Текст книги "Преклони предо мною колена"

Автор книги: Богумил Ржига

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Никто не знал, что творится в его сердце. Он все делал легко – и зло и добро. О последствиях своих действий он не раздумывал. Встреча с ним кончалась либо поражением, либо победой, середины он не знал. Чаще всего поражение терпели его противники, пан Колда привык побеждать. На умиление, на восторги он не был способен, вокруг него была атмосфера взвинченности. Воздух был прямо-таки пропитан гневом. Говорил он кратко и сухо, объясняя резкими и короткими фразами лишь суть дела. Женской любовью он пренебрегал, она казалась ему ненужной; несмотря на это, женщины нередко поглядывали на него с симпатией: он был красив – правильный нос, высокий лоб, сжатые губы, твердый взгляд, жесткие, похожие на конские, волосы. Лицо властное. А это многим женщинам нравится. Но его сердце можно было взволновать в этом необузданном мире чем угодно, только не любовью.

Марек быстро поправляется. В его жилах вновь легко заструилась кровь, крепнут мускулы, каждой клеточкой своего существа вбирает он в себя весенний мир. Тихо плывут душистые дни первой половины июня, солнце сияет на небе с утра до вечера, Марек слышит пение птиц, шорох листьев и биение собственного сердца. Ночью над находским замком искрится звездами недвижное небо, словно сделанное по специальному заказу пана Колды.

Вацлав Брич не отходит от Марека. Заново учит его есть, делать первые шаги, развлекает, всеми путями возвращает его к жизни. Брич весел и остроумен, он рассказывает анекдот за анекдотом, случай за случаем, его голос, лицо и жесты выразительны. Марек с удивлением познает жизнерадостную распущенность и беспощадность стихотворных экспромтов своего столетия. Брич – мастер представлять людей в лицах. Прямо на глазах он перевоплощается. Но Марек вскоре замечает какую-то особую тоску, которая скрыта глубоко в душе Брича. Что это? Может быть, он боится, что будет разоблачен и схвачен? Или он не хочет, чтобы кто-нибудь разгадал его потаенные мысли? Или из-за того, что у Вацлава Брича много хозяев?

Близится середина июля. Скоро наступит день, когда Марек должен быть во что бы то ни стало в Роуднице. В душе его растет беспокойство и нетерпение. Его желания противоречивы. То он стремится, чтобы время бежало как можно быстрее, то он жаждет, чтобы оно тянулось как можно дольше. То он готов бежать сам от себя, потому что, как ему кажется, он фатально притягивает к себе опасности и несчастья, то он уверяет себя, что радуется жизни: ведь он встретил Анделу, а она его. Он смутно понимает, что она придала высший смысл его жизни по сравнению с тем, как он жил до встречи с нею. А сейчас она ждет его с верой и преданностью, присущей нежным и глубоким натурам. Каждый вечер Марек просит лунные лучи передать ей его послания. В них не содержится ни одного определенного слова. Но в них есть и надежда и вера. Марек убежден, что лунные лучи проникнут в сердце девушки и все ей расскажут. Что они напомнят ей о тех двух годах, которые они прожили вблизи друг от друга. Два счастливых года, которые были такими длинными, что равнялись целому столетию. Андела испытывает такую же тоску. Марек чувствует, что на Анделу легло более тяжкое бремя, чем на него. Но что может он предпринять? Как ему поступить, как выбраться из находского замка?

О побеге нечего и думать. Марек еще слаб, как муха. И в этих его планах Брич ему не помощник. Он слишком предан пану Колде. Или боится его. Впрочем, кое о чем можно попросить Брича. Марек ясно видит, что Брич по-своему его любит. Относится к нему по-товарищески. Брич мог хотя бы сообщить Дивишу из Милетинка, что Марек жив. Больше ничего не нужно: Марек из Тынца жив и пленен в находском замке. Вацлав Брич мог бы ускорить первую встречу с паном Яном Колдой из Жампаха, который решит дальнейшую судьбу Марека. Однако Вацлав Брич не желает и слышать о том, чтобы передать сведения в Подебрады.

– Дивиш из Милетинка? – поразмыслив, спрашивает он со странной улыбкой. – Кто это?

– Мой друг. – Марек даже не расстоянии чувствует дружбу Дивиша. Он уверен, что Дивиш немедленно пришел бы ему на помощь.

– Он был с тобой в том сражении на Моравске Тржебове?

– Да.

– А почему ты решил, что он жив? Из могилы уже нельзя стрелять.

– С Дивишем ничего не случилось, – утверждает Марек и сам удивляется, откуда берется его уверенность.

– И все же на меня не рассчитывай. За такое поручение я не возьмусь! – говорит Вацлав Брич. И видно, что это его последнее слово.

Они долго сидят молча, как после серьезной ссоры. Марек начинает сознавать, как ограничена его жизнь. Может быть, Бричу и неприятно, что он вынужден отказать Мареку. Тем более что Брич, конечно, понимает: он – единственное звено, связывающее Марека с миром. И все же не хочет помочь. Марек разочарован, но мотивы Брича убедительны. Он ведь и сам в подобной ситуации отказал пану Менгарту из Градца. Не соблазнился даже деньгами. Почему Вацлав Брич должен поступать иначе?

Марек учится ходить, укрепляет позвоночник и выпрямляет голову. Понемногу он принимает свой привычный облик и обретает прежнее мужество. Он сообщает Вацлаву Бричу, что может предстать перед хозяином замка. Брич его оглядывает с головы до ног, весело подмаргивает и говорит:

– Марек, будь настороже! Он не должен почувствовать, что ты еще слаб.

– Я не слаб.

– Он не должен почувствовать, что ты боишься.

– Я не боюсь.

– В остальном ничего от него не скрывай.

– Мне нечего скрывать.

– И хорошенько запомни: пану Колде возражать не рекомендуется.

– Надеюсь, он знает, что я принадлежу к его врагам.

– Нужно попробовать изменить это мнение, – улыбается Брич, и его глаза необычно сверкают.

Ян Колда из Жампаха принимает его в замковом арсенале. Наверное, для того, чтобы показать Мареку, каким богатым запасом оружия он обладает. Но это, возможно, не главное. Пану Колде постоянно необходимо чем-нибудь заниматься. Он ходит по арсеналу, ощупывает арбалеты, пробует их тетивы, точит меч и разрезает им воздух, словно хочет кому-нибудь невидимому рассечь голову, надевает на себя шлем, направо и налево сверкает из-под него яростным взглядом, потом снимает его. Такое впечатление, что он велел привести сюда Марека, чтобы была живая мишень. Лучше целиться в живого человека, чем в дверную раму или в оконный просвет.

Марек приблизился к нему настолько, чтобы попасть в поле его зрения, но чтобы пан Колда не мог его рассмотреть. Вацлав Брич остается у двери, и лицо его принимает безразличное выражение.

– Ты Марек из Тынца? – спрашивает Колда и целится в Марека из отличного арбалета. Одно ложе чего стоит: в его дереве дрожат золотые нити.

– Да, пан, – кланяется Марек. Арбалета он словно и не видит.

– Ты знаешь, для чего родился Иржи из Подебрад? – выпаливает Ян Колда неожиданно. И кладет арбалет на козлы.

– Нет, пан.

– Чтобы раздражать меня.

Марек молчит и внимательно следит за тонкими пальцами, которые пробуют острие меча.

– Мы все когда-то воевали за веру, – продолжает пан Колда и разрубает на две части воздух перед собой.

Марек не отступает ни на шаг.

– Почему Иржи из Подебрад воюет? – продолжает пан Колда и сам себе отвечает: – Хочет установить свою власть. Хочет командовать всеми нами.

– Иржи из Подебрад мой господин! – восклицает Марек.

– Твой господин теперь я, – заявляет Ян Колда и в первый раз смотрит на Марека в упор. Мареку кажется, что его взгляд проникает в него до самого желудка.

– Я ваш пленник, пан.

– Я не хочу тебя держать в своем замке как пленника. Что тебе мешает перейти на мою сторону? – говорит пан Колда, обращаясь к секире, которую держит в руке, но разговаривает он все же с Мареком. – С сегодняшнего дня ты свободен, но от Вацлава Брича ты не имеешь права удалиться ни на шаг. Даю тебе неделю на размышление.

На лице Марека удивление, печаль и что-то похожее на покорность. Он глубоко вздыхает и хочет что-то сказать.

– Сейчас я ничего не хочу слышать, – отрезает пан Колда и поворачивается к нему спиной.

В Мареке поднимается волна злости, но тут же стихает. Злость ему кажется роскошью. Вацлав Брич стискивает Мареку локоть и тащит его наружу.

Марека берут с собой на медвежью охоту. Он едет сзади на серой верховой лошади и размышляет о том, какие возможности можно извлечь из вновь обретенной свободы. По существу, никаких. Оружия у него нет. Брич держит его как в клещах. Замковая дружина хотя вроде бы и не обращает на него внимания, но он у всех на виду. Это престранный сброд: лица, никогда не знавшие, что такое вода для умывания и ножницы для стрижки бороды, глаза у этих людей колючие, слова грубые, смех громоподобный. Вот они въезжают в пограничный лес. Их поглощает дремучая тишина и неподвижность. Псари ведут на поводках три своры собак, которые должны выгонять медведя из берлоги. Собаки рвутся вперед, лают, скулят, вытягивают шеи.

Одна свора обнаруживает берлогу. Пронзительный лай усиливается. Несколько вооруженных всадников спешиваются. Зажигают пучки сухой травы и суют ее в берлогу. Медведь, разъяренный, вылезает наружу. Поднимает голову. Но не успевает даже осмотреться, как в тело его вонзается туча стрел.

– Оставьте его! – кричит пан Колда и соскакивает с коня.

Он держит в руках тяжелую секиру с отточенным острием. Тихо-тихо приближается к медведю, без суеты, без шума, словно хищный зверь, который крадется к жертве.

Марек прерывисто дышит и не спускает глаз со зверя. Лицо пана Колды он видит только краешком глаза. Сильное возбуждение обостряет черты охотника. Момент наивысшего напряжения.

Медведь пытается стряхнуть с себя стрелы, но внимание его приковано к врагу, который шаг за шагом неотвратимо приближается к нему. Он становится на задние лапы и грозно ревет. Но это не пугает человека. Страшный удар, а вслед за ним и второй обрушивается на голову зверя. Ни от одного из них медведь не может уклониться. Он медленно оседает на бок и падает на землю. Крик воинов, торжествующий лай собак, спокойное лицо победителя. Только чуть-чуть побледневшее.

И еще раз берут Марека в лес. От него держат в тайне, почему у пограничной дороги стоит мощный отряд всадников пана Колды. У коней завязаны ноздри, всадники неподвижны, словно окаменели. Но в них будто дьявол вселяется, как только на дороге появляются возы, тяжело груженные товарами. Вроцлавские купцы везут в Северную Чехию сукно, полотно, батист, бархат, парчу, изделия из кожи. Едут они в сопровождении охраны, воины пана Колды набрасываются на них, прежде чем они успевают попросить деву Марию о помощи.

Бородатые купцы бросаются перед паном Колдой на колени прямо в дорожную пыль. Пан Колда сегодня не принимает участия в нападении. Он стоит неподвижно и ждет, как будут развертываться события. Купцы предлагают ему лучшие товары из своего обоза: рулоны бархата, парчи и высокие сапоги с изображением святых. Уговаривают его, чтобы принял это в дар. Пан Колда решает быть милостивым и не только отпускает всех, но и дает им для проезда по своим владениям охрану.

Марек смотрит на все это молча. Так выглядит работа рыцаря-грабителя вблизи. Все в Мареке восстает. Он злится, что ему приходится присутствовать при этом зрелище. Но оно позволяет ему лучше понять, почему пан Иржи считает пана Колду своим врагом. Ведь нрав этого человека необуздан. Конечно, есть у него и хорошие качества, но много ли их? После случая с Шимоном из Стражнице Марек стремится быть беспристрастным, но, несмотря на это, он не находит оправдывающих пана Колду обстоятельств.

К Мареку подъезжает Вацлав Брич. Смеется, подмаргивает и напоминает ему о сапогах с изображением святых.

– Заранее радуюсь тому, что он нас в них обует, – замечает Брич.

– Он облегчит себе дорогу на небо, – отвечает Марек и вспоминает, как пристально глядел на него один из купцов. Пристально и долго. Отвел взгляд и снова посмотрел. Напомнил ли ему Марек кого-нибудь? Или он когда-либо встречал Марека?

– О чем ты думаешь? – настораживается Вацлав Брич.

– Что я тоже хотел бы иметь такие сапоги, – спокойно отвечает Марек. В конце концов, как бы ни смотрел на него этот купец и кто бы он ни был, почему Марека должен беспокоить его взгляд?

Низкое помещение в находском замке. Белые стены. Узкое окно пропускает пучок лучей желтоватого света. На стене висит фарфоровое распятие.

Разговор пана Яна Колды с Мареком краток.

– Привыкнешь жить у нас? – сухо спрашивает находский пан.

– Нет, пан, – отвечает Марек, – Я хочу носить свое имя.

– Не понимаю.

– Я сравнил проведенную здесь неделю со своей прежней жизнью.

– Зачем?

– Эта неделя у вас не убедила меня.

– Достаточно, если ты присягнешь мне в верности. Христос уже ждет, – говорит пан Колда и показывает на распятие. Словно предшествующий разговор его не касался.

– Я не могу, пан.

– Что же ты можешь? – Пан Колда бросает взгляд на Марека. Глаза смотрят все так же холодно.

– Дайте мне уйти.

– Я дам тебе уйти. Только в тюрьму, – отрезает пан Колда и машет рукой.

Марека бросили, как тряпку, в круглую серую комнату находской башни. Он пытается оставаться спокойным, но это нелегко. Он испытывает чувство стыда, когда тюремщик с жадностью снимает с него кожаную куртку. Этот человек внушает отвращение с первого взгляда: щучья голова, бугристый нос, колючие глаза, глубокие морщины около рта, худое дряблое тело, которое болтается в рясе неопределенного цвета, лицо скрытое, как у настоящего тюремщика. Он выглядит так, словно сам на себя отбрасывает тень.

– Как тебя зовут? – спрашивает Марек.

– У меня нет имени, – недовольно отвечает тюремщик. Он замечает на шее у Марека крестик со святыми мощами. Хватает его. Рука тюремщика черная и шершавая, как древесная кора.

– Я буду жаловаться пану Колде! – кричит Марек и бьет тюремщика по руке. Стыд сменяется гневом.

Тюремщик отдергивает руку и громко сплевывает.

Но к крестику притронуться уже не осмеливается. По нему не заметно, что он взбешен, но его злоба хладнокровна.

– Я тебя не слышу, – говорит тюремщик и направляется к двери. Он захлопывает ее за собой с такой силой, будто никогда уже ее не откроет.

Через некоторое время Марек приходит в себя. Осматривается. Его глаза уже привыкли к полумраку. Немного света падает сюда из оконца в двери. Другого источника света нет. В подебрадской башне были деревянные нары, а здесь нет ничего. Голая каменная комната, которая должна подавить в человеке всякое желание, всякую мечту, всякое реальное представление.

Что ждет здесь Марека? Дни без работы, без обязанностей. Дни полного одиночества. Это даже не дни, потому что стены башни стирают различие между днем и ночью. В тюрьме у Марека будет однообразное течение времени безо всяких перемен, без единого впечатления. Он не узнает даже, когда наступит 16 июля. Марек понимает, что время и пространство сплоченно составили против него заговор и едва ли он сможет против них что-либо предпринять. Неужели нельзя ничего сделать? Не поможет ли ему жадность тюремщика?

Он напряженно ждет, когда тюремщик явится снова. Ожидание длится целую вечность. Марек с трудом подавляет нетерпение и голод. Наконец тюремщик приходит. Несет миску жидкой похлебки. Он вроде бы улыбается, но как-то невесело. Мареку кажется, будто тюремщик чует, что произойдет дальше. Он весь напряжен, но притворяется безразличным.

– Где ложка? – обрушивается на него Марек. Он уже понял, что с тюремщиком нужно обращаться грубо.

– Я тебя не боюсь, – нервно отвечает тюремщик.

– Помни, что я тебе скажу: ты умрешь раньше, чем я! – кричит Марек прямо в его сморщенное лицо. Марек делает ударение на каждом слове, придавая им особое значение.

– Ну, нет, пан, – защищается тюремщик, и глаза его сверкают от гнева. – Сейчас на очереди ты!

– Подожди, – говорит Марек более мирным тоном и выпивает похлебку, даже не чувствуя ее вкуса. – Ты знаешь Вацлава Брича?

– Не знаю, – отвечает тюремщик. Лицо его снова становится безразличным.

– А заработать немного серебра хочешь?

– У вас есть деньги? – оживляется тюремщик. Но сразу же спохватывается, и снова лицо его бесстрастно.

– Они у меня будут, если я захочу.

– Здесь они вам не нужны, – холодно говорит тюремщик и тут же уходит. Перед тем как закрыть дверь, он еще раз смотрит на Марека. В его глазах что-то промелькнуло. Марек не знает что.

Так они и будут играть в кошки-мышки.

Игра их довольно скучная. Тюремщик носит раз в день похлебку и при этом притворяется глухим. Марек соображает: тот хочет уморить его голодом. А тогда уж он распорядится его вещами так, как захочет. Достанется ему и крестик. Однажды тюремщик проронил: «Скоро ты откинешь копыта». Марек с удовольствием взбрыкнул бы, но после недельной голодовки он так ослаб, что даже шевельнуть ногой не может. Он живет за счет своих мускулов и крепкого здоровья. Он чувствует себя как человек, приговоренный к казни. Жизнь отвернулась от него.

Марек пытается сохранить в себе хотя бы внутреннюю силу. Не хочет допустить, чтобы ожесточилась его душа, очерствели чувства. Надеется и ждет. Обращается к богу, взывает к его доброте, молит о справедливости. Он хочет узнать от него, почему попал в тюрьму. Хотя бы это понять. Но бог молчит.

Если Марек переживет эту муку, то на свете уж не сыщется ничего такого, что сможет ему повредить. Я буду неуязвим, думает Марек. Он лежит на каменном полу без движения, потому что каждое движение утомляет его. Он мучительно думает об Анделе. Он бережет для нее свои чувства и поддерживает в себе влечение к ней. Что-то должно побуждать его к жизни.

В конце концов он перестает разговаривать. Вскоре он понимает, что в молчании великая сила. Теперь тюремщик нетерпеливо добивается его расположения, пристает к нему с расспросами, похлебка становится гуще и тарелка полнее. Марек думает: наверное, тлеет в нем все же искорка сочувствия. Может быть, удастся ее разжечь. Но как?

Внезапно тюремщик исчезает. Похлебку в камеру приносит его дочь. Это женщина не из нежных, тонких существ. Она держится слишком сурово, хотя у нее есть все признаки женщины: глаза, губы, грудь. От нее исходит животная радость, лицо излучает искушение. Находясь рядом с ней, трудно каяться или читать молитву. В ней таится древняя женская сила. Она взывает к мужчине одним своим появлением: посмотри на меня! Я не могу тебе не нравиться.

Сначала она не обращает внимания на Марека и из камеры выскакивает с брезгливым чувством. Лицо узника едва замечает. Но все же первый шаг сделан. Слабенькая ниточка знакомства уже протянута. Хотя и мимолетно. Кратким присутствием. Глазами.

Марек выведен из равновесия. Его размеренный круговорот дня нарушен. Что происходит? Что против него замышляют? Это ловушка? Как ему защищаться? Где найти в себе силы? Может быть, первым перейти в наступление?

– Как тебя зовут? – спрашивает он ее наконец.

– Моника.

– Почему сюда приходишь ты?

– Отец хворает.

– Ты говоришь правду?

– Но я ведь даже не знаю тебя, – вежливо улыбается девушка. – Зачем бы я тебе врала?

– Меня зовут Марек из Тынца.

– Хорошо. – Моника подтверждает, что приняла к сведению его имя.

В последующие дни почти ничего не происходит. Похлебка стала получше, в ней плавают кусочки мяса. Марек набирается сил, мысли его проясняются. В его сознании что-то пробуждается. Ему хочется что-либо предпринять. Но он ничего не может. Так что ему остаются только вершины и пропасти собственных мечтаний. Скрытые от взора краски мира. Далекий свет и близкая тень.

– У тебя есть муж? – спрашивает он Монику. Он хочет узнать ее поближе.

– Я не замужем, – отвечает девушка и удивленно поднимает брови.

– Я, собственно, хотел спросить, любишь ли ты кого-нибудь.

– Заботься лучше о себе, – обрезает его Моника. – Я же не спрашиваю тебя, любишь ли ты кого-нибудь.

– Не спрашиваешь, – вынужден признаться Марек и задумывается.

Он не знает, как нужно играть дальше. И именно с Моникой, потому что никто другой к нему в камеру не приходит. Где граница безопасности и откуда грозит опасность? Заметил ли он, что Моника иногда посматривает на него так, словно хочет вызвать к себе интерес? А она, вероятно, надеется пробудить в Мареке такое чувство, какое она желает. Или это невинное женское кокетство? Может, нужно рассказать ей об Анделе, но все в нем восстает против этого. Марек смутно чувствует, что Моника неохотно слушает о других женщинах. В ней живет превосходство над ними. Особенно над теми, которые гордятся своими тонкими чувствами. Кажется ему также, что ее не интересует ни прошлое, ни будущее. Кто знает, задумывается ли она над тем, что и у нее есть своя судьба. Она живет лишь сегодняшним днем. У Марека вырывается вопрос, который удивляет его самого:

– Какое сегодня число?

– Шестнадцатое июля, – отвечает, не задумываясь, Моника. – На улице хорошо. Солнце, немного облаков и ширь поднебесная.

– Шестнадцатое июля? – бледнеет Марек. – Ты точно это знаешь?

– Что случилось? – удивляется Моника. – Почему не может быть шестнадцатое июля?

– Я сегодня должен быть в Роуднице.

– У кого?

– У отца Штепана.

– В монастыре? – повторяет девушка со смехом. – В жизни не была ни в одном монастыре. Радуйся, что ты у нас.

– Лучше бы я оказался в Роуднице.

– А я тебе не нравлюсь? – вздыхает Моника, но глаза ее смеются.

– Ты красивая, – допускает Марек.

– Очень?

– Красивее, чем твой отец.

– Ты ничтожество, – обиженно бросает Моника и исчезает в дверях.

Дочь тюремщика и впрямь красива. Полна жизни. Только в ее лице и фигуре ничего нет скрытого, все на виду. Нет ни одной скважинки, из которой бы проглянула душа. Чем отличается от нее Андела? Одним своим появлением она пробуждает мечты и желания. В ней постоянно что-то новое. Она сияет, как отшлифованный алмаз. Ее красота светится изнутри и сияет снаружи.

У Моники же только губы, руки и тело. Больше ничего. Кто отдаст себя ей, будет связан по рукам и ногам. А на шею она наденет железный хомут. От Анделы, напротив, можно ждать внутреннего освобождения и развития в себе таких способностей, о которых мужчина, полюбивший ее, прежде не имел понятия. Этим мужчиной представляет Марек себя. Если, конечно, не опоздает. Шестнадцатое июля он уже прозевал. Какое следующее число будет благоприятным? Это никому не известно. Нужно по крайней мере, чтобы Андела хоть знала о случившемся. Как передать ей весточку?

А что, если попросить Монику? Она не так уж невнимательна, как была вначале. Может Марек довериться ей? Попросить ее совета. Не дернет ли он за хвост самого дьявола? Может, Моника только приманка.

Но Моника больше не приходит. В камеру возвращается тюремщик. Еще более дряблый, чем прежде, но храбрится, притворяется, что здоров. Когда он видит Марека, его мнительность усиливается и в глазах снова вспыхивает неприязнь. Наверное, ему кажется, что его здоровье перешло к Мареку. Молодость узника просто вызывающа. Даже дурная еда не сказалась на нем.

– Ты что, аршин проглотил? – приветствует его Марек холодно. – Что так смотришь?

– Кто из нас узник, ты или я? – обижается тюремщик.

– Конечно, ты. Я все тебе припомню в один прекрасный день!

– Ты что, голодный? Или мало спишь? Чего тебе еще нужно? – защищается тюремщик. Перед этим юношей у него нет привычной самоуверенности.

– Знаешь, почему к тебе подкрадывалась смерть?

– Почему? – пугается тюремщик.

– Потому что ты хотел украсть мой крестик.

– Бог с тобой, – ужасается тюремщик. – Я хотел его только посмотреть.

– Где моя куртка?

– Я принесу ее тебе, если ты хочешь.

– Ты не знаешь, что я дворянин?

– Этого мне никто не сказал, пан, – отвечает тюремщик, и в его голосе слышатся извиняющиеся нотки. Он обходит вокруг Марека и осматривает его со всех сторон. Ищет, что в нем появилось нового. Морщит лоб и поджимает губы. Размышляет.

– Вас настроила против меня дочь? – спрашивает он недоверчиво.

– Ты не заслуживаешь такой дочери.

– У меня нет другой. Только она одна.

– Ее счастье, что она на тебя не похожа.

– Вы хорошо рассмотрели ее, пан, – отрезает тюремщик и уходит с кислой миной.

В следующий раз вместе с похлебкой он приносит и его куртку. Молчит и опускает глаза. Он выглядит так, словно сам собой недоволен. Зато похлебка хорошая.

Мареку кажется, что кое-что может измениться. Но пока не знает что.

Марек напряженно вслушивается. Удар, еще удар. Свистящий звук и снова удар. Снова и снова удары. Это не похоже ни на гром, ни на рубку деревьев. Словно на небе играют в кегли. К тому же звуки падающих каменных ядер. Чего может ждать Марек? Освобождения? Гибели? Марек выбирает надежду. Мысленно хватается за меч. Он пытается понять происходящее.

В камеру торопливо входит тюремщик с дочерью. Несут ушат воды. Моника высовывается из двери, потому что старик выталкивает ее руками, но девушка успевает сообщить Мареку, что что-то происходит. Это можно понять как обещание поделиться секретом.

– Ты хочешь утопить меня? – обращается Марек к тюремщику.

– Не шутите, пан, – укоряет его тюремщик, в его лице озабоченность. – Вымойтесь и выстирайте свое платье.

– Ты слышишь удары?

Тюремщик наставляет ухо, сначала левое, потом правое.

– Я ничего не слышу, – утверждает он так правдоподобно, словно на самом деле глух. – Я принесу вам еще столик и устрою нары. Хотите столик?

– Я хочу выйти отсюда! – кричит Марек.

– Нет, пан, – говорит тюремщик и подхалимски улыбается. – Здесь вы в безопасности. А я за вас отвечаю.

– Боишься, да?

– Почему, пан?

– По замку гуляет смерть. Смотри, чтобы тебя не настигла.

– Мы все в руках божьих, – пожимает худыми плечами тюремщик.

В полдень врывается в камеру Моника. У нее испуганные глаза, язык не может выговорить ни слова. Слова словно столпились и ждут своей очереди, чтобы слететь с губ. Но между тишиной и невысказанными словами своевольно вклиниваются жесты. Марек сидит в ушате. Он прикрыт только водой.

Моника подходит к самому ушату и внимательно осматривает Марека. Как женщина мужчину. Все остальное может подождать.

– Ты неплохо выглядишь, – говорит она с восхищением.

– Моника, где Брич? – спрашивает Марек злым тоном. Где он уже переживал такие сцены с купанием? В Кутной Горе? В Подебрадах?

– Я сразу заметила, что ты настоящий мужчина.

– Ты слышишь меня? – кричит Марек. – Где Вацлав Брич?

– Ты разве не знаешь, что он уехал? – удивляется Моника. – Сразу же как кончил за тобой ухаживать.

– Где он?

– Это знает только пан Колда. Поди спроси его.

– Кто осаждает замок?

– Войско Иржи из Подебрад. Но не думай, что они возьмут замок, – улыбается Моника, бросая на Марека завлекающие взгляды. Теперь уже откровенно.

– Моника, теперь все зависит от тебя. Ведь ты мне поможешь? – просит Марек. Он выскакивает из ушата и хватает свое платье.

– Одеться? – сверкает глазами Моника.

– Я хочу к нашим.

– Об этом я должна подумать.

– Я рассчитываю на твою помощь.

Марек уже видит, как все должно случиться. До сих пор время с ним не считалось. Но этот случай возможно и необходимо использовать – бежать из находского замка. Укрепленный замок будет трудно взять. И кто знает, проникнут ли сюда осаждающие. Моника права. Поэтому Марек как можно скорее должен бежать к своим.

– Ты возьмешь меня с собой? – бросает на него взгляд Моника и помогает надеть куртку. Марек быстро влезает в куртку. Он еще не отвык от нее.

– Что тебе там делать? – удивляется Марек.

– Я бы могла тебя любить, – отвечает Моника и, наверное, думает об этом серьезно.

– Кто-нибудь по тебе будет здесь тосковать.

– Не отговаривайся, – передергивается Моника. – Я тебя ни о чем не прошу. – Возьмешь меня с собой или нет?

– Нет. – Марек знает, что теряет последний шанс, но другого ответа дать не может.

– Дурачок, – смеется Моника. – Если я не убегу с тобой, то убегу с кем-нибудь другим. Отцовскими придирками я сыта по горло.

– Ты в самом деле не можешь помочь мне? – последний раз пытается повлиять на нее Марек.

– Я подумаю, – повторяет Моника и, блеснув глазами, исчезает в дверях.

Через четырнадцать дней шум боя постепенно затихает, а потом прекращается совсем. Словно кто-то опустил на замок тишину. Сначала Марек этому не верит. Неужели возможно, чтобы подебрадцы свернули боевое знамя и ушли не солоно хлебавши? Он не хочет этого допустить. Всю первую половину дня он прислушивается и понимает, как трудно переносить собственное нетерпение. Тишина приносит ему страшное разочарование. Что делать теперь? Разве что заткнуть уши. Так невыносимо тихо! Тишина утратила свою прежнюю притягательность. Должно хоть что-то происходить! В душе Марека за последнее время накопился порох. Что с ним делать, если фитиль погас? Чем его поджечь? Если бы он мог взорвать этот порох, то взрыв не был бы впустую.

Подъем сменяется унынием. Оно подавляет Марека. Он просит прощения у камней камеры, что хотел их покинуть. Пытается погладить воздух, которым дышит в тюрьме. Благодарит несколько лучиков света, проникающих сквозь дверное оконце, за то, что они не забыли о его камере. А если бы пришел тюремщик, то, пожалуй, обнял бы и его и попросил прощения: он будет теперь спокойный и мирный, а похлебку ему пусть дают жидкую-жидкую. Марек смирился со всем.

Однако тюремщик приходит лишь в полдень. Когда безразличие уже овладело Мареком. Он достиг удивительного равновесия. Его ничто не волнует, он не замечает тюремщика. Следит лишь за тем, чтобы тот не коснулся пустоты, которая сейчас в нем. Ведь тюремщик словно и существует для того, чтобы раздражать Марека.

Но сегодня тот его не раздражает. Выносит из камеры нары, столик, ушат... И тоже молчит. Он всем своим видом показывает, что если бы это зависело от него, то на свете вообще не должно было бы ничего происходить. Выражение его лица ни радостное, ни разочарованное, ни озаренное надеждой, ни огорченное. А может, оно выражает все эти чувства, и поэтому он выглядит как человек растерянный, который принес в камеру вещи по чистому недоразумению и теперь должен их возвратить на свое место. Спокойствие тюремщика какое-то особенное, подчеркнутое, так что становится ясным, что в его душе появились какие-то сомнения. Он невнятно шевелит губами, словно что-то нашептывает сам себе, но ничего не слышно. Он, конечно, видит Марека, но делает вид, будто зажмурил глаза и не видит ничего. Если бы Марек что-либо сказал, он определенно притворился бы, что не слышит, потому что сегодня у него для узника уши заткнуты. Только Марек не произносит ни слова. Но и не снимает кожаную куртку, которую тюремщик непременно отнес бы вместе с казенным имуществом. Куртка остается у него, и к зиме она очень пригодится. Нечего и думать, что тюремщик будет топить камеру.

От одной только надежды не отказывается Марек: что придет Моника. Протирает глаза, хлопает себя по щекам и ждет. Ходит по камере, которая вдруг кажется ему просторнее, чем прежде. Все свои мысли он направляет на то, чтобы открылась дверь. Однако она остается закрытой. Но должна же появиться наконец Моника! Ведь она его единственный козырь в сегодняшней игре жизни. Или ей мешает прийти ее женская стыдливость? Марек уверен, что это не так: взгляды Моники представляются ему широкими, всеобъемлющими, готовыми ответить на бесконечные требования жизни.