355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Вронский » На Золотой Колыме. Воспоминания геолога » Текст книги (страница 7)
На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
  • Текст добавлен: 15 июня 2017, 01:00

Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"


Автор книги: Борис Вронский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Страшная находка. Встреча с медведем

4 августа вечером к бараку подошли поисковики, закончившие обследование притоков Нелькобы в ее верховье. Опробование не дало положительных результатов. Если в среднем течении Нелькобы еще попадались знаки золота, то, чем выше по течению мы поднимались, тем хуже были пробы. Более благоприятные результаты мы надеялись получить в нижней части Нелькобы: еще весной по ключу Мокрому, находящемуся ниже Чалбыги, мы установили в пробах весовое золото.

Мы с Ковяткиным продолжали геологосъемочные работы в бассейне Чалбыги и все так же уходили в двух-трехдневные маршруты, пользуясь как базой палаткой, которую Миша перевез и поставил в среднем течении Чалбыги. Кут совсем отбился от рук и категорически отказался ходить с нами в маршруты по горам. Он предпочитал кооперироваться с Мишей, уразумев, что около лошади не пропадешь: она везет на себе и жилье – палатку, и продовольствие, а кроме того, не ходит по каменистым горам.

Поисковый отряд взялся за обследование ключа Мокрого. Он стал нашим коронным объектом, так как опробование его систематически показывало весовое золото, причем, чем ближе к верховьям ключа, тем пробы становились лучше.

9 августа наконец прибыл долгожданный транспорт. Он привёз одежду и обувь. Последнее время мы работали почти босиком, сооружая «постолы» из шкуры убитого Мишей лося. Этой обуви хватало самое большее на день-два.

Прибывший транспорт состоял из восьми лошадей. Ночью они разбрелись, и утром на поиски их пришлось отправить почти всю партию. Поиски продолжались около трех часов.

Только что мы уселись завтракать, как в барак вбежал взволнованный Миша Абтрахманов и прерывающимся голосом сообщил, что километрах в двух от барака нашел Родионова. Мы все растерянной гурьбой направились к месту страшной находки. На небольшой заросшей кустарником поляне, около двух крупных лиственниц, валялись беспорядочно разбросанные кости – черед, ребра, часть позвоночника. Несколько в стороне виднелся примятый кустарник и большое бурое пятно подгнившего мха и ветвей – здесь, по-видимому, лежало тело Родионова. Тут тоже были остатки костей – фаланги пальцев и крестец. Осматривая полянку, мы обнаружили брюки с торчащей из кармана Гошиной трубкой и его шапку. Вот и все, что осталось от бедного Георгия. А ведь в июне, когда искали Родионова, мы проходили где-то совсем близко…

Мы собрали кости и закопали их около дерева, на котором сделали затесь с надписью: «Здесь похоронены останки трагически погибшего рабочего Нелькобинской партии Родионова Г. И. 10/08–1932 г.».

Несколько минут молча, с опущенными головами постояли мы перед могилой и тихо пошли обратно, чувствуя себя в какой-то степени виноватыми в гибели нашего товарища…

После обеда мы втроём – Ковяткин, Миша и я – отправились вверх по Чалбыге устанавливать палатку-базу. Поисковый отряд ушел заканчивать опробование ручья Родионовского – так в память погибшего Георгия постановили мы назвать ключ Мокрый, Ключ показывал хорошее золото, поэтому именно его и решили переименовать. Пришлось переделать надпись на затеси в устье ручья и изменить записи в дневниках, надписи на пробах и образцах, чтобы избежать путаницы в документации. Впоследствии здесь был организован прииск, а затем – рудник Родионовский.

Мы уже порядочно отошли от барака. Солнце клонилось к закату. На бледно-голубом небе плавали редкие кучевые облака. После дождливых дней все вокруг дышало миром и тишиной. Мы с Ковяткиным шли по крутому берегу Чалбыги, которая, журча, искрилась и переливалась под лучами заходящего солнца. Миша вместе с Кутом и лошадью Чалкой, загруженной нашим нехитрым снаряжением и продуктами, ушел вперед.

На одном из заворотов Чалбыги, около крутого берега с отчетливо выраженным напластованием галечника, залегающего на сланцевых породах, – самое удобное место для взятия пробы – мы решили задержаться и промыть пару лотков (небольшой полевой лоток всегда брался в маршрут).

Мы закончили промывку и только что собрались догонять Мишу, как услышали выстрел. Вскоре последовал второй, потом – третий, четвертый. Стрелял Миша. Мы бросились вперед и, выскочив на возвышенное место, увидали медленно двигающегося медведя, явно раненного. Медведь, прихрамывая, пробирался к противоположному берегу по широкой галечной отмели, оставшейся после растаявшей наледи. Раздался пятый выстрел. Медведь подскочил и, тяжело ковыляя, ускорил ход. Мы с Ковяткиным бросились за ним. Туда же бежал запыхавшийся Миша с берданкой в руках. Оказалось, что это медведица и что на берегу, забравшись на дерево, сидят два медвежонка.

Разговаривать было некогда. Отправив Мишу стеречь медвежат, я выхватил у него берданку и патроны и в охотничьем азарте помчался к противоположному берегу, туда, где в кустах скрылась медведица. За мной лениво трусил откуда-то появившийся Кут. Через несколько минут мы уже были в густых зарослях.

– Ищи, ищи, Кутька, – говорил я своему, маленькому спутнику, и Кутька, бодро помахивая хвостиком, исчез среди кустов.

Прошло некоторое время, и вдруг впереди раздалось странное фырканье, похожее на шум автомобильного, работающего с перерывами мотора: «хрр-хрр-хрр-хрр!», вслед за этим послышался веселый лай Кута. Я побежал вперед. Заросли раздвинулись, и на небольшой полянке, поросшей редкими деревьями, я увидел бурое туловище медведицы, которая с яростным фырканьем на задних лапах гонялась за Кутом. Кут юрким черным шариком ловко увертывался от неуклюжих попыток схватить его и задиристо полаивал, как бы приглашая медведицу, не прекращать забавы. Среди редколесья медведица и Кут были мне хорошо видны. Правое плечо у нее было окровавлено, она быстрой танцующей побежкой преследовала Кута, подняв левую когтистую лапу, оскалив зубы и непрерывно фыркая.

Выбрав подходящий момент, я выстрелил, быстро заложил новый патрон и выстрелил второй раз. После второго выстрела медведица пошатнулась, подпрыгнула и с тем же угрожающим фырканьем ринулась на меня. Находилась она от меня шагах в тридцати пяти – сорока. Я вновь заложил патрон – это делается мгновенно и как-то непроизвольно, – опустился на колено и, когда медведица была от меня в каких-нибудь пяти шагах, спустил курок, тщательно прицелившись ей в сердце. Вместо ожидаемого выстрела послышалось какое-то гнусное «чик» – это хлопнул спущенный курок. Берданка дала осечку.

Свирепая морда с оскаленными белыми зубами, длинная рыжеватая взлохмаченная шерсть, яростно сверкающие глаза, темно-красные подтеки крови, струящейся из раны на плече и груди, узкая темная лапа с острыми длинными когтями и характерное прерывистое фырканье навсегда останутся в моей памяти.

Как стоял я, опершись на одно колено, так и остался стоять, только рука успела судорожно вздернуть курок обратно… Подбежав ко мне вплотную, медведица вдруг круто повернулась и, размахнувшись, допыталась ударить лапой появившегося откуда-то Кута. Не знаю, то ли ее смутила каменная неподвижность моей, фигуры, то ли причиной всего случившегося она считала Кута, который не давал ей покоя, но только после новой неудачной попытки ухватить Кута она бросилась в сторону. Я пытался выстрелить в нее вторично, но взведенный курок вновь дал осечку. Пока я вкладывал новый патрон, медведица скрылась.

Наступило безмолвие. Я стоял потрясенный неожиданным разворотом событий. Где-то впереди опять раздался лай Кута и фырканье медведицы. Я медленно, уже без всякого энтузиазма, с некоторым насилием над собой направился к месту, откуда раздавались звуки. В это время поблизости послышались крики ребят. Медвежата успели куда-то скрыться, и ребята, услышав мои выстрелы, запыхавшись, прибежали ко мне «снимать шкуру с неубитого медведя». Мы втроем пошли за медведицей. Шли осторожно. Впереди еще раза два послышался лай Кута и медвежье фырканье, но мы так и не смогли увидеть медведицу.

Через некоторое время вернулся Кут, очень довольный приятно проведенным временем. Он немедленно принялся с азартом гоняться за какой-то мышкой. Стало темнеть. Мы вернулись к месту, где была оставлена лошадь. Здесь разбили палатку и остановились на ночлег.

На следующее утро мы обратили внимание на громкий птичий грай, раздававшийся в той стороне, где вчера скрылась медведица. Кричали в основном кедровки – азартно, с надрывом. Ориентируясь на птичий крик, мы километра через полтора нашли мертвую медведицу. Она лежала около корня большой лиственницы, уткнув морду в лапы. Шерсть ее была покрыта подтеками засохшей крови, на теле оказались четыре пулевые раны – одна в плече, две в груди и одна в боку.

На обед у нас была медвежатина. Мясо показалось нам довольно вкусным, но немного жестковатым. Конечно, Куту были преподнесены самые вкусные, самые нежные кусочки жареной медвежатины. Даже Чалка не отказался отведать кусочек мяса.

Между прочим, о Чалке. Чалка – восхитительная лошадь, предмет зависти каждого хозяина. Это крупный белый конь с рыжими пятнами, когда-то худой и безобразный до ужаса, теперь же округлившийся и даже с небольшим брюшком. Каждое утро он сам приходит к стану, никогда не заставляет себя искать и ест все, кроме разве мыла, даже мясо и рыбу потребляет с видимым аппетитом. Чалка очень терпелив, вынослив и смирен. По тайге с вьюком он идет сам. Миша обычно шагает сбоку или бредет сзади, всецело доверяя Чалке. Через топи Чалка перебирается с исключительной осторожностью, чуть ли не на цыпочках. В медведицу, которая, стоя, фыркала в каких-нибудь тридцати шагах, Миша первый раз выстрелил, положив берданку на спину неподвижно стоявшего Чалки. Вообще Чалка уникум, такого коня мне не приходилось еще видеть. Миша привязан к нему до чрезвычайности.

Некоторые детали встречи с медведицей выяснились позднее.

Идя с Чалкой, Миша услышал вблизи какое-то хрюканье и, оторвавшись от своих мыслей, узрел какого-то диковинного желто-бурого зверя, которого он принял сначала за кабана. Он схватился за берданку, висевшую через плечо. Подбежавший в это время Куг увидел «кабанят» и, конечно, немедленно бросился к ним. «Кабанята», к великому изумлению Миши, немедленно взобрались на лесину, а «кабан» с ревом встал на задние лапы и превратился в медведицу. Миша, не раздумывая, всадил в нее пулю. Медведица упала на землю, завертелась, опять поднялась, получила вторую пулю, вновь упала и вдруг ринулась прочь, забыв о медвежатах. Видя, что она только ранена, Миша бросился к Чалке, развьючил его, вытащил из кармана притороченной тужурки горсть патронов и побежал за медведицей, стреляя на ходу. Чалка даже в первые минуты встречи с медведицей был абсолютно спокоен и не сделал попытки убежать.

Мясо медведицы мы запрятали во льду большой наледи; их осталось еще немало по Нелькобе и по Чалбыге. Затем отправились дальше.

Обычный день

Еще рано – только восемь часов утра. Где-то в городах и поселках люди солидно допивают чай и собираются «на службу» в душные помещения, где им предстоит сидеть целый день. Мы же давным-давно уже на работе. Сейчас мы остановились попить чайку около небольшой лужицы на вершине гранитного массива. Маленький чахлый кустик кедрового стланика, единственный, выросший здесь среди мха и покрытых лишайником камней, не пережил встречи с нами, и его ветви, шипя и треща, греют воду.

День знойный. Даль окутана густой синеватой дымкой, сквозь которую просвечивают силуэты ближних гор. Назойливо звенят комары, и тяжело сопит, свесив розовый дрожащий язык, соизволивший пойти с нами Кутька. Когда мы уходили, он оставался с Мишей, который должен был с палаткой перебраться в условленное место и ожидать нас. Теперь, имея «собственную» лошадь, мы можем каждый вечер приходить ночевать в палатку, которая ежедневно перекочевывает на новое место.

В маршрут мы ушли в пять часов утра и были крайне удивлены, увидев часа через два неожиданно появившегося Кутьку. Эта маленькая бестия обладает воистину изумительным чутьем. Так же просто, как мы, идя по улице, читаем: «Аптека», «Универмаг», «Булочная», он, уткнув в землю свою смоляно-черную мордочку с блестящим, влажным, подвижным носом, на мху, на песке, на голых камнях читает незримые письмена запахов: вот след Чалки, вот бурундука, вот хозяина – и мчится по следам с завидной скоростью.

Мы торопливо пьем горячий чай и обсуждаем важный вопрос: в кого стрелял Миша? Примерно часа через полтора после нашего ухода мы слышали выстрел. Значит, вечером будут новости. Наш маленький, как эта лужица, мирок имеет свои собственные интересы, печали и радости, быть может смешные и ничтожные для тех, кто живет в водовороте бешено несущейся жизни, но весьма значимые для нас, оторванных от цивилизованного мира, заброшенных в места, где природа свежа и дика, как тысячи лет тому назад. Выстрел Миши так же интересен для нас, как, скажем, для москвичей шахматная партия Алехин – Боголюбов.

Жизнь в тайге полна захватывающего интереса. Нужно только, чтобы немного зорче, чем обычно, были глаза и чуть больше насторожены уши. Я не говорю уже о наших геологических делах, где каждый день приносит что-то новое, интересное. В тайге много новостей и другого порядка. Какой, например, интерес представляет для горожанина валяющийся среди кустов кусок оленьей шкуры? Никакого.

А здесь он заставляет остановиться, внимательно рассмотреть его и подумать: откуда он? Что здесь происходило?

И воображение нарисует какую-нибудь картину – яркую, свежую, не всегда правдоподобную, но интересную.

…Как приятно в туманном мраке надвинувшейся ночи увидеть далекую яркую вспышку огня, особенно если ты основательно прозяб и все вокруг мокрешенько. С деревьев падают сочные, тяжелые капли, с кустов при каждом прикосновении к ним сыплются фейерверком холодные увесистые брызги. Весь ты промок, кажется, до подкожного слоя, но быстрая ходьба все-таки немного согревает, ровно настолько, чтобы не лязгать зубами.

Время от времени ты бросаешь в холодное безмолвное пространство дикий призывный клич и, навострив уши, прислушиваешься, не слышно ли желанного отклика. Но вокруг стоит мертвая тишина, и только эхо насмешливо бросает тебе обратно обрывки твоего истошного вопля. Проходит долгое время, и вот наконец откуда-то издалека, чуть слышным слабым отголоском доносится ответный звук – желанная весточка, что тебя услышали. Итак, связь установлена. Это первая радость, первое достижение, но они несравнимы с тем восторгом, который охватывает тебя, когда твой глаз увидит наконец яркую огненную точку. Так было и сегодня, да и только ли сегодня?

А когда мы находились на вершине гольца, набежала неожиданно гроза и вымочила нас как следует. Тщетно пытались мы соорудить себе защиту из каменных плит, в изобилии валявшихся вокруг. Каждый построил себе домик сообразно со своими архитектурными наклонностями, но, когда полил дождь, стало казаться, что сидишь под водосточной трубой. Со всех сторон хлестали холоднее струи, И это удовольствие продолжалось бесконечно долго. Гроза пронеслась, надвинулась вторая, и мы решили убираться прочь, чтобы не заночевать в горах.

Когда Левша приехал в Петербург, то, в ужасе оглядываясь кругом, он с тоской вопрошал: «Господи, куда же меня завезли? Где же Расея-матушка? Пропала моя бедная головушка». Вдруг, увидев шелуху от подсолнухов, густым налетом покрывавшую землю, он радостно завопил: «Семечки! Семечки! Мать честная, семечки! Так, значит, я в Расее!»

Этот эпизод из постановки лесковского «Левши» во втором МХАТе припомнился мне, когда мы, проходя по какой-то полянке, обратили внимание на странные цветочки, в изобилии покрывавшие ее, и, приглядевшись к ним, радостно закричали: «Лук! Лук! Мать честная, лук! Ура! Живем!» и с наслаждением начали поедать прямо на ходу сочную пахучую травку. Пучок ее мы принесли на стан, и наше меню приобрело на редкость пронзительный «расейский» запах.

Через Тенкинские пороги

Сижу, комфортабельно устроившись за столом, в просторном чистеньком бараке у устья Тенке и с некоторым содроганием вспоминаю вчерашний день.

Несколько дней тому назад поисковый отряд отправился к устью Тенке. Работа была закончена. Хорошие данные по золоту в бассейне Нелькобы были получены только в ключе Родионовском. Надо было использовать оставшееся время для опробования нескольких ближайших притоков Колымы. Чтобы облегчить лошадей, решили часть груза сплавить на плоту вниз по Тенке до ее устья.

Отправив поисковиков, мы с Ковяткиным и Мишей задержались на несколько дней, чтобы закончить геологическую съемку. И вот наконец все сделано и можно распроститься с Нелькобой.

В свое время Пульман вместе с Петром сделал на устье Чалбыги из ствола большого тополя неуклюжий батик, названный нами «Нелькобстрой». Батик был наполовину; выжжен, наполовину выдолблен. Это низенькое длинное суденышко чрезвычайно неустойчиво. Оно переваливается с боку на бок, и сидеть в нем надо прямо на дне. Нос его несколько «повело» в сторону, и оно имеет тенденцию все время впадать «в правый уклон».

Зная, что впереди по Тенке имеются пороги и что нам предстоит неизбежное купание, мы все наши вещи отправили с Мишей на Чалке, захватив с собой только два брезентовых плаща, телогрейки и кое-какую мелочь, крепко привязанную к распоркам между стенками батика.

Проводив Мишу, за которым последовал Кут, мы с Ковяткиным вскоре отчалили от устья Чалбыги.

День был ясный, солнечный. Правда, вдали заглушенно рычал гром, но кто будет обращать внимание на такие пустяки, когда над головой синеет небо и «солнце Ниагарой льет лучи». Для большей устойчивости мы привязали с обеих сторон батика по жердине, и зеленоватые воды Нелькобы рванули наш «Нелькобстрой» и понесли его по рокочущей струе вниз по течению.

Вначале путешествие доставляло нам сплошное наслаждение. Батик то стрелой летел по пляшущим барашкам волн, то медленно скользил по тихой глади плесов. Свежий ветерок отгонял прочь назойливую мошкару, солнышко весело улыбалось с голубого неба, и все дышало прелестью ясного августовского дня. Мимо проносились живописные берега с торчащими утесами, окаймленными то зеленым кружевом лиственниц, то желто-багряными купами тальника и золотистых березок. Время от времени на зеркале плесов чернели многоточия утиных выводков, однако небо постепенно покрывалось тучами, все ближе и ближе раздавались раскаты грома, и наконец полил дождь. Мы вылезли на берег, перевернули батик и, комфортабельно расположившись под надежной крышей, с аппетитом стали закусывать лепешками с консервированным молоком. Дождь из бурного перешел в мелкий затяжной, и мы решили двигаться дальше.

Уже без удовольствия, поливаемые дождиком, понеслись мы дальше по серой поверхности Тенке, покрытой сеткой дождевых капель.

Перекаты стали попадаться чаще. Камни уже не прятались под воду, а серыми клыками угрожающе торчали из-под нее, и белые пенистые волны в буйной ярости дробились об их массивные окатаные бока. Батик бросало из стороны в сторону, волны бились о его утлые бока, перехлестывая через борт. Ковяткин рьяно вычерпывал воду, но разве можно объять необъятное? После каждого переката батик, выйдя на тихую воду плеса, почти на четверть оказывался заполненным водой.

А между тем река становилась все уже и уже. Высокие отвесные берега образовывали причудливые нагромождения мрачных иззубренных утесов, местами покрытых завалами наносного леса. Время от времени посреди реки попадались одиноко торчащие утесы-останцы, мимо которых мы лихо проносились по белым барашкам волн, а издали все яснее, все отчетливее доносился глухой многообещающий рев. Это был первый настоящий порог, где разрозненные гребни выступающих из-под воды порфировых жил создавали сложный извилистый каменный частокол. Между камнями ревели бело-зеленые валы, каскадами взлетая вверх, кружась и набегая друг на друга. А посредине этого ревущего хаоса, нелепо накренившись, стоял плот… нашего поискового отряда!

Прочно посадило его, беднягу, на острый каменистый зуб, накренило под углом тридцать градусов, прижало к какому-то серому выступу, и остался он здесь зловещим памятником неудачной попытки проскочить через первый Тенкинский порог. Поисковики же, бросив застрявший плот, видимо, отправились берегом.

Мы быстро промчались мимо плота. Сотни ведер воды бурным потоком хлынули в батик, борта его исчезли под волнами, и он превратился в подводную лодку, а мы – в торчащие из-под воды перископы. Наша «подводная лодка» вихрем пронеслась между острыми зубьями камней и очутилась в тихом глубоком улове, погружаясь все глубже и глубже. Бешено работая веслами, почти по пояс в воде, подплыли мы к спасительному берегу и благополучно выбрались на сушу. Вылили из батика воду, выжали одежду и вновь понеслись вниз по реке навстречу новым приключениям.

Пороги сменялись порогами, и каждый раз наш батик на три четверти наполнялся водой, но все же честно проскакивал через каменные барьеры, преграждавшие ему дорогу. Рев, царивший в воздухе, стал уже привычным для уха, но вот оно уловило новый ритм, новую мелодию еще более мощного грохота.

Мы пристали к берегу и, осмотрев порог, пришли к заключению, что перебираться через него надо одному из нас и без вещей. Было решено, что Ковяткин заберет все наше имущество и пойдет берегом, а я поплыву через порог. Налегке, босиком, в одной только рубашке и кальсонах, я сел в батик и оттолкнулся от берега. Вокруг что-то ревело, гудело, вихрилось. Мимо мелькали в водовороте белой пены смоляно-черные остовы гигантских камней, и наконец меня вместе с батиком с полутораметровой высоты сбросило в бушующий вихрь зеленой воды и белой пены. События развертывались с непостижимой быстротой. Не помню, как это произошло, но я уже сидел верхом на перевернутом батике в тихом плесе и подгребал к берету.

Мы вылили из батика воду и в предвечерних серых сумерках, еще достаточно светлых, поплыли дальше, к последнему, самому мощному порогу. Опять Ковяткин, нагрузившись нашими мокрыми пожитками, пошел по берегу, и опять батик нырнул в ревущую пасть порога.

На этот раз дело оказалось серьезнее. Порог тянулся на добрых полкилометра, а батик перевернулся уже через каких-нибудь полтораста метров, попав в воронку каскадом хлещущей через каменистый гребень воды. Помню только, как, стоя по колени в воде на каком-то осклизлом камне, я тщетно тянул к себе батик, который течением рвало у меня из рук, как до боли напрягались мускулы спины и рук, как наконец я втащил на камень батик, перевернул его и вылил воду, а через мгновение вновь сидел на дне перевернутого батика, опять тащил его на какой-то камень, изнемогал, задыхался, но все-таки опять перевернул его, освободил от воды и опять в третий, последний раз подплывал к берегу на перевернутом суденышке в тихом глубоком плесе, оставив позади себя ревущий порог. Зубы мои отплясывали трепака, когда я натянул на себя верхнюю рубашку и надел куртку. Тщетно пытался я согреться усиленной греблей. Пришлось остановиться, развести большой костер, как следует отогреться и высушить одежду. Болели и сводились судорогой мускулы рук, ныла спина, и в теле чувствовалась неимоверная усталость.

Уже основательно стемнело, когда мы поплыли дальше по спокойной поверхности реки, в полной уверенности, что впереди не будет более препятствий.

Было уже совсем темно, когда мы опять услышали ревущее гудение. Ехать в темноте даже через небольшой порог – слишком рискованная затея, поэтому волей-неволей нам пришлось вылезти из батика и отправиться далее пешком. Однако, пройдя немного, я почувствовал, что продрог донельзя. Мы остановились, развели огромный костер, согрели чай, поужинали и ухитрились даже уснуть на ворохе веток около ярко пылавшего костра. Рано утром, как только немного рассвело, снова сели в батик и благополучно проскочили через маленький порожистый перекат, только самую малость черпнув бортом воды. Дальше уже шли тихие беззлобные плесы, и через каких-нибудь полтора часа мы подплывали к устью Тенке, лихо причалив к берегу у самого барака.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю