Текст книги "Назад к Мафусаилу"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Женская фигура подбирает камень с намерением запустить им в супруга.

Архелай (вскакивает и кричит Пигмалиону, любовно созерцающему мужскую фигуру). Берегись, Пигмалион! Посмотри на женщину!

Пигмалион, уразумев, что происходит, кидается к женской фигуре и вырывает у нее камень.

Все в ужасе вскакивают.

Она хотела убить его!

Стрефон. Какой ужас!

Женская фигура (отбиваясь от Пигмалиона). Пусти меня! Кому я говорю – пусти! (Кусает его за руку.)

Пигмалион (отпустив ее и пошатнувшись). Ох!

Его стону вторит вопль ужаса. Пигмалион бледнеет как полотно и опирается на край скамьи.

Женская фигура (супругу). Трус, баба, как тебе не стыдно стоять сложа руки, когда со мной так обращаются!

Пигмалион падает мертвым.

Новорожденная. Ай! Что случилось? Почему он упал? Что с ним?

Марцелл опускается на колени и осматривает тело Пигмалиона, остальные с тревогой следят за ним.

Марцелл. Она вырвала у него из руки кусок размером с ноготь. Этого довольно, чтобы убить десять человек. Ни пульса, ни дыхания.

Экрасия. Но большой палец у него согнут.

Марцелл. Нет, уже распрямился. Видишь? Он мертв. Бедный Пигмалион!

Новорожденная. Ох! (Рыдает.)

Стрефон. Тише, милая. Не будь такой ребячливой.

Новорожденная всхлипывает, подавляя рыдания.

Марцелл. Умереть на третьем году жизни!.. А какая потеря для науки!

Архелай. Кому есть дело до науки? А ему так и надо – не создавай чудовищ.

Мужская фигура (сверкая глазами). Ха!

Женская фигура. Эй, ты, повежливей!

Новорожденная. Ах, Архелай, не будь таким злым! У меня от твоих слов глаза опять станут мокрые.

Марцелл (разглядывая фигуры). Нет, вы только посмотрите на этих дьяволов! Я сам вылепил их из материала, заготовленного Пигмалионом. Образцовые творения искусства, а что наделали! Ну, Архелай, неужели и это не раскрыло тебе глаза на истинную цену искусства?

Стрефон. Они опасны. Не приближайтесь к ним.

Экрасия. Излишнее предупреждение, Стрефон. Фу! Они отравляют воздух.

Мужская фигура. Берегись, женщина! Гнев Озимандии разит, как молния.

Женская фигура. Посмей только повторить свои слова, дрянь ты этакая!

Акис. Что ты собираешься делать с ними, Марцелл? Теперь, после смерти Пигмалиона, за них отвечаешь ты.

Марцелл. Будь они из мрамора, все уладилось бы просто – я бы их разбил. А теперь попробуй убей их так, чтобы не замараться!

Мужская фигура (принимая героическую позу). Ха! (Декламирует.)

 
А ну, кто первый? Я – скала,
Что остается, где была.
 

Женская фигура (нежно). Мой муж! Мой героический супруг! Горжусь тобою! Люблю тебя!

Марцелл. Придется позвать кого-нибудь из древних.

Акис. Стоит ли беспокоить их по пустякам? На то, чтобы превратить беднягу Пигмалиона в горсть праха, уйдет не больше секунды. Почему бы не уничтожить заодно и эту парочку?

Марцелл. Автоматы – это действительно пустяки. А вот с нашей способностью уничтожать шутить не следует. По-моему, дело требует разбирательства.

Из рощи выходит древний. Фигуры в ужасе.

Древний (мягко). Я нужен? Я чувствую, что меня звали. (Видит труп Пигмалиона, тон его сразу становится суровым.)Ребенок умер? Погублена жизнь? Как это произошло?

Женская фигура (исступленно). Я не виновата! Это не я! Умереть мне на месте, если я его хоть пальцем тронула! Это все он! (Указывает на мужскую фигуру.)

Все (потрясенные столь бесстыдной ложью). О!

Мужская фигура. Лгунья! Ты укусила его. Все видели.

Древний. Молчать! (Становится между фигурами.)Кто сделал эти мерзкие куклы?

