Текст книги "На Золотой Колыме. Воспоминания геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
9 июня мы распростились с Хатыннахом и отправились в далекий неведомый путь. Проводником у нас был якут Винокуров из партии Котова. До якутского поселка Оротука обе партии шли вместе, потом пути наши расходились: Котову надо было идти на Кулу, мне – в верховья Аян-Юряха.
Винокуров собирался вести нас несколько странной дорогой, через Дусканью и Уйкан. Это примерно то же, что ехать из Москвы в Ленинград через Курск. Однако Винокуров уверял, что другого пути для лошадей нет. Перевал из Сухахы в Тыллах в это время года для лошадей непроходим из-за снега. Даже продвигаясь выбранным нм путем, наши лошади будут страдать от плохих кормов. Нам приходилось верить ему на слово, хотя и обидно было делать такой огромный крюк.
Мы ехали втроем – Успенский, промывальщик Кулеш и я. Слово «ехали» не совсем верно: все мы шли пешком.
В нашем распоряжении было девять лошадей, невзрачных, тощих, слабых. Столько же было у Котова.
Перевалив в небольшой приток Дебина – ключ Ягодный, мы пошли вниз по его широкой долине, где в изобилии был прекрасный корм для наших коняг.
Значительно хуже стало, когда мы подошли к Дебину и стали спускаться вниз по его долине. Тропа, по которой мы шли, скоро уперлась в русло. Ее продолжение виднелось на противоположном берегу. Из-за высокой воды Дебин в это время года недоступен для перехода вброд. Пришлось идти по его левой, заболоченной террасе, покрытой ягелем, где для коней не было корма. Мы шли по только что прорубленной просеке с уходящими вдаль рядами белых телефонных столбов. Только поздно вечером нам удалось отыскать небольшую полянку, покрытую чахлой травой, которой явно не хватало для наших восемнадцати лошадей.
В довершение всего выяснилось, что в двух километрах ниже Дебин прижимается к левому берегу и пройти с лошадьми в этом месте невозможно.
Пришлось задуматься над тем, как двигаться дальше. Надо было как-то переправляться. Мы внимательно осмотрели местность. В одном месте посередине Дебина находился большой остров, и ширина реки здесь не превышала шестидесяти метров. Около этого острова мы решили организовать паромную переправу на плоту. У нас, к счастью, было много тонкой и прочной вьючной веревки, изготовленной из манильской пеньки.
Вскоре был сооружен небольшой плот, состоящий из семи четырехметровых сухих тополевых бревен. Поднимал он 150–170 килограммов груза. Главное было перебросить на остров конец веревки, привязанной к носовой части плота. Вторую веревку закрепили на корме; теперь плот можно было перетягивать вручную с берега на берег.
Коллектор котовской партии Грайков и я, оба любители водных процедур, взяли на себя выполнение этой задачи. Захватив зубами конец веревки, мы кролем перемахнули через Дебин и перетащили к себе плот с первой партией груза. После этого плот, как по расписанию, задвигался от берега к берегу. Плохо было только, что выгрузка происходила сначала на острове и процедуру переправы пришлось повторять дважды. Лошадей мы перегнали вплавь.
Переправа через Дебин заняла у нас около семи часов непрерывного труда. Зато теперь мы могли быть спокойны. Крупных рек по пути до Оротука не было. Вскоре мы вышли на оротукскую тропу.
Дни пути проходили неторопливой чередой, заполненные однообразными дорожными происшествиями. Установилась ясная теплая погода, и комары все сильнее давали себя знать. Наши бедные лошади сильно страдали от этой нечисти. На ночевках приходилось раскладывать огромные дымокуры, чтобы дать коням нормально отдохнуть. Для этого надо было найти, собрать и принести побольше разного гнилья, которого, как нарочно, встречалось немного. Без дымокура лошади быстро вышли бы из строя от истощения.
Дымокур – это своего рода лошадиный клуб. Около него все время толпятся лошади. Поест, поест какой-нибудь коняга вкусной сочной травки и, смотришь, галопом несется к дымокуру, лезет чуть ли не в самый огонь. Очистится немного от назойливого гнуса и стоит с блаженным выражением на морде, дремлет, отдыхает. Постоит, отдохнет и опять рысью мчится на кормежку.
18 июня тропа свернула в сторону от Дебина и повела нас по долине его правого притока – речки Дусканьи. Дорога по Дусканье была неплохая – сухая, с достаточным количеством травы и отчетливо выраженной тропой. Раньше в заболоченных просторах долины Дебина тропа часто терялась и на поиски ее приходилось тратить много времени.
Единственное, что нас беспокоило, – это перевал из Дусканьи в приток Колымы – ключ Уйкан. В памяти крепко сидели слова из отчета проходившего здесь в 1932 году геолога А. А. Арсеньева: «Перевал из Дусканьи очень высокий и крутой, трудно преодолимый». С ними перекликались слова нашего проводника Винокурова: «Однако перевал-то кусаган да кусаган (плохой да плохой), много тас (камня). Шибко высокий, и, наверно, снег будет лежать». Нас не на шутку беспокоило, как нам удастся перевалить его с нашими слабыми, истощенными лошадьми.
Все, однако, обошлось благополучно. Наши лошади, хотя и с трудом, преодолели этот крутой и длинный перевал, и мы спустились в долину Уйкана, впадающего непосредственно в Колыму.
Теперь дорога шла по хорошо видимой тропе, которая местами исчезала, упираясь в огромные тарыны – наледи.
Своеобразное зрелище представляют эти громадные, свыше километра в поперечине, пятна белесо-голубоватого льда, окаймленные густой зеленью леса. Идти по льду замечательно. Нога спокойно ступает по плотной сухой поверхности, на которой только в понижениях образуются лужицы и небольшие озерки. Лицо обвевает прохладный ветерок, и количество комаров сразу уменьшается. Мощность тарынов достигает пяти и более метров, и многие из них за лето не успевают растаять.
Временами после наледей мы теряли тропу и шли просто долиной реки. Однажды метрах в ста пятидесяти от нас я увидел медвежонка-пестуна, очень похожего на плюшевую игрушку.
В отличие от взрослых медведей, которые имеют черную или бурую окраску, он был грязно-серый. Не замечая нас, медвежонок медленно двигался наискосок, углубившись в свои медвежьи думы.
Отчетливо ощутив во рту вкус жареного медвежьего мяса, я тихонько вложил в свою, двустволку пару жаканов, крайне сожалея, что винчестер находится у Успенского, который медленно плелся где-то сзади. Все шло как нельзя лучше, но вдруг кто-то, внезапно увидев медвежонка, закричал: «Медведь! Ату, ату его, Айка!» (Айка – маленькая невзрачная собачонка из партии Котова). Конечно, после этого крика медвежонок пустился наутек и мгновенно исчез.
Вместо мяса пришлось удовольствоваться диким луком, который в изобилии рос прямо на прибрежной сланцевой щетке. Рабочие с жадностью набросились на него, да и все мы отдали честь этой славной целительной травке.
Мы только что приехали с «материка», и в наших организмах было еще достаточное количество витаминов; впрочем, даже те, кто оставались здесь зимовать, почти забыли о цинге, которая страшно свирепствовала в первые годы освоения Колымы. Я помню, с каким ужасом смотрели мы, как на «Днепрострой», на котором мы прибыли в 1931 году в бухту Нагаева, грузили на носилках желтых, исхудалых, похожих на тени людей, которые сами не в состоянии были двигаться. Все это были жертвы цинги – немногие счастливцы, которые выжили до прихода парохода. Попав на «материк», они быстро поправлялись.
Медицинская служба Дальстроя сразу повела серьезную борьбу с этим недугом. Противоядие против него нашлось на месте. Это была хвоя кедрового стланика, содержащая большое количество витамина «С». Мелко нарубленная, залитая горячей водой, она выделяла наряду с прочими веществами необходимый витамин. Эта горьковато-кисловатая жидкость со своеобразным вкусом и запахом стала могучим целительным средством против грозного недуга, ежегодно уносившего большое количество человеческих жизней. Интересно, что средство это давно было известно старателям-таежникам, но как-то не получило широкого распространения. Большой заслугой медслужбы Дальстроя было то, что она воскресила и в обязательном порядке внедрила этот старинный народный способ, полностью ликвидировав заболевания цингой.
Прибытие в Оротук. Дальнейший путьДо Оротука мы добрались только 28 нюня, т. е. через девятнадцать дней после выхода из Хатыннаха.
Поселок Оротук находится на правом берегу Колымы, а наш дальнейший путь пролегал по левобережью.
Однако нужно было познакомиться с местными властями и попытаться найти проводника. Поэтому, мне и Успенскому пришлось перебираться на другую сторону. По узенькой тропке мы направились к берегу Колымы. Тропка привела нас к небольшой заводи, куда, судя по следам, приставала лодка. Сейчас там было тихо и пустынно. В течение получаса нарушали мы истошным криком тишину знойного летнего дня и время от времени стреляли в воздух. И вот наконец от противоположного берега отчалила лодка с двумя людьми. Один из сидевших в лодке был вооружен и оказался стрелком ВОХРа (внутренней охраны). Стрелок сообщил нам, что около Оротука было задержано несколько беглых лагерников – «беглецов», как их здесь именуют, и рекомендовал, принять меры предосторожности против посещения этих незваных гостей.
На лодке мы быстро переехали Колыму и остановились в протоке, около которой расположен Оротук. Я бывал в этих местах в 1932 году, и мне интересно было посмотреть, какие изменения произошли здесь за три года.
По узенькой тропинке поднялись мы на высокую залесенную террасу и после десяти-пятнадцати минут ходьбы вышли на большую поляну со следами свежей порубки.
На поляне высилось новое здание длиной около пятидесяти метров. Около него, утопая в облаках густого едкого дыма, спасаясь от комаров, стояло, десятая два низкорослых якутских коров с телятами. Морды телят были закреплены дощатыми тисками для того, чтобы они не сосали своих мамаш. Это был недавно выстроенный колхозный скотный двор. Маленькая якуточка при виде нас поспешно скрылась в дверях низенькой хибарки, но скоро выглянула оттуда и с любопытством стала нас рассматривать. На наш вопрос, где находятся школа и фактория, она ответила, показывая рукой куда-то в сторону: «Бу (там) школа, фактория – одна компания».
Идя по тропке в указанном направлении, мы примерно через километр хода по густой тайге вышли к «одной компании». Школа и фактория действительно находились почти рядом, на расстоянии каких-нибудь ста метров одна от другой. Это были два новых деревянных здания, причем не бараки таежного типа, а добротно выстроенные помещения. Я припомнил, как в 1932 году наши партии внесли свою посильную денежную помощь в строительство этой школы, и с особым любопытством стал рассматривать ее. Все в ней оказалось в полном порядке, за исключением того, что окна вместо стекол были затянуты кусками белой материи.
В фактории нас приветливо встретил ее заведующий Паколин, высокий чернявый человек, лет под сорок, с чуть заметной косинкой темных наблюдательных глаз. Он давно уже работает в таежных торговых организациях и вот теперь приехал поработать на Колыме, о которой так много наслышался. Вскоре подошел секретарь сельсовета Костя Андреев, молодой белобрысый парень, веселый и подвижный; он быстро согласился выделить нам проводника-каюра.
Паколин пригласил нас к себе в дом. Нашлась и заветная чарочка. Правда, закуска была довольно скудная: фактория сидела без сахара, соли, муки, крупы и других необходимых продуктов. Основным видом довольствия были местные ресурсы – свежая рыба.
После обеда Костя Андреев пошел подыскивать каюра, а мы с Успенским остались у Паколина.
Вечером к фактории стали подходить местные жители. Среди них оказалось много старых знакомых по 1932 году. Лица я узнавал, но имена и фамилии безбожно путал, что вызывало веселый смех и шутки, соли которых я по незнанию языка не разумел.
Костя познакомил меня с нашим новым каюром – Семеном Кривошапкиным. Это был пожилой рослый якут, который, несмотря на свои пятьдесят девять лет, выглядел не старше сорокапятилетнего. Степенный, полный собственного достоинства, он произвел на меня очень хорошее впечатление, и мы быстро договорились. Хорошо было и то, что он сносно говорил по-русски, так что теперь у нас был свой переводчик.
Мы начали советоваться с ним о дальнейшем пути. В нашем распоряжении была карта К. А. Салищева, участника экспедиции С. В. Обручева в 1929–1930 годах, очень схематичная. Я показал Семену, каким путем мы шли, место, куда нам надо попасть, и спросил, может ли он показать, как мы будем двигаться дальше и скоро ли доберемся до места. Он долго и сосредоточенно рассматривал карту, поворачивая ее то так, то этак. Затем, попросив карандаш и бумагу, стал рисовать схему нашего дальнейшего продвижения.
У меня волосы встали дыбом, когда я увидел, каким сложным, запутанным путем придется добираться нам к месту работ. Мы уже сделали огромный крюк, а впереди намечается еще больший. От Оротука надо идти до Ухомыта и подниматься вверх по нему, а затем по Бёрёлёху до жилья якута Ильи Балаторова, у которого есть лодка. Переправившись на противоположную сторону, мы должны идти вниз по Бёрёлёху, а затем подниматься по Аян-Юряху.
Я спросил, есть ли возможность сократить путь. Кривошапкин отрицательно покачал головой. Через Бёрёлёх с нашим грузом мы сможем переправиться только около юрты Балаторова. Что касается срока прибытия, то дорога займет по меньшей мере полмесяца.
Итак, наш маленький отряд увеличился на одного человека и на одну лошадь. У Семена был свой красавец конь, богатырь светло-серого цвета, похожий на одного из васнецовских коней. Между прочим, все якутские лошади имеют белесую окраску в отличие от наших «материковских», разномастных.
Кривошапкин попросил на сборы два дня. Пришлось согласиться. А пока что в наш лагерь приходили целые толпы посетителей. Мужчины и женщины, старики и молодежь в одиночку и группами с утра до вечера толпились у нашей палатки. Мы не могли, разумеется, оставить гостей без угощения. За эти два дня нашим продуктам, в особенности сахару и муке, был нанесен серьезный ущерб, а мы и без того переживали жесточайший продовольственный кризис.
Иногда фортуна повертывалась к нам лицом. Как-то, проходя по тропе, мы обнаружили небольшую полянку, покрытую рассыпанными зернами чечевицы. Мы тщательно собрали ее вместе с мхом. Поскольку чечевица тяжелее воды, ее очень быстро отсортировали, промыв в лотке. Полянка «подарила» нам около пяти килограммов питательного вкусного продукта.
Как впоследствии выяснилось, чечевицу нечаянно рассыпали стрелки ВОХРа, у которых ее много. Они заходили к нам в гости и на мой вопрос, не согласятся ли они сменять свою чечевицу на урюк, консервированное молоко, компот и прочие вкусные, но не сытные вещи, ответили восторженным согласием. По словам начальника охраны, он вообще не потребляет этой «гадости», которую неведомо зачем включили в норму. И вот тут-то мы сделали крупнейший тактический просчет. Мы угостили их в числе прочего прекраснейшими пирожками, начиненными смесью чечевицы с мясными консервами. Отведав их, стрелки осознали свою ошибку и под разными предлогами отказались от мены.
Наконец прибыл Семен на своем красавце коне, нагруженном сверх меры всяким добром, и мы отправились в путь.
На БёрёлёхеТолько 4 июля мы добрались до жилья Ильи Балаторова на берегу Бёрёлёха, недалеко от устья ключа Салгыбастаха.
Дорога нас основательно вымотала. Каждый день мы двигались в течение десяти-одиннадцати часов – казалось бы, не так уж много. Однако это ходовое время приходилось разбивать, перемежая его несколько раз трех-четырехчасовым отдыхом. Без этого наши слабые лошади были бы не в состоянии двигаться дальше. Им необходимо было немного подкормиться и отдохнуть. В пути их слишком донимали комары: серой копошащейся массой они сплошь покрывали все незащищенные места. На остановках приходилось раскладывать многочисленные дымокуры. Особенно страдали наши «материковские» лошади. Якутские гораздо спокойнее относятся к этому привычному неизбежному злу.
Последние дни пути стояла ненастная, дождливая погода, и мы все время останавливались на ночлег мокрые и иззябшие. Радовало только, что корм для лошадей был очень хороший и что ни одна из них не вышла из строя. В этом – была и заслуга нашего промывальщика Кулеша. Он до самозабвения любит лошадей, из-за которых и попал в лагерь. Кулеш – еще совсем молодой парень, лет двадцати восьми – тридцати, родом из Владикавказа. Там с группой сотоварищей он промышлял кражей колхозных коней, которых они перекрашивали, по-иному обстригали, чтобы их не узнали, и продавали горцам. За эти «художества» Кулеш получил десять лет исправительно-трудовых лагерей. До окончания срока ему остается около полутора лет, и его, как краткосрочника и добросовестного работника, отпустили в полевую партию.
Кулеш прекрасно разбирается в самочувствии лошадей и их хворостях и умеет вовремя применить необходимое лечение. У одной из лошадей случилась задержка с мочеиспусканием. Не знаю, как Петр и Семен определили это, но только Семен, покачав головой, мрачно произнес: «Однако совсем кусаган (плохо), кончал конь, чисто кончал». Петр, загадочно усмехнувшись, потрепал Семена по плечу и произнес: «Ничего не кончал. Учись, как у нас на Кавказе лошадей лечат». Петр вскипятил в чайнике воду, заставил держать лошадь и крутым кипятком стал поливать ей крестец. Видимо, от нестерпимой боли, которая заставила лошадь тонко, по-бабьему взвизгнуть, у нее пошла моча, и лошадь была спасена. Семен только удивленно покачал головой и после этого стал с почтением относиться к Петру.
К юрте Ильи Балаторова мы подъехали около полудня. Она стоит на самом берегу Бёрёлёха в очень живописном месте. Здесь и река, и лес, и большая поляна для пастбища, покрытая густой сочной травой, и неизменное озерко, в котором водится рыба и гнездятся утки.
Илья встретил нас очень приветливо. Это высокий, худой одноглазый пожилой якут с каким-то скорбным, загнанным выражением лица. Живет он совершенно один и большую часть времени проводит у своего более зажиточного брата, обитающего несколько выше по Бёрёлёху, около устья Сусумана.
Развьючив коней и отпустив их пастись, мы расположились в одной на юрт, разместившись на широких, просторных лавках каждый по своему вкусу. В юрте было сыро и неприглядно, но ярко горящий камелек вскоре создал приятную атмосферу тепла и уюта. Мы напились чаю, поужинали и, согревшись снаружи и изнутри, улеглись спать.
А ночью, как говорится в детской сказке, «пришли хабиасы» в виде обильных струек дождя и запели: «Зальем, зальем избушку». Целую ночь раздавалось их назойливое пение и с потолка юрты каскадами лилась вода, образовавшая на полу огромные лужи. К счастью, над лавками капало сравнительно мало, и мы встали только слегка подмокшими.
Наступило утро, а дождь все лил и лил, то усиливаясь, то слегка затихая. Бёрёлёх вспух и почернел. По его пенистому руслу неслись, кружась в водоворотах, коряжины, кусты и ветви. За ночь вода прибыла более чем на метр, и юрта, стоявшая вчера на крутом, обрывистом берегу, сейчас находилась почти у самой воды, которая все прибывала и прибывала. Время от времени с гулким шумом в воду обваливались участки берега. Пришлось срочно вьючить лошадей и выбираться на более возвышенное место. Мы отошли подальше и разбили палатки на одной из террас Бёрёлёха.
Было очень обидно сидеть сложа руки в ожидании возможности переправиться на ту сторону реки. До устья Эелика, где находилась база нашей партии, по словам Кривошапкина, оставалось около 200 километров скверной дороги. Единственным утешением в этом вынужденном сидении было то, что наши коняги немного отдохнут и поправятся на сытных, сочных кормах. Зато с продуктами у нас дело обстояло очень плохо, и мы систематически недоедали. Щеки наши ввалились, и ни единой капли лишнего жира в организмах было не сыскать. Успенский, гордо носивший выпяченное вперед брюшко, давно уже подтянул ремень до последней дырочки и теперь прорезывал в нем новые отверстия.
Дождь прекратился только 7 июля, и мы стали готовиться к переправе. У Ильи была старая дырявая лодка, которую он вместе с Семеном привел в более или менее пригодное состояние, плотно законопатив щели обыкновенным мхом.
Вода стала быстро спадать, и 8 июля мы приступили к длительной и сложной процедуре переправы.
Вещи, сложенные в удобном месте на косе, частями грузились в лодку, которая под управлением Семена совершала рейсы вниз по течению и приставала к галечной отмели противоположного берега. Здесь вещи складывались на сухое место, и лодка возвращалась к исходному пункту. Эта операция повторялась более десяти раз.
Если с переброской вещей дело обстояло весьма прозаично, то переправа лошадей оказалась сплошной романтикой и заняла гораздо больше времени, нежели переброска вещей.
По плану все должно было происходить очень просто. У лошадей весьма развито чувство подражания. Если, например, одна из лошадей, допекаемая комарьем, вдруг вздумает немного поваляться с грузом на спине, немедленно начинается всеобщее кувырканье. По нашему общему мнению, стоило только одного авторитетного члена конского «коллектива» пустить вплавь, держа на поводу, как все остальные слепо поплывут за ним. Так и было сделано. Семен решил даже двух коней взять на причал, и вся орава, понукаемая нашими криками, дружно бросилась в воду.
Однако через некоторое время, когда резвое течение быстро понесло всех вниз по реке, начались крупные неполадки. В несколько ином варианте повторилась история с раком, лебедем и щукой: две причаленные к лодке лошади поплыли в разные стороны, и одну из них пришлось отпустить во избежание неприятностей. Все остальные лошади с полдороги завернули к знакомому берегу и скрылись в кустах. До места после долгого пути добрался только конь, которого буксировала лодка. Пришлось ловить лошадей, подгонять их к прежнему месту и т. д. Все это продолжалось очень долго.
Теперь коней взялся переправлять по кавказскому методу Пётр. Скинув брюки, он взгромоздился на Рыжку и бодро поплыл вниз по течению, а мы с воплями и применением физических мер воздействия стали загонять лошадей в воду. Они долго сопротивлялись, но наконец, не выдержав нашего натиска, беспорядочной кучей поплыли вслед за Рыжкой и благополучно добрались до противоположного берега.
Словно тяжесть спала с души после того, как мы перебрались на другую сторону Бёрёлёха. Здесь, мы устроили роскошное пиршество. Подумать только, обед из целых трех блюд! На первое у нас был жирный бульон, на второе – поджаренные макароны с мясными консервами, на третье – кисель. Нам так омерзел вечный пшенный супец-кондер или неизменные галушки, что это пиршество надолго осталось в памяти. Затем мы тепло простились с Ильей, дав ему немного табаку, конфет, урюку, спичек и ружейного масла. Он остался очень доволен.
После обеда мы завьючили лошадей и отправились дальше.
