Текст книги "Эстафета жизни"
Автор книги: Борис Четвериков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
– Не Блюменфельд, а Блюменбах, вы хотите сказать? – вдруг на чистейшем русском языке поправил фон дер Рооп.
– Пусть Блюменбах, – согласился Рябинин. – Но какого лешего вы прикидывались, будто не говорите по-русски? А вы, Виталий Павлович, напустился он на Сальникова, – разве не знали, что господин фон дер Рооп владеет русским языком?
– Конечно знал, – невозмутимо ответил Сальников. – Как же не знать, если мне известно, что господин фон дер Рооп родился под Ревелем, учился в Петербурге и только в девятнадцатом году стал, так сказать, иностранцем.
– Как?! – в свою очередь удивился фон дер Рооп. – Вы помните моего отца?
– У меня такая работа, – уклончиво пояснил Сальников. – Приходится быть как можно более осведомленным.
– Если вас не затруднит, – обратился фон дер Рооп к Рябинину, – может быть, вы продолжите ваши любопытные экскурсы в историю? Мы остановились на Иоганне-Фридрихе Блюменбахе... Что же этот Блюменбах?
– Блюменбаху уплатили, и он старается лгать на всю уплаченную сумму. Он готов заявить что угодно, даже что все расы, кроме белой, зря обременяют землю.
– Может быть, так оно и есть?
– Дело в том, что у вас этот прием повторяется. Сейчас вам хочется слопать Францию, поэтому вы в своих псевдонаучных сочинениях утверждаете, что французы – это помесь негра с евреем... По тем же соображениям вы клянетесь, что чехи и поляки неполноценны, что русских следует истребить... Вы посмотрите на себя в зеркало – я не хочу ничего обидного сказать о вашей наружности, но не можете же вы отрицать, что вы самый, что называется, брюнет, а как же быть с выкриками ваших единомышленников в Германии, что историю творят блондины?
Видимо, фон дер Роопа трудно было привести в замешательство. Он снисходительно улыбнулся и стал объяснять Рябинину, как непонятливому ученику:
– Но боже мой! Ведь вы же, господин Рябинин, умный человек! Да, мы проповедуем, что представители северной германской расы высоки и стройны, ноги у них длинные, но не слишком, глаза голубые или серые... Что германская раса – носитель культуры, что низшие расы не способны подняться на высшую ступень развития, что древний германец – вот высокий идеал... И что же отсюда вытекает?
– Да, именно, что отсюда вытекает?
– Вытекает то, что ничего не вытекает! Теория – одно, практическая политика – другое. Истины, которые мы провозглашаем, святы для толпы, не подлежат обсуждению и должны бездумно приниматься чернью. Но не считаете ли вы нас такими идиотами, чтобы серьезно верить, будто французы никуда не годятся, будто русские не создали величайшие ценности культуры... Это все пропаганда. Массы в общем ограниченны, тупы, им надо давать броские, ошеломляющие лозунги. Если мы начнем немцам растолковывать, что русские ученые, писатели, художники, музыканты, полководцы, мореплаватели гениальны, что без таблицы Менделеева ни один ученый в мире не садится завтракать, что Лев Толстой едва ли не величайший писатель мира, что Суворов и Кутузов не знали поражений, а Глинка и Чайковский владеют сердцами человечества, если мы все это начнем говорить, то как же мы заставим наших солдат убивать детей, женщин, стариков – все подряд население России?
– А вы хотите их заставить делать это?
– Хм... Э-э... – спохватился фон дер Рооп, сообразив, что беседует с двумя русскими, а не сидит за кружкой пива в кругу мюнхенских друзей где-нибудь в Аугустинербрау или Францисканербрау. Но тут же с чисто немецкой невозмутимостью продолжал: – Глубокоуважаемый господин Рябинин! Будем называть кошку кошкой. В конце концов разве вы сами не даете указание какому-нибудь Деникину или Колчаку, Иванову-Ринову иди Калмыкову безжалостно убивать ваших соотечественников? А вы, господин Сальников, разве не стреляете в своих земляков из-за угла? Убивать – это прирожденное свойство человека. Убивать – это благородно. Война – самая захватывающая из страстей. Совесть, свобода, обоснованность, цель, прогресс – это все пугала, выдуманные самими же нами и перепугавшие прежде всего нас...
– Когда я думаю о немцах, я всякий раз вспоминаю обгорелые спички, откровенно в лицо фон дер Роопу расхохотался Рябинин, ничуть не затронутый рассуждениями и парадоксами собеседника.
– Спички? – не понял фон дер Рооп. – Какие спички?
– Обгорелые. Во время войны четырнадцатого года все страны облетел рассказ о немецкой обгорелой спичке, в английской газете "Daily Mail" даже поместили снимок этой спички и пояснили: "Вот урок, достойный подражания!"
– Что-то не помню...
– А как же? Даже обгорелые спички не пропадают в Германии даром! Немец, закурив папиросу, не выбросит потухшей спички, а спрячет ее бережно в коробочку, чтобы спичечные фабрики приделали к ней головку и пустили бы вторично в оборот...
– O! Kolossal! – завопил фон дер Рооп. – Теперь я припоминаю! Поучительный урок!
– А я своим слабеньким умишком прикидываю: если уж ты такой сознательный, если такой патриот – какого дьявола тебе собирать обгорелые спички? Перестань курить! Вот тогда ты сэкономишь миллионы плюс сбережешь здоровье! Призадумайся, сколько расходует государство на покупку табака, на его обработку, на транспортировку, сколько рабочих рук ты освободишь, бросив курить! А спичечные коробки! Тоже целое производство! А мундштуки? А портсигары? Но куцый германский патриотизм – увы! – способен только собирать обгорелые спички.
– Вы строго судите нас, – вздохнул фон дер Рооп, закатывая глаза, – а ваша проповедь против курения дышит таким задором. Я даже подумал, уж не баптист ли вы!
– Мы же условились называть кошку кошкой? Не надо сердиться, фон дер Рооп. Правда глаза колет, но, хотя вы и рекомендуете ложь, для приправы можно положить в вашу густую похлебку и ломтик правды.
Сальников наблюдал эту перепалку с невозмутимым спокойствием. Но чтобы разрядить сгущавшуюся атмосферу, решил увести беседу на нейтральную почву:
– Господа! Вы мне доставили неизъяснимое удовольствие остроумными и, я бы сказал, острыми суждениями. Позвольте и мне напомнить два момента, тоже о роскоши и экономии.
– Пожалуйста! – быстро согласился фон дер Рооп, в расчеты которого не входила ссора с русским промышленником.
– Воображаю, какой номер отколет нам Виталий Павлович! – развеселился Рябинин, полагая, что и Сальников проедется насчет пресловутой немецкой аккуратности.
– Один пример из жизни англичан, если позволите, – начал вкрадчиво Сальников. – В годы той войны, о которой вспомнили вы в связи с курением, в Англии леди Корнелия Уимборн основала женскую лигу военной экономии "Women's War Economy League". В лигу вступили самые богатые женщины Англии, такие, как герцогиня Сутерлэнд, герцогиня Бьюфорт, маркиза Рипон. Они решили носить старомодные платья, ходить пешком, не приглашать никого к обеду, не покупать заграничных товаров и рассчитать лакеев и дворецких. Жест?
– Воображаю, как они топали, бедняжки, пешком! – рассмеялся Рябинин. – И все-таки это кое-что, особенно если сэкономленное они отдавали на военные нужды.
Фон дер Рооп молча выслушал рассказ. Сальников покосился на него и продолжал:
– Иначе обстояло в России. Там где-то война, а в Петрограде рождественские балы, маскарады – под предлогом благотворительных сборов и без всякого предлога. Пасхальные визитеры, сдобные куличи – пир горой, море разливанное. Пасха празднуется неделю. Троица три дня, а потом еще воздвиженья, вознесенья, царские дни... Словом, пир во время чумы. Вы говорили о спичках. Пачка спичек стоила до войны десять копеек, а в шестнадцатом году – пятьдесят. Хлеб вместо четырех копеек за фунт стал шесть копеек. Сахар вместо семнадцати копеек стал по двадцать две...
– Вот она, эсеровская закваска! – воскликнул Рябинин. – Все цены помнит назубок!
– Я цены мимоходом упомянул. Я коллекционирую редкостные документы и храню, между прочим, реестр доходов брата царя великого князя Владимира...
– Неужели доходы у него были больше моих? – не утерпел и похвастался Рябиннн.
– А вот считайте. Как великий князь он получал два с половиной миллиона ежегодно. Его собственные земли, рудники давали еще полтора миллиона. Двадцать четыре тысячи он получал за генеральский чин, пятьдесят – как начальник петербургского военного округа, сорок – как член Государственного совета, ну и еще по мелочам наберется. Такие, как он, не увольняли своих дворецких в годы войны, пешком не ходили, вообще чихать хотели на патриотизм.
– Вот и прочихали страну, а господин фон дер Рооп собирается и то, что уцелело, выкорчевать.
– Да-да! – согласился фон дер Рооп. – И рассчитываю на вашу помощь. Наши интересы совпадают.
– Читал, читал вашу "Фелькишер беобахтер"! Бойкая газетка! "Настанет день – и грянет гром у восточных границ"! "Наше дело – выставить сотню тысяч человек, готовых пожертвовать жизнью"!.. Звучит, как пророчества Иеремии... или Иеремия не пророчествовал?
– Вы помните, еще на конференции в Рейхенгалле, в Баварии, было решено восстановить в России монархию. С тех пор прошло четыре года.
– Да. И монархи что-то перевелись.
– Господин Рябинин! За этим дело не станет! Но вы не можете отрицать, что без войны тут не обойтись. А если без войны не обойтись, как вы обойдетесь без Германии? Понятие войны вечно.
– Это все так, господин фон дер Рооп. Только если оглянуться на историю, у вас часто случается просчет. И еще имейте в виду: вам до зарезу хочется завладеть миром – а кому этого не хочется? Америке приспичило создать империю, Японии тоже, все спят и видят зацапать вселенную. Поэтому возможны самые невероятные вещи. Нет, серьезно! Ну кто вам позволит лезть до самого Томска, заглотать такой кусок? Не испортите желудка, герр фон дер Рооп!
Рябинин все ждал, когда же немец попросит у Торгпрома ссуду. Но тот так и не попросил, а Рябинин так и не понял, зачем он ему был нужен.
Свиданием остался доволен один только Сальников. Он учел, что немцы новейшей формации щупают почву, примеряются, прежде чем ринуться в очередную военную авантюру. Он понял, что торгпромовские воротилы не слишком жалуют немецких искателей "пространства". Сальникову казалось, что ни тот, ни другой не имеют ясного представления о Советском Союзе, о состоянии Красной Армии, о готовности русских к войне. Только он, Сальников, учитывает все возможности. Только он все знает.
Фон дер Рооп откланялся и оставил Рябинина и Сальникова продолжать беседу вдвоем.
Рябинин был задумчив. Весь вечер ему вспоминался разговор с Бобровниковым, и он чувствовал, что насчет немцев тот был прав.
– Да-а, с одной стороны, конечно, без них не обойтись. Но пусть не воображают, что приберут завоеванную Россию к рукам. Вооруженная борьба за освобождение России будет отнесена к одной из справедливейших и наиполезнейших войн. Но время, по-видимому, еще не настало. Сейчас специалисты берутся осуществить всю операцию в шесть месяцев с армией в один миллион человек. Нерентабельно! Расходы в таком случае выльются в кругленькую сумму – в сто миллионов английских фунтов! Согласитесь, Виталий Павлович: дороговато.
– Но внутренний плацдарм, который я берусь обеспечить, – возразил Сальников, – разве это не упростит задачу? Не удешевит предприятие?
– Наивный народ! У всех у вас путаница в голове. Вы смешиваете то, что вам хотелось бы, с тем, что осуществимо. Немцы заладили свой "блитц". Вы тоже надеетесь на какое-то чудо. Скажите откровенно, сколько времени, по вашему мнению, потребуется вам, чтобы где-то там, в некоем районе, при самых благоприятных обстоятельствах захватить солидный, как вы изволили выразиться, плацдарм? Захватить, закрепиться на нем и объявить себя верховным правителем, с которым иностранные державы могли бы установить дипломатические отношения?
– Сейчас трудно сказать... Может быть, год... или два...
– Год или два? Реально! И это изменит весь расчет. Вероятно, пятисот тысяч человек и трех-четырех месяцев будет тогда достаточно для окончания работы вчерне. Я человек коммерческий, и деятели Европы – тоже люди здравого ума. Никто никогда не пойдет на заведомо нерентабельное предприятие. Донкихотов в деловом мире нет. Ну что ж. Действуйте, Виталий Павлович, с богом, как говорится. Я со своей стороны буду ратовать за вас. Я так считаю: затратив один миллиард рублей, человечество получит доход не менее чем в пять миллиардов, а ведь это пятьсот процентов годовых. Дело доходное. Я не могу представить такого дельца, который отказался бы от пятисот процентов прибыли. Единственная опасность, которую я предвижу, это драка из-за дележа шкуры еще не убитого медведя. Такая драка неизбежна – кому не захочется получить побольше? Вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, что Россию обкарнают в случае интервенции? Придется попуститься многим, ох многим, Виталий Павлович! Отхватят и с юга, и с востока, и с запада. Вероятно, из России получится некая Русь допетровского образчика. Оставят нам с гулькин нос. Кавказ в первую очередь откромсают. Крым, видимо, тоже. Сибирь... Как вы думаете насчет Сибири? Урал, Урал бы сохранить, хотя бы даже при условии концессий! Боюсь, что и Петербург от России отпадет (тьфу, черт! Никак не привыкну говорить Ленинград!) и вообще Балтика, так что снова придется впоследствии ногою твердой становиться у моря. Выкроят из матушки-России нечто вроде Люксембурга...
– Какие мрачные мысли! Какая безнадежность! Я думаю, все ограничится концессиями. Петроград?! Что вы! Петроград не отдадим! И не привыкайте называть его Ленинградом – он Петроградом и останется!
На следующий день Сальников присутствовал на сверхсекретнейшем совещании представителей деловых кругов и некоторых военных.
"Кажется, все. Теперь действовать!" – сказал Сальников, возвратясь с совещания к себе в отель и разглядывая в зеркало свое лицо, бледное, напряженное, с синими тенями под глазами.
Т Р И Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А
1
Отправляясь по делам службы в Киев, а затем на съезд Советов в Москву, Котовский временно возложил командование корпусом на начальника штаба Гукова. А тут как раз выдалась очередная годовщина существования отдельной кавбригады Котовского, вошедшей в состав 3-й кавалерийской дивизии, как 1-я Бессарабская кавалерийская бригада.
Дивизия торжественно отпраздновала этот юбилей. В специальном приказе отмечались заслуги бригады, говорилось, что ее путь – это путь побед, что неувядаемая слава котовцев вышла за пределы Союза Республик.
Владимир Матвеевич Гуков не упустил случая сказать теплое слово о Котовском, которого боготворил, а приказ был прочитан во всех эскадронах, батареях и командах корпуса.
Вернулся Григорий Иванович только 24 февраля. Вернулся совсем особенный: в голосе стальные нотки, движения четкие, как будто вот-вот взовьется ракета – сигнал атаки.
– Они там ничего не знают, – говорил он встретившим его командирам. Они думают, мы после смерти Ильича руки опустим. А мы стиснем зубы, проглотим слезы и будем еще крепче!
Командиры молчали. Кто "они", которые "ничего не знают"? О ком говорит Котовский? Ну да, это там, за рубежом, те, что все еще надеются задушить советский строй.
– Товарищи! – гремел голос Котовского, и его соратникам чудилось былое: "Вперед, орлы!" – Делом, и только делом, мы можем выразить нашу скорбь. Не хныкать! Действовать! Жить! Искать новые скорости! Шагать!
И он был полон жизни, полон энергии.
– Что тут был за юбилей? – спросил Котовский Гукова.
И уж, конечно, попало старику Гукову за чрезмерное восхваление комкора.
– Вы же сами всегда говорите, что нужно учитывать политический эффект, – оправдывался Гуков. – В данном случае он несомненен. И бойцам полезно послушать, как воевали в наши дни.
Возражение было веское. Котовскому оставалось только рассмеяться и передать приглашение на обед.
– Нет-нет, – отговаривался Гуков, – никак не могу, благодарю покорно, но, с вашего разрешения, воздержусь.
– Да почему же?
– Занят. Ужасно занят! Передайте уважаемой Ольге Петровне мою сердечную признательность и прочее подобное...
– Кстати, не сказал самое главное: Ольга Петровна просила сообщить, что бабкой нас сегодня угостит.
– Бабкой?
Гуков озадачен. Отказывался он из скромности. Слишком уж, дескать, зачастил к Котовским, днюет и ночует у них, намозолил глаза, надо же, дескать, Григорию Ивановичу хоть по приезде отдохнуть без посторонних... Но бабка... Это любимое его блюдо...
И Гуков сдается:
– Если бабка, то дело в корне меняется. Не смею отказаться, характера не хватает. Во сколько прикажете? Часиков в пять?
– В семнадцать ноль-ноль.
– Есть, в семнадцать ноль-ноль, товарищ командир!
Впрочем, кроме вкусной румяной бабки предстояли и важные разговоры. Котовский рассказывал о Москве, о съезде, о том, как встречена была весть о кончине Ленина, о поездке в Харьков к Фрунзе, о том, как много потребуется от них всех, чтобы одержать победу. Котовский говорил:
– Когда ты берешь в руки лопату, чтобы вскопать гряды, когда ты встаешь у станка, выезжаешь в поле на тракторе, открываешь учебник, сидя за партой, когда ты строишь дом, или готовишь обед для артели, или просто подметаешь улицу, или судишь преступника, или ведешь в открытом море торговое судно, или испытываешь новой конструкции самолет, – помни, ты строишь новое, социалистическое общество! – Помолчав, он заключил: – Ну, а теперь давайте рассказывайте, как и что у вас?
Котовский входил во все дела корпуса, его интересовало все без исключения, он не упускал ни одной мелочи. Да и существуют ли мелочи в таком ответственном деле, как военная выучка? Слишком дорого может обойтись впоследствии малейшее упущение. В военном деле мелочей нет.
Григорий Иванович с удовольствием беседовал с Гуковым. Вот бесценный старик! Работает азартно. Дело знает. С таким легко и спокойно: не подведет. Гуков обстоятельно излагает самую суть. Из его доклада видно, что он вникает во все стороны корпусной жизни, знает порядок, знает людей, а главное – относится к делу не по-казенному.
"Хороший старикан!" – думает Котовский, любуясь им. Однако вслух этого не произносит. Знает по себе, как неприятно выслушивать похвалы. Котовский так рассуждает: нельзя хвалить за то, что ты хороший, честный, храбрый, что ты выполняешь долг. Ведь все это – обязательные качества человека.
Выслушав доклад, Котовский сказал:
– Значит, опять эскадрон связи подкачал? Снова отлынивает от физической подготовки?
Физическую подготовку, ежедневную гимнастику Котовский считал непременным условием военной учебы. В корпусе он начал с того, что отобрал по нескольку человек из каждой дивизии и стал заниматься с ними, приглашая к себе, знакомя их с литературой по физическому воспитанию, объясняя значение спорта и гимнастики, рассказывая о своей личной практике и демонстрируя перед ними весь цикл упражнений по системе доктора Анохина.
Таким образом удалось подготовить первых инструкторов в корпусе.
В гимнастическом зале корпусной школы ежедневно происходили занятия. Гимнастика и спорт были обязательными предметами. Зимой по указанию Котовского постепенно снижали температуру в гимнастическом зале. Когда курсанты были достаточно подготовлены и закалены, гимнастику перенесли на свежий воздух, стали делать упражнения, стоя на снегу, в трусах и тапочках. Котовский показывал пример. Надо сказать, что на курсантов школы можно было полюбоваться, это были здоровяки на подбор, с отличной мускулатурой и отличным настроением. Котовский настойчиво подчеркивал, что не наблюдалось ни одного случая простудного заболевания среди молодежи.
– Вот что значит закалка! – торжествовал он. – Вам никогда не понадобятся порошки от кашля!
Особенно привилось физическое воспитание в артиллерийских частях, стоящих в Умани. И отдельная 37-миллиметровая батарея, и артшкола были лучшими. Котовский приказом объявил им благодарность за постановку физического воспитания. Относительно же эскадрона связи Котовский говорил:
– В семье не без урода. Но будем надеяться, что и наши связисты поймут значение спорта.
– Они говорят, – усмехался Гуков, – что и так никогда не простужаются.
– Вот в этом и коренится их ошибка! Разве значение спорта и физического воспитания исчерпывается тем, что избавляет людей от насморка? Связисты говорят, что они и без гимнастики не простужаются. Можно также решить, что незачем мыть руки, и так чистые! Правда, всегда считалось, что самые развитые и толковые в армии – артиллеристы. Но времена-то сейчас другие. Разве саперам не требуется такая же серьезная подготовка? А связисты в наше время? А что вы скажете об авиации? Разве мало требуется от разведчика? И разве теперь не должен каждый боец, а особенно командир, знать не только свою, но и другие отрасли военного дела? Быть знакомым со всякого рода оружием? Изучать самым основательным образом связь всех родов войск между собою и их взаимодействие?
– Само собой разумеется, – охотно соглашался Гуков, – теперь это становится азбучной истиной.
– Вы знаете, Владимир Матвеевич, я убежден, что физическое воспитание – это первый шаг к воспитанию характера, к воспитанию вообще. Это самодисциплина. С этого начинается человек. Вежливость, внимание к людям, уважение к женщине, добросовестность во всех делах и поступках, привычка быть хозяином своего слова, обязательность – все это, вместе взятое, и есть, по сути, привычка мыть руки перед едой и привычка начинать день с гимнастики. Это все равно что не забыть утром завести часы: забудешь остановятся. А можно ли ждать от неаккуратного или нечистоплотного человека, что он окажется хорошим гражданином? Что он не свихнется? Что он не напутает?
– Ого, куда вы повели! Но, пожалуй, вы правы. Человек, который задолжал вам и не отдал рубль, может подвести и на тысячу, – согласился Гуков.
– Эскадрон связи пренебрегает физическим воспитанием. Хотите, пойдем и посмотрим, не отразилось ли это на всем их отношении к своим обязанностям?
– Я хорошо знаю связистов. Приличный народ. Думаю, у них все в порядке.
– А вот мы сейчас и убедимся.
2
Слово Котовского не расходится с делом.
До эскадрона связи рукой подать. Котовский появился в конюшнях эскадрона рано утром.
– Свалился как снег на голову! – рассказывали потом связисты. – Знали бы, что придет, все бы сверкало, как стеклышко!
От Котовского ничто не ускользнуло. Сопровождавший его начальник штаба еле успевал записывать:
– Лошади вычищены скверно, шерсть забита пылью. Записали? Не стыдно ли так обращаться с лошадьми, ведь лошадь – первейший наш друг в бою! Это записывать не нужно, и так ясно... А стремена, видели стремена? Ржавчина!
– Да, это же просто глина, товарищ комкор! – обиделся командир эскадрона.
– И глины хватает, и ржавчина. Значит, после езды, как было, так и бросили. Хороши голубчики! На коже слой пыли толщиной с палец, можно подумать, что седла лежат без движения со времен похода Александра Македонского на Персию.
– Уж и с палец! – протестовал комиссар эскадрона. – Так себе, просто налет. В нашем деле разве обойдешься без пыли?
– Вот еще обратите внимание, – продолжал осмотр Котовский, – днища кормушек проедены, железная обивка отстает, а эти гвозди – они же могут поранить лошадей!
– Уже приняты меры, – вступился командир эскадрона. – Не верите? У меня уже и отношение написано, после того как дневальный доложил.
– Кстати, где дневальный? Кто может ответить на этот вопрос?
Выяснилось, что дневальный до того увлекся чтением, что не заметил прихода командира корпуса.
– Конечно, непорядок, – примирительно пробормотал Гуков, – но в пользу дневального говорит, что он не спал, не играл в "козла", а читал книгу. Ведь мы именно сейчас проводим кампанию по внедрению в армию книги.
Это замечание вызвало смех. Рассмеялся и Котовский. Установили, что дневальный читает "Королеву Марго".
– Эх ты, тютя! – расстроился комиссар эскадрона. – Нет чтобы читать "Азбуку коммунизма"! Учишь вас! На кой ляд сдалась тебе эта "Королева"!
– "Королева Марго" – тоже неплохо, – решительно заявил Котовский. Погоди, я тебе "Анну Каренину" пришлю. Не читал? А эту, как прочтешь, товарищу комиссару передай, пусть и он прочитает, а после мне доложит, что там написано. Ясно? Я, например, так зачитался этой "Королевой" – всю ночь напролет читал, пока не кончил... Только я-то читал не в рабочее время и тем паче не на дежурстве. Ясно? Дайте ему три наряда вне очереди, чтобы у него было время обдумать мои слова.
Осмотрев конюшни эскадрона, прилегающие к Торговой улице, отправились на улицу Октябрьской революции, в помещение канцелярии эскадрона. Командир эскадрона и комиссар только переглянулись при этом.
– А? – чуть слышно произнес командир.
– Плохо! – прошептал комиссар и развел руками.
Гуков снова взялся за карандаш.
– Смотрите! – вскричал Котовский. – Смотрите, что делается у них в общежитии сотрудников канцелярии эскадрона! Грязища, немытая посуда! Вот этот котелок с остатками вчерашней каши мы захватим с собой! Экспонат! А ведь докладывают мне, что в эскадроне все в должном порядке! Чуть было не объявили их образцовой частью! Вот какие ловкачи... И уж конечно, пронюхай они, что к ним комкор с начальником штаба собираются, – букеты бы на столах расставили, коврики бы разостлали... Видимо, очковтирательство еще бытует в нашем эскадроне связи, как вы полагаете, товарищ начальник штаба?
После такого конфуза в эскадроне три дня и три ночи скоблили и чистили. Дневального, зачитавшегося книгой, так и прозвали "Королевой Марго". Командир эскадрона, получив в приказе выговор, ходил к командиру корпуса и выпрашивал обратно котелок, в который заглядывали поочередно все краскомы, даже те, что приезжали из Гайсина и Тульчина, из Бердичева и Киева.
3
Весна победоносно шествовала по Киевщине, по Подолии. Все цвело. Все ликовало. Солнца было столько, что им захлебывались долины и рощи и расплескивали его через край.
Настроение было такое, что никак не могло прийти в голову, что окажется что-нибудь не так, что-нибудь плохо. Поэтому случившаяся неприятность чуть не застала врасплох.
Когда в корпусе заболело большое количество лошадей, Котовский связал эту беду с прохладным отношением некоторых командиров к своим прямым обязанностям.
– Помните случай с эскадроном связи, как он манкировал уроками гимнастики? – говорил он Гукову. – А вслед за тем мы с вами воочию убедились, что лошади у них в запущенном состоянии. А теперь, изволите ли видеть, лошади чахнут и болеют, подозрение на сап, изолировали, намереваются пристрелить.
– Кажется, полагается пристреливать? – осторожно напомнил Гуков.
– Лечение сапа запрещено санитарным законодательством всех стран, это-то я знаю, – возразил Котовский, – знаю, что лошадей, заболевших сапом, полагается убивать. Но я не убежден, что наши лошади больны сапом, вот в чем дело. И я пока что запретил убивать лошадей.
Ветеринары негодовали. А Котовский поехал в Москву и привез чемодан книг, учебников и справочников по ветеринарии: и Тартаковского, и Потапенко, и Фридбергера в переводе Светлова, и Nocard'a на французском языке.
В доме Котовских шли дискуссии о маллеине и его диагностическом значении для определения сапа у лошадей, о разновидностях сапа, о кислом растворе сулемы, применяемом для дезинфекции помещений... Котовский уже знал, что сап очень распространен в Лондоне, что наиболее восприимчивы к сапу ослы, что сап различают носовой, легочный и кожный, который носит еще название "лихой", или "гильчак".
– Где вы видите истечения из носа? Где тут сап?! – кричал Котовский на ветеринаров, осматривая вместе с ними больных лошадей.
– Истечения нет, это не острая форма, – возражали ветеринары, – а при хроническом сапе лошади кажутся почти здоровыми. Предупреждаем, что мы вызовем из Москвы специальную комиссию, если вы не разрешите уничтожить зараженных лошадей. Мы не можем рисковать.
Лошади, приговоренные ветеринарами к смерти, стояли понурые, со взъерошенной клочковатой шерстью, покрытые болячками и лишаями.
И все-таки точка зрения Котовского восторжествовала. Прибывшая из Москвы комиссия сапа не нашла. Взялись за лечение, выходили коней, вернули их в строй.
Все были довольны, только ветеринары ворчали:
– Подумаешь, большая беда пристрелить дюжину хворых лошадей! А подняли такую бучу, будто весь свет провалится!
– Надо разбираться, – спорили с ветеринарами кавалеристы, – никогда не следует торопиться в землю закопать. Наш комкор – человек справедливый, а вы кто? Настоящие живодеры! Если бы проверить, сколько вы так-то ухлопали зазря, по одному подозрению?
– Да уж, – раздавались голоса, – видать, верно старые люди говорят, что иные прочие и живут-то только для того, чтобы другим от них житья не было.
– Чего вы взъелись, ребята? – шли на попятный ветеринары, видя, что разговор оборачивается против них. – Мы же согласно инструкции, там ясно сказано... Мы – люди науки.
Кавалеристы корпуса крепко запомнили этот урок. Стали уделять больше внимания чистоте, уходу за лошадьми. Что и говорить, техника идет вперед, кое-кто уже называет танковые колонны конницей будущего. И в составе кавалерийского корпуса есть уже танковые и авиационные подразделения, но коню еще предстоит принять участие в битвах, а кавалеристы любят и свою профессию, и коня.
4
Было совершенно очевидным, что работа Котовского не пропадает даром. Корпус по справедливости можно было назвать образцовым. И когда на осенних кавалерийских маневрах в Подолии проносились в строю бойцы 9-й Крымской дивизии в фуражках с желтым околышком и синим верхом, когда выполняли сложные перемещения бойцы 3-й Бессарабской в фуражках с желтым околышком и красным верхом, Котовский любовался своими питомцами.
"Посмотрел бы на это зрелище дорогой, незабвенный друг комиссар Христофоров! – думал Григорий Иванович. – И какой крик поднял бы Няга, если бы узнал, как работает нынешняя молодежь, какая посадка, какая дисциплина и сознательность, как владеет конем!"
Харьковская газета "Коммунист", сообщая об этих маневрах, отмечала хорошую подготовленность корпуса. В отчетной статье подчеркивалось, что во время маневров совершались стоверстные переходы и ни одна лошадь не вышла из строя, что сбор конно-пулеметного эскадрона производился в четыре минуты, а сбор кавалерийского полка в шесть минут.
Эту статью Ольга Петровна знала наизусть, потому что при появлении в доме каждого нового человека Григорий Иванович якобы случайно вспоминал о маневрах и просил Ольгу Петровну прочесть статью.
– Только, пожалуйста, читай внятно, не скороговоркой. Статья не такая уж длинная, пусть человек послушает... Как ты считаешь, Леля, ведь хочется человеку знать, достаточно ли подготовлена Красная Армия?
Статья прочитана со всей выразительностью и подчеркиванием некоторых мест.
