Текст книги "Охота на свиней"
Автор книги: Биргитта Тротциг
Соавторы: Юнас Гардель,Вилли Чурклюнд,Пер Ершильд
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
Усталая, жалкая, стоит она с тяжелым чемоданом в руке против собора Святого Петра. Деньги у нее кончились. Она расплатилась в пансионате Эрдарелли и теперь собирается домой. В Риме ее не ждет никто.
Все кругом белое – небо, собор, голуби, мощенная камнем мостовая. Грязно-белое. Собор напоминает крепость.
Религиозные чувства госпожи Бьёрк довольно туманны, но если Бог есть, думает она, он наверняка обитает здесь. Она пришла сюда, чтобы перед отъездом домой просить Его о помощи, требовать помощи, на которую имеет право.
Госпожа Бьёрк надеется, что Бог поймет – она явилась сюда не фотографировать местные достопримечательности или впадать в экстаз оттого, что все здесь такое громадное, она явилась требовать Его помощи.
Как паломник, поднимается она по массивным каменным ступеням, ведущим к порталу собора. Сверху на нее взирают Иисус Христос, Иоанн Креститель и апостолы. Ей хотелось бы накрыть голову капюшоном, как монахине. Теперь она понимает, почему Адам и Ева пытались прикрыть свою наготу. Быть нагим ужасно. Она надеется, что ни Господь, ни его стражи не видят ее в эту минуту.
Может, ей вообще не стоило приходить.
«На третий день при наступлении утра, были громы, и молнии, и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане. Гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи и вся гора сильно колебалась.
И сказал Господь Моисею: сойди и подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его, и чтобы не пали многие из него».
Жалкая смертная, стоит она в соборе и слушает ангельское пение. Вот и она пришла наконец туда, куда ведут все дороги беглецов.
Сюда, к самой весомой из всех возможных обителей, примчал ветер ее, легчайшую из живых существ.
Как паломник пришла она сюда исповедаться и получить прощение, в Рим приехала она, чтобы иметь возможность вернуться.
Она целует стертую стопу статуи Святого Петра, а потом идет вперед так далеко, как только позволено, до того самого места, где стоит трон Святого Петра.
Головы она не склоняет. Почти что с вызовом смотрит она на пустой трон. Она видит гидов, ведущих все новые туристские группы, но не раскланивается с ними.
Защищаться она больше не может. Она должна принять решение. Что ей делать? У нее нет ни дома, ни работы, ни денег, ни друзей – все это десять лет назад у нее отнял Бёрье. Лететь дальше она не может. Пришла пора осуществить свою собственную волю. В глубине ее души решение уже принято.
Она вернется в Швецию и встретится с Бёрье.
Никакая она не госпожа Бьёрк. Никогда не принадлежала она к породе Бьёрков. И она не Вивиан Густафсон – ведь она уже больше не девушка.
Она Вивиан Мулин.
Бёрье обещал ей свою любовь. Перед лицом Бога обещали они любить и почитать друг друга. Дочь, которую она родила, – их общий ребенок. Она Вивиан Мулин и никто другой. Вивиан Мулин и только.
Без Бёрье она никто.
Бёрье.
Любимый. Что он приобрел и что потерял на пути к своему счастью? Вивиан упорно твердит, что они и в самом деле много лет любили друг друга и были счастливы. Она была в его жизни не только частью обстановки.
Где-то в пути он должен был разбиться. А она – однажды остановиться в своем полете.
Перестать повиноваться его воле и восстановить свой рухнувший мир.
Вот что она должна сделать.
Она немедленно вернется в Швецию, встретится с Бёрье и объяснит ему, насколько он был неправ.
Хорошо бы им помириться, все решить полюбовно, чтобы она могла его безоговорочно простить.
Но если он не захочет мириться, все равно они – одно целое, и Вивиан ему это докажет.
Раз и навсегда она объяснит ему, что развод невозможен; что бы они сами ни думали, они – единое целое, пока смерть их не разлучит.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1Под моросящим дождем стынет и мокнет ее лицо. Бешено колотится сердце.
Чтобы сохранить прическу, она натянула на голову полиэтиленовый пакет. Избави Бог выглядеть загнанной дичью при встрече с Бёрье. Теперь, когда они увидятся вновь, она должна держаться с достоинством.
Бёрье сейчас дома. Она это знает. Она позвонила по телефону и проверила. Трубку сняла та, другая.
– Алло, Лена Мулин слушает.
Самоуверенная лахудра!
– Извините за беспокойство, мне нужен Бёрье Мулин, – проворковала Вивиан.
– Минутку, он сейчас подойдет…
Вивиан услышала его шаги и повесила трубку.
Лена Мулин.
Дурацкое имя.
Кажется, так зовут какую-то артистку. Лена Мулин? Да нет же, фамилия артистки Улин. Лена Улин. Совсем другое дело!
Как в лихорадке проходит Вивиан квартал от станции метро Уденплан до нового дома Бёрье. Как в лихорадке нарастает в ней возбуждение. Несмотря на вечернюю прохладу, щеки у нее горят. Внутри все дрожит. Ребра только что не стучат друг от друга. А желудок, как центрифуга, гонит по кругу желудочный сок.
– Ну чего я распсиховалась? – с упреком говорит она самой себе.
Но вообще-то неудивительно, что она нервничает. Она не видела Бёрье целых девять лет. Чтобы не встречаться с Вивиан, Бёрье, когда он хотел подкупить дочь приглашением на обед или билетами в кино, назначал Жанет свидания где-нибудь в центре города. Бёрье не хотел видеть Вивиан. Не присутствовал он и на бракоразводном процессе. По той или иной причине он желал ее наказать. Дни и ночи напролет она гадала: за что? И так и не смогла понять, за что он на нее сердит. Она ведь всегда была до глупости кроткой и до смешного преданной.
И тем не менее он ее наказывал.
Вивиан пытается дышать животом, делать долгие размеренные вдохи и выдохи. На улице сыро. Холод проникает сквозь летний плащ. Она ведь взяла с собой в дорогу только то, что могло пригодиться в жаркой Италии.
В Стокгольм она вернулась всего час назад. Чемодан оставила в камере хранения на Центральном вокзале. Она вернулась не для того, чтобы предаваться сомнениям, а чтобы вступить в переговоры.
В сточной канаве валяются влажные бурые листья, горемычные бурые листья. Уж скорей бы выпал снег и прикрыл их, чтобы они не выставляли напоказ всем встречным и поперечным свою наготу.
В асфальте отражается свет уличных фонарей. Плащ Вивиан шуршит при каждом ее движении. Витрины магазинов украшены рождественскими гномами и еловыми ветками.
В витринах висят гирлянды теплых, мерцающих тонов. Каждая витрина похожа на уютный дом, на красиво раскрашенную картинку, обложенную ватой и обсыпанную серебряными блестками. Вивиан вспоминает – и на секунду ей вдруг хочется оказаться внутри стеклянной витрины, а не снаружи.
Магазины приготовились к рождественской торговле. В воскресенье первый адвент. Время надежд.
Будь Вивиан по-прежнему госпожой Бьёрк, она вынула бы из шкафа подсвечник, предназначенный для адвента, начистила и поставила бы туда, где ему полагается стоять, – на окно в столовой. А если бы еще прежде ее не бросил Бёрье, сидела бы она на кухне в Хессельбю, любуясь своим медным подсвечником. Впрочем, может, это была не медь, а похожий на нее дешевый сплав, который зато не надо чистить – какая разница?
Они с Бёрье во время адвента обычно ходили на концерт в церковь Святой Катарины. Вивиан обычно дремала и даже спала, пока не затягивали Осанну сыну Давидову. Вот бы опять уснуть там, где тёпло от скопления людей и свечек.
Но сна у Вивиан ни в одном глазу.
Восемь часов вечера. Непроглядные потемки ноября.
Счастливые семьи сидят по домам за обеденными столами. Может, они зажгли свечи, растопили камин. А после обеда заберутся с ногами на диван и будут смотреть телевизор.
