Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Весна надвигалась бурно и неукротимо. По утрам еще давали себя знать крепкие колымские утренники с температурами минус 20–25 градусов, но днем на ярком обжигающем солнце снег катастрофически быстро таял.
Мы шли по заснеженному руслу Колымы, ослепительно сверкавшему на солнце среди уже почерневших берегов.
Первая остановка намечалась в устье ключа Крохалиного, в 20 километрах от Среднекана. Здесь, около участка с оленьими кормами; находилась большая палатка с печкой, поставленная приисковым управлением для проходящих на Утиную транспортов.
Все мы, конечно, шли пешком. Олени с трудом тащили наш груз, несмотря на полузагруженные нарты. Нормальная загрузка одной нарты – 150–160 килограммов, у нас же не набиралось и сотни. Тем не менее километров через пятнадцать мы вынуждены были оставить на дороге четыре нарты, так как часть оленей совершенно выбилась из сил. Кое-как мы добрались до палатки и, пустив оленей пастись, отправились к оставленным нартам и притащили их на себе. Двадцатикилометровый переход занял у нас полных двенадцать часов. Стало совершенно ясно, что при таких темпах передвижения мы не в состоянии будем добраться до места работ и застрянем в пути.
О создавшейся положений мы через встретившегося нам оперуполномоченного сообщили начальнику управления Улыбину. От него пришло распоряжение: Шаталову вернуться обратно, а другим двум партиям продолжать путь на Утиную. Там, на прииске, нам должны выделить свежих оленей и обеспечить продовольствием.
Груз шаталовской партии был пересчитан, описан и сложен в палатке. Мы попрощались и 27 апреля на тринадцати нартах с тридцатью оленями отправились дальше.
Несмотря на то что теперь на каждой нарте находилось не более 60 килограммов, мы с большим трудов прошли за день около 20 километров, бросив по пути двух оленей. Остальные кое-как дотащились до места следующей кормежки около зимовья. Здесь мы обнаружили около двух десятков, изможденных оленей, брошенных какими-то проезжими. Выбрав наиболее крепких, мы заменили ими часть наших оленей, совершенно выбившихся из сил, и благодаря этому смогли на следующее утро продолжать путь.
Выезжали мы обычно рано, часа в четыре утра, когда небо только начинало розоветь на востоке. В это время чудесно идти по крепкому хрустящему насту, который легко выдерживает человека.
Котов и я взяли с собой в тайгу трехмесячных угольно-черных щенят Кута и Олу – брата и сестру. Я был обладателем Кута.
С утра они как угорелые носились по снегу, черными мячиками мелькая на белой поверхности реки, но к концу дня начинали уставать. Приходилось брать их за пазуху и некоторое время нести в качестве дополнительной нагрузки.
30 апреля мы добрались до устья Утиной, пройдя за пять дней немногим больше сотни километров.
Утиная – второй по времени основания прииск на Колыме. Первый прииск – Первомайский – находился на Среднекане. Летом должен был вступить в строй Оротукан, где разведочные работы на ключе Пятилетка давали очень хорошие результаты.
На Утиной нас встретили очень неприветливо. Начальник прииска, прочитав распоряжение Улыбина снабдить нас соответствующим ассортиментом продовольствия, с насмешкой заявил:
– На эти грамоты не обращаю внимания, дам то, что найду нужным. В тайге летом с голоду не помрете.
Выделить оленей он категорически отказался, и нас выручило только то, что в это время на Утиную прибыл с грузами транспорт тунгуса Зыбина, который собирался возвращаться в бассейн Бахапчи, далеко в сторону от нашего пути. Единственный шанс добраться до места работ – договориться с Зыбиным. После долгих и сложных переговоров, во время которых было выпито немало спирта, Зыбин согласился довезти наш груз до устья Детрина, впадающего в Колыму в 25 километрах ниже Тенке.
Ехали мы в основном ночью, когда подмораживало и мы могли идти по насту. Часам к десяти утра приходилось останавливаться, так как дорога настолько раскисала, что двигаться по ней было почти невозможно. В довершение всего сразу же выше Бахапчи появилась вода.
8 мая мы проехали знаменитые Колымские пороги, о которых слышали столько потрясающих рассказов. Воображение рисовало мощные торосы льда среди темных, мрачных камней, где в глубине глухо клокочут рвущиеся на свободу воды. Вместо этого мы увидели сильно обмелевшую за долгую зиму небольшую речушку, мирно струящуюся среди осевшего ноздреватого льда, из-под которого кое-где выступали гранитные глыбы. Проехать по руслу не удалось. Пришлось идти в обход. С большим трудом протащили мы обоз по каменистым, почти лишенным снега берегам реки. Вокруг громоздились гранитные крутые склоны, усеянные большими причудливыми каменными глыбами. Некоторые из них напоминали изваяния. Вот в ленивой позе застыла изящная фигура пантеры Багиры, рядом задумчивый мальчик Маугли и тут же, несколько в стороне, разухабистый деревенский парень с гармошкой в руках.
В правобережных распадках северного склона громоздились гигантские ледопады. Лед был прозрачный, ярко-голубой. Толщина его превышала десять метров.
Весна бурно наступала, а до места работ было еще очень далеко. Продвигались мы медленно и за день проходили не более 20 километров.
К устью реки Конго (от якутского слова «конгай» – спокойный) мы подошли только 11 мая. Здесь на самом берегу стояла большая разлапистая лиственница; на ее стволе белела огромная затесь, на которой крупными буквами было написано название реки. Далее шла запись, что здесь осенью 1931 года, перед тем как проплыть пороги, остановилась на ночлег партия Д. В. Вознесенского.
Мы тоже оставили свою отметку: сделали рядом новую затесь, на которой начертали вирши, обращенные к неведомым путникам и кончавшиеся так:
…Откуда вы? Куда?
Зачем и почему? Проездом иль иначе?
Ответа нам – увы! – не слышать никогда,
Но все равно желаем вам удачи.
Поставив дату – 11 мая 1932 года, мы все расписались под стихами.
За какую-нибудь одну ночь, проведенную в районе, где нет снега, олени одичали. На ловлю их пришлось мобилизовать всю партию. Однако за день нам удалось поймать только трех оленей, остальные разбежались в разных направлениях. Зыбин ругал себя за то, что не привязал на шею оленям чангаи. Это короткий обрезок жерди, висящий на веревке. Он бьет оленей по коленкам и мешает бежать. После этого их без чангаев пастись не отпускали.
16 мая мы добрались до устья Детрина. От Детрина до Тенке каких-нибудь 25 километров, однако Зыбин категорически отказался везти нас дальше.
Мы устроили прощальный обед, поставили угощение, в том числе, конечно, и спирт. Спирт Зыбин выпил с удовольствием, но решительно заявил, что дальше не поедет. Пришлось смириться. Мы расплатились с Зыбиным, и он, оставив на берегу нарты, верхом на оленях отправился со своими спутниками в верховья Бахапчи.
У нас были свои олени (по восьми на партию, из тех, которые были получены нами на Среднекане). На них нам предстояло ехать дальше.
До устья Тенке мы добирались по сплошной воде. По Колыме шла верховая вода. Местами она затопляла только часть русла, местами покрывала лед во всю ширину реки, и тогда нам волей-неволей приходилось брести по колени в ледяной воде, таща за собой оленей.
В устье Тенке мы добрались только 18 мая. На крутом берегу стоял небольшой барак, срубленный в 1931 году партией геолога Д. В. Вознесенского. Здесь мы временно и обосновались.
Теперь нам оставалось подняться километров на пятьдесят вверх по Тенке к району наших работ. На оленях больше ехать было нельзя, поэтому, переговорив с Котовым, я решил съездить в поселок Оротук, находящийся на берегу Колымы, километрах в шестидесяти выше Тенке, Там надо было договориться с правлением колхоза относительно аренды лошадей, а также перегона в стадо наших оленей.
На левом берегу Колымы, напротив устья Тенке, жил зажиточный якут Дмитрий Иванович Протопопов, у которого было несколько лошадей и стадо коров. Без разрешения сельсовета Протопопов не имел права дать нам в аренду лошадей. Он с готовностью одолжил мне лошадь для поездки в Оротук.
У Протопопова я встретил нашего старого знакомого якута Егора Ананьевича Винокурова, работавшего в Дальстрое агентом по заброске грузов.
На следующий день я в сопровождения Винокурова верхом отправился в Оротук. Встреча с Винокуровым оказалась очень удачной: Егор Ананьевич взялся перегнать наших оленей на летний выпас в бёрёлёхское стадо. Он начертил нам схематическую карту бассейнов рек Тенке и Нелькобы, что было для нас крайне ценно, так как район во всех отношениях был белым пятном.
Дорога до Оротука оказалась вполне сносной. Выше Тенке верховая вода почти исчезла: она в основном выносилась этой рекой. Узенькая, чуть заметная нартовая тропка то шла по руслу Колымы, то уходила в сторону от него, срезая кривуны. Временами они совсем терялась среди хаоса камней. Конь мой – толстый косматый увалень, чрезвычайно похожий на одного из васнецовских богатырских коней, – оказался большим лентяем, и к нему частенько приходилось применять физические методы воздействия.
Вначале я относился к нему с робким почтением: уж слишком свирепа была его косматая морда. Вскоре, однако, выяснилось, что это добрейшее существо.
Оротук оказался очень оригинальным поселком. Это административный центр огромной территории – свыше 80 тысяч квадратных километров, – на которой насчитывается всего 280 человек населения. Поселок, расположенный на равнине, в огромной излучине Колымы, огибающей гранитный массив, состоял из нескольких одиночных изб, разбросанных на расстоянии двух-трех километров одна от другой. В поселке имелись сельсовет и так называемый интеграл – кооперативная торгующая организация. В помещении интеграла царила пустота: ни продуктов, ни промтоваров в нем не было. В поселке не было ни школы, ни больницы. Они проектировались на ближайшее будущее. Колхоз был организован совсем недавно.
После долгих переговоров, которые начались с категорического отказа в помощи, мы в конце концов пришли к соглашению. Колхоз заключил с нами договор на аренду шестнадцати лошадей до 1 июля, по восьми на каждую партию. Он же выделил нам двух конюхов. Кроме того, нам обещали продать местную обувь, сделанную из сыромятной кожи.
Большую помощь во время переговоров оказал Егор Ананьевич. Он был не только переводчиком, но и искусным дипломатом.
Договор был подписан, и 22 мая мы уже находились на обратном пути. Несмотря на позднее время, по Колыме же можно было ехать верхом, но только до устья Тенке. Ниже ее русло Колымы было уже основательно промыто вешними водами.
Лошадей сопровождали два конюха. Оба ни слова не говорили по-русски и первое время смотрели на нас с некоторой опаской.
После приезда на устье Тенке мы стали готовиться в дальнейший путь. Часть груза была оставлена в бараке Вознесенского, а наиболее ценные вещи сложены в хижине Протопопова. Это был очень подвижный, веселый и гостеприимный якут. Он сносно говорил по-русски, и с ним приятно было побеседовать на разные темы. В его небольшом домике в отличие от оротукских юрт светло и чисто. У него имелся самовар, к обеду подавались каждому тарелка и вилка, соль и даже горчица. Он угостил нас жареными утками и взбитым молоком «Хайяк», очень вкусным и питательным блюдом.
Протопопов рассказал нам, что по Нелькобе бродит много совсем одичавших оленей, которых можно стрелять. Поймать их невозможно. Олени принадлежали богатому тунгусу Василию Слепцову. Когда началось раскулачивание, Василий оставил почти все свое стадо в бассейне Нелькобы, а сам с семьей, забрав небольшое, количество лучших оленей, откочевал неизвестно куда. Олени быстро одичали, и теперь якуты ездят на Нелькобу охотиться на них.
На устье ЧалбыгиХотя мы с Котовым были старинные друзья-приятели, совместное пребывание наших двух партий стало постепенно тяготить нас. То рабочие моей партии совершали что-то неэтичное по отношению к партии Котова, то наоборот. В общем мы оба с нетерпением ждали, когда наши пути разойдутся.
Если между нами, давнишними приятелями, начинал ощущаться холодок, то взаимоотношения между остальными работниками обеих партий приобретали характер явной враждебности. Это обстоятельство: мы решили использовать.
Нужно было выделить некоторую сумму в фонд строительства оротукской школы. Мы собрали пятьсот рублей.
Узнав об этом, чтобы досадить нам, партия Котова собрала шестьсот рублей, «переплюнув» нас. Мы проглотили эту «обиду». Так или иначе школа получила свыше тысячи рублей, что при пятитысячном бюджете сельсовета было большим подспорьем.
25 мая мы отправились вверх по Тенке. Лошади были сильно истощены. Это какие-то скелеты, покрытые облезшей, свалявшейся шерстью. Якуты, как правило, не кормят их всю зиму, заставляя питаться подножным кормом, который кони сами достают из-под снега, разгребая его копытами. От такой пищи они к весне едва таскают ноги. Поэтому грузоподъемность их крайне невелика, и мы с трудом погрузили на каждую из них два – два с половиной пуда. Значительную часть продовольствия и других грузов пришлось оставить у Дмитрия Ивановича, с тем чтобы впоследствии постепенно перебрасывать их к нашей базе.
27 мая мы добрались до устья Нелькобы и надолго распростились с партией Котова, которая, проследовала дальше вверх по Тенке.
Пройдя еще километров двенадцать, мы остановились на берегу небольшой речки Чалбыги, километрах в двух от ее устья. Здесь предполагалось создать нашу основную базу.
Конюха Попова с рабочим Мишей Абтрахмановым я сразу же отправил обратно на устье Тенке захватить часть оставленного груза. Остальные принялись за строительство барака. Леса вокруг было много, подноска его нас не затрудняла, и строительство шло быстро. Основным руководителем строительства был наш промывальщик Пульман. Он самый старший среди нас. Зовут его Егор Иванович, но по имени и отчеству его никто не называет, а обращаются к нему со словами «папаша», «отец», «старик»: «Отец, иди чай пить!», «Старик, ты не видел моего ножа?»
«Отцу» пятьдесят семь лет, сложен он атлетически и любого из «сынков» заткнет за пояс в маршруте и на работе. У него широкое, густо заросшее волосами, очень добродушное лицо, светлые водянистые глаза и большой мясистый нос. Говорит он, слегка шепелявя, часто вставляя «так сказать», «как это говорится», «конечно». Поговорить «отец» любит, хотя объясняется довольно нескладно. Руки у него работают не в пример продуктивнее языка. Он и плотничать, и столярничать, и шить, и вообще любым рукомеслом заниматься весьма горазд.
По национальности Пульман латыш, но настолько обрусел, что уже с трудом может изъясняться на родном языке. Он не силен в грамоте и очень суеверен. У него бесчисленное множество примет, которые он знает наперечет. Ему понятен язык птиц и зверей. С ним запросто говорит ворон, дятел предупреждает его о приближении человека, дерево скрипит о золоте, спрятанном в недрах таежного ключа. Нескладным, корявым языком он рассказывает нам о своих таежных скитаниях, и звери в его рассказах похожи на мудрых людей. В каждом ключе, по его глубокому убеждению, живет «хозяин» и пришельцу надо вежливо спросить разрешения остановиться на этом ключе, в противном случае обиженный «хозяин» может наслать беду.
Вообще мир для него полон загадок, и тайн, которые он пытается разгадывать. Бывший старатель, он, после того как старание запретили, пошел работать промывальщиком в полевую партию, чтобы быть ближе к природе и продолжать поиски милого его сердцу золота. Ему нравится сам процесс поисков, и в нем нет той жадности к этому металлу, которая присуща большинству старателей. Это чистейшей воды пантеист, типичный созерцатель и бескорыстный любитель природы.
Он в основном и руководил строительством барака.
Первым помощником Пульмана был его непосредственный начальник – наш прораб-поисковик Перебитюк. Его несколько непривычное имя Венедикт ребята быстро переиначили в Виктора. Перебитюку около тридцати лет. Это рослый красивый парень с наивным выражением больших серых глаз и слегка насмешливыми полными губами, с большой ямочкой на подбородке. В этом районе он уже третий год – приехал из Ачинск на старание, но скоро перешел на службу в Колымское управление. Он производит впечатление серьезного, положительного человека, физически крепок и вынослив. На Колыму Перебитюк приехал с открытой формой туберкулеза, однако суровый колымский климат с его сухими морозами и жарким ясным летом при полной стерильности воздуха быстро поправил его, и чувствует он себя прекрасно.
Примерно одного возраста с ним коллектор Ганя Ковяткин, также бывший старатель, серьезный, живой и сообразительный хлопец, очень упорный и старательный, с веселым, неунывающим характером.
Мы с ним сразу же стали ходить в маршруты. К тому времени снег на склонах сопок уже стаял и только на вершинах отдельных гранитных массивов продолжал лежать плотным нетронутым покровом. Мы уходили в маршруты на восемнадцать-двадцать часов и возвращались усталые донельзя, с массой впечатлений. Почти круглые сутки было светло, и мы работали, пока хватало сил. Вернувшись, отсыпались и, отдохнув, принимали посильное участие в строительстве барака. В основном же его строили четверо. Кроме Перебитюка и Пульмана на строительстве его полностью были заняты два дружка – наши рабочие Гоша Родионов и Филипп Фирсов.
Родионов – краснощекий смуглый юноша лет двадцати трех – двадцати четырех, старательный, послушный, несколько медлительный, но усердный. У него сильно развита хозяйственная жилка. Он и заячье одеяло выменял у якута, и еще кое-какие вещи приобрел, но все это носит у него безобидный характер некоторой предприимчивости, отсутствующей у других ребят. Он очень аккуратен.
Его приятель Фирсов – веселый белозубый парень с вечной улыбкой на лице, горячий, вспыльчивый, но отходчивый. Любит пошутить и за словом в карман не лезет. Работает он быстро и усердно. С Георгием они большие друзья, вечно шепчутся, хихикают, подтрунивают друг над другом и трогательно заботятся одни о другом. Оба они только что демобилизовались из Красной Армии, и в них еще чувствуется воинская дисциплина.
Третий наш рабочий – Миша Абтрахманов, татарин по национальности, с типичным татарским лицом, выходец из глухой деревушки. Пребывание в армии только слегка обтесало его. Он парень с хитрецой, как говорится, «себе на уме». По-русски говорит плоховато и большей частью молчит. Если ему что-нибудь не по душе, он не скажет прямо, а начнет жаловаться на стороне. В этом отношении он прямая противоположность Фирсову, который предпочитает разговаривать с начальством сам, а не «плакаться в жилетку». Миша любит слукавить и в работе. Тайгу он не жалует и ругает себя за то, что согласился поехать на Колыму. Он единственный среди нас, кто знает толк в лошадях, разбирается в их привычках, повадках и любит возиться с ними.
Временный член нашей маленькой партии оротукский якут Петр Попов первый раз имеет дело с «нючча» – русскими и сначала побаивался нас. Скоро он распознал, что это не столь уж страшные существа, и быстро освоился. Он часто заходит в палатку «начальства», садится и смотрит вокруг широко раскрытыми глазами, добродушно ухмыляясь. Лицо у него типично якутское: жесткие черные волосы, широкие скулы, слегка приплюснутый нос, немного раскосые глаза и отсутствие растительности на подбородке.
Петр ни слова не понимает по-русски, но мы все же кое-как объясняемся: отчасти жестами, отчасти словами. Нам помогает в этом Миша Абтрахманов. Он татарин, и его язык имеет общие корни с якутским. Правда, Миша при переводе иногда несет такую несуразицу, что приходится только руками разводить. Однако они дружески беседуют, иногда похлопывают друг друга по плечу, посмеиваются и, кажется, вполне понимают друг друга.
Последний член нашей артели, весьма ленивый и неповоротливый, – но всеми любимый, – это несравненный Кут. Он только четыре месяца назад появился на свет, и у него еще очень мало жизненного опыта.
7 июня мы торжественно отпраздновали окончание строительства барака. Подобно господу богу мы завершили наше мощное строительство в шесть дней. И вот теперь на берегу Чалбыги горделиво высится красавец барак с добротной крышей, изготовленной из лиственничной коры, которая в это время года замечательно отдирается от стволов.
– Лет пятьдесят простоит, – сказал Пульман, наш главный строитель, любовно поглаживая стены. «Нас переживет», – мысленно перевел я его слова.
Согласно обычаю, барак надо было слегка обмыть. По случаю столь торжественного события намечался обильный ужин, в котором немалую роль должна была играть свежая жареная рыба – мечта наших гурманов.
Выезжая с устья Тенке, мы купили у Дмитрия Ивановича Протопопова сетку для рыбной ловли. Длиной свыше десяти метров, сплетенная из конского волоса, она прельстила нас своей легкостью и портативностью. Мы ставили ее на Чалбыге и время от времени вытаскивали одного-двух хариусов, которых помещали в садок – маленькую лужицу среди гальки около берега. Это давало возможность сохранять рыбу живой очень долгое время.
Перед торжественным празднованием нашему «главповару» Гоше было дано указание очистить садок и всю накопившуюся в нем продукцию пустить в дело. Гоша бодро направился к садку, долго возился около него при деятельном участии чрезвычайно заинтересованного Кута и наконец со скорбным видом вернулся обратно, неся жалкую добычу – одного хариуса.
Оказывается за последнее время сильно прибыла вода, которая, просочившись через гальку, превратила лужицу в солидное озерцо с яминами и коряжинами. Глубина этого озерца доходила до колен, и выловить в нем отдохнувших хариусов не представлялось никакой возможности. Пришлось ограничиться надоевшими консервами.
В чайнике развели некоторое количество «живительной влаги». Порции были небольшие – граммов по сто пятьдесят на человека. Только Пульману из уважения к его строительным талантам, возрасту и некоторому пристрастию к «огненной водице» по общему согласию была выдана двойная доза. Я произнес небольшой, но довольно корявый спич, ребята с азартом прокричали дружное «ура», и пир начался. Мы чокнулись, выпили, крякнули и принялись закусывать мясными и овощными консервами. Небольшой дозой спиртного угостили и не в меру любопытного Кута. Дали ему и мяса – Кут общий любимец, и кормят его, негодяя, на убой.
