Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"

Автор книги: Борис Вронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

От Бёрёлёха до Аян-Юряха

Дорога сразу изменилась к худшему. Теперь наш путь шел по болотам, в которых нога тонула почти до колена. Лошади шли надрываясь, еле вытаскивая ноги из хлюпающей коричневатой жижи. Количество комаров не поддавалось описанию. Это было какое-то комариное царство, в котором главная роль принадлежала крупной рыжей разновидности, кусающейся как-то особенно болезненно. Если нам, защищенным сеткой и плотной одеждой, порой приходилось невтерпеж, то надо себе представить, что чувствовали наши бедные лошади. Даже дымокур не давал им достаточного отдыха.

В свое время Билибин разработал шуточную шкалу определения количества комаров. Если удается идти, только изредка отмахиваясь от комаров, то «комара нет». Если беспрерывно приходится отмахиваться одной рукой, то «комар появился». Если недостаточно одной руки и приходится прибегать к помощи другой, то «комара мало». Если все время приходится отмахиваться двумя руками, то «комара порядочно». Если же и двумя руками не удается отмахиваться от них, то «комара много».

Здесь, пожалуй, не хватило бы и десяти рук, чтобы отбиться от этой нечисти. Комариная метель – вот подходящее определение для этого воющего ада.

На ночлег мы остановились только около двенадцати часов ночи, после того как выбрались на более сухое место.

На следующий день в одном из притоков Бёрёлёха мы наткнулись на брошенную почту, которую зимним путем не успели довезти до места и оставили на дороге. Зрелище это поразило нас. Две большие кожаные сумы, каждая пудов на пять, запломбированные, по-видимому с посылками и ценной корреспонденцией, валялись под открытым небом около старенького невзрачного барачка с дырявой крышей. В барачке было сложено семь или восемь рваных мешков с газетами и письмами, значительная часть которых успела превратиться в мокрую заплесневелую кашу.

Немного дальше белела большая полянка, усыпанная беспорядочно разбросанными газетами. Здесь же валялись два растерзанных мешка, которыми, как видно, всласть позабавился косматый хозяин тайги Михаил Иванович. Газеты были довольно свежие по этим местам – по первое марта включительно.

Перевалив через крутой водораздел, мы очутились наконец в системе Аян-Юряха, в его левом притоке Лошкалахе.

В устье Лошкалаха стоит астропункт, определенный экспедицией С. В. Обручева. Это невысокий деревянный столб с надписью «АП КОАН 1929 г.», т. е. астропункт Колымского отряда Академии наук. Рядом находится юрта якута Константина Аммосова, который живет здесь с женой и маленьким сыном. У Аммосова большое стадо. Мы насчитали больше двадцати коров разной расцветки, возраста, габарита и нрава. Удойность их очень невелика – полтора-два литра на корову.

При подходе к юрте создается впечатление, что здесь только что окончился пожар, настолько все затянуто густым едким дымом. Вокруг разложены небольшие дымокурчики из сухого коровьего помета, которые дают возможность людям и животным отдохнуть от комаров. За два коротких летних месяца на дымокуры расходуется весь навоз, заготовленный в течение года.

У Аммосова мы купили свежей рыбы, молока и масла, внеся приятное разнообразие в наше однообразное и скудное меню.

Привязавшись к астропункту, мы пошли далее уже со съемкой, время от времени беря пробы из галечных отложений. На мой вопрос, как перевести «Аян-Юрях», Семен растолковал мне, что по-якутски «аяныр» значит «далекий», а все вместе – «далекая река».

Наше продвижение по долине Аян-Юряха, несмотря на многочисленные заболоченные участки, проходило в общем вполне сносно. Вокруг расстилались роскошные пастбища с густой великолепной травой, и наши отощавшие кони смачно жевали ее на ходу и в часы отдыха. Даже комаров стало как-то меньше, особенно после того, как 13 июля ударил хороший утренник, посеребривший инеем траву.

Опробование Аян-Юряха давало обычно пылевидные знаки золота – один-два знака на лоток. Чувствовалось, что золото выносится откуда-то выше, так как пробы из боковых притоков оказывались пустыми.

14 июля мы добрались до Эмтыгея – крупного левого притока Аян-Юряха. Около его устья расположено небольшое якутское урочище из нескольких юрт, в которых живут две семьи – Алексея Сивцева и Николая Ляглева.

Здесь, в небольшом, отдельно стоящем бараке, возглавлявший аян-юряхскую партию Гаврилов оставил на хранение несколько мешков муки, сахар, масло, консервы и другие продукты, что оказалось весьма кстати, так как наши продовольственные ресурсы подошли к концу и последнее время мы питались почти исключительно дарами природы – в основном рыбой, которую ловили Петр и Семен, пока мы с Алексеем Николаевичем брали очередную пробу. Оставив в бараке расписку с перечнем взятых продуктов, мы устроили настоящее пиршество.

Поручив Петру и Семену произвести перегруппировку наших вьюков, мы с Успенским отправились вверх по Эмтыгею для опробования.

Русло реки в устьевой части разбивается на многочисленные протоки, легко проходимые вброд на перекатах. Обращало на себя внимание разнообразие гальки. Здесь были и сланцы, и порфиры, и граниты, и кварц, и туфы, и какие-то странные шлаковидные породы разных расцветок; Пробы, взятые с кос и отмелей, неизменно содержали многочисленные знаки золота. Мы единогласно включили Эмтыгей в «резерв первой очереди» для дальнейшего исследования.

По словам Алексея Сивцева, протяженность Эмтыгея свыше 100 километров и он принимает в себя много крупных притоков. Вообще же ни Сивцев, ни Ляглев не жалуют почему-то Эмтыгей и почти не бывают в его бассейне. Они предпочитают охотиться по самому Аян-Юряху и его притоку Хинике.

15 июля поздно вечером мы добралась до устья Эелика – крупного правого притока Аян-Юряха, где находилась основная база Гаврилова. Его мы не застали. Он дня два тому назад со всем составом партии покинул базу. Сам Гаврилов отправился вверх по Аян-Юряху, а его помощник Филиппов – вверх по Эелику.

Всё это сообщил нам абориген этих мест, глубокий старик якут Николай Сивцев. Странно было видеть его, одетого, почти как Робинзон, в одежду, сшитую целиком из выделанных звериных шкур. Так же была одета и его жена – маленькая сморщенная старушка. Он с незапамятных времен вдвоем с ней живет на устье Эелика, ведет типичное натуральное хозяйство, занимается охотой и рыболовством, имея в придачу пару десятков коров, из которых каждая дает молока меньше, чем незавидная коза в центральных частях Союза. Вся одежда Сивцева и его жены, начиная с обуви и кончая головными уборами, сделана ими самими.

Мы пригласили Сивцева и его жену поужинать с нами. Для последней это приглашение было, по-видимому, большой и неожиданной радостью. Она даже взвизгнула от восторга и время от времени смеялась счастливым детским смехом, сидя в нашей компании и восторженными глазами оглядывая обстановку внутри палатки. Ни она, ни ее муж почти ни слова не говорили по-русски, и переговаривались мы с помощью нашего переводчика – универсала Семена, который прекрасно разбирается в тонкостях якутских диалектов, значительно отличающихся у якутов, живущих в разных районах Колымы.

Так же как и якутов, живущих на устье Эмтыгея, я подробно расспрашивал Сивцева о характере рельефа и гидросети в верховьях Аян-Юряха, и его притоках, о тропах, кормах, проходимости и прочем; это давало возможность составить какое-то представление о совершенно незнакомой для нас местности, где нам предстояло работать. Беседа шла оживленно, и мы разошлись довольные друг другом.

Утром мы осмотрели лабаз, построенный Гавриловым недалеко от жилья Сивцева. Продуктов там было вполне достаточно. Рядом с лабазом белела палатка, но людей в ней не было. Около лабаза в беспорядке лежали приготовленные к отправке в партию мешки, ящики и кульки.

Через некоторое время к лабазу подъехали два якута. Расспросив их, мы узнали, что они работают конюхами партии и прибыли, чтобы перевезти подготовленный к отправке груз, и что стан Гаврилова находится в 20 километрах от устья Эелика. Вместе с ними мы и отправились в путь.

В лагере Гаврилова

17 июля, после тридцати восьми дней пути, мы добрались наконец до лагеря Гаврилова, расположенного в устье ключа Кону-Юрях. К сожалению, самого Гаврилова мы не застали: он ушел в трехдневный маршрут. Его помощник, прораб Дронов, проводил шлиховое опробование очередного притока Аян-Юряха и должен был вернуться вечером. Я ждал его с большим нетерпением, рассчитывая получить первые надежные сведения о перспективности района, который, судя по моим беглым наблюдениям, в золотоносном отношении не представлял ничего интересного.

Разбив свою палатку, я обошел лагерь, чтобы познакомиться хотя бы в общем с бытом партии, которую мне предстояло возглавлять. Дисциплина была явно не в порядке. Начальство находилось на работе, а в палатках почему-то сидели трое толстомордых здоровых парней, которые целый день ничего не делали, развлекаясь борьбой, похабными анекдотами и уничтожением продуктов.

Публика эта встретила наше появление с явным неодобрением.

К вечеру вернулся из маршрута Саша Дронов, молодой смуглый хлопец с живыми черными глазами, говорливый и подвижный. Он бойко сыпал специальными терминами: «базис эрозии», «боковой размыв», «величина стока» и т. д. Его эрудиция ошеломила Алексея Николаевича, который почувствовал себя, несмотря на свой почтенный возраст, жалким приготовишкой по сравнению с этим молодым парнем, свободно оперирующим такими сложными понятиями. А у меня перед глазами стояла крупная надпись «Кл. Ашипка», каллиграфически выведенная на стволе дерева в устье одного из притоков Кону-Юряха. В элементарной грамоте Саша был не силен, ухитрившись в слове «ошибка» сделать две «ашипки».

У Дронова была схематическая карта верховьев Аян-Юряха, составленная им на основании опроса местных жителей, встречавшиеся по пути. Я показал ему свою аналогичную карту, после чего мы пришли к заключению, что такими картами можно пользоваться только в случае крайней необходимости. Это даже не схема, а только подобие схемы.

О геологическом строении района Дронов не мог сказать ничего определенного, поскольку эту часть работы проводил Гаврилов. С золотом дело обстояло плохо, но зато были признаки оловоносности во многих притоках Эелика и Аян-Юряха.

Я выразил удивление по поводу того, что в лагере находится так много бездействующих людей. Дронов объяснил мне, в чем дело. Оказалось, что недавно во время маршрута работники партии наткнулись на беглеца. Сейчас он находится у них в лагере, и за ним приходится все время присматривать – мало ли что может случиться.

…Две недели назад в жаркий летний день небольшой опробовательский отряд продвигался по узкой таежной тропке вверх по Аян-Юряху. Люди размеренно шагали, спотыкаясь о многочисленные корни деревьев, узловато выпиравшие из-под мохового покрова. В воздухе колыхалась сплошная комариная завеса. Было нестерпимо душно. Шедший впереди промывальщик внезапно остановился. Перед ним на земле неподвижно лежал человек, одетый в грязные лохмотья. Человек был без сознания, и только судорожно вздымавшаяся грудь свидетельствовала о том, что он еще жив. Лицо его, густо заросшее рыжеватыми волосами, было прикрыто рваной сеткой. Человек изредка стонал. Истощен он был до невероятности, и если бы не случайная встреча с отрядом, то ему, вероятно, навсегда пришлось бы остаться на этом месте. У кого-то из рабочих в кармане случайно оказалось несколько сухарей. Приведенный в чувство, человек с жадностью съел их. После этого он с неимоверным трудом в течение чуть ли не пяти часов, поддерживаемый рабочими, преодолевал трехкилометровое расстояние до стана партии.

Сейчас он оправился и чувствует себя неплохо. По его словам, он бежал 8 мая из Магадана, где отбывал в лагере наказание за подделку денежных документов. Сам он бывший студент Ногинского электротехнического техникума. Срок заключения ему определен в три года, из них он уже два с половиной отсидел. На побег его подбил один из земляков, работавший кладовщиком в лагерном ларьке. Продуктами они были обеспечены примерно на месяц и надеялись, что к этому сроку успеют добраться до Якутска – обетованной земли, куда стремятся все беглецы из колымских лагерей. Во время перехода через какую-то речку он упал и сильно вымок. Выбравшись на берег, стал обсушиваться у костра, а в это время его товарищ потихоньку ушел, оставив его одного. Поскольку большая часть продуктов находилась у спутника, он вскоре начал голодать, но все же шел вперед, не теряя надежды выйти к жилью. В конце концов он добрался до брошенного поселка какой-то партии. Это оказалась база геолога Одинца, года два тому назад работавшего в верхнем течении Индигирки. В качестве вещественного доказательства он показал исписанную страничку из тетради, найденную им на базе. Она содержала начало описания геологического маршрута. Последние полмесяца он питался исключительно грибами, кореньями да прошлогодними ягодами, потеряв всякую ориентировку и пробираясь по тропе в надежде встретиться с людьми. Звать его Алексей, фамилия Соловьев, 1911 года рождения.

Я присмотрелся к беглецу. Внешне он производил неплохое впечатление. За время пребывания у Гаврилова он несколько подкормился, посвежел и, чисто выбритый и прилично одетый, выглядел парнем хоть куда.

Появление в лагере беглеца заставило Гаврилова выделить двух человек для неусыпного наблюдения за ним. Дальнейшая судьба его оставалась неясной. Отправить его в Оймякон, за 120 километров, или в Оротук, почти за 200 километров, с выделением транспорта и людей для его доставки в разгар полевых работ было для партии непосильной задачей.

Оставался еще один выход – оставить его в партии и приспособить к работе, тем более что он сам усиленно просил об этом. Однако Гаврилов боялся, что беглец может сбежать, захватив все необходимое, включая лошадей, с гем чтобы еще раз попытаться добраться до Якутска. Гаврилов колебался и никак не мог принять окончательного решения.

Неудачный маршрут

В ожидании Гаврилова я решил провести маршрут в сторону большого ключа, который, согласно нашей карте-схеме, находился километрах в пяти выше Кону-Юряха и впадал в Аян-Юрях (впоследствии выяснилось, что это был ключ Бячела). Успенский вместе с Кулешом должен был направиться туда с утра и, поставив палатку в устьевой части ключа, приступить к его опробованию.

Кривошапкин завьючил трех лошадей, и маленький отряд отправился в путь.

Я задержался на базе: нужно было обстоятельно ознакомиться с материалами Дронова, чтобы составить себе более или менее отчетливое представление о положении дел в партии. Освободился я только во второй половине дня и, не теряя времени, быстро зашагал вверх по долине Аян-Юряха.

Свое ружье я отдал Успенскому: по словам Дронова, в этом районе зверя и дичи очень мало. Вряд ли можно было встретить какую-нибудь живность на пятикилометровом расстоянии до ключа, тем более что до меня по этому пути пройдет Успенский.

Ключ оказался не в 5, а в 18 километрах от лагеря, и до его устья я добрался только к семи часам вечера. Палатки на устье не оказалось. Я внимательно осмотрелся. Долина ключа, расположенная среди низких, покрытых лесом сопок, выражена не отчетливо, а его русло в устьевой части безводно, так как вся вода уходит в нагромождение галечника. Поэтому ключ можно было пройти, не заметив его.

Километрах в трех выше, на той же правой стороне, виднелась отчетливо выраженная долина какого-то большого притока Аян-Юряха.

Подумав немного, я решил дойти до него: чем черт не шутит, быть может, Успенский не заметил ключа и прошел дальше, тем более что ему было дано твердое задание подняться вверх по Аян-Юряху до первого правого ключа, длина которого будет не менее 15 километров, и там остановиться. До этого же места с правой стороны притоков не было.

Пройдя эти три километра, я вышел на широкое заболоченное пространство в устьевой части ключа, но никаких следов Успенского не обнаружил. Надо было возвращаться. Стало немного грустно при мысли, что предстоит долгий голодный путь назад. Утром мы напились чаю, а уходя из лагеря, я только слегка закусил в надежде основательно поесть у Успенского на устье ключа – долго ли пройти каких-нибудь пять километров. Подтянув потуже ремень и напившись воды, я отправился в обратный путь.

Солнце давно уже закатилось, и только на западе, постепенно тускнея, раскаленными углями тлели края багрово-темных облаков. Часы показывали одиннадцать, но идти можно было свободно, так как белые ночи еще не кончились. Я быстро шагал по галечным отмелям Аян-Юряха, русло которого было разбито на многочисленные мелкие протоки. Не верилось как-то, что эта маленькая речушка есть не что иное, как один из истоков могучей Колымы.

Ночь была теплая, какая-то душная. Комары с назойливым завыванием тучей неслись за мной, нещадно кусая руки. Время тянулось томительно медленно. Чертовски, хотелось есть, а до лагеря было еще далеко.

Вдруг на обширной, покрытой травой полянке я увидел Карьку – одного из наших коней, которые отправились в маршрут с Успенским, Других коней, однако, нигде не было видно. Карька мирно пасся, и я, с одной стороны, был рад добраться до своих, а с другой – досадовал на Успенского за его нерасторопность.

Когда до Карьки осталось шагов тридцать, я невольно обратил внимание на его странные движения: он как-то неуклюже продвигался вперед, тыкаясь головой из стороны в сторону. Подойдя к какой-то коряжине, он вдруг встал на задние ноги, а передними начал трясти корень коряжины. Лошадиный облик сразу исчез, и «Карька» превратился в огромного медведя, который, не замечая меня, занимался своими медвежьими делами. Стоял он ко мне боком, и стрелять в него было-бы чудесно, но увы, ружья у меня не было, а жалкий нож, висевший у пояса, отнюдь не годился даже для защиты от возможной медвежьей агрессии. А посему без долгих размышлений я решил благоразумно ретироваться, не выдавая своего присутствия.

Ретирада совершилась благополучно, хотя и сопровождалась немым диалогом. Одна часть моего «я» беззвучно, но внушительно беседовала с другой. «Ага, голубчик, сдрейфил, – говорила она. – Почему ты не крикнул или не засвистал, чтобы обратить медведя в бегство?» «Да, – оправдывалась вторая, – закричи, а он вдруг бросится на тебя, что ты тогда будешь делать?» И вторая часть опасливо оглядывалась назад. «Эх ты, трусишка, – укорливо ворчала первая, – ведь у тебя есть нож. Вернись, посмотри еще разок на медведя». «Ну тебя к черту, – раздраженно отвечала вторая, уторапливая шаг, – с тобой, брат, в два счета втяпаешься в такую историю, что придется калекой ходить. Мало, что ли, я из-за тебя разных невзгод перенес? Убирайся и не надоедай!» «Струсил, струсил, струсил!» – дразнилась первая. Однако вторая быстро шагала вперед, не обращая внимания на назойливые приставания первой, и вскоре я был уже далеко от места неожиданной встречи.

Не расставайся в тайге с ружьем, – говорит неписаное таежное правило. Несколько раз нарушал я его, и почти каждый раз мне приходилось горько сожалеть об этом. Как будто нарочно получалось, что именно тогда в поле исключительной доступности оказывалась дичь или зверь, которых обычно не приходится встречать, когда с тобой ружье.

Было уже далеко за полночь, когда, проходя мимо устья небольшого ручья, расположенного с левой стороны Аян-Юряха, я вдруг с изумлением увидел нашу палатку. Это, конечно, была полная случайность, своего рода лотерейный выигрыш: обнаружить в тайге свой передвижной дом, координаты которого тебе неизвестны.

Полотняная дверь палатки была плотно закрыта изнутри, Костер уже потух, и только легкая струйка синеватого, дымка вертикально ввинчивалась в теплый неподвижный воздух. Около палатки, сочно хрумкая и пофыркивая, паслись все три наши лошади. Отогнав комаров, я вошел в палатку. Там все спали крепчайшим сном. Можно себе представить, какой веселый разговор произошел у меня с Успенским, который принял левый приток Аян-Юряха за правый. Он шел вверх по Аян-Юряху, поэтому и остановился в ключе справа по ходу.

Встреча с Гавриловым. Новые планы

После вчерашнего перехода я, вероятно, долго спал бы, если бы не слишком ласковое солнце, которое так нагрело палатку, что пришлось проснуться раньше положенного времени.

Выйдя наружу, я увидел в той стороне, где был расположен стан партии, густое серо-черное облако дыма, высоко поднимавшееся к небу. Таежный пожар в это время года, когда вокруг все высохло, – настоящее бедствие. Он быстро распространяется, оставляя после себя огромные пространства выгоревшего леса. Кто-то из состава партии (как впоследствии выяснилось, якутенок-каюр) зажег на речной косе лесной завал, от которого загорелась прибрежная часть леса. Мы быстро свернули палатку, завьючили лошадей и направились к устью Кону-Юряха.

Неподалеку от стана на тропу вышли два человека, которые при виде нас удивленно остановились. Один из них, невысокого роста, с круглым лицом и торчащими ежиком стрижеными волосами, держал в руках геологический молоток. Это был Гаврилов, который, увидев дым пожара, прервал маршрут и встревоженный возвращался в лагерь. Мы познакомились. Встреча была теплая и дружественная. Разговаривая на ходу, мы быстро шли по направлению к стану.

Пожар распространялся довольно быстро, так как дул сильный порывистый ветер. Наши попытки потушить огонь оказались безрезультатными: нас было слишком мало, а пламя, раздуваемое ветром, очень быстро продвигалось по сухой траве и мху. Пришлось отложить тушение до ночи, когда стихнет ветер. Часам к одиннадцати вечера ветер прекратился, на землю пала обильная роса, и, провозившись до четырех часов утра, мы с трудом, но все же одолели огненную стихию, которая оставила после себя мрачное смоляно-черное пятно выгоревшего леса площадью свыше трех квадратных километров.

При тушении пожара особенное усердие проявил отдохнувший и оправившийся беглец, который самоотверженно лез в самые опасные места и показал себя молодцом. Ему основательно досталось. Волосы у него слегка обгорели, руки были обожжены, и он, весь черный от сажи, стоял и смущенно улыбался, слушая раздававшиеся со всех сторон возгласы одобрения.

Следующий день был посвящен серьезному, деловому разговору.

Как я и думал, бассейн Аян-Юряха выше Эмтыгея в смысле золотоносности интереса не представлял. Здесь, по-видимому, основное значение будет иметь олово, которое, по всей вероятности, связано с крупными гранитными массивами, слагающими расположенный поблизости хребет Тас-Кыстабыт. Характер и масштабы этой намечающейся оловоносности пока неясны.

У меня не выходила из головы мысль об Эмтыгее: ниже его устья по Аян-Юряху прослеживалась знаковая золотоносность, да и сам он показывал признаки золота.

Разговор с Гавриловым и просмотр его полевых материалов показали, что он толковый, знающий геолог, который вполне освоился с таежной обстановкой и условиями работы. Чувствовалось, что он слегка обижен тем, что ему прислали «начальство», в то время как он и сам неплохо справляется с работой.

Мы тщательно обсудили положение, и я предложил Гаврилову такой вариант работы.

Наша основная задача заключается в том, чтобы по возможности скорее пробудить от тысячелетней спячки этот дикий, пустынный край, а для этого здесь надо что-то найти, причем в таком количестве, чтобы это «что-то» заставило бросить сюда средства и людей для дальнейшей работы. Наиболее ценное минеральное сырье для первоначального освоения района – это золото. Его на этой части территории, по-видимому, нет, но оно, судя по всему, имеется в бассейне Эмтыгея. Здесь же установлено наличие олова, которое также является весьма ценным сырьем. Однако, если оно не окажется здесь исключительно богатым, сюда сейчас вряд ли будут вкладываться средства: район этот слишком удален, безлюден и труднодоступен. Если же в бассейне Эмтыгея будет найдено золото, то положение сразу изменится. Туда будет проведена дорога, начнется золотодобыча, а поскольку Эмтыгей находится неподалеку, то, вероятно, начнут заниматься и оловом.

Кроме того, мне не хочется лишать Гаврилова возможности работать самостоятельно, так как он вполне справляется с работой. Поэтому я думаю организовать отдельную партию и провести изыскания в бассейне Эмтыгея. Основной костяк работников у меня есть, правда, нет коллектора и рабочих, но если Гаврилов выделит мне пару рабочих, то я выйду из положения и обойдусь как-нибудь без коллектора.

Поскольку в партии был еще один отряд (в его составе были прораб Филиппов и геолог Тараканов), который находился в бассейне Хинине, мы распределили работу так: Гаврилов с Дроновым заканчивают исследование верховьев Аян-Юряха; Филиппов с Таракановым проводят работы по Эелику и Хинике, а мы с Успенским берем на себя бассейн Эмтыгея.

Подсчитав наши людские ресурсы, мы пришли к заключению, что Гаврилов может выделить мне только одного рабочего. Кроме того, мы договорились, что я заберу с собой беглеца и сдам его якутам, живущим в устье Эмтыгея, с тем чтобы они переправили его на Оротукский оперпост.

Перспектива везти с собой беглеца была малоутешительной, но делать было нечего, надо было как-то решать эту проблему.

Распростившись с Гавриловым, мы направились к устью Эелика, чтобы там запастись продовольствием, а затем следовать к Эмтыгею и приступать к работе. На устье Эелика я долго и подробно с помощью Семена Кривошапкина «беседовал» с Николаем Сивцевым о подходах к Эмтыгею, о характере этой реки, ее притоках, о кормах и удобных стоянках и о прочем, столь необходимом исследователю, впервые направляющемуся в совершенно незнакомые места. Николай даже ухитрился начертить мне грубую схему гидросети Эмтыгея – бесценный документ, который давал возможность наметить предварительный план будущих работ. Сборы заняли у нас целый день, и только поздно вечером 22 июля мы наконец были готовы к отъезду.

На следующее утро мы выступили в дальнейший путь. Итак, теперь состав нашей партии полностью определился: я в качестве начальника и коллектора, Успенский – прораб-поисковик, Кулеш – промывальщик, Кривошапкин – каюр-конюх, и Трусов – рабочий, которого выделил нам Гаврилов и который, конечно, оказался «лучшим из лучших». Кроме того, до Эмтыгея с нами двигался «принудительный ассортимент» – Алексей Соловьев.

Транспорт наш состоял из девяти лошадей, в достаточной мере измученных, причем у некоторых были потертости, так что их пришлось вести почти налегке. Все мы, конечно, шли пешком. Даже Семен Кривошапкин, чистокровный якут, считавший для себя позором идти пешком, когда у него есть добрый конь, доверху загрузил своего серого красавца жеребца и уныло плелся, ведя его в поводу.

Душное утро сменилось знойным безветренным днем. На небе багровым диском висело солнце, тускло просвечивая сквозь синеватую дымку сухого тумана. Где-то далеко буйно цвели пожары; отголоски их добрались и сюда в виде густой хмары, которая застилала горизонт, придавая местности смутно-расплывчатый облик.

Мы медленно тащились по узкой извилистой тропинке, которая то скрывалась в лесу, то выходила на широкие заболоченные поляны, поросшие густой травой и кустами тальника и карликовой березки. Стояла томительная тишина. Время от времени я измерял температуру с помощью термометра-праща. Она достигала 32 градусов по Цельсию.

По сравнению со Средней Азией – здесь, конечно, прохладно. Однако следует учесть, что из-за комаров, тучами поднимающихся из травы и кустов, людям приходится идти плотно одетыми и под покровом черной тюлевой сетки, так что разница не так уж велика.

Неожиданно ко мне подошел Алексей.

– Борис Иванович, можно мне с вами поговорить?

– Пожалуйста.

– Борис Иванович, не передавайте меня якутам, оставьте работать в отряде!

Алексей обещал трудиться честно и добросовестно. Сказал, что, испытав все прелести беглой жизни и чуть не погибнув, он больше ни за что не побежит и своей хорошей работой постарается смягчить наказание, которое ожидает его по возвращении в лагерь. Он сознает, что совершил большую глупость, согласившись бежать, а то время как ему оставалось сидеть в лагере каких-нибудь шесть-семь месяцев. После всего, что ему пришлось перенести, он твердо решил исправиться и начать честную трудовую жизнь.

Я посмотрел на него: молодой парень двадцати трех – двадцати четырех лет, с симпатичными правильными чертами лица, с нервно подергивающимися мускулами правой щеки. Глаза наполнены слезами и во взгляде безмолвная мольба. Мне стало жалко этого мальчишку, и я решил рискнуть и оставить его до осени в отряде. Когда я сказал, что верю ему и оставляю его у себя, он расплакался, как ребенок, и долго шел, всхлипывая, позади транспорта. Учитывая, что он парень достаточно развитой, я решил подучить его глазомерной съемке и использовать в качестве коллектора.

Успенский крайне неодобрительно отнесся к этому решению. Остальные члены отряда хранили молчание.