Вот эта женщина вяжет свитер – рождественский подарок мужу, который читает, расположившись в кресле с высокой спинкой. А в другой квартире отец напевает своим детям песенку про маму-троллиху, которая уложила спать одиннадцать маленьких троллей, накрепко связав их хвостиками.
Дождь припустил – он лупит по машинам, по тротуарам, изъязвляя позднюю осень маленькими острыми дырочками.
Женщина, что вяжет свитер, поднимает глаза от вязанья и, взглянув в окно, вздрагивает: «Брр! Избави Бог высунуть нос на улицу в такую погоду!» Она произносит это как-то отрешенно, и муж что-то бурчит в ответ.
Дети съежились в тепле под одеялом. Теперь они уже спят. Стоя в дверях, родители любуются ими. Стиснув друг другу руки, они думают о том, что быть счастливее, чем они сейчас, невозможно.
Те, что сидят за обедом, повернулись спиной к окну. А за окном Вивиан спешит по улице на свидание с Бёрье. Бешено колотится ее сердце.
Вот она пришла. Из подъезда выходит молодая пара. Прежде чем дверь парадного захлопнулась за молодыми людьми, Вивиан вставляет ногу в щель. Потом быстро юркает в подъезд. Вот она уже в доме. Тремя этажами выше Бёрье сидит со своей шлюхой, ни о чем не подозревая. Глаза Вивиан стали словно бы лучами рентгена. Она видит сквозь этажи, как они сидят за обеденным столом и что-то бормочут. Она видит их снизу.
От возбуждения на нее нападает икота. Прошло девять лет, но она все еще его любит и готова простить.
«Я здесь, чтобы принести Благую Весть», – думает она.
Она читает на табличке: Мулин, 4-й этаж. Лицо ее передергивается, в последний раз ее охватывает приступ сомнения – это последние крохи воспитания и послушания пытаются напомнить ей, как подобает себя вести.
Но Вивиан устала вести себя как подобает, ей осточертело быть хорошо воспитанной, быть приятным дополнением к интерьеру. Она нажимает кнопку лифта, слышит, как он спускается вниз. Сердце ее бешено стучит.
Голуби в смятении взлетают вверх, закрывают небо и Пантеон.
Час пробил.
2На входной двери красуется большая деревянная табличка: «МИЛОСТИ ПРОСИМ! ЗДЕСЬ ЖИВУТ БЁРЬЕ, ЛЕНА И ГУСТАФ МУЛИН».
Вивиан нажимает кнопку звонка. В квартире кто-то встает. До нее доносится: «Кто бы это мог быть?» и «Сиди, я открою». Она быстро расстегивает плащ, оправляет блузку. В последнюю секунду срывает с головы полиэтиленовый пакет. Не хватало еще, чтобы она забыла его убрать.
Бог милосерд. Дверь открывает сам Бёрье. Салфетка заткнута за воротник, словно он ел раков. Он еще продолжает жевать и как раз собрался выковырять кусок пищи, застрявшей в зубах, но, открыв дверь, увидел Вивиан и замер. Ну и оторопел же он!
– Бёрье! – в радостном ожидании шепчет Вивиан. – Это я.
Она не видела его целых девять лет. Он постарел, благополучная жизнь наложила на него свой отпечаток. Живот стал больше, лицо обрюзгло. В шкиперской бородке появилась проседь.
На мгновение Бёрье растерялся. Будь Вивиан боксером, ей бы именно теперь следовало, воспользовавшись его ослабленной защитой, нанести прямой удар правой.
Но нет – она одаривает его своей самой нежной и преданной улыбкой. Она пришла сюда не драться, а мириться.
Заметив это, Бёрье сразу же овладевает положением. Продолжая жевать, он сует палец в рот, чтобы выковырять застрявшую в зубах пищу. Он нарочно жует с открытым ртом – пусть Вивиан видит, как велика его уверенность в себе.
Вивиан не может удержаться от смеха. Ну нельзя же после девятилетней разлуки сразу начинать с того, что ты жуешь с открытым ротом. К тому же из-за салфетки, повязанной, как у младенца, Бёрье выглядит дурак-дураком.
Она снова одаривает его своей нежнейшей улыбкой. В ответ Бёрье меряет ее скептическим взглядом.
– Вот я и опять здесь, – горделиво и в радостном ожидании заявляет она.
– Вижу, – отвечает он. – Какого черта тебе здесь надо?
– Мне надо с тобой поговорить.
– Кто там, дорого-о-й? – раздается тягучий голос из спальни. – Если принесли рождественские газеты, скажи, что нам не нужно. Скажи, что не нужно, если это разносчики газет.
– Нет, дорогая, – отвечает Бёрье, высокомерно глядя на Вивиан. – Тут никого нет.
– Никого? – удивленно восклицает Вивиан, продолжая при этом улыбаться. – Выходит, теперь я – никто? Вот оно как.
И она начинает громко распевать:
– «ШУМ ВОЛН МОРСКИХ МАТРОСУ ЛЮБ, ТЫ СЛЫШИШЬ, ВОЛНЫ ШУМЯТ!»
– Заткнись! – шипит Бёрье. Это приказ; он с угрозой делает шаг навстречу Вивиан, но ее не запугать.
– А в чем дело? Это ведь поет никто. «ПРОЩАЙ, ПРОЩАЙ, КРАСОТКА МОЯ, Я СКОРО ВЕРНУСЬ ОПЯ-ЯТЬ!»
– Дорогой мой, – раздается опять тягучий голос из комнат. – Кажется, кто-то поет?
– Нет, дорогая, я же сказал тебе, здесь никого нет.
Бёрье выходит на лестничную площадку и захлопывает за собой дверь.
– Ну, чего тебе надо? – раздраженно шепчет он.
Вивиан довольна, она перестала петь.
– Мне надо с тобой поговорить, – сообщает она и кладет руку на руку Бёрье. Вздрогнув, он поспешно освобождается.
– С чего же мне начать, так много всего, – говорит Вивиан. – Разве ты не помнишь, что мы обещались перед Богом любить и почитать друг друга до самой смерти?
Бёрье со вздохом делает гримасу.
– Милая Вивиан, неужели ты ради этого явилась сюда в такую погоду? Ведь эти слова ровным счетом ничего не значат.
Вивиан хочется заткнуть ему рот, но он привык разглагольствовать и самодовольно продолжает:
– Это просто ритуал, пожалуй, в этом можно усмотреть некое намерение, но ни один человек не властен над своим будущим и не может связать себя таким обетом. А теперь извини, пожалуйста, я должен идти к своей…
– Так вот, я вернулась, – перебивает его Вивиан, – и готова с тобой помириться.
И тут вдруг плотина прорывается, и с губ Вивиан льется потоком:
– О, Бёрье! Мы начнем сначала, ты и я. Все это было чудовищным недоразумением. Теперь я поняла. Развестись невозможно. Мы по-прежнему одно целое.
– Что это еще за климактерический бред! – обрывает ее Бёрье. – Ты, что, хочешь, чтобы я стал двоеженцем, а ты двумужницей? Это же смехота! – Презрительно фыркнув, он порывается уйти. – А кстати, как смотрит на то, что ты бегаешь ночью по улицам, твой муж?
– О! Его я бросила.
Бёрье останавливается.
– Бросила? – он недоверчиво таращится на нее. – Тыего бросила?
– Да.
Вдруг смутившись, Вивиан уставилась в каменный пол.
– Так-таки прямо взяла и бросила?
В тоне Бёрье недоверие и упрек. Вивиан задета.
– Послушай-ка, дружок, – говорит она, сама слыша, как жестко звучит ее голос. – Уж чья бы корова мычала…
Голос у нее срывается на визг, в нем звучит отчаяние, оно ей ненавистно. Ненавистно, что она опять становится тем жалким созданием, каким была девять лет назад, когда он ее бросил.
– Не кричи, глупая баба! – рычит Бёрье, тоже сразу вошедший в прежнюю роль. – Соседи услышат.
Он прав. Соседи могут услышать. Что они подумают? Вивиан снова переносится в их квартиру в Хессельбю. Бёрье ругает ее, она плачет, он кричит на нее, она плачет. Он собирает чемодан, она унижается перед ним – ползает на коленях, молит, чтобы он ее не бросал.
«Не реви так громко, глупая телка! Не беспокой соседей! Могла бы хоть немного посчитаться с ними! Спусти занавески. Не порти жизнь хотя бы соседям!»
Он перешагнул через нее и ушел, предоставив ей таскаться по неубранным комнатам и держаться подальше от окон, чтобы соседи не увидели ее краха.
А телефон звонил, и она отвечала: «Нет, сейчас его нет дома. Пожалуйста, перезвоните попозже».
«Нет, к сожалению он вышел, но я могу передать. Да, конечно, я передам привет. Спасибо. Спасибо. Непременно».
– Мне надо тебе объяснить, – говорит Вивиан с натужным спокойствием.
– Ну так валяй! – заявляет Бёрье, всем своим видом показывая, что слушать не собирается. Самоуверенности в нем еще больше, чем прежде, а она и в прежние времена совершенно подавляла Вивиан.
– Не перебивай меня! – пищит Вивиан, пытаясь привести в порядок мысли. – Все это очень важно, очень…
– Ты что, выпила? – обрывает ее Бёрье. – Ты пьяна?
Он принюхивается к ней, как отец к девочке-подростку, когда в субботу вечером та приходит домой позже, чем ей позволили.
«Он делает это нарочно, – думает Вивиан. – Он совершенно точно знает, каким способом меня уничтожить».
– Я не могу собраться с мыслями, ты все время меня перебиваешь.
В ее голосе опять появились визгливые нотки. Она снова вот-вот взорвется.
– Ты никогда не была сильна по части мыслей, – снова перебивает ее Бёрье.
Он улыбается. Он безжалостно ждет, чувствует, что взрыв на подходе.
Все это так просто. Вивиан всегда была никудышным игроком в шахматы, вспоминает он вдруг. Она могла угодить в любую ловушку, даже в самую неприкрытую. Стоило соблазнить ее пешкой, и она полностью обнажала защиту своих фигур, это была не игра, а бойня.
– Помолчи и дай мне сказать, – кричит Вивиан. – Теперь моя очередь говорить. Теперь я хочу, чтобы меня выслушали!
– Как же, как же, – перебивает Бёрье. – Это испокон века ладят все феминистки, все защитницы лесбиянства из принципа. «Теперь моя очередь говорить!» – пищат они. А потом балаболят без остановки. Чушь, белиберда, мужчины-угнетатели – все вперемешку. Черт бы их всех побрал! Ну, женщина, валяй. Хочешь говорить – выкладывай! – Он смотрит на часы. – Даю тебе ровно одну минуту… Считаю.
Наглец! Гнусная, мерзкая, жалкая, жирная тварь! Чего ради она стоит тут и унижается перед ним? Почему опять стала такой кроткой? Почему готова все понять и все простить этой балованной скотине? Почему позволяет ему каждый раз уходить победителем?
– Время идет.
Бёрье демонстративно смотрит на часы.
Стереть его ухмылку.
Вытравить с его лица эту самодовольную ухмылку.
– Мы должны любить друг друга до самой смерти, – беззвучно шепчет Вивиан, чувствуя, что еще немного, и она расплачется, как обманутый ребенок.
Почему она не смеет даже посмотреть ему прямо в глаза? Почему опустила взгляд и уставилась на его дурацкую слюнявку?
Бёрье смеется.
Смеется грубо. Словно механическая пила вгрызается в молодое деревце. Смеясь, он даже не прикрывает рта рукой.
Вивиан поднимает взгляд и глядит в его открытую пасть, где в желтых зубах застряли остатки пищи. Она видит золотые коронки, обломанный клык, видит, как подрагивает небная занавеска, чувствует, как от его дыхания несет капустой и луком.
И вдруг она становится совершенно спокойной. Она переводит взгляд еще выше и встречается с его взглядом. Теперь она глядит на него в упор, и голос ее звучит так, как тогда, когда она водила американок по собору Святого Петра.
– По возможности надо решить дело полюбовно, чтобы примирение было полным, – жестко говорит она.
Бёрье больше не смеется.
– Но если ты откажешься, значения не имеет. Что бы ты ни говорил, что бы ни думал, мы – одно целое. И я должна тебе это доказать. Я тебя проучу. Я тебя предупредила.
Уж не страх ли мелькнул в его глазах, когда он замахнулся, чтобы отвесить ей пощечину?
– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном! – шипит он. – Убирайся, пока я не вышвырнул тебя вон!
И тут Вивиан улыбается так, как она научилась у господина Бьёрка. Снисходительной, насмешливой улыбкой, улыбкой, полной презрения и неколебимой уверенности в себе. Холодной, кастрированной улыбкой, в которой успела натренироваться за семь лет. Так улыбаются прислуге, так улыбаются нижестоящему.
Бёрье испуганно опускает поднятую руку. Что такое он вдруг в ней увидел? Он пытается фыркнуть, но это скорей похоже на всхлип – он не убедил даже самого себя.
– Убирайся! – шепчет он, но приказание больше похоже на мольбу.
Впрочем, Вивиан уже повернулась к нему спиной и нажала кнопку лифта.
3Боже, как болит у нее спина. Последние дни тянулись так долго. Сначала бесконечные пересадки с поезда на поезд, чтобы добраться до дому, а потом сразу эта встреча с Бёрье.
Вивиан вытягивается на кровати в дешевом гостиничном номере, который сняла в районе Васастан. Ее чемодан так и остался в камере хранения на Центральном вокзале.
Снова и снова перебирает она в памяти подробности своей встречи с Бёрье – что сказал он, что сказала она, что она почувствовала.
Подумать только, как он разжирел. Наверно, рад-радешенек, что может есть и пить, сколько влезет, и избавился, наконец, от ее пакетиков «Бло Банд». Понять его можно.
Да только весь этот жир откладывается на сердце, а потом в один прекрасный день – бац, инфаркт, и ты загнулся.
Сначала, конечно, делаешь отчаянную попытку подлечиться в центре реабилитации сердечников в Сан-Августине на Канарских островах, но потом все равно загнешься.
Загнешься, и с концами.
Вивиан нисколько не завидует его счастью – вовсе нет. Но интересно, присмотрел ли он себе место на кладбище?
Куда тычет пальцем Бёрье, когда говорит: «Я хочу лежать здесь, вот в этой земле»? Вряд ли это место – в Норланде рядом с его отцом и матерью.
Гражданский инженер не может, черт возьми, лежать рядом со всяким сбродом! Нет, он вносит небольшую плату, чтобы потом кладбищенские сторожа ухаживали за его могилой – сметали листья, высадили кустик вереска стандартного размера, зажигали свечку в день Всех Святых, поминая человека, которого в глаза не видели.
Нет, Бёрье не присмотрел себе места на кладбище, Вивиан уверена: он просто не мог этого сделать. Ведь Бёрье никогда не умрет. Он так счастлив со своей женой, этим нолем без палочки.
Вивиан рада за него. Вивиан понимает, что он ухватился за то, в чем увидел последнюю возможность быть счастливым. Единственное, с чем она не может примириться – это что он устроил свое счастье за ее счет. Что он сам себя пригласил на обед, а расплачиваться предоставил ей.
Он отнял у нее даже машину, а Вивиан так любит водить.
Хрясь, хрясь!
Она размажет подлеца колесами своей машины.
А впрочем, нет, лучше паровым катком! Проедется по нему взад и вперед!
И при этом она воскликнет: «Ой!»
А потом: «Ой! Опять не заметила. Но ничего, время залечивает все раны».
А потом: «Где же у этой штуковины тормоз?»
Он не хочет мириться. А чего она ждала? Впрочем, может, как раз этого самого и ждала. Вивиан смеется. Наверно, решил, что она спятила. Впрочем, это его проблемы. По крайней мере она дала ему шанс. Она вела честную игру и предложила ему такую же. А он не захотел. Что ж, она не виновата. Пусть пеняет на себя.
С этой минуты она начнет осуществлять свой план.
