Текст книги "Любовь на Бродвее"
Автор книги: Беверли Марти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
– У тебя кончились деньги, да? Все, что ты привезла с собой, уплыло.
– Что-то вроде этого, – согласилась Карен. – Так что теперь я не буду ездить с тобой. Благодарю за карету с четверкой лошадей.
– Карета с четверкой лошадей, – повторил он, стараясь вникнуть в смысл этих слов. – Слушай, сделай одолжение. Скажи скороговорку: «Припаркуйся в Гарвард-Ярде»…
Карен улыбнулась. Точнее, это было неким подобием улыбки. Если бы он только знал, как улыбалась раньше Карен Райс, а не то создание, которое было любовницей Бернарда Хенригена, не та леди, назвавшая себя Глорией, одурманенная игральными автоматами.
– Хочешь убедиться, прав ли ты и говорю ли я с бостонским акцентом? Хорошо, «Припахкуйся в Гахвахд-Яхде». Ну вот, сказала.
– Да, я так и думал. Бостонская аристократка.
– Нет, в этом ты ошибся. Просто ребенок из так называемого Вест-Энда. Не самая лучшая часть города, ничего общего с Бикон-Хиллом и аристократическими кварталами.
– Слушай, Глория, я знаю, это не мое дело, но какого черта ты здесь делаешь? Ты же не безмозглый цыпленок и уж вовсе не похожа на официантку. Ты образованная женщина, которая говорит «карета с четверкой лошадей». Для чего тебе все это?
– Ты прав, это не твое дело. Увидимся как-нибудь, Фрэнк. Еще раз благодарю за все поездки.
Три дня спустя Фрэнк заглянул в «Энжел-гриль».
– Ветчину и сыр с ржаным хлебом и горчицей, – обратился он к Карен, усевшись за стойкой. – Как поживаешь?
– Хорошо. А как ты?
– Нормально. Соскучился только по нашим поездкам. Хотел попросить тебя принести мне чашечку кофе во время моего перерыва прошлым вечером, но мой хозяин никуда не отлучался. Администрация косо смотрит на крупье, которые заводят дружбу с игроками, а с ней лучше не портить отношения.
– Пожалуй, да. – Преступность и иммигранты. Нет лучше места, чем Лас-Вегас, для изучения этого вопроса. И парень по имени Карлуччи, сдающий карты в блэкджеке, мог бы быть одним из объектов исследования. – Что будешь пить с сандвичем?
– Кока-колу.
Когда в половине четвертого Карен вышла из бара, Фрэнк ждал ее:
– Садись, я подвезу тебя домой.
– Ты же должен спать в это время. Тебе не стоит болтаться здесь, дожидаясь меня.
Вместо ответа он взял ее за руку и повел к машине.
Карен шла, шатаясь от усталости, слишком измученная, чтобы протестовать. В машине она уснула, а когда проснулась, оказалась на узкой, комковатой кровати в своей хижине, и прошло уже много часов.
Карен взглянула на себя в лунном свете, проникающем сквозь маленькое, довольно грязное окошко. Как она оказалась здесь? Последнее, что она помнила, был автомобиль Фрэнка Карлуччи. Неужели он?.. Нет, она не помнила ничего такого. Кроме того, она была полностью одета в белую нейлоновую униформу официантки «Энжел-гриля». И трусики были на ней. Так что нет.
Карен встала, приняла душ, вымыла голову и надела второй комплект униформы. Первый она выстирает завтра, когда придет с работы. Он высохнет, пока она будет спать. На этой работе по крайней мере не было проблем с одеждой. Она уже не могла надевать на смену две пары шорт, которые купила, когда приехала в Лас-Вегас. Обе пары порвались, но ей не хотелось тратить деньги на посторонние вещи. Она могла дергать за рычаг игрального автомата в той же самой одежде, в какой была за стойкой бара в ресторане.
На следующий день Карен пришла домой такой усталой, что была не в состоянии постирать униформу.
Она упала на кровать и уснула, а когда проснулась около девяти часов, задрожала от беспокойства, поняв, что не играла почти одиннадцать часов. Она опоздала, и кто-то мог занять ее автомат. Не важно, если это случайный игрок, он просидит за ним час или того меньше. Такое случалось и раньше. Но если ее автомат займет завсегдатай? Она не сможет подойти к нему весь вечер. У нее не было времени думать о своем внешнем виде. Она надела ту же униформу, которую надевала вчера, не обращая внимания на пятна горчицы на лифе.
На следующий день Карен допустила много ошибок за стойкой «Энжел-гриля». Постоянный посетитель, попросивший тост, получил простой хлеб и вернул сандвич назад. Другой предупредил ее, что не желает никакой приправы к цыпленку, но она забыла и сказала: «Полейте маслом и майонезом», – когда делала заказ. Клиент страшно разозлился, потому что спешил, и ушел, не поев и, конечно, не заплатив.
– Можешь больше не приходить, – сказал хозяин ресторана, когда подошло время окончания работы. – Здесь не держат простофиль. – Он с отвращением взглянул на ее грязную униформу, заплатив ей шестнадцать долларов за те дни, что она проработала на этой неделе.
Выйдя на улицу, Карен заплакала.
– В чем дело? – спросил Фрэнк Карлуччи, подойдя к ней и взяв ее за руку.
– Меня только что уволили. Я заработала всего шестнадцать долларов, а сегодня надо платить за жилье.
– Да, это обычное дело, – сказал он, садясь за руль автомобиля. Сейчас надо незаметно прокрасться мимо хозяйки, а потом воспользоваться шестнадцатью баксами для игры сегодня вечером. Ты, конечно, крупно выиграешь, и все проблемы исчезнут.
– Я могу выиграть, – сказала Карен. – Ты не знаешь, у меня иногда получается.
– Да, но чаще проигрываешь. Рано или поздно все равно все проиграешь. Ты ведь знаешь, как это бывает, Глория? Тебя заманивают тем, что можно выиграть несколько баксов, стоит лишь провести пару часов у автомата. При этом надо только действовать получше. Однако все тщательно продумано, и ты оказываешься младенцем в густом лесу. Они пожирают тебя живьем. К тому же ты выглядишь недостаточно хорошо, чтобы торговать собой.
По крайней мере сейчас. Хотя могу себе представить, что ты была когда-то весьма привлекательной.
– Кто ты такой, черт побери, чтобы называть меня проституткой?
– Никто. Я вообще никто. И я не называл тебя проституткой. Я сказал лишь, что ты на пути к тому, чтобы стать ею. Глория Финклстейн, взрослая маменькина дочка. Не обращайте внимания на то, что у нее под глазами большие мешки, и что она постоянно дрожит, и что она такая тощая.
Они проехали половину пути и находились сейчас на безлюдной бетонированной дороге, проложенной через пустыню.
– Ты хочешь разозлить меня. К твоему сведению, мое имя не Глория Финклстейн, будь ты проклят! Меня зовут Карен Райс! Доктор Карен Райс, если хочешь знать, Он нажал на тормоза, и автомобиль резко остановился.
– Повтори еще раз, – тихо сказал он. – Кто ты?
Карен ненавидела себя за то, что он вынудил ее назвать свое настоящее имя. Она сделала это, потому что Фрэнк ужасно разозлил ее. Она не хотела испытывать ни злости, ни грусти, ни радости. Она ничего не хотела чувствовать. Она хотела только дергать за рычаг и наблюдать за вращающимися картинками фруктов. Карен смотрела прямо перед собой. Солнце нещадно палило, и без движения воздуха сквозь окна температура в автомобиле начала быстро повышаться.
– Повтори, – еще раз попросил Фрэнк. Он повернулся и схватил ее за плечи. – Скажи мне, кто ты!
Теперь он уже кричал, тряся ее. – Кто ты?
– Карен Райс! Карен Райс! Карен Райс! – выкрикивала она свое имя ему в лицо, как будто эти слова служили оружием, с помощью которого она могла поразить его. – Я Карен Райс, психолог, с ученой степенью доктора психологии!
Она зарыдала, прерывисто вдыхая воздух. К горлу подступила тошнота, она нащупала ручку дверцы, наклонилась, и ее вырвало на дорогу.
Фрэнк держал ее, прижав руку ко лбу, как это делала Лия, когда Карен была маленькой, у нее болел живот и ее рвало в туалете. Наконец желудок ее опустел, и она откинулась назад, положив голову на красную обивку сиденья.
По ее лицу струился пот, и Фрэнк вытирал его своим носовым платком:
– Теперь получше?
– Немного. Извини.
– Не беспокойся. Кажется, мы начали неплохо. По крайней мере теперь я знаю твое настоящее имя. И самое главное, ты помнишь его. Он включил двигатель и тронулся в направлении «Звездных лачуг».
* * *
Репетиции спектакля «Когда наступает утро» начались второго ноября. В первый день собрались все тридцать два участника постановки. Они сидели с нетронутыми сценариями, которые вскоре будут измяты и помечены карандашом, и каждый начнет читать свои роли. Марджори не появляется на сцене до середины первого акта, так что у Джаффи было время понаблюдать и послушать.
Она участвовала во всех обсуждениях, касающихся назначения основных ролей, и потому приходила на все сборы исполнителей, но только сейчас увидела всех вместе. Это был хороший состав. Даже без костюмов и без грима можно было заметить, как хорошо артисты взаимодействовали, дополняя друг друга на сцене.
Начало свидетельствовало о том, что Фил Михельсон, режиссер, знал свое дело. Впрочем, Джаффи еще раньше имела возможность убедиться в этом. В свои сорок лет Михельсон имел за спиной многочисленные хиты, которые вызывали доверие к нему. И сейчас чувствовалось, что он работал очень вдохновенно, полагая, что в таком спектакле и с таким составом исполнителей он может проявить весь свой талант.
Было еще одно очень приятное обстоятельство – Джаффи снова работала с Гарри Харкортом. Он играл Джеримая Слейда, человека, к которому Марджори приезжает в Бостон, чтобы выйти за него замуж, поскольку ее отец принял такое решение. Джаффи слушала его диалог с человеком, у которого была роль его адвоката, и они обсуждали предстоящую женитьбу. Они читали неважно, но Михельсон ничего не говорил. Ему нужно было пока только почувствовать их стиль. Первое чтение всегда ужасно, это общеизвестно в любом театре.
Они дошли до конца четвертой страницы.
– Я не обязан любить ее, достаточно уважения, – сказал Гарри. – Она должна стать моей женой, а не моим другом.
Послышалось громкое шуршание бумаги – тридцать два человека одновременно перевернули страницы сценариев. Джаффи поставила стакан с кока-колой, которую потягивала мелкими глотками. Приближался момент ее вступления. Минуты через три Гарри дал ей реплику:
– Итак, мадам, вы прибыли.
Джаффи прочитала свои первые слова:
– Да, мистер Слейд. Я проделала очень большой путь, и, как бы далеко ни находилось это место, тем не менее я прибыла. – Она почувствовала дрожь от волнения. Не от того, что хорошо произнесла свою реплику, как раз она прозвучала не очень здорово, а от того, что наконец все началось.
Когда они закончили репетицию, кто-то выглянул в дверь и сказал, что пошел снег.
– Не может быть, – возразил кто-то другой. – Сегодня только второе ноября. – Но первый голос настаивал.
Джаффи вышла на Сорок пятую улицу восточного Бродвея в белый мир. Снег не был тяжелым и мокрым, как обычно бывает в начале сезона. Он был сухим и рассыпчатым, а воздух колючим и морозным.
– Взять вам такси, мисс Кейн? – спросил кто-то.
– Нет, благодарю, я, пожалуй, немного пройдусь.
Она прошла пешком всю дорогу до дома, напевая себе под нос и испытывая радость, оттого что началась работа над новым спектаклем, тем более что начать было очень трудно.
Через два дня приступили к планированию мизансцен, пока со сценариями в руках, не заботясь о движениях. Теперь главной задачей было найти свой путь по улицам, переулкам и узким дорожкам в том мире, который они вместе создавали. Тридцать два человека подчеркивали отпечатанные перемещения по сцене и записывали новые: войти слева, дойти до середины сцены, выйти справа сзади, переместиться к маленькому столу справа от центра, взять яблоко…
Пока не было ни яблок, ни имущества, так же как не было костюмов и декораций. Все было воображаемым, в надежде, что скоро станет реальным.
Перед окончанием Фил Михельсон вывесил расписание репетиций на доске объявлений за кулисами.
Джаффи, как и все остальные, остановилась, чтобы выписать свои дни.
– Как, Джаффи? – спросил Фил.
– Прекрасно. – Она не беспокоилась относительно расписания. Теперь она не была примадонной, как раньше, когда играла Ханну Глемп. Это было всем хорошо известно, но она по-прежнему оставалась Джаффи Кейн, и потому режиссер не удержался от вопроса. – Просто прекрасно, – повторила она.
То же самое она сказала Полу вечером, когда тот спросил, как идут дела:
– Просто прекрасно. Пока рано говорить что-либо еще. Но на сегодня все идет как надо.
– Хорошо. Я привез тебе подарок. – Он протянул ей коробочку, завернутую в серебристую тисненую бумагу с маркой «Тиффани».
Джаффи открыла ее и увидела четырнадцатидюймовую двойную нитку отборного жемчуга.
– Пол, это очень мило. Я ничего подобного не ожидала – сейчас не день рождения, не Рождество, не годовщина свадьбы.
– Это подарок в честь начала нового спектакля, один из двух, что я должен тебе.
Джаффи почувствовала, как слезы подступили к глазам:
– Ты ничего не должен мне, дорогой.
– Нет, должен. Рано или поздно у тебя появятся изумрудные серьги. А ты помнишь свое обещание, Джаффи?
Она наклонилась и поцеловала его в щеку:
– Помню.
– Мы зачнем ребенка после того, как спектакль станет хитом через семь или восемь месяцев, – сказал он, повторив слова ее обещания.
Джаффи прижала палец к его губам:
– Ш-ш-ш… Не надо говорить, что будет. Не сейчас, когда мы репетируем. Это плохая примета.
– Вовсе не плохая, – сказал Пол, обнимая ее. – Это не касается нас. Мы особая пара, дорогая. Заколдованная.
Глава 17
Шестое января 1956 года многие запомнили надолго. В театре «Лайсиум» на Сорок пятой улице состоялась премьера спектакля «Когда наступает утро» с Джаффи Кейн в главной роли.
Несмотря на усиленную рекламу – самая дорогая постановка, самые замечательные декорации, потрясающие костюмы, блестящий сценарий двадцатичетырехлетнего неизвестного драматурга, – среди театралов было много скептиков. Потому что Бродвей вообще относится скептически ко всему новому и потому что «Джаффи Кейн, может быть, и хороша в телепостановках, но она не зарекомендовала себя в драматических спектаклях на театральных подмостках, и к тому же говорят, что эта пьеса длится более трех часов…»
В дни открытия спектаклей Джаффи обычно была словно трут, готовый вот-вот вспыхнуть. Утром шестого января было еще хуже. Джаффи знала, как много людей ожидало, что она провалится, и большинство будет упиваться этим.
– Съешь что-нибудь, – настаивал Пол. – Ты почувствуешь себя лучше.
– Я не могу, меня сразу стошнит.
– Но по крайней мере выпей кофе. Я заварю свежий.
– Нет, не кофе. Может быть, чай. С лимоном и медом.
Пол приготовил чай и принес ей в постель, но Джаффи не смогла выпить его. Слишком сладкий, он положил много меда. Она сделала один глоток и поставила чашку на столик рядом с кроватью. Зазвонил дверной звонок, и Пол пошел открывать дверь. Он вернулся, держа в руках большую коробку:
– Еще цветы.
Джаффи подняла крышку и обнаружила белые розы с открыткой.
– Ты была, есть и будешь замечательной актрисой, – прочитала она вслух. – От Нессы.
– Конечно, она права, – сказал Пол. – Слушай, дорогая, ты в состоянии побыть одна? Я не могу оставаться с тобой, мне надо пойти в офис на несколько часов.
И тогда… – Его прервал звонок в дверь. – Я не могу уйти, – сказал он, вернувшись. – Тебе нужен дворецкий. Это то, о чем ты всегда мечтала, опять цветы.
На сей раз – цветы от ее отца. Майер должен был приехать в Нью-Йорк на открытие спектакля, а пока послал алые камелии и открытку – «От папы, от отсутствующей мамы и обоих дедушек». Джаффи заплакала.
– Не надо плакать. – Пол вытер ей глаза. – Тебе придется здорово повозиться с гримом вечером, если будешь плакать.
– Знаю. – Джаффи высморкалась, затем откинула желтое одеяло. – Я встаю. Не могу валяться в постели и мучиться целый день. Пойду погуляю.
– Смотри не подцепи еще каких-нибудь драматургов, – сказал Пол, когда она уходила. По крайней мере это заставило ее рассмеяться, Джаффи отправилась наудачу в аптеку Велана на углу Девятнадцатой улицы и Лексингтон-авеню. Она заглянула внутрь, надеясь увидеть Генри, сидящего за стойкой бара, но его там не было. Можно было не сомневаться – мать уложила его в постель с бутылкой горячей воды и аспирином на все четыре часа.
Вернувшись в пентхаус, она увидела, что вся квартира заставлена цветами. Уборщица бормотала что-то невнятное по поводу того, что не хватает ваз.
– Если принесут еще, поставь их на кухню в ведро с водой, – сказала Джаффи. – Я разберусь с ними потом. – Она пробежала взглядом по карточкам в тех букетах, которые появились во время ее прогулки.
Маргаритки от Мэтта. Они выглядели удивительно свежими и невинными среди других роскошных цветов.
На открытке было написано: «Не гадай на лепестках, я могу предсказать ответ». На мгновение Джаффи испугалась. Что подумает Пол? Ничего. Это любовь. Никто не сомневался, что Мэтт любит ее, а она его. Эта любовь проявилась лишь единственный раз, и, казалось, Пол не беспокоился по этому поводу. Когда она вернулась из Лондона, он продолжал относиться к Мэтту не иначе, как к ее другу и агенту. Джаффи положила на место открытку и перешла к остальным.
– Наверное, цветы прислали все, кто когда-либо встречал тебя, – сказал Пол, входя в гостиную. – Еще больше в спальне и в будуаре. Квартира становится похожей на похоронный зал.
– Если не возражаешь, я обойдусь без этого сравнения.
Пол засмеялся:
– Извини, я забыл, как ты обидчива сегодня.
– Не все прислали цветы, – сказала она, закончив свой обход присланных букетов. – Ничего нет от Карен.
– Ты в самом деле ждала от нее чего-то, дорогая? – осторожно спросил он. – Прошло уже шесть месяцев.
Джаффи действительно ждала, несмотря ни на что.
Как ждала поздравительную открытку на Рождество.
Карен свяжется с ней в рождественские каникулы, говорила Джаффи себе в декабре. Но она не сделала этого тогда, не сделала и сейчас.
Мистер Шварц, частный детектив, отказался от дальнейших поисков. Он не взял денег, поскольку не смог получить никакой информации, за исключением сведений от продавца билетов на автобусной станции, который сказал, что, кажется, продал билет до Лас-Вегаса леди, похожей на фотографию. Но он не был уверен, и Шварц решил поехать в Лас-Вегас. Однако Джаффи высмеяла эту идею.
– Карен ненавидит Лас-Вегас, – настаивала она. – Она сама говорила мне об этом год назад.
После чего сыщик назвал дело безнадежным и прекратил поиск. Почти все считали поиски безнадежными, за исключением Лии и Джаффи. Они утешали друг друга по телефону пустыми надеждами. Пол же был из другого теста.
– Где бы ни была Карен, – сказал он, – она не знает, что у тебя сегодня открытие нового спектакля. Дорогая, в отдаленных районах нашей огромной страны есть такие дикие места, где, вероятно, никогда не слышали о Джаффи Кейн.
– Карен должна была бы услышать обо мне, – сказала Джаффи. Она взглянула на часы. – Уже четвертый час. Мне надо принять ванну.
– Хорошо, только смотри не утони.
– Если бы я не знала, что еще тридцать один человек в этот момент переживает то же, что и я, то, наверное, так и сделала бы.
Наполняя ванну, Джаффи подумала, что, где бы ни была сейчас Карен, она тоже, должно быть, чувствует себя отвратительно. Она очень надеялась на это. Очень.
Ведь надо быть живой, чтобы чувствовать себя отвратительно.
* * *
В ноябре Карен уволили из химчистки, где она работала сортировщицей грязной одежды.
– Я не могу держать людей, которые забывают приходить на работу, сказал хозяин.
На прошлой неделе Карен играла почти двадцать три часа подряд, потому что ей везло и она получала выигрыш за выигрышем. Через некоторое время большую часть денег она снова оставила в автомате. Обессилев от усталости, вернулась в свою лачугу и проспала почти два дня. Затем снова играла с тем, что у нее осталось от предыдущих выигрышей. Прошло еще полтора дня, и она проиграла все, что у нее было. В течение пяти дней она не появлялась в химчистке, и ее уволили.
– И что теперь? – спросил Фрэнк.
Как обычно, они сидели в автомобиле. Он никогда не разговаривал с ней во время игры, хотя стоял в пяти ярдах позади за своим карточным столом. В «Пустынном дворе» Карен была полностью сосредоточена на своей игре, а он на своей. Вне казино, когда он возил ее туда и обратно, что теперь она называла своей жизнью, Фрэнк задавал Карен вопросы, которые ужасно не нравились ей, поскольку возвращали ее к реальности.
– Что ты теперь собираешься делать? Сможешь ли заплатить за жилье на этой неделе?
Карен покачала головой:
– Нет. Но если сыграю сегодня вечером, то смогу расплатиться. Как только выиграю двадцать один доллар, сразу отложу эти деньги для Беллы и не буду к ним прикасаться. Правда, Фрэнк, обещаю. Если ты только одолжишь мне пятнадцать долларов. Это все, что мне нужно.
– Не дам ни цента.
– Ну дай. Что такое для тебя пятнадцать баксов? Ты получаешь целое состояние.
– Я не дам тебе денег взаймы.
Карен схватила его за руку:
– Ты должен помочь мне, Фрэнк. Ты единственный, на кого я могу рассчитывать. Десять долларов.
Пожалуйста, только десять.
По крайней мере он не отталкивал ее. Фрэнк никогда не отталкивал ее. Но тут снова покачал головой:
– Нет. Я же сказал. Разве только…
– Что? Скажи. Скажи, чего ты хочешь, я сделаю это.
– Если только ты поселишься со мной.
– Что? – Карен испугалась. Он никогда не прикасался к ней, за исключением того случая, когда перенес ее из машины на кровать. Это она хватала его за руку, когда просила дать взаймы. – Для чего ты хочешь, чтобы я поселилась с тобой? – Карен откинула волосы с лица. Они стали еще длиннее и свисали засаленными спутанными локонами. Она уже не помнила, когда последний раз мыла голову.
– Не для того, о чем ты подумала, – сказал Фрэнк. – Я же не предложил разделить со мной постель, Карен.
Только мой дом. У меня небольшой одноэтажный летний дом в дальнем конце Фремонта.
Потребовалось некоторое время, прежде чем она в конце концов сообразила, что Фремонт находится в противоположном конце города от Спринг-Маунтин-роуд.
Каждый раз, когда он подвозил ее, ему было совершенно не по пути. Но Карен не думала об этом сейчас.
– Ты хочешь, чтобы кто-то присматривал за ним, вроде постоянной прислуги?
– Да, постоянная прислуга со степенью доктора психологии. Мечта каждого парня. Просто мне жаль тебя.
Что скажешь?
– Зачем?
– О Господи! Я не собираюсь отвечать на двадцать вопросов, Карен. Согласна или нет?
Она задумалась на мгновение, затем пожала плечами:
– Мне нечего терять, не так ли?
Таким образом, в ноябре Карен поселилась у Фрэнка.
В конце недели они устроили свой быт. У нее была своя комната, у него своя. Его комната была закрыта для нее.
Карен не могла позволить себе входить туда. Для совместного пользования оставались две другие комнаты, но Карен не хотела заниматься поддержанием порядка в гостиной и на кухне и потому редко бывала там.
Ее жизнь мало чем отличалась от прежней. Она спала и ела очень мало. Продолжала играть, пока не уставала настолько, что не могла дергать за рычаг или у нее кончались деньги. Ее запас был строго определенным, Фрэнк давал ей на игру шестьдесят долларов в неделю.
Это была достаточно щедрая сумма, хотя он мог позволить себе и больше. По его собственному признанию, он снимал немалые деньги, сдавая карты в блэкджеке.
– Я не ждал, что ты откажешься от игры, – сказал он. – Поэтому я снабжаю тебя деньгами. Но только такой суммой, и не более.
Он привозил ее в казино, когда сам отправлялся на работу, и забирал домой, закончив смену. Если она тратила все деньги до воскресенья, когда он выдавал ей шестьдесят долларов, на нее было страшно смотреть.
Однако Фрэнк не давал ей больше, несмотря на просьбы и мольбы.
Пару раз, когда у нее ничего не осталось, а до воскресенья было далеко, она дождалась, когда он уйдет на работу, затем вышла на улицу и стала попрошайничать.
Карен ничего не предлагала взамен тех денег, которые просила. Она делала лишь то, что многие опустившиеся игроки, которым не везло, останавливала незнакомых людей и мямлила что-то относительно двадцати пяти центов. Однако приходилось быть очень осторожной, так как полицейские Лас-Вегаса вели себя ужасно грубо с попрошайками, но Карен удавалось избегать их. Насобирав три, четыре доллара у людей, которые хорошо понимали, зачем ей нужны деньги, она шла куда-нибудь и играла, пока снова не оказывалась пустой. Конечно, при этом она не появлялась в «Пустынном дворе», так как не хотела, чтобы Фрэнк увидел ее.
Если он и знал, то ничего не говорил об этом. Хотя порой говорил другое:
– Прими душ, Карен. Это наши домашние правила.
Ты должна купаться раз в сутки и мыть голову по крайней мере один раз в неделю.
Она, как ребенок, выполняла все его требования. Поскольку Карен не испытывала стыда, когда ей говорили, что от нее пахнет – она уже давно потеряла всякий стыд, – следующей самой важной для нее ценностью после игры с автоматом стала жизнь с Фрэнком в его доме во Фремонте. Здесь она чувствовала себя в безопасности и поняла, что уже давно, насколько помнила, не испытывала такого чувства, особенно после того, как стала любовницей Бернарда Хенригена.
Однажды Фрэнк ушел на пару часов и вернулся с одеждой: двумя юбками одной голубой, другой зеленой, хлопчатобумажной, со складками – и четырьмя блузками различных цветов.
– Тебе нужно что-то из одежды. Думаю, этого достаточно, чтобы ты могла переодеваться и стирать вещи на смену.
Карен послушно выбросила изношенные остатки своего скудного гардероба и стала носить одежду, купленную Фрэнком. Она также научилась пользоваться его стиральной машиной.
В субботу вечером перед Рождеством Карен сорвала большой куш. Она выиграла восемьсот долларов, сразу же обменяла сотню на бумажные деньги и сунула хрустящую банкноту в туфлю. До конца ночи она спустила почти весь свой выигрыш, но до сотни не дотронулась.
– Я хочу пойти в магазин, – сказала она Фрэнку на следующий день.
Было четыре часа дня, а он только завтракал, поскольку график его работы вынуждал придерживаться необычного режима. Карен пила кофе. Она привыкла к черному, но он убедил ее добавлять молоко и сахар.
– Так ты получишь хотя бы небольшое питание, если уж потребляешь в основном кофе.
Карен помешивала в чашке и повторила свой вопрос:
– Так можем мы пойти в магазин?
– Конечно, если хочешь. – Голос его был обычным.
Если бы ее вопрос показался ему странным, он вряд ли согласился.
Она не позволила сопровождать ее по отделам и договорилась встретиться с ним на углу через час.
– Что это? – спросил он, когда она вернулась с тремя свертками.
– Ничего особенного.
Она купила ему подарки к Рождеству – домашние тапочки, крем после бритья и пару золотых запонок.
Конечно, это было не настоящее золото, а только позолота, но они были очень красивыми, заботливо выбранными по старой памяти на изящные вещи. Когда она отдала ему подарки рождественским утром, он сказал, что они очень нравятся ему.
– У меня тоже есть для тебя кое-что. – Это был вишневый махровый банный халат классического типа, который запахивался вокруг тела и завязывался кушаком.
Она примерила его. – Цвет тебе очень идет, – сказал Фрэнк. Он приподнял локон ее волос тыльной стороной ладони. Волосы были чистыми. – Карен, какая у тебя была прическа до Лас-Вегаса?
– Зависит от того, что ты имеешь в виду. – Она стянула волосы руками сзади. – Долгое время вот такой пучок. А перед этим и после этого очень короткая стрижка «пудель». Как Мэри Мартин в фильме «Юг Тихого океана».
– Мне очень хотелось бы увидеть тебя с короткой стрижкой.
На следующий день Карен постриглась. Фрэнк сказал, что она выглядит потрясающе.
– Можешь себе представить, – сказала она, – что в этом месяце я потратила деньги не только на игру?
– Да, – сказал он, – представляю.
* * *
В восемь часов четырнадцать минут вечера, стоя за левыми боковыми кулисами театра «Лайсиум» и слушая, как Гарри Харкорт произносил слова своей роли, Джаффи Кейн ощущала страшный холод. Она была парализована и не могла двигаться. «Я ни за что не выйду на сцену, – говорила она себе. – На этот раз я не смогу». С того места, где она стояла, Джаффи видела седьмой ряд партера, где сидели ее отец, Мэтт, Пол, Несса и Джек Фаин. Майер нашел в себе силы, чтобы совершить свой первый полет на самолете и прибыть в Нью-Йорк на представление, а его единственная дочь готова поставить его в неловкое положение. Не говоря уже о себе.
Перед ней возник Фил Михельсон. Он коснулся ее руки и улыбнулся. Джаффи не смогла улыбнуться в ответ. Жесткое коричневое платье из парчи плюс накидка, шляпка и муфта тянули ее книзу. Даже если бы она набралась храбрости выйти, она не смогла бы двигаться по сцене во всех этих атрибутах. Черт бы побрал этого костюмера, почему она позволила уговорить себя влезть в эту экипировку?
– Она должна стать моей женой, а не другом, – произнес Гарри Харкорт в центре сцены. Теперь должно пройти три минуты.
Джаффи прислушалась к звуковым эффектам. Да, вот он, этот удивительный звук, точно копирующий скрип колес экипажа, движущегося по булыжной мостовой. А затем тихое ржание лошадей.
Гарри пересек сцену налево и открыл дверь в замечательной декорации Билли Болдвина:
– Итак, мадам, вы прибыли.
Больше ни о чем не думая, Джаффи начала делать то, для чего была рождена. Теперь вся она жила только своей ролью. Она прошла мимо, сначала оглядев обстановку, и только потом посмотрела на мужчину, которого раньше никогда не встречала и который должен стать ее мужем, – именно так она и Фил представляли себе эту сцену. Коричневая парча элегантно развевалась, когда она повернулась, взглянула на Гарри и развязала одной рукой ленточки шляпки. Она сняла ее, подождала, когда луч прожектора остановится на ней, затем помедлила еще секунду, пока публика не почувствовала неловкость, возникшую между мужчиной и женщиной. Наконец заговорила:
– Да, мистер Слейд. Я проделала очень большой путь, и, как бы далеко ни находилось это место, тем не менее я прибыла.
Уолтер Керр, критик драматических постановок в журнале «Тайме», дал ей самую высокую оценку, которую она запомнила на всю оставшуюся жизнь. Из всех великолепных рецензий, которые она получила, эта заставила ее заплакать. «…Мисс Кейн, кратко говоря, само совершенство. В течение трех часов двадцати минут Марджори держит нас в напряжении. Она заставляет сердиться, раздражаться, пугаться и, наконец, испытывать чувство гордости. Она показывает нам, как формировалась наша нация и ее индивидуумы. Джаффи Кейн, мы благодарим вас, и мы любим вас».
Каждый элемент постановки был детально рассмотрен. Восторженные отзывы касались не только пьесы и актеров, но и декораций, и костюмов. Читателям приводились все подробности этого вечера: девять раз поднимали занавес после окончания спектакля, стоя аплодировали всем актерам, а когда прозвучали традиционные крики, вызывающие автора, и прожектор высветил молодого Генри Уайтмена, он рыдал от счастья. Джек Фаин, по мнению критиков, был «…продюсером, обладавшим необычайной проницательностью и смелостью».
