Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"

Автор книги: Борис Вронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

В одном месте, в полукилометре от дороги, на правом берегу Аркагалы, из-под снега показалось небольшое темное пятнышко коренных пород. Я остановил оленей и, утопая почти по пояс в снегу, направился туда. Как велика была моя радость, когда вместо черных сланцев я увидел тонкозернистые осадочные породы серого цвета с многочисленными отпечатками растений! Это была угленосная свита, которая после долгого, двадцатикилометрового перерыва вновь появилась из-под снежного покрова. Это ее своеобразные породы обусловили сглаженные формы окружающих сопок. Судя по всему, свита была развита на значительной площади. Да, но имеются ли в ней пласты угля? Ответ на это был получен примерно через километр, когда я увидел в русле торчащую из-под сугроба увесистую глыбу смоляно-черного блестящего угля.

Можно было надеяться, что район оправдает наши надежды, но для этого надо еще очень и очень много поработать. Работать же с уверенностью в положительных результатах несравненно более приятно, чем при отсутствии таковой. Но при этом нужно, чтобы эта уверенность основывалась на твердых фактах, а их еще было слишком мало.

Найти месторождение – это еще не все. Надо установить его промышленную ценность, выдать своего рода поручительство в том, что оно заслуживает дальнейшей затраты крупных средств на разведку, или отказать ему в таком поручительстве. И в том и в другом случае ошибка влечет за собой серьезные последствия. Или будут напрасно затрачены крупные средства, или, наоборот, необходимое минеральное сырье останется без пользы лежать в недрах.

Оценка перспектив месторождения – весьма ответственная задача, требующая от геолога повседневной напряженной умственной работы. Он должен на основании иногда малозаметных признаков, путем скрупулезного логического анализа воссоздать облик месторождения, проследить историю его развития и уже после этого с той или иной долей уверенности высказать суждение о его перспективах.

Подобного рода операциями геологу по необходимости приходится заниматься все время. Ну, а что касается правильности оценки, то она зависит от количества и качества собранного фактического материала, а также от опытности геолога, его объективности и интуиции.

Проехав свыше 30 километров, мы остановились в устьевой части небольшого ключика, впадающего в Аркагалу. Берега его густо поросли молодым лиственничным лесом.

Недалеко от берега, на высоте трех метров от земли, мы устроили небольшой лабаз. На жердяном настиле был тщательно сложен заранее приготовленный и рассортированный груз, который мы заботливо прикрыли брезентом. Даже сейчас, зимой, можно было пройти в двадцати пяти – тридцати метрах от лабаза и не приметить его. Летом же, когда зазеленеет тайга, лабаз станет вовсе невидимым и только случайно кто-нибудь может набрести на нашу продбазу.

Как печально, что даже здесь, в этих глухих, совершенно неисследованных местах, приходится бояться посещения неожиданных гостей. Опыт прошлого года показал, что эта возможность вполне реальна.

Наступил вечер. Догорающий закат окрасил вершины окружающих сопок в холодные розовато-фиолетовые тона, каких нигде больше не увидишь, кроме Севера. Резко похолодало. После захода солнца температура быстро снизилась до сорока градусов. Тяжелое холодное безмолвие колымской ночи спустилось на землю. Мы забрались в палатку, быстро поужинали и уснули крепчайшим сном усталости.

На другой день мы поехали дальше. Нам предстояло устроить еще один лабаз, километрах в тридцати пяти от первого. Стояла прекрасная ясная погода, и олени быстрой рысцой весело мчали вперед облегченные нарты. Время от времени мы останавливались. Стайки беспечных куропаток копошились около дороги. Как непохожи они на своих бдительных эмтыгейских сородичей! Мы слезали с нарт, почти вплотную подходили к доверчивым куропаткам, гремели выстрелы, и каждый раз мы собирали обильный «урожай».

Километров через двадцать долина Аркагалы стала быстро сужаться, и вскоре перед нами показался невысокий, пологий, чуть заметный перевал, густо поросший щетиной низкорослого леса. При виде перевала Костя и Платон заволновались:

– Однако, начальник, куда едем? Надо кончать дорогу и ехать обратно. Уговора ехать через перевал не было.

– Дети мои, – мягко отвечал им начальник, – я ведь сюда, так же как и вы, попал первый раз в жизни. Откуда я мог знать, есть тут перевал или нет? Ни вы, ни я не могли предполагать, что Аркагала окажется значительно короче. У нас был уговор забросить груз в два места, на расстоянии 30–35 километров одно от другого. Первую часть работы мы выполнили. Теперь остается проехать еще каких-нибудь 15 километров, и мы закончим вторую часть работы. Не упрямьтесь же и езжайте дальше.

«Дети» для приличия немного поломались, поспорили и в конце концов согласились, потребовав в качестве компенсации пару «сосок» спирта. (В свое время, до революции, спирт завозился в эти края в маленьких, бутылочках-сотках – сотая часть ведра, – которые в устах местных жителей превратились в «соски». Хотя сотки давно вышли из употребления и спирт завозятся сюда в добротных металлических бочках, слово «соска» по-прежнему употребляется местным населением для обозначения разменной единицы жидкой валюты.)

Мы легко преодолели перевал и спустились в широкую безлесную долину какой-то крупной реки. Как впоследствии выяснилось, это был приток Неры – Худжах. Вокруг расстилалась унылая, однообразная низина с невысокими плоскими сопками, густо поросшими лесом. Далеко-далеко на юге алмазно сверкала на солнце топорно высеченная громада какого-то одинокого гольца. С большим трудом мы нашли в устье маленького притока Худжаха небольшую купу тесно стоящих деревьев и соорудили на них лабаз. Нас, однако, крайне огорчало, что он слишком бросается в глаза.

На следующее утро мы уже мчались обратно по направлению к Знатному. Оглядываясь назад, можно было еще долго видеть темный остов нашего лабаза, похожий на неуклюжее гнездо какой-то гигантской птицы.

Обратный путь – около 70 километров – мы проехали без отдыха за каких-нибудь восемь часов, основательно вымотав и себя и оленей. Зато 20 апреля вечером мы уже были дома.

За время нашего трехдневного отсутствия Володя Светлов проделал большую работу. Весь груз был рассортирован, сложен и учтен. Еще раньше мы наметили место для строительства двух бараков: одного для жилья, другого для склада. Бараки мы решили строить в долине Знатного, на одной из его террас, неподалеку от выходов угольных пластов.

По существу строить бараки следовало бы в долине Аркагалы, где было достаточно хорошего строевого леса. Однако одно веское соображение заставило нас остановиться на менее удобной, почти безлесной долине ключа Знатного: долина Аркагалы может стать своего рода «трактом», по которому будут продвигаться беглецы. Поэтому мы решили строить бараки в потаенном месте, среди маленького леска в долине Знатного, куда вряд ли будут сворачивать незваные гости.

Лес мы решили заготовлять в роще, расположенной километрах в трех от устья Знатного, в долине Аркагалы, и подвозить его на оленях. Вблизи строящихся бараков не должно быть ни пней, ни других бросающихся в глаза признаков строительства.

Часть леса была уже доставлена. Мы рассчитывали, что с помощью Костиных оленей нам довольно быстро удастся перевезти весь лес к месту стройки. Однако Костя решительно запротестовал и наотрез отказался остаться еще на несколько дней. Олени были измучены тяжелыми зимними перевозками, да и дорога до Знатного с грузом нашей партии тоже не из легких. Катастрофически быстро надвигалась весна с ее распутицей, а Косте надо было не только вернуться, но и успеть перегнать оленей на место летнего выпаса. Он очень хотел бы помочь нам, но не может: у него просто не хватает времени.

После долгих и нудных переговоров, во время которых было выпито немало чашек чаю (и не только чаю), мы сошлись на том, что Платон останется на Знатном и будет готовить оленей к обратной дороге, а мы с Костей завтра поедем вниз по Аркагале искать кочующих там тунгусов, у которых я попытаюсь нанять хотя бы на пару недель две-три нарты.

Это уже был какой-то выход. Костя уверенно заявил, что тунгусы на Аркагале есть, он видел их следы, когда мы приближались к Знатному.

Знакомство с тунгусами. Михаил Петрович

Рано утром 21 апреля мы с Костей на двух легковых нартах отправились в путь. Около устья Мяунджи свернули с торной, накатанной нашим транспортом дороги на узкую, отходящую в сторону чуть заметную нартовую тропку и долго ехали по ней, ныряя в многочисленных ухабах и стукаясь нартами о деревья. Наконец на высокой ровной террасе среди редких разрозненных деревьев показались два тунгусских конусообразных джу (юрты), около которых лениво бродило десятка полтора оленей. Мы слезли с нарт, привязали наших оленей и через невысокую узкую дыру, закрытую мягкой выделанной шкурой, вошли в один из джу.

Внутри жилища, как сотни и тысячи лет тому назад, горел костер, и сизый дым, лениво поднимаясь, медленно выходил наружу в открытую верхнюю часть. На нас с испугом и недоумением смотрели две тунгуски и целая куча ребятишек. Мужчины были в отсутствии. По словам хозяек, они только сегодня ушли на охоту и вернутся через несколько дней. Это сообщение крайне огорчило меня.

Вручив женщинам нехитрые подарки – по пачке папирос и плитке чая – и оделив ребятишек конфетами, я уселся вместе с Костей около костра на ворох ветвей, покрытых оленьими шкурами.

Обрадованные неожиданным подарком, женщины, хихикая и весело переговариваясь, принялись за хлопоты. Из затейливого деревянного короба были вытащены чашки и блюдца, которые одна из хозяек начала перетирать пучком мягких тонких стружек. Затем короб был поставлен на землю, на него положена дощечка и на этом незамысловатом столе расставлена чайная посуда.

Вдруг одна из тунгусок, глядя на меня, произнесла какую-то фразу.

– Однако их мужья вернутся сегодня вечером, – перевел Костя.

Обрадованный этим сообщением, я принялся за чаепитие. К чаю радушные хозяйки выставили на деревянном блюде сушеную оленину, заменяющую хлеб.

Прихлебывая чай, Костя бойко беседовал с дамами, а я в ожидании прибытия хозяев с любопытством рассматривал новую, совершенно мне незнакомую обстановку тунгусского быта. Она заставляла вспомнить «Гайавату», однако нищеты и грязи здесь было гораздо больше, чем экзотики.

Конусообразно поставленные жерди снаружи покрыты сшитыми выделанными оленьими шкурами. Шкуры сплошь в мелких дырках, через которые проходит свет, и при взгляде на них невольно вспоминается звездное небо. Верх, где сходятся жерди, открытый, и через него выходит наружу дым от вечно горящего костра, который расположен в самом центре жилища. Жерди вверху закопчены донельзя, и сажа висит густыми хлопьями, похожими на черную изморозь. Вокруг костра на земле настлан слой веток, прикрытых оленьими шкурами, на которых лежат постели, одежда и прочий немудрящий скарб обитателей этого первобытного жилья.

Около костра копошится куча ребятишек, грязных, взлохмаченных, но все же милых, как все дети. Они таращат на нас черные раскосые глаза, с упоением сосут конфеты, облизывают пальцы, что-то оживленно стрекочут на непонятном мне языке. Их здесь полдюжины, начиная от только что научившихся ползать младенцев до семи-восьмилетних ребятишек. Когда я, закурив, по долгу вежливости угостил папиросами Костю и женщин, то каждая из мамаш, сделав две-три затяжки, передала лакомое угощение старшему из отпрысков. Тот в свою очередь братски поделился со следующим по возрасту родичем, и так вплоть до самого младшего. Чувствуя, что совершил досадную ошибку в этикете, я поспешил исправить ее и вручил каждому присутствующему вне зависимости от возраста по папиросе. Все семейство с важным видом закурило, время от времени непринужденно сплевывая на пол.

Дети в возрасте трех-четырех лет и моложе, сделав несколько затяжек, перешли на более лакомое угощение – стали сосать своих мам. Пососет, пососет такой малыш мать, покурит, пожует сушеной оленины и вновь с довольным урчанием принимается за мамино молочко. При этом матери без всякого стеснения вынимают грудь из специального прореза в одежде.

Одеты ребятишки в комбинезоны, сшитые из оленьих шкур шерстью внутрь, которые надеваются прямо на голое тело. Такая же одежда и на матерях. На одной из них поверх комбинезона надето еще пальто. Одежда у женщин и у старших ребятишек обшита около шеи и на груди разноцветными ленточками и украшена монетами, среди которых преобладают советские двугривенные. На голове у женщин красуются узорные деревенские платки, на руках – расшитые бисером ровдужные перчатки (ровдуга – тонко выделанная оленья шкура, несколько напоминающая лайку).

Над костром на жердях висят куски вяленого мяса и пара закопченных чайников, в которых булькает кипящая вода.

В длинном коробе, подвешенном на жердях вблизи костра и со всех сторон обшитом оленьими шкурами, изредка попискивает самый младший член семейства, которому всего лишь несколько месяцев от роду.

Лица матерей довольно привлекательны, но необычайно измождены. Детишки выглядят неплохо. Личики у них живые, подвижные, но грязны они до чрезвычайности, а паразитов у них, вероятно, более чем достаточно, так как они беспрестанно чешутся.

В юрту на правах хозяина время от времени заходит стройный черный пес с острой мордой и чутко стоящими ушами. Одна из его передних лап подвязана к шее, и он, смешно ковыляя на трех ногах, хлопотливо бродит по юрте, жадно обнюхивая пол и вылизывая крошки мяса, упавшие при еде, но не трогая того, что лежит на доске, заменяющей стол. Обращение с собакой ласковое, и чувствуется, что она действительно друг. Лапа у нее подвязана для того, чтобы она не уходила далеко от дома. Зовут ее Хевкачан.

Несмотря на примитивную обстановку, все же и здесь есть робкие ростки культуры. В глаза мне бросилась небольшая замусоленная книжка, лежавшая на одном из многочисленных ящиков, находившихся внутри юрты. Это был букварь тунгусского языка с латинизированными буквами и многочисленными рисунками, изображающими растения, зверей, птиц и предметы домашнего обихода. Я спросил, кто учится по этому букварю. Костя, поговорив с женщинами, ответил, что занимается один из хозяев – Михаил.

Уже стало смеркаться, когда наконец прибыли долгожданные хозяева. Их двое: Михаил Петрович Слепцов, с которым я и вел через Костю основные переговоры, и Кигерлей Иванович Громов – тихий и молчаливый человек, не произнесший ни единого слова за все время нашего разговора. С Михаилом Петровичем мы договорились довольно быстро. Он с удовольствием согласился выделить нам три нарты и шесть оленей и в течение двух недель работать у нас каюром. За это я должен заплатить ему триста рублей, причем могу заменить часть денег продуктами.

После того как деловая часть была закончена, началась трапеза. Я вынул из рюкзака бачок со спиртом и кое-какие продукты – сахар, консервы, галеты. Хозяйка добавила на блюдо оленины и принесла банку с маслом. Мы уселись вокруг костра. Он ярко горел, излучая приятное тепло, а от стенок тонкой ледяной струйкой сочился холодный воздух, заставляя зябнуть спину.

Михаил Петрович, так же как и мы с Костей, выпил пару глотков неразведенного спирта (таежный шик), женщины слегка пригубили, а Кигерлей Иванович, не отрываясь, выпил налитую ему чашку я через некоторое время впал в полусонно-осоловелое состояние.

У нас же с Михаилом Петровичем завязался оживленный разговор все на те же волнующие темы: где какая течет река, какова ее длина, с какой рекой она сходится вершиной, каковы перевалы, есть ли корм для лошадей и встречал ли он какие-нибудь интересные камни. Костя исправно переводил, и мы, прихлебывая чай и закусывая, не замечали, как летит время. Пора было ложиться спать. Хозяйка принесла «орон нанра» – невыделанную оленью шкуру, я расстелил на ней свой спальный мешок и, забравшись в него, уснул спокойным крепким сном.

Утром к чаю специально для русского гостя – «нючча» хозяйка испекла лепешку. Замесив немного теста, она раскатала его в тонкий блин, прилепила к листу железа, который поставила боком около костра. Лепешка оказалась очень вкусной.

Напившись чаю, мы поехали на Знатный и около устья Мяунджи встретили Платона. Он вчера к вечеру выехал со Знатного и, расположившись около дороги, ждал Костю, чтобы, не теряя времени, возвращаться на Хатыннах.

Мы еще раз попили чаю в палатке Платона, выпили на дорогу по паре чарок спирта и, попрощавшись с Костей и Платоном, вдвоем с Михаилом Петровичем отправились на Знатный.

Олени Михаила Петровича оказали нам неоценимую услугу. В течение каких-нибудь шести дней мы полностью подвезли лес для бараков и навозили дров для разведочных работ.

Теперь можно было, не торопясь, отправиться вверх по Аркагале, детально осмотреть и описать береговые обнажения, недоступные летом. Отправились мы вчетвером: Михаил Петрович, Губанов, Павленко и я. Поездка была рассчитана дней на пять, с тем чтобы вернуться к 1 мая.

С помощью Михаила Петровича я составил схему гидросети Аркагалы и смежного с ней Худжаха. Михаил Петрович сообщил мне названия некоторых наиболее крупных притоков этих рек.

Работали мы таким образом. Утром я давал задание Михаилу Петровичу доехать на оленях до такого-то места (примерно километрах в четырнадцати-пятнадцати от места ночевки), поставить там палатки и подготовить все к ночлегу; затем он мог заниматься, чем ему заблагорассудится.

Сами же мы на лыжах шли по руслу, проводя его съемку, и описывая береговые обнажения. Это была помимо всего хорошая практика и для Павленко, и для Губанова. Вначале Михаил Петрович был крайне удивлен, когда получил такое задание, но быстро освоился и считал, что лучше такой работы быть ничего не может.

Он почти ни слова не знает по-русски, кроме краткого, но сильного выражения с упоминанием родительницы, к которому прибегает в самых сложных случаях своей нелегкой таежной жизни. Однако, несмотря на это, мы с ним не только понимаем друг друга, но даже ведем длительные беседы на самые разнообразные темы.

Разговор наш в основном ведется на якутском языке, который Михаил Петрович знает хорошо, но в котором я с трудом разбираюсь. Иногда случается, что мы никак не можем уразуметь друг друга. Тогда я пытаюсь прибегнуть к изобразительным методам передачи мыслей, беру карандаш и пытаюсь рисовать. Поскольку способности к рисованию у меня не ахти какие, то этот способ часто вызывает у нас веселое настроение.

Как-то мы заговорили о лабазах. Михаил Петрович сообщил, что у него в устье Мяунджи есть большой лабаз, где летом хранится почти все его нехитрое богатство. Я сказал ему, что это плохо, что летом в этом районе будет работать много «нючча». Среди них, возможно, окажутся плохие люди, которые смогут взять что-нибудь, и что поэтому пусть он лучше перенесет лабаз подальше в другое место. Михаил Петрович был очень благодарен и сказал, что обязательно сделает это.

Потом я сообщил ему, что у нас есть два лабаза, которые мы устроили невысоко над землей, и спросил его, не смогут ли их разграбить медведи. Михаил Петрович сказал, что медведей в районе мало, но что имеется «ачига эге» – маленький медведь, который может взобраться на дерево и сожрать наши запасы продовольствия. Что это за «маленький медведь», для меня оставалось совершенно непонятным.

Сначала я подумал, что это волк, и соответственно нарисовал ему собакообразное существо с оскаленной мордой, пытающееся взобраться на лабаз. Рисунок был выполнен примитивно, но весьма живо и вызвал у Михаила Петровича приступ судорожного смеха. Затем он сам стал рисовать, и Губанов с гениальной проницательностью воскликнул: «Белка», за что подвергся всеобщему порицанию, а Михаил Петрович, кажется, даже слегка обиделся. Наконец после добавочных расспросов выяснилось, что «маленький медведь» – это рысь («онаки» – по-тунгусски и «сеган» – по-якутски).

Примерно так же ведутся у нас разговоры и на другие темы, и я не сказал бы, что эти разговоры бывают скучными.

Постепенно продвигаясь вперед и тщательно осматривая береговые обнажения, мы за истекшие пять дней установили, что угленосная свита выше Знатного прослеживается по Аркагале километров на десять и исчезает, очевидно оборванная сбросом. Появляется она вновь километров через двадцать, недалеко от нашего первого лабаза. Здесь она занимает большую площадь и изобилует мощными угольными пластами. Таким образом, она слагает в этом районе два больших изолированных участка; оба насыщены пластами угля и безусловно представляют большую промышленную ценность. Эта же поездка дала нам возможность более четко составить задание для топографического отряда, который должен в масштабе 1:25 000 заснять площадь, сложенную угленосными отложениями. Инюшину и начальнику угольного отряда Светлову придется вести работу на двух участках, что значительно осложнит дело.

Приближалось 1 Мая. Встречать его решили вместе со всеми на Знатном. Михаил Петрович был очень этим заинтересован и не раз спрашивал, когда наступит это 1 Мая. Он сообщил мне, что неподалеку у него есть лабаз, где хранится «миассо», т. е. мясо дикого оленя, который пал от меткой руки Михаила Петровича. Стреляет он превосходно. С собой он возит небольшую изящную мелкокалиберную винтовку для «куропашек» и винчестер для более крупного зверя.

Мы договорились, что перед возвращением на Знатный Михаил Петрович съездит к лабазу и привезет побольше мяса, чтобы все мы могли как следует встретить первомайский праздник.

29-го, как обычно, мы отправились в маршрут, а Михаил Петрович, перебросив наши вещи и установив палатку на очередном условленном месте, поехал к своему лабазу.

Рано утром 30-го, «когда еще черти на кулачках не бились», раздался звон бубенчиков и к палатке подъехал Михаил Петрович, привезший почти целую нарту мяса. Это было большим подспорьем в питании нашей основной группы, живущей на Знатном, которое пока слишком однообразно. Мы-то благодаря Михаилу Петровичу каждый день едим «куропашек» и вполне довольны.

30 апреля вечером, основательно назябшие, мы приехали на Знатный. Погода, несмотря на кажущуюся ласковость и обилие солнца, которое в затишных местах начинает заметно пригревать, очень коварна, и при быстрой езде морозец с ветерком дают себя чувствовать. Ехали весело. По дороге не раз встречались куропаточьи стайки, приходилось то и дело соскакивать с нарт. Мазали мы отчаянно, но тем не менее привезли с собой десятка полтора куропаток.

Наше прибытие было встречено с шумным восторгом. В палатках уже царило предпраздничное оживление: все успели помыться в импровизированной бане, наспех сооруженной в большой палатке. Ребята прифрантились, приоделись, и пришедшая ко мне делегация довольно прозрачно намекнула, что не мешало бы «разговеться». В этом отказано не было. Вскоре в воздухе зазвенели украинские песни. Большинство наших рабочих – украинцы: Пилипенко, Петренко, Кириченко, Жмурко, Глуханюк, Бондарь… Все они обладают хорошими голосами, а некоторые – даже исключительно хорошими.

Мы выпили малую толику вкупе с Михаилом Петровичем и попросили его в свою очередь спеть нам что-нибудь на тунгусском языке. Он с удовольствием согласился. И вот в воздухе зазвучала своеобразная мелодия, тоскливая и заунывная, состоящая из двух перемежающихся нот, однако не лишенная некоторой приятности. Он спел нам несколько тунгусских песен, а затем, разойдясь, пропел еще якутскую, которая для наших неискушенных ушей показалась точной копией предыдущих. Так песнями закончили мы канун 1 Мая.

Утро пришло яркое, сверкающее, но какой иронией звучали здесь слова поэта: «Славьте веселое первое мая, солнечный праздник любви и цветов». Вокруг расстилалась ослепительная пелена нетронутого снега, и только на верхушках далеких гор кое-где чернели проталины. До цветов было еще очень далеко: в лучшем случае в начале июня появятся эти первые вестники наступающей весны. Пока же вокруг лежало спящее царство закованной в ледяные доспехи природы.

Днем нас посетили многочисленные гости. Возвращавшиеся домой каюры шаталовской партии торопились изо всех сил, чтобы добраться до нас к 1 Мая. Партия Шаталова благополучно доехала до места весновки, все у нее в порядке. Об этом писал и Шаталов в присланной записке. Приняли мы гостей как следует, хорошенько их угостили, и они уехали от нас чрезвычайно довольные. Их бригадир – молодой, красивый, хорошо говоривший по-русски тунгус Зыбин долго жал мне на прощание руку, несчетное число раз повторяя:

– Спасибо, начальник, очень спасибо, однако Советская власть очень хорошая и Первое мая очень хорошее, очень спасибо, начальник.

Гости уехали. Теперь мы уже окончательно отрезаны от всего мира. С Зыбиным я послал в управление короткую докладную записку, в которой сообщал, что, судя по предварительным данным, угленосная свита распространена на значительно большей площади, нежели предполагалось ранее. Главного геолога Д. В. Вознесенского я просил начать подготовку к организации здесь осенью разведочных работ на уголь.