончив отчет по разведке, я напомнил Корбушу о нашем соглашении. Корбуш оказался джентльменом в полном смысле этого слова. После безуспешной попытки отговорить меня от этой безрассудной, с его точки зрения, затеи, он сумел «обменять» меня (положение с кадрами в то время было очень тяжелое) на работника Геолкома В. И. Попова.
У меня до сих пор сохранилась бумажка, в которой значится, что «работник Союззолота В. И. Вронский откомандировывается в ЦНИГРИ (т. е. Центральный научно-исследовательский геологоразведочный институт) в обмен на работника последнего В. И. Попова».
