Текст книги "Преклони предо мною колена"

Автор книги: Богумил Ржига

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

И Моника появляется. Вечером. Она будит Марека, потому что должна ему что-то сказать. Марек с трудом просыпается, но, придя в себя, сразу вскакивает. Он очень бледен. Свеча в руке Моники освещает ее лицо снизу. Глаза смотрят прямо и открыто, они выдают, что все же в девушке пробудилось сострадание.

– Я не знаю, разбили их или сами отошли, но их нет, – рассказывает Моника тихим голосом. – Вчера вечером предприняли атаку в последний раз, троим удалось взобраться на стены. Но не успели они даже посмотреть вниз, как были убиты. Остальные бросились назад. У пана Колды сегодня пируют.

– Доберутся и до него, – говорит Марек с уверенностью.

– Возможно, но меня уже здесь не будет, – говорит Моника. Она не желает себе зла.

– Куда ты уходишь?

– В город.

– В какой город?

– В какой-нибудь. Это все равно в какой. Лишь бы был город. Где здоровые люди, товары в лавках, дома, дым из труб, улицы, ворота. Я сыта по горло замком, сырыми камерами, солдатами, оружием, стрельбой и отцовской руганью. Я хочу жить как человек, – говорит Моника, и пламя свечи колеблется от ее дыхания.

– Как женщина, – уточняет Марек.

– И как женщина, – соглашается Моника и в последний раз одаривает его чувственным взглядом.

– Если ты не хочешь идти со мной, то пойду одна. Я не пропаду, – смеется Моника. Она не плакса. Она знает, что ей придется скрывать свою красоту, но она уже давно научилась этому в замке, находясь среди грубых воинов. Она шустрая, своенравная, властолюбивая и, когда нужно, умеет себя вести, как мужчина. Одета она небрежно, но даже это ей к лицу. Она знает силу своей красоты и умеет покорять людей.

– Моника, – говорит вдруг Марек, словно в голову ему пришло наконец правильное решение. Ему скорее нужно что-то придумать, чтобы умолить ее.

– Чего тебе?

– Могла бы ты добраться до Роуднице? – Марек хочет известить отца Штепана. Он, конечно, тут же передал бы все Анделе. И тогда они оба обрели бы равновесие: Андела в Роуднице, а Марек здесь, в Находе.

– Это недалеко? – спокойно спрашивает Моника.

– Да. Ты зайдешь в монастырь августинцев и скажешь отцу Штепану, что я жив и здоров и обязательно вернусь.

– Что ты жив, это правда. Но ты уверен, что вернешься?

– Уверен. Так же, как в том, что ты попадешь в город.

– Такой уверенности, пожалуй, достаточно, – соглашается Моника. – А отец Штепан мне поверит?

– Вот тебе крестик. Он со святыми мощами. Покажи его, и отец Штепан поверит. – Марек смотрит на дочь тюремщика внимательно и благодарно. Он вдруг чувствует себя сильным и словно вновь ожившим. В его сердце вкрадывается надежда, что ему удастся перепрыгнуть эту пропасть, которую ему приготовила жизнь. И даже не одному, а с Анделой. Прекрасная иллюзия.

Сейчас ему так хорошо, что он хотел бы порадовать Монику.

– Ты будешь вспоминать обо мне? – спрашивает он тихо.

– Нет, – качает головой Моника, – я назад не оглядываюсь.

И уходит так же, как пришла. Тихо, держа в руках свечку. Марека оставляет в камере. Но теперь в нем снова пробудились мечты.

Прошло три пустых дня. Мареку кажется, что тюремщик изменился. Взгляд его был прежним, но в поведении появилось нечто новое. Он ходит по камере так, словно оказался здесь впервые. Может, он пьян? И потому плохо видит в полумраке тюрьмы? Или дрогнуло его сердце? Или поддался беспокойному смятению?

Когда тот вошел, Марек прежде всего почувствовал какую-то раскованность, не было того раздражающего начала, которое обычно возникало, как только тюремщик приходил в камеру. Сегодня вокруг него нагнетается пустота и глубокое уныние. Он пал духом. Этот хрупкий и боязливый человек теперь нес в себе невидимую муку, которую Марек сразу почувствовал.

Тюремщик, как и прежде, всячески старается утаить малейшее движение своей мысли и своих чувств, он не может совладать только с некоторыми мелочами, уже превратившимися в ритуал. Обычно он отпирает двери, вносит миску, делает три шага вперед, три шага обратно. Сегодня все не так: мысли его где-то далеко. Не то чтобы в нем отсутствовало всегдашнее недоверие, но теперь оно относится к чему-то другому. Поскольку тюремщик перестает себя вести по-прежнему, Марек может предположить, что он уже не узник. Но это предположить трудно. Скорей можно узнать, что таит в себе тюремщик.

– Послушай, что тебе мешает мне довериться? – начинает Марек обычным тоном.

– Что вы сказали? – встрепенулся тюремщик.

– Что же, мы так и будем тянуть до изнеможения? Кто дольше выдержит? – подзуживает его Марек.

– Моя жизнь, считай, уже прошла, – говорит тюремщик. По голосу слышно, что теперь его не волнует даже собственное здоровье.

– Совсем на это не похоже, – замечает Марек. – И ваша дочь так не думает.

– Стоило ли растить ее, – говорит тюремщик, скорее всего отвечая собственным мыслям. Фраза могла бы звучать иначе: «Не должен ли я стыдиться того, что случилось?» Марек понимает, что замысел Моники осуществился, и это сильно его тревожит.

– Радуйся, что она есть у тебя, – вздыхает Марек.

– Ее у меня уже нет, – говорит тихо тюремщик. – Пан Колда отдал ее находскому рыцарю в служанки. Орал на меня, мол, я забыл, что служу у него, забыл, что я тюремщик.

– Хороший у тебя пан.

– Я научился не осуждать своего пана, – замечает тюремщик так, словно и сейчас его защищает. Голос его полон ненависти, но в то же время в нем звучит уважение.

– Даже у черта не хватит духу проклясть его.

– Вы узник пана Колды, – спохватывается тюремщик и осторожно оглядывается, не слышит ли их кто-нибудь.

– Да, – кивает Марек. – А ты – мой тюремщик.

– Не могу я ничего делать, – мрачно говорит тюремщик. – Я давно уже сам себя потерял. Ничего не умею. Могу поступить солдатом в отряд или дровосеком в артель. Или вот, как сейчас, тюремщиком в башню. Иначе я никто. А теперь уж и вовсе ничего не значу: за собственную дочь постоять не могу.

– За Монику ты не бойся, – уговаривает ого Марек. – У нее было время догадаться, что она красива. Она сохранит свою женскую власть любой ценой.

– Вы, правда, так думаете, пан? – Тюремщик бросает на Марека взгляд, и в глазах у него загорается надежда.

– Придет время, и находский рыцарь попадет к тебе в тюрьму. Ты его, конечно, не будешь здесь откармливать!

– Этого грубияна? – возмущается тюремщик.

– А тебя, пожалуй, ждет большая честь, – продолжает Марек свои пророчества.

– Какая?

– Будешь здесь сторожить Яна Колду!

– Пан, единственное мое спасение в том, что я хороший тюремщик. Зачем вы меня унижаете? – стонет тюремщик, затыкает уши и выскакивает из камеры.

Теперь он опять осторожен: по выходе не забывает запереть за собой дверь.

Что нужно было бы сделать богу, чтобы избавить этот край от пана Колды? Заменить день ночью? Поменять местами небо и землю? Уничтожить время и пространство? Марек не может на это ответить. Все остается по-прежнему: пан Колда сидит на коне – у него власть, и он распоряжается судьбами людей. Рядом с ним не чувствуют себя спокойными ни мужчины, ни женщины. Даже Моника. Марек не понимает, что же все-таки с нею произошло. Ведь она хотела убежать в какой-нибудь город. Она даже взяла его послание – крестик со святыми мощами. Неужели она вздумала просить у пана Колды разрешения покинуть замок? Или находский пан был частью ее плана? А может быть, она пыталась выйти из замка и ее схватила стража? И последовало наказание: Монику отдали в служанки находскому рыцарю?

Что изо всего этого выбирает Марек? Первое. Моника умеет играть с огнем. И с паном Колдой. Марек убеждает сам себя, что его несчастья окончились. Теперь на очереди счастье. В самом потаенном уголке своего сердца он сохраняет искорку надежды. Он раздувает ее терпеливо и долго, пока не вспыхнет пламя. Надежда превращается в уверенность. Марек в воображении дорисовывает будущее. И, как полагается, отдыхает, когда эту работу оканчивает. Теперь он снова может ждать.

Этот день особенный. Он начинается с того, что тюремщик приносит ушат воды, моет Марека и даже бреет и подстригает ему волосы. Марек меняется на глазах, он выглядит помолодевшим и способным к самостоятельным решениям. В его взгляде вновь непокорное выражение, но следы его пребывания в тюрьме смыть с лица не удается.

– Пойдете к пану Колде в гости, – говорит тюремщик.

– Зачем он меня приглашает?

– Пан Колда не приглашает, а приказывает явиться.

– Что он празднует?

– С замка снята осада. Его владения в безопасности.

– И я должен при этом присутствовать?

– Наверное, хочет похвастаться перед врагом!

Тюремщик завязывает Мареку глаза черным платком и ведет через двор к замку. Марек наслаждается опьяняющей силой свежего воздуха. Спотыкаясь, плетется за тюремщиком и пытается представить себе небесную синь с сияющим солнцем. Солнце в его воображении мощное и горячее. При свете солнца чувствуешь себя в безопасности. В Мареке играет молодость, и она утверждает, что он жив не только сейчас, но будет жить и дальше.

Только в парадном зале тюремщик снимает с глаз Марека платок и отходит в дальний угол.

Марек ослеплен потоком солнечного света, в ушах шум от музыки и криков. Он пытается разобраться в том, что происходит вокруг. Что это? Пир по поводу победы? Много ли тут дворян? Или это просто попойка? Скорее всего, и то и другое. Потому что, хотя головорезы пана Колды и разряжены, как паны, но не могут скрыть адского пламени, горящего на их разухабистых лицах. Даже их смех говорит о том, что каждый уже не единожды проклят. Природа произвела их на свет если не с досады, то определенно по недосмотру. Чтобы вы-глядеть по-человечески, им следовало бы сунуть под стол не только ноги, но и голову. От еды они устали не меньше, чем от битвы. В желудках перемешались разные кушанья, вино ударило в голову. Они воображают себя дворянами, а они всего-навсего холопы, которые должны слушаться каждого жеста пана Колды. Это не просто их господин, это их бог и дьявол. Пан Колда так и ведет себя. В нем есть что-то такое, что возвышает его надо всеми, что и самого его делает словно больше ростом. Он уверен в беспрекословном послушании. Что для него человеческая жизнь? Пустяк, нечто преходящее. То, что зависит прежде всего от его каприза.

Увидев нового гостя, пан Колда улыбается. Но Марек прекрасно знает, что улыбка эта – только на его лице, ее определенно нет в сердце пана. Назначение этой улыбки – приказ всем приветствовать гостя. Дружный крик ударяется в расписной потолок, смех спотыкается и набегает волнами, под столом раздается топот кованых башмаков. Марека сажают рядом с паном Колдой и угощают. Перед ним кусок вареного кабаньего мяса. Он может и пить, что ему хочется: пиво или вино. Он ест и пьет, не чувствуя вкуса, потому что старается обрести внутреннее равновесие. Марек даже не понимает как следует, с чего он должен начать, как ему вести себя. Притворяться или не притворяться? Впрочем, он может об этом свободно поразмыслить, поскольку его сразу же оставляют в покое. В углу зала играет небольшой оркестр: лютня, две флейты и барабан. Крик усиливается. Марек ест и раздумывает: он знает, что его привели сюда совсем не для того, чтобы он опустошил тарелку с едой. Пан Колда хочет представить его своим дикарям. Но как это произойдет? Марек искоса смотрит на него. Что он видит? Прищуренные глаза, худое лицо, едва заметную игру мускулов. Видит человека, который сам себе ищет опасности, приключения, сам создает свою трудную судьбу. В нем одновременно можно увидеть и что-то нечеловеческое, и что-то достойное уважения. Какую цель он преследует? На что отваживается? Хочет жить в соответствии с минутными настроениями, капризами? Жить без ограничений. Ни перед кем не быть в ответе. Только перед самим собой. Пан Колда замечает взгляд Марека и небрежно кивает ему.

– Ты все еще такой же гордый?

– Я всего лишь верный, – отвечает Марек так, чтобы его слышал только пан Колда.

– Ты огорчен, что вашим здесь не повезло, и потому не можешь даже посмеяться с нами?

– Я смеюсь, пан.

– Тогда покажи, как ты веселишься, – предлагает пан Колда. – Пусть все видят.

Марек мгновение размышляет. Он должен обрести такое состояние духа, при котором власть Колды не сможет затронуть его.

Он встает, идет через весь зал к лютне и берет у музыканта инструмент. Задумчиво перебирает струны. Глаза воинов с интересом следят за ним. Пан Колда долго пьет, запрокинув голову.

Лютня звенит, и Марек поет веселую народную песенку о девушке, которая потеряла платочек своего милого, а с ним и его любовь. Несколько звучных аккордов. Конец. Друзья Колды топают, кричат, смеются, пьют. Пан Колда встает, стрельнув глазами в Марека, и говорит:

– Я силен потому, что у меня враги сильные.

Его дикарям эти слова нравятся. Они поднимают еще больший шум. Но пан Колда заставляет их умолкнуть и продолжает:

– Я силен потому, что у меня друзья сильные.

От этих слов зал взрывается. Друзья Колды? Ну, конечно, это они! Пьют, обнимаются, восторженно кричат. Пан Колда желает, чтобы Марек пел еще.

Марек перебирает струны лютни в поисках новой мелодии. И в это же время говорит со своей душой, которая другим не видна. Его чувства напрягаются, и внезапно он теряет душевное равновесие. У него уже нет возможности выбирать. Марек будет петь песню, которую слышала Андела в замке Мыдловар.

В зале тишина. Напев спокойно и мягко прокладывает себе дорогу. Прежде всего из-за нежности, которую испытывает сам певец. Она проникает в грубые сердца, которые привыкли биться в другом ритме. Перед отупевшими вояками, которые при случае становятся и грабителями, открывается иной, неведомый им доселе мир. К ним доносится дыхание молодости, сердечная тоска, любовные мечты, птичье пение, шум листвы, отблески солнца на поверхности реки, слабые лунные блики. Даже пан Колда слушает некоторое время. Но вот он хмурится. Ему не нравится, что его сердце оттаяло, он не выносит, чтобы в его компании кто-то расчувствовался. Что случилось с его головорезами, как они слушают эту хныкающую песенку? Словно испугались обстрела гаубиц. Он делает несколько шагов, глаза вытаращены, губы сжаты, он задыхается. Его ли это воины, безжалостные, не знающие пощады? Это их растрогала какая-то слюнявая песенка?

Пан Колда понимает, что нужно прекратить такое безобразие. Он вытаскивает из ножен меч, ударяет им по столешнице и орет:

– Где ваши мечи?

Его орда поднимает заросшие лица. Они сразу соображают, что их хозяин прав, и тут же хватаются за оружие.

– Вот наши мечи! – ревут они как сумасшедшие и колотят ими по чему ни попало.

– Марек! – В голосе Колды приказ.

Отложив лютню, Марек возвращается к пану Колде. Но не успевает он приблизиться, как ему навстречу летит тяжелый меч. Марек ловит его, острие описывает в воздухе несколько кривых линий и поворачивается в сторону Колды. Марек ждет, что будет дальше. Он только что был свидетелем внезапного перехода от грубого веселья к тихому умилению, теперь он наблюдает обратную картину.

Меч в руке Марека прибавляет ему мужества. Сейчас ему потребуется нечто иное, чем умение петь под аккомпанемент лютни. Теперь нужны смелость, умение владеть оружием, хладнокровие. Марок знает: пан Колда бросается на противника как зверь.

– Защищайся! – кричит пан Колда, его меч как молния сверкает возле головы Марека.

– Хорошо, пан, – цедит сквозь зубы Марек.

Он понимает, что дела его плохи. У него ослабевшие легкие и нетвердая рука. Он не может долго обороняться. Пот выступает у него на лбу и на спине, колени трясутся. Только глаза внимательно следят за мечом пана Колды и рука преграждает дорогу чужому оружию. Звон стали, удары, выпады, частое дыхание. Поединок. Никто не знает, как он кончится. Воины замерли, раскрыли рты. Они, конечно, за пана Колду, никто в этом не сомневается.

Вдруг происходит нечто совсем непредвиденное. Взгляд Марека падает на основание меча, который в его руке, и он видит на нем пилигримский крест. Сознание Марека бьет тревогу. Сердце пронзила острая боль. Что это? Марек держит в руке свой собственный меч! Он ведь дал его Дивишу. Значит, Дивиш штурмовал находские укрепления? И погиб? Другого объяснения Марек найти не может. У него такое чувство, словно он заглянул в пропасть. Что делать? Только одно: перестать обороняться, раскинуть руки и подставить грудь. Пусть пан Колда получит удовольствие.

– Ты что валяешь дурака? – злится пан Колда.

Острие его меча втыкается в пол.

– Делайте со мной что хотите, – глухим голосом говорит Марек. Закрывает глаза, словно не желает больше здесь присутствовать.

– Защищайся! – кричит пан Колда и снова поднимает меч. Его злит, что он не понимает поступков этого юноши.

– Вы убили Дивиша из Милетинка! – восклицает Марек. Он все еще не может совместить образ веселого Дивиша и смерть. Дивиша и могилу, Дивиша и конец жизни.

– Убил, – злобно смеется пан Колда. – И убьем всякого, кто поднимется против нас!

– Я перед вами! – восклицает Марек отчаянным голосом. – И хочу умереть от меча.

– Э, нет! Так я не играю, – спокойно говорит пан Колда. – Легкой смерти захотел? Нет, тебя ждет кое-что другое. Назад, в башню!

– Пусть моя жизнь будет на вашей совести, – говорит Марек так ясно, что слышат все. И сам идет навстречу тюремщику.

Меч остается лежать на полу. В зале наступает мертвая тишина.

Марек оплакивает Дивиша. Но весть о его смерти повергает Марека в странное состояние, похожее на сон. А этот сон похож на бред. В этот вечер Марек превращается в бесчувственную куклу, потому что источник его чувств внезапно высыхает, а воля к жизни исчезает. Зачем ему жить, когда Дивиша уже нет на свете?

Однако пан Колда не дает Мареку впасть в равнодушие, подобное смерти. Столкновение с молодым узником его дразнит. Воспоминание о нем постоянно будоражит его, и на следующий день он снова зовет Марека к себе. Тот должен ждать его в приемной, пока он не вернется с охоты.

В приемной со сводчатым потолком Марек немного приходит в себя. Он рассматривает развешанные по стенам предметы устрашения. У скрещенных мечей отточены острия, святые на картинах мрачные, вероятно, потому, что были вывезены из костелов, пестрый восточный ковер покинул купеческий сундук, конечно, не добровольно. Все здесь задумано так, чтобы прославлять пана Колду из Жампаха. Но показная слава и восхваление как-то непрочны. За ними угадывается стремление вещей вернуться к прежним хозяевам. Марок все это понимает. Он убежден, что придет время, повсюду воцарится нормальный порядок. И в находском замке тоже.

Появляется пан Колда. На нем клетчатая туника. Бледное, безбородое лицо контрастирует с загорелой шеей. Речь и взгляд на редкость живы и выразительны. Он сумел бы с помощью слова построить стену, с помощью взгляда пробить скалу. Он все еще мнит себя победителем. В приемной приближенные согнулись перед ним в подобострастном поклоне. Какая-то неведомая сила заставляет съежиться и Марека.

Они вместе входят в комнату. Марек подходит к прямоугольному окну, через которое просвечивает синее небо. Нижняя ветвь растущей у окна осины уже голая. Осень унесла листья, потому что знает беспощадность зимы.

Марек молчит. Пан Колда ходит по полупустой комнате, где стоит только постель и дубовый стол, и тоже молчит. Наверное, он хочет покрасоваться перед Мареком и обдумывает, какую принять позу.

– Вчера ты выдал себя, – прерывает молчание пан Колда, бросив короткий взгляд на Марека.

– Какой же секрет я открыл, пан? – пугается Марек.

– Ты любишь какую-то женщину.

– Да, пан, – кивает Марек и чувствует облегчение.

– У меня есть к тебе предложение.

– Слушаю, пан.

– Скажи, кто она, и мы привезем ее тебе. Даже если она закопана в земле или замурована в скале. Понимаешь меня?

– Я всего лишь ваш узник, пан, – говорит Марек. Он с каждым днем все лучше понимает находского пана. Ему необходимо, чтобы все время что-то происходило. Что-нибудь опасное. Он ненавидит скуку. Ненавидит ее так, что от скуки легко переходит к насилию.

– У меня только одно условие, которое ты уже знаешь. Чтобы ты поступил ко мне на службу, – продолжает пан Колда.

– Пан, – твердо говорит Марек после недолгого молчания. – Я точно знаю, что это невозможно.

– Смотри не упусти подходящий случай.

– Мне этого не позволяет мое прошлое.

– Тебя плохо воспитали. Юноша должен быть гибким, – злится пан Колда. Мареку становится легче, потому что гнев – естественное состояние пана Колды.

– Верьте мне, пан, – упорствует Марек. – Я не из тех, кому нравится быть несчастным. Но пока еще я могу ждать.

– Я знаю, чего ты ждешь, – злобно смеется пан Колда и вынимает из тайника в стене крестик со святыми мощами, который слишком хорошо знаком Мареку. Христос на синем фоне с красным нимбом, окаймленный золотой полоской с солнцем, месяцем и звездами.

Марек бледнеет. Сердце его останавливается.

– Ты дал его Монике, а я возвращаю его тебе вместе с твоей надеждой, – говорит пан Колда, и его улыбка становится холодной. В ней нет ни злобы, ни доброжелательства.

– Что вы сделали с Моникой?

– Ничего, – пожимает плечами пан Колда. – Ей пришлось признаться. Только и всего. В Роуднице она попадет не скоро. Ее сторожит рыцарь. Пока-то она обведет его вокруг пальца, пройдет немало времени. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, пан, – отвечает Марек. Он подавлен.

– Ну, предоставим времени бежать, как оно хочет. Для меня в находском замке, для тебя в его башне. Я буду думать о своей правоте, ты о своих надеждах. Может, в конце концов мы и договоримся.

– Я сомневаюсь в этом, пан.

– Вон! – истошно вопит пан Колда. Кажется, будто задрожали каменные стены.

У всех сразу отлегло от сердца. Тюремщик ведет Марека в башню, воины смеются до колик в животе так, что замок сотрясается от смеха, солнце на холодном небе хитро подмаргивает. Только Марек едва не падает в обморок.

Серый зимний день. Сумрак сменяется темнотой. Чем больше по размеру камень, тем он холоднее. Время тянется невероятно медленно. Солнца словно никогда и не было, деревья цветут, наверное, где-то по ту сторону земли. В камере достаточно пространства только для горячечного воображения. Для самообмана. Самое страшное открытие – это действительность. «Я, Марек, сижу в башне. У меня нет выбора. Пять шагов туда, пять шагов обратно. Ощупывать стены. Вот моя свобода».

Когда Марек засыпает, ему кажется, что он уже не проснется. Но он просыпается. Приходит в себя не сразу. Потрясет головой, потянется, приоткроет глаза, поднимет руку, прислушается. Голова в каком-то дурмане. Мареку кажется, что он может жить иначе, чем простой узник, что он легче воздуха, болен приятной печалью, которая согревает его и успокаивает. Он благодарит миску за то, что она полная, хотя на самом деле она пуста, просит свою одежду, чтобы она куда-нибудь его унесла, объясняет стенам, почему он от них что-то скрывает, упрекает оконце за то, что оно прячет от него тончайшие краски света. Иногда он чувствует себя травой, которая не может быть ни счастливой, ни несчастной, иногда деревом, потому что, как и оно, он обречен на неподвижность. Он слышит шум листьев, пение птиц, дуновение ветра, падение дождевых капель, крупных, как горошек. Он восхищается и бредит этим чудом, пока не просыпается совсем. Он глядит на свою руку и видит, как она одинока, глядит на свое тело и видит, что оно покинуто. Он ничего не может. Ни высечь искру из ледяных стен и каменного пола, ни передать горсточку своих чувств, ни войти в потусторонний мир, хотя из своей камеры легко мог бы туда попасть, ни разговаривать с богом, потому что это самое святое существо всегда в любом другом месте, только не в замковой тюрьме. Лучше было бы, если бы чувства и сознание Марека совсем окаменели и стали частицей скалы. Если бы его сон перестал быть сном, если б он превратился в вечность.

Но этого Марек не может себе позволить. Он не один на свете. Его мысли и чувства концентрируются. Андела... Марек не имеет права умереть, хотя и не боится смерти. Смерть была бы для него освобождением. Однако он не имеет права пренебречь Анделой и потому не имеет права пренебречь собой. У любви два лица: одно – восторженное и радостное, другое – печальное, одно – светлое, другое – темное, одно – сладость, другое – боль. Взаимная любовь Анделы и Марека теперь показывает второе лицо. Ведь теневые стороны – тоже сущность любви. И в человеческой жизни они встречаются часто.

Любовь не заточишь в тюрьму, но она здесь, она хранит Марека, ибо он вновь и вновь ее переживает. Он начинает с самого начала, со встречи, которая привела их к первому свиданию. Перед ним оживает клен у реки, атмосфера любви в Праге, всплеск чувства в Чиневеси, помолвка в Роуднице. Память словно разгребает песчаные наносы и вызывает образ за образом. Одни образы четки, другие туманны. Но все вместе помогают уяснить некоторые истины: что существует великая любовь, неизбежность потери и бессилие перед обстоятельствами, которые выдвигает жизнь. Марек в конце концов понимает, что любовь – это частица бога и что она может быть вечной. Или что вечность непрестанно обновляется в любви человека.

Марек хотел бы вырвать Анделу из этой тьмы, освободить из роудницкого заточения и укрыть ее в себе. Но ему приходится довольствоваться видениями, посещающими его время от времени. Ему кажется, что она выходит из каменной стены смеющаяся, покрытая росой, словно только что родилась, словно в прошлом у нее всего лишь одна минута жизни. Она такая умиротворенная, что могла бы успокоить все грядущие бури. Вот она стоит здесь, в тюрьме, тихая и погруженная в себя, с тоской в глазах, будто ее душу мучат или упрекают воспоминания. На ее губах очарование любви, на правой руке сидит пчела. Марек чувствует, что для него существует только Андела, и шлет ей целый поток нежности, все, чем обладает. Нежности в нем – горы, и он хочет наконец эту нежность истратить. Он уговаривает Анделу, чтобы она не куталась в туманное покрывало, чтобы не исчезала. Девушка согласно кивает головой, но, несмотря на это, неслышно исчезает. Марек понимает, что боль любви у Анделы сейчас сильнее, чем у него. Может, ее боль сильнее всего на свете. Мир Анделы должен бы быть устлан бархатом и шелком, а ей приходится так безнадежно страдать. Кто в этом виноват? Марек не знает, хотя, без сомнения, главное действующее лицо этой драмы он сам.

После долгих часов размышления он убеждается, что он и главный виновник. Он не умел устроить свою жизнь: встречался с людьми, которых встречать не хотел, ввязывался в истории, которые обошлись бы и без него, отдавал предпочтение мужскому тщеславию перед самым естественным человеческим чувством, не умел вовремя отойти от чуждого ему мира. Внешне он выглядел как молодой дворянин, живущий своей собственной жизнью, но в действительности носил в себе частицы Яна Сука, Регины, Шимона, Дивиша, Михала, Пардуса, а может быть, и Иржи. А ведь внутрь себя он должен был пустить только Анделу. Он не достиг той любви, когда она становится чудом. Он подавлял в себе сумасшествие и помрачение, которые приносило ему, как любому другому, это древнее человеческое чувство. Не причастные к их любви люди преграждали ему дорогу к Анделе, а он их не устранял. Короче, он хотел угодить всем: людям, времени и внешнему порядку. Довольствовался размышлениями и мечтаниями даже тогда, когда уже настало время действовать: посадить Анделу на коня и умчать ее в необъятный мир, о котором они вместе мечтали. Так поступал Шимон, так должен был поступить и он. Может быть, он был бы вскоре убит, но какое это имело бы значение? Неделю прожить с Анделой и умереть. Лучшей судьбы он и не желал бы.

Вместо этого он в находской башне, мерзнет, голодает, и нет у него никакой надежды, что он вырвется отсюда. День тянется за днем. Тюремщик зевает, сутулится и замыкается в своем равнодушии. Холод проникает Мареку в сердце, сырость – в душу. Искорка жизни все же тлеет в нем, но так слабо и ненадежно – вот-вот угаснет.

Вацлав Брич находит его в странном состоянии. Время уже близится к весне, и природа на пути к пробуждению. Марек слаб, он почти не двигается. Впрочем, у него нет и желания двигаться. Ему довольно того, что он ест и спит. Для настоящей жизни ему нужно ежедневное воссоздание самого себя, которое можно обрести, лишь встречаясь с людьми. Конечно, к нему заходит тюремщик. Но и тот на глазах дряхлеет, словно соревнуясь с Мареком. Единственная его забота – пережить Марека хотя бы на неделю, хотя бы на один день. Ему хватило бы и часа. Он совсем впал в уныние, у него грустные глаза, а его бормотание невразумительно. Он путает день и ночь, холод и тепло, а возможно, и времена года. Без Моники его жизнь превратилась в дым.

Но и Марек не знает, что такое свет и что такое тьма, он останавливает готовое сорваться слово и прислушивается лишь к звукам своей души. Его беспокоит даже движение век. Он вновь и вновь ищет объяснения своему несчастью, своему падению, своей скорби. Только ему это не удается. Он ощущает в душе огромную пугающую пустоту. Притом он взирает на свое бессилие с абсолютным равнодушием, но именно глубокая меланхолия и удерживает его в жизни.

Вацлав Брич окликает его, смеется, расталкивает, пытается вдохнуть в него силу. Сначала он не узнает Марека. А узнав, не может скрыть удивления. Что случилось с ним за одну только зиму? Ведь эта тень нисколько не похожа на Марека, хотя, бесспорно, это он. Брич чувствует себя связанным с его судьбой и в какой-то степени ответственным за него. Поэтому он и пытается возвратить его к жизни.

– Марек, что с тобой? – настойчиво пристает к нему Брич.

– Значит, я еще не покойник, – звучит тихий ответ.

– На дворе весна. Цветут деревья и щебечут птицы.

– Я уже не считаю дней.

– Я был в отъезде и, вспоминая о тебе, думал, что ты уже на службе у пана Колды.

– Я у него в тюрьме.

– Марек, почему ты такой упрямый?

– Это пан Колда упрямый.

– Тебе нужно выйти из башни, иначе ты погибнешь здесь.

– Я думал, что человек умирает быстрее.

– Я попрошу пана Колду, чтобы он выпустил тебя из башни. Я поручусь за тебя.

– А что станет с тюремщиком? Ему придется умереть в одиночестве.

– А ты не заботься о тюремщике, – говорит Вацлав Брич и бросает на Марека удивленный взгляд. Марек не видит этого из-за темноты. В груди Брича бьется сердце товарища, и всем этим сердцем он хочет спасти юношу. Мареку становится немного легче.

Марека переносят в комнату Вацлава Брича, который даже сейчас не скупится на смех. Сыплет его направо и налево. Мареку кажется, что смех этот легкий и мелькает, как крыло птицы. Тихо в спокойном доме Брича. Марек покорно позволяет обслуживать себя и кормить. Он еще не пришел в себя, и, когда спит, какой-то уголок его сознания бодрствует. Но через несколько дней Марек преодолевает и это и спит как убитый. Понемногу он выздоравливает. Ноги его снова делаются ногами, руки – руками, грудь становится сильной, морщины на коже разглаживаются. Его сознание проясняется. Оно продирается из зарослей воображения к трезвой реальности. Брич лечит Марека хорошим настроением и рассказывает ему обо всем, что видел и слышал.