Мужская фигура (напуская на себя важность, хотя колени у нее трясутся). Я – Озимандия, царь…

Древний (с презрительным жестом). Скажите на милость!

Мужская фигура (падая на колени). Не надо, сэр! Не надо! Это все она, сэр. Только она.

Женская фигура (жалобно скулит). О-о! О-о!

Древний. Кому я сказал – молчать!

Легким ударом в подбородок снизу ставит автомата-мужчину на ноги. Женщина-автомат даже не всхлипывает – так ей страшно. Бессмертные со стыдом и отвращением разглядывают их. Из-за деревьев, что позади храма, выходит древняя.

Древняя. Я кому-то нужна. Что случилось? (Не замечая труп Пигмалиона, подходит слева к женской фигуре.)Фу! (Строго.)Вы наделали кукол? Этим заниматься нельзя: они не только отвратительны – они опасны.

Женская фигура (жалко хлюпая носом). Я не кукла, сударыня. Я всего лишь бедная Клеопатра-Семирамида, царица цариц. (Закрывает лицо руками.)Ох, не смотрите на меня так, сударыня! Я не хотела ему зла. Он сделал мне больно. Ей-богу, больно.

Древний. Эта тварь убила бедного мальчика.

Древняя (увидев наконец труп Пигмалиона). Что? Этого умницу, подававшего такие надежды?

Женская фигура. Он создал меня. Я имела такое же право убить его, как он – создать меня. Почем я знала, что он умрет от такого пустяка. Отрежь он мне руку или ногу, я бы и то не умерла.

Экрасия. Вот вздор!

Марцелл. Может быть, и не вздор. Мне кажется, если ей отрезать ногу, у нее вырастет новая, как у омара или ящерицы.

Древний. Значит, эта пара сделана погибшим мальчиком?

Марцелл. Он изготовил их в лаборатории. Тела лепил я. Это моя вина. Я был неосторожен – не предвидел, что они начнут убивать, выдавать себя за других, говорить заведомую неправду и замышлять зло. Я считал, что они будут просто заводными паяцами.

Мужская фигура. Вы корите нас нашей человеческой природой?

Женская фигура. Мы не ангелы, мы из плоти и крови.

Мужская фигура. Неужели у вас нет сердца?

Архелай. Они не только злодеи, они еще и безумцы. Можно их уничтожить?

Стрефон. Они мерзки.

Новорожденная. Они гадки.

Экрасия. Они вредны.

Акис. Я хотел бы обойтись с этими беднягами помягче, но мне при них как-то не по себе. Впервые в жизни испытываю подобное чувство.

Марцелл. Я немало повозился с ними. Но если остановка только за мной – уничтожайте их. Они с самого начала были мне отвратительны.

Все. Да, да. Они всем нам отвратительны. Кремируем их.

Женская фигура. О, не будьте такими жестокими! Я не в силах умереть. Я больше не стану кусаться. Буду говорить правду. Буду хорошая. Разве я виновата, что так неудачно сделана? Его убейте, а меня пощадите.

Мужская фигура. Нет! Я никому не сделал зла. Это все она. Если хотите, убейте ее. Но вы не имеете права убивать меня.

Новорожденная. Слышите? Каждый хочет, чтобы убит был другой.

Архелай. Чудовищно! Убить обоих!

Древний. Тише! Эти твари – всего-навсего автоматы. Они бессознательно стремятся любой ценой избежать смерти. Как видите, они лишены самообладания и руководствуются лишь цепью рефлексов. Посмотрим, нельзя ли вложить в них немного больше жизни. (Берет мужскую фигуру за руку и кладет другую свою руку ему на голову.)Слушай меня. Один из вас должен быть уничтожен. Кто именно?

Мужская фигура (после легкой судороги и не сводя глаз с древнего). Пощадите ее и убейте меня.

Стрефон. Это уже лучше.

Новорожденная. Куда лучше.

Древняя (проделывая те же манипуляции с женщиной-автоматом). Кого из вас убить?

Женская фигура. Убейте нас обоих. Мы не можем жить один без другого.

Экрасия. Женщина гораздо разумней мужчины.

Древние отпускают автоматов.

Мужская фигура (опускаясь на землю). Я раздавлен. Жизнь – слишком тяжкое бремя.

Женская фигура (падая). Умираю. И рада этому. Я боюсь жизни.

Новорожденная. Мне кажется, будет хорошо, если музыканты поиграют для этих несчастных.

Архелай. Почему?

Новорожденная. Не знаю. Но будет хорошо.

Музыканты играют.

Женская фигура. Слышишь, Озимандия? (Приподнимается, встает на колени и восторженно смотрит в пространство.)Царица цариц! (Умирает.)

Мужская фигура (подползая к ней и беря ее за руку). Знаю: я воистину был царь царей. (Остальным.)Прощайте, призраки! Мы восходим на наш трон. (Умирает.)

Музыка обрывается. Минута гробового молчания.

Новорожденная. До чего забавно!

Стрефон. Еще бы! Древние – и те улыбаются.

Новорожденная. Да, слегка.

Древняя (быстро принимая свой обычный суровый и решительный вид). Отнесите этих тварей в лабораторию Пигмалиона и уничтожьте вместе с прочими отходами. (Тем, кто спешит исполнить ее приказ.)Осторожней! Не прикасайтесь к телам – это опасно. Держите за одежду. А Пигмалиона отнесите в храм и поступите с его останками как положено по обряду.

Трупы уносят в соответствии с ее распоряжениями: Пигмалиона – в храм, взяв его за руки и за ноги; автоматов – куда-то через рощу, держа их только за одежду. Переноской автоматов руководит Марцелл, переноской Пигмалиона – Акис. Экрасия, Архелай, Стрефон и новорожденная опять усаживаются, но меняют при этом места: Стрефон и новорожденная оказываются теперь лицом к роще, Экрасия и Архелай – к храму. Древние по-прежнему стоят у алтаря.

Экрасия (опускаясь на скамью). Хоть бы ветер с гор подул.

Стрефон. Или с моря – там сейчас прилив.

Новорожденная. Как хочется подышать чистым воздухом!

Древний. Потерпите немного – он вот-вот очистится. Куклы, которые делаются детьми, разлагаются очень быстро. А когда их к тому же снедали присущие этим тварям страсти, трупы распадаются и гниют почти мгновенно.

Древняя. Да послужит вам это уроком, дети. Довольствуйтесь впредь неодушевленными игрушками и не пытайтесь делать живые. Что подумали бы вы о нас, древних, если бы мы сделали игрушками вас?

Новорожденная (заискивающе). А почему бы нет? Вы играли бы с нами, и это было бы очень приятно.

Древняя. Нас это не забавляет. Играя друг с другом, вы играете своими телами, и это придает вам гибкость и силу; но если бы мы стали играть с вами, мы играли бы вашими душами и, чего доброго, искалечили бы их.

Стрефон. Вы, древние, – сущие чудовища. Когда мне исполнится четыре года, я покончу с собой. Ради чего вы живете?

Древний. Вырастешь – узнаешь. И не покончишь с собой.

Стрефон. Если ты убедишь меня в этом, я покончу с собой сегодня же.

Новорожденная. Нет, нет! Я хочу тебя. Я тебя люблю.

Стрефон. А я люблю другую. Но она стала старая-престарая. И навеки погибла для меня.

Древний. Сколько ей лет?

Стрефон. Четыре года. Ты видел ее, когда мы плясали и ты натолкнулся на нас.

Новорожденная. Как бы я ненавидела ее еще двадцать минут назад! А теперь я переросла это чувство.

Древний. Вот и хорошо. Такая ненависть называется ревностью. Она – наихудшая из детских болезней.

Из рощи, отряхиваясь и отдуваясь, выходит Марцелл.

Марцелл. Уф! (Садится рядом с новорожденной.)Сделано.

Архелай. Древние, мне хочется сделать с вас несколько этюдов. Разумеется, не портреты – я вас чуточку идеализирую. Я пришел к выводу, что в конце концов вы – самый интересный сюжет.

Марцелл. Что? Неужели два этих страшилища, чей прах я только что с такой радостью высыпал в мусорное ведро бедняги Пигмалиона, не излечили тебя от нелепой страсти к ваянию?

Архелай. Зачем ты сделал их молодыми, глупец? Обратись Пигмалион ко мне, я вылепил бы ему древних. Это не значит, что у меