Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Наступил конец мая.
Пора было разбиваться на отдельные отряды и приступать к полевым работам.
Отряд топографа Инюшина перебрался на противоположный берег Аркагалы и принялся за сооружение опорных пунктов для инструментальной топосъемки. Во главе разведочного отряда стоял Володя Светлов. Геологопоисковый отряд был в моем непосредственном подчинении. На мне же лежала координация работы всех отрядов, контроль, инструктаж и т. п.
Самым отдаленным был отряд Успенского, с которым мне вряд ли придется встречаться в течение лета. Поэтому перед началом полевых работ я решил навестить старика, ознакомиться с результатом разведки и еще раз детально обсудить план летних поисковых работ.
Я не сомневался в способности Алексея Николаевича добросовестно, на должной высоте провести работу отряда, тем более что мы в прошлом году составили себе достаточно ясное представление о Мяундже и знали слабые стороны своей прошлогодней работы. Откровенно говоря, мне хотелось морально поддержать старика, который впервые был предоставлен самому себе, внушить ему большую уверенность в своих силах, в общем дать ему соответствующую моральную зарядку.
Кроме того, мне хотелось ознакомиться с физическими качествами коллекторов Котмана и Губанова и остановить выбор на одном из них как на своем будущем спутнике в маршрутах. Второй должен был оставаться у Светлова, где работа носила полустационарный характер. С собой я решил взять также Лукича. Пусть он по дороге обучает обоих моих спутников практике глазомерной съемки. Дорога предстоит нелегкая, так как идти нам придется по водораздельным пространствам, густо поросшим лесом. У каждого за плечами рюкзак, и в рюкзаке ни много ни мало килограммов около тридцати наверняка наберется. Это обычный груз маршрутника – пусть привыкают.
Вышли мы в путь 29 мая, в тихое безоблачное бирюзово-золотое утро. Вершины и склоны гор почти очистились от снега, и только кое-где на темном фоне блестели снежные пятна. Мы весело шагали вперед, подогреваемые жарким весенним солнышком, которое с каждым часом припекало все сильнее и сильнее.
Неожиданно поднялся пронзительный северный ветер, небо покрылось темными развалами туч, закружился снег. Поздний вечер застал нас, усталых, иззябших, посиневших от холода, на вершине обширного плоскогорья, где от пронизывающего ветра не было никакой защиты. Пришлось спешно спуститься в первый попавшийся на дороге ключик и там расположиться на ночлег, пройдя около половины пути.
Долина ключика оказалась слишком сырой и малопригодной для ночлега, но в одном месте нам встретилось маленькое возвышение, покрытое россыпью небольших плиток песчаника; мы решили использовать их в качестве «пуха» для наших постелей.
Выбрав площадку посуше, мы устлали ее плитками и развели большой костер. Потом, удалив остатки костра, мы настлали поверх нагретых плиток ворох ветвей, натянули нашу маленькую палатку и с удовольствием забрались в ее горячее чрево. В палатке царил теплый, банный уют, и где-то внизу, под нашими постелями, тонким мелодичным голоском пела озорная струйка воды, разбуженная живительным теплом нашего костра. Слышно было, как снаружи надрывно свистел холодный северный ветер и на крышу палатки с шуршанием сыпалась какая-то мокрая мразь – не то снег, не то крупа. Блаженно развалившись на горячих камнях, мы крепко уснули.
Проснулись мы часа в три утра от жесточайшего холода. Вокруг царила колючая морозная тишина. Вода в котелке покрылась толстой коркой льда. О дальнейшем сне не могло быть речи. Пришлось быстро разводить костер и, наскоро позавтракав, отправляться в дальнейший путь.
Поздно вечером, усталые и голодные, мы добрались до стана Алексея Николаевича. Наше неожиданное появление произвело немалый переполох. Тем более радостной была встреча.
Алексей Николаевич оказался на высоте положения. Бачок с «проклятой жидкостью» после того, как стаял снег, был отнесен им куда-то в потайное место и тщательно запрятан среди коряг и кустов. Старик честно держал свое обещание.
Разведочные работы были благополучно закончены, и только один крайний шурф оказался затопленным и недобитым. Промывочные работы тоже полностью завершены. Успенский с гордостью вытащил из вьючного ящика солидную кипу пакетиков-капсул с отобранным и взвешенным золотом, которое было не чета нашему знатненскому. Помимо непревзойденного «Васьки-гусара» в пакетиках было не менее двух десятков самородков весом от трех до восьми граммов. Но главное было не в самородках.
Самородок – вещь случайная, и на нем прииска не построишь. Главное было в том, что в пакетах тусклым матовым светом поблескивали толстенькие шероховатые таблички, крупинки, зернышки и чешуйки благородного металла в вызывавших уважение количествах.
Алексей Николаевич произвел глазомерную съемку пройденных разведочных линий. Я послал Лукича с Губановым и Котманом проконтролировать Успенского, поскольку он в съемке был не особенно силен, но сделал это втайне от старика, чтобы не обижать его. Расхождения были, но не особенно значительные. Я сделал предварительный подсчет запасов. По данным двух разведочных линий, намечалась хорошая промышленная россыпь с приличными запасами, а ведь это было только начало. Линии были расположены в километре одна от другой, а ключ имел протяженность свыше 6 километров.
Мы еще раз тщательно обсудили план дальнейших поисковых работ, договорились о дальнейшей возможной встрече, теперь уже примерно в середине августа, и, простившись с Алексеем Николаевичем, отправились в обратный путь.
3 июня мы уже были на Знатном, пройдя за четыре дня свыше 120 километров по тяжелому гористому бестропью. Лукич еще в прошлом году получил соответствующую закалку и как должное воспринял неизбежные тяготы обычного геологического маршрута. Губанова основательно гоняли на маршах во время пребывания в Красной Армии, и он сравнительно легко перенес дорогу, а вот рослый, немного рыхловатый Котман настолько вымотался, что еле-еле добрался до дому. Чувствуется, что маршрутное житье-бытье не для него, и поэтому я окончательно остановил свой выбор на Губанове, а Котмана передал в распоряжение Светлова, к их обоюдному удовольствию.
Круговой маршрутМаршрут к Успенскому показал, что можно приступать к систематическим полевым работам. Ближайшие окрестности были уже исследованы. Теперь предстояло провести рекогносцировочный осмотр отдаленных частей района.
Поскольку сейчас самый разгар распутицы и каждый маленький ручеек мнит себя могучей водной артерией, маршрут должен проходить по вершинам сопок. Был намечен план десятидневного похода, во время которого мы собирались обойти всю систему Аркагалы.
В маршрут отправляемся втроем: я, Лукич и Губанов. Лукич сейчас не может заниматься своей непосредственной работой – опробованием, так как земля еще мерзлая и везде избыток воды, но ознакомление с районом ему очень пригодится: карт ведь у нас нет. Губанову придется все это лето работать вместе со мной, и он, кажется, не особенно этим огорчен. Что касается Котмана, то он буквально, просиял, узнав, что остается у Светлова. Их маршруты не будут превышать двух-трех километров. Основная работа Котмана будет заключаться в описании разведочных выработок. Это его вполне устраивает.
И вот 5 июня, нагруженные до отказа, мы отправились в долгий путь. Слегка сгибаясь под тяжестью рюкзаков, медленно шагала наша группа по вершинам сопок, окаймляющих левый приток Аркагалы – речку Контрандью, что означает, как разъяснил мне в свое время Михаил Петрович, «врезанная». Речка полностью оправдывает свое название. В нижнем течении она глубоко врезается в коренные породы – черные тонкоплитчатые сланцы, а в верховьях в стремительном порыве вгрызается в широкое плоское дно долины Худжаха.
Перед нами открылась замечательная картина так называемого речного пиратства, когда система одной реки перехватывает притоки другой. Здесь этот процесс выражен исключительно наглядно. Широченная долина Худжаха без всякого перевала круто обрывается в долину Контрандьи, а его притоки, вернее, бывшие притоки неподалеку от своих прежних устьев вдруг делают крутой заворот в сторону Контрандьи, перехваченные верховьями последней.
Контрандья порадовала нас несомненными признаками золотоносности. По пути в изобилии встречались обломки даек порфиров и порфиритов, длинными полосами тянущихся на значительные расстояния. В большом количестве попадались развалы кварцевых обломков. После удара молотком на свежем изломе часто можно было видеть обильные включения рудных минералов – пирита и арсенопирита, частых спутников золота. Чувствовалось, что здесь проходит рудоносная зона, которая пересекает долину Контрандьи.
Мы спустились вниз. Не терпелось скорее взять пробу из речных отложений. Хотя по руслу Контрандьи мутным бешеным потоком неслась желтая вода, здесь было много участков с крутыми обнаженными берегами, к которым можно было подойти. В некоторых случаях видно, как на поверхности коренных пород – песчаников и сланцев – залегает галька, перемешанная с песком и глиной.
Такие места, где отчетливо проходит граница между коренными породами и речными отложениями, – так называемый спай – встречаются не часто. О них мечтает каждый поисковик, так как здесь самое благоприятное место для опробования. Водный поток, неустанно работая в течение неизмеримо долгого времени, измельчает, переносит и откладывает разрыхленные горные породы. Вместе с ними переносятся и откладываются частицы тяжелых минералов, так называемый шлих, в котором находится также и золото, если оно, конечно, есть в этом районе. Благодаря своему тяжелому удельному весу эти минералы, особенно золото, постепенно оседая, отлагаются в основном в нижних частях наносов, у поверхности коренных пород, часто по трещинам проникая в последние. Вот почему «спай» – наиболее благоприятное место для опробования. Если золота в «спае» нет, трудно рассчитывать, что оно будет в более высоких слоях речных отложений.
Однако взять пробу оказалось не так-то легко. Породы еще не успели оттаять и, скованные мерзлотой, не поддавались нашим усилиям. С большим трудом при помощи гребка и геологического молотка нам удалось наскрести немного более половины лотка из «спая». С трепетным чувством надежды принялся я за промывку. И вот она закончена. Осторожно смывая последние остатки породы, сливаю избыток воды и легкими круговыми движениями покачиваю лоток. Его дно покрыто узкой полоской серовато-черного шлиха, среди которого, то появляясь, то исчезая, желтыми матовыми огоньками поблескивают две крупные золотинки и около десятка знаков – мелких чешуек золота.
Итак, золото на Контрандье есть, и, по-видимому, неплохое.
– Ну, Лукич, принимай хозяйство. Здесь будет над чем поработать. – Лукич довольно ухмыляется. Гриша смотрит несколько разочарованно. Он видит золото впервые, и две золотинки его явно не устраивают.
По плоским залесенным вершинам, отделяющим Аркагалу от Худжаха, мы только на четвертый день дошли до устья ключа, где полтора месяца назад соорудили лабаз. От Михаила Петровича мы узнали название ключа – Джавджуганджа. К сожалению, мы не смогли выяснить, что оно означает.
За время нашего отсутствия все кругом изменилось. Вокруг пышно раскудрявился лес, и лабаз стал совсем неразличим в густой зеленой чаще.
Джавджуганджа удивила нас необычными, до сих пор нам не встречавшимися образованиями. В одном месте, проходя по галечной отмели, Гриша вдруг провалился по колени в какую-то странную, похожую на солидол, студнеподобную массу. С большим трудом удалось вытащить его из этой своеобразной ловушки, в которой он чуть не оставил сапоги. Хорошо, что внизу почва мерзлая и глубина этого студня сравнительно небольшая. Осенью, когда почва оттает на значительную глубину, выбраться из такой «солидоловой» трясины – дело очень нелегкое.
Это так называемый бентонит – гель, т. е. желатинообразное состояние кремнистых пород, широко развитых на этом участке. Мне вспомнился рассказ Михаила Петровича о том, что в долине Тал-Юряха – ключа, расположенного несколько ниже Джавджуганджи, – есть непроходимое место. Он сам видел, как дикий олень, пытавшийся перебежать его, провалился и погиб. Я без особого доверия отнесся к этому рассказу, считая, что неправильно понял Михаила Петровича. Теперь мне стало ясно, в чем тут дело.
На следующее утро мы перебрались в долину Тал-Юряха. Целый день бродили мы здесь.
Тал-Юрях очень своеобразен. Природа щедро рассыпала вокруг разные чудеса, то радуя, то огорчая исследователя. Черный, красный, белый, зеленый цвета, переплетаются здесь в сложных сочетаниях. В одном месте крутым шестиметровым обрывом чернеет мощный угольный пласт, прикрытый тонкой шапкой галечника. А вот краснеют гигантские нагромождения шлака, обгорелых пород. Все дьявольски перековерканное, с впадинами, провалами, буераками – зловещие следы каменноугольного пожара. Сколько тонн драгоценного топлива израсходовано понапрасну! Сколько миллионов калорий потрачено для того, чтобы переплавить, ошлаковать без всякой пользы, – зря всю эту массу окружающих пород, превратить их во что-то не поддающееся описанию!
В белых тончайшего сложения кремнистых слоях, чередующихся со смоляно-черными углистыми сланцами, видны ажурные отпечатки каких-то диковинных растений; их стебли и листья четкие, яркие, с мельчайшими деталями. А в каких-то зеленоватых илах неясного происхождения, нелепо перемятых и неизвестно на чем залегающих, – полное отсутствие каких-либо следов органической жизни…
Начало июня – самое хорошее время: нет ни комара, ни мошки, ни другой кровососущей нечисти. Мы, работая по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, постепенно приближались к дому. С непривычки основательно давала себя чувствовать усталость, и мы с нетерпением ожидали прихода на Знатный. Там можно и отдохнуть пару дней, и вымыться в бане, и побриться, и бельишко переменить, и последние новости узнать, да и поесть немного разнообразнее. Питание наше свелось в конце концов к полужидкой гречневой кашице-кондеру с мясными консервами. Правда, иногда в него для разнообразия добавляется неожиданный дар природы – либо горемыка куропач, либо неудачник хариус, либо случайно найденные куропаточьи яйца. Голода мы не испытываем, но и особой сытости также. Большим подспорьем служат сухари. Обычно вместо хлеба пеклись лепешки. Иван Иванович наладил хлебопечение И на славу насушил нам сухарей. Они оказались очень удачным нововведением.
На Знатный мы вернулись 14 июня после десятидневного почти непрерывного хождения по гористой пересеченной местности. Какое было удовольствие поспать на постели при постоянной температуре, как следует вымыться горячей водой с мылом, переодеться во все чистое, побриться и основательно закусить жареными хариусами, в общем испытать всю гамму приятных ощущений, которые почему-то принято считать «низменными».
Этот десятидневный маршрут очень много дал нам всем, Гриша под руководством Лукича на практике ознакомился с приемами глазомерной съемки. Лукич усвоил, где и как надо выбирать наиболее удобные места для опробования, как вести записи и прочее – все это необходимо ему как прорабу-поисковику, который скоро приступит к самостоятельной работе.
Маршрут показал, что угленосная свита образует два изолированных участка, разделенных десятикилометровым интервалом и замкнутых в бассейне Аркагалы. При этом верхний участок, пожалуй, в большей степени насыщен углем, нежели нижний. Стало также ясно, что правобережье Аркагалы на большей своей площади бесперспективно в золотоносном отношении. Здесь преобладает однотонная свита осадочных пород – крупнозернистых песчаников и туфогеновых сланцев – при полном отсутствии изверженных пород. Здесь мы не встретили ни одной дайки, и все без исключения пробы оказались пустыми. В левобережной части, наоборот, дайковые породы и кварцевые жилы были широко развиты и большинство проб показывало присутствие знаков золота.
В общем, маршрутом мы все остались довольны, хотя он основательно вымотал нас, так как мы вернулись с большим грузом, нежели уходили. Образцы – вот главный бич геолога в длительном маршруте. В первые дни дает себя чувствовать тяжесть продуктов. Постепенно они расходуются, но на их место поступают образцы, вес которых с каждым днем катастрофически возрастает.
Новости на Знатном оказались приятными. Бараки закончены, хитрые запоры склада действуют как нельзя лучше, разведка постепенно развертывается, о беглецах ничего не слышно, привезенная с Хатыннаха сетка уже выловила в мутных водах Аркагалы свыше двух сотен хариусов. В общем все идет нормально.
Мои спутникиЧерез два дня, приведя в порядок собранные за время маршрута материалы и наметив со Светловым план работ на ближайшие дни, я вдвоем с Гришей отправился на три дня в бассейн Кадыкчана – левого притока Аркагалы в ее нижнем течении.
Среди обширной низины в устьевой части Кадыкчана мы обнаружили маленький, едва заметный выход конгломератов. Стало ясно, что здесь находится продолжение угленосной свиты, исследовать которую можно только с помощью разведочных выработок. Площадь угленосных отложений резко возрастала. Это было очень приятное открытие.
Домой мы возвращались по заболоченному увалу. Гриша, «держа азимут», шел впереди, я, прихрамывая, ковылял сзади. Накануне, перепрыгивая с камня на камень, я слегка вывихнул ногу. На поверхности увала росли редкие чахлые лиственницы и пышные густо-зеленые одиночные кусты кедровника. Лиловые колокольчики анемон, первых весенних цветов, там и здесь выглядывали из-под прошлогодней травы. Далеко на горизонте сверкали серебром нетронутого снега вершины Тас-Кыстабыта. Вокруг царили мир и покой.
Вдруг я увидел метрах в трехстах впереди двух оленей, которые, не торопясь, перебредали долину ключа. Олени, по-видимому, тоже заметили нас, так как остановились и, подняв головы, стали смотреть в нашу сторону. Мы застыли на месте. Рука невольно быстрым движением сбросила с плеч винчестер. Раздался выстрел, и один из оленей судорожно стал биться на буром моховом покрове. Второй моментально исчез в лесной чаще. Взволнованно крича, мы бросились к оленю. Он судорожно вздрогнул и замер. Пуля попала ему в бок около передней ноги и вышла наружу. Я в свое время хорошенько пристрелял свой винчестер, и он бил без промаха.
В предвкушении сытного ужина мы принялись свежевать теплую тушу. Это был солидный матерый самец, и мы не меньше часа провозились с ним, пока сняли шкуру и выпотрошили внутренности. Тушу мы перетащили в русло ключика и оставили в ледяной воде, а голову, легкие, печенку и почки, хорошенько отмыв от крови, уложили в рюкзаки и понесли с собой.
На стан мы пришли ночью, когда вокруг все уже спали. Около барака лениво бродили лошади. Оказалось, что прибыл транспорт, который привел наш старый знакомец Семен Кривошапкин, в прошлом году так сильно пострадавший от посещения незваных гостей. С транспортом пришли письма, газеты, журналы – все трехмесячной давности, но для нас это были наисвежайшие новости. Главный геолог управления Вознесенский сообщал, что Дальстрой крайне заинтересован в аркагалинском угле и что этим летом через Мяунджу и Аркагалу пройдет дорожная партия, которая будет вести изыскание трассы на Индигирку. И транспорт, и оленина подоспели очень кстати. Гриша с Семеном на трех конях отправились за оленьей тушей, а пока был устроен пир из принесенных нами головы и потрохов.
На следующий день мы все покинули Знатный. Светлов со своим отрядом перекочевал к устью Кадыкчана, где были обнаружены выходы пород угленосной свиты. Свиту надо было детально исследовать разведочными выработками, установить ее характер и выяснить, нет ли здесь угольных пластов. Туда же переехал и топограф Инюшин.
Я вместе с Лукичом и группой рабочих перебрался на устье Контрандьи.
Итак, мы разъехались. В нашем маленьком коллективе теперь кроме меня еще шесть человек: Гриша, Лукич, повар Иван Иванович, промывальщик Левакин, рабочий Глуханюк – мастер по сапожной части – и каюр Семен.
Глуханюк, молодой, крепко сложенный парень невысокого роста, с простым невыразительным лицом, осужден по пятьдесят девятой («бандитской») статье на десять лет. Семнадцатилетним парнишкой он и его старший брат ночью выходили на дорогу и грабили проезжих. Сопротивляющихся убивали. В конце концов обоих арестовали. Брат был расстрелян, а Глуханюку расстрел по малолетству был заменен десятью годами лагерей. Ему остается до освобождения еще года два, и его, как краткосрочника, направили в полевую партию. Молчаливый и сосредоточенный, он добросовестно делает порученную ему работу. О своих былых «подвигах» вспоминать не любит: «Молодой дурной был, вот и загубил зря свою молодость».
В геологические маршруты мы ходим втроем – Гриша, Иван Иванович и я. Иван Иванович сам вызвался ходить в маршруты, хотя и не без некоторого внутреннего трепета. Человек он сугубо городской, и это его желание вызвало общее веселое оживление. Он очень своеобразный человек – простодушный, но с хитринкой, наружностью и поведением слегка смахивающий на Швейка.
Собираясь в первый маршрут, он сильно трусил, но вел себя достойно. Три вещи особенно беспокоили его: во-первых, опасение, что мы заблудимся в тайге и погибнем от голода, во-вторых, что нас растерзают кровожадные топтыгины и, в-третьих, что он будет ночью страдать от холода.
С непривычки он сначала сильно отставал, и тогда тайга наполнялась дикими воющими звуками. Это он «подавал голос». Чтобы зря не таскать его по вершинам сопок, мы, взбираясь на них, давали ему возможность обойти их у подножия и ожидать нас на следующей седловине. Лезть на вершины ему не хотелось, а оставаться одному было страшно. После нескольких попыток сопровождать нас на вершины он все же предпочел обходить их. Трусил он при этом отчаянно, и минуты тягостного ожидания нашего прихода были для него мучительным испытанием. Со всех сторон к нему подкрадывались кровожадные медведи, от которых у него было только одно-единственное средство самозащиты – «прикинуться мертвым». И он усердно «самооборонялся». С вершины было видно, как он, беспокойно озираясь, подходил к седловине, осторожно осматривался по сторонам и укладывался на землю, артистически изображая «мертвое тело».
Вечером специально для него мы поставили палатку на основательно прокаленной гальке, предоставив ему наиболее теплое место. Увидев, как из распахнутых полотняных дверец палатки валит густой пар, Иван Иванович успокоился: грозная опасность замерзнуть явно отпадала.
Первое время мы делали двух-трехдневные маршруты, и Иван Иванович хотя и сильно уставал, но мужественно терпел и постепенно закалялся и привыкал. Обязанности его были несложны. Во-первых, он нес на своей спине причитавшуюся ему треть нашего груза; во-вторых, он во время маршрута должен был собирать дары природы – разные там грибы, ягоды и прочую мелочь; в-третьих, на опорных маршрутных точках, в то время как я проводил необходимые записи, а Гриша мучился, над зарисовкой рельефа, Иван Иванович ставил, как он говорил, «знаки», либо выкладывая каменную пирамидку – «гурий», либо делая отчетливую затесь на стволе дерева. На затеси отмечался номер точки и дата маршрута.
Мы вели съемку системой замкнутых ходов, и такие опорные точки, к которым мы привязывали наши маршруты, сильно облегчали работу. Я пользовался очень простым и умным приспособлением для глазомерной съемки, так называемым кругом Вебера, который давал возможность непосредственно в процессе маршрутного хода получать «скелет» карты в нужном масштабе и помогал контролировать работу Гриши, который вел съемку с зарисовкой рельефа.
В обязанности Ивана Ивановича входило также приготовление пищи.
Он очень славный малый, этот самый Иван Иванович, но порой я его прямо-таки ненавижу за невыносимую медлительность и неуемную говорливость. То, что запросто можно сделать за какие-нибудь две-три минуты, он делает не менее чем полчаса, бесконечно суетясь и приводя не относящиеся к делу многочисленные подробности из «романа своей жизни», как он именует свою биографию.
Сам он родом из Киева, вернее, из его пригорода – Никольской слободы. Работал закупщиком скота для колбасной фабрики, был «уважаемым человеком», и даже «ответственные товарищи» вроде директора предприятия и техрука водили с ним компанию и частенько угощали в ресторане, так что с ресторанной обстановкой он ознакомился в деталях. Дружба с директором дорого обошлась Ивану Ивановичу. Когда на фабрике были установлены факты слишком вольного обращения с сырьем, предназначенным для колбасных изделий, директор сумел остаться в стороне, а вся вина пала на «стрелочника» – заготовителя. И вот Иван Иванович получил «путевку» на Колыму – сроком на пять лет.
Иван Иванович очень любит рассказывать о своих посещениях ресторана. Эта «ресторанная тематика» находит живой отклик у Гриши, и, лежа на теплом, распаренном ложе в уютной палатке, друзья, перед тем как заснуть, с упоением предаются гастрономическим воспоминаниям.
Гриша после демобилизации из Красной Армии работал в должности заведующего кооперативом, что и дало ему возможность тоже ознакомиться с приятной ресторанной обстановкой, но в то же время довело его до Колымы. Он тоже не учел, что общественная собственность священна, и понял это только здесь.
Основная же тема бесед у Ивана Ивановича с Гришей – это волнующий вопрос, когда и как они освободятся.
Каждый из них вновь и вновь считает и пересчитывает, сколько ему еще остается тянуть лагерную лямку. Зарплату наши рабочие получают ту же, что и вольнонаемные, лагерь удерживает у них определенную сумму за «содержание», а остальные деньги переводятся на текущий счет «подопечного». Однако сознание того, что ты заключенный, настолько тягостно действует на психику, что заставляет безудержно днем и ночью мечтать о «воле».
Иногда после разговоров о голубях – о них он тоже может говорить бесконечно – и о разных происшествиях на воле и в лагере Иван Иванович вдруг неожиданно переходит к научной тематике.
– А что, Борис Иванович, – вопрошает он, – есть у нас в партии радиус?
На мой вопрос, что такое, по его мнению, радиус, следует быстрый и точный ответ:
– А как же, – нас этому на курсах обучали. Радиус, помноженный на радиус, дает 3,14, чтобы узнать формулу диаметра.
Иван Иванович в прошлом году обучался на курсах смотрителей разведочных работ, и, хотя на разведке ему работать не пришлось, он не прочь щегольнуть приобретенными знаниями.
На вопрос, что такое диаметр, Иван Иванович немедленно дает разъяснение:
– Диаметр – это вроде, знаете, дыра, ну, к примеру сказать, яма или шурф.
Мне приходится подробно разъяснять, что такое радиус и диаметр. Иван Иванович долго чешет затылок и наконец скептически замечает:
– Может, оно и так, а только нас на курсах учили, как я говорю, – и в голосе у него чувствуется сомнение в том, что начальник разбирается в этих делах.
Иногда в разговор вступает Гриша, внося дополнительные коррективы, и я, потрясенный эрудицией своих собеседников, смущенно умолкаю.
В отношении меня Иван Иванович взял тон нежного, заботливого пестуна вроде Савельича из «Капитанской дочки». Сначала это меня забавляло, а под конец начало бесить. Не знаю, насколько это искренне, но тон выдерживается исключительно правильно, без малейшей фальши. Он дает мне нежные советы, как уберечься от простуды, заботится, чтобы солнце не напекло мне голову, беспокоится, не устал ли я, не натерты ли у меня ножки и так далее и тому подобное.
Однажды мы возвращались из очередного маршрута и к вечеру вышли на берег Аркагалы. День был знойный, рельеф тяжелый, и за день нам пришлось пролить немало пота. Выбрав подходящее место, мы перебрели речку и вышли на противоположный берег. Я не мог удержаться от искушения выкупаться. Иван Иванович, как беспокойная нянька, стал всячески отговаривать меня:
– Борис Иванович, не надо, ей-богу, не надо! Долго ль простудиться? А потом смотрите, какие там водовороты, того гляди о камень ударит. Не надо, Борис Иванович!
Его менторский тон не на шутку рассердил меня, и я решил подшутить над ним. Выбрав место поглубже, где, кружась, вихрились белые струйки воды, я разделся, набрал в легкие побольше воздуха, нырнул и исчез из глаз зрителей. Перед этим я присмотрел метрах в пятидесяти ниже по течению хорошую заводь, в которой можно было укрыться. Ныряю я неплохо, и течение быстро донесло меня до заводи, где я и притаился. Ниже, метрах в ста – ста пятидесяти, находился каменистый перекат, где весело плескались покрытые белой пеной зеленоватые водны.
Через некоторое время раздались тревожные восклицания. Зрители, пронизывая взорами пенные струи аркагалинских вод, пытались разглядеть мое бренное тело. Встревоженный голос Ивана Ивановича рекомендовал Грише бежать скорее к перекату:
– Там что-то белеется, должно, его о камни задержало.
Через некоторое время недалеко от меня пробежали, запыхавшись, Гриша и Иван Иванович.
Я вылез на берег и быстрой рысью, подстегиваемый укусами комаров, помчался к месту, где лежала моя одежда. Быстро одевшись, я уселся среди кустов и стал с любопытством наблюдать, как беспокойно метались по берегу Иван Иванович и Гриша, стараясь разглядеть среди камней и волн тело утопленника.
Посидев немного, я решил, что пора кончать забаву, и медленно пошел к ним по берегу. Сделано это было вовремя, потому что потерявший голову Гриша собирался уже бежать на стан с сообщением о трагической гибели начальника. Когда они увидели меня, спокойно шагающего по берегу и нахально вопрошающего: «Ну, чего вы там канителитесь? Хариусов, что ли, ловите? Пора идти дальше», – немая сцена из гоголевского «Ревизора» была повторена на берегу Аркагалы. А затем лицо Ивана Ивановича выразило такой упрек, что мне стало бесконечно стыдно за свою глупую ребяческую выходку.
– Эх, Борис Иванович, а ведь я думал, что вы утопли, – с какой-то вибрацией в голосе произнес он и заплакал.
Стоя рядом, всхлипывал и Гриша. Нужно представить себе, что пережили они за эти тревожные минуты. Ведь они оба были заключенными. Ушли в маршрут с начальником и вдруг вернулись бы без него. Я дал им торжественное обещание, что никогда больше не позволю себе так жестоко шутить. Мир был восстановлен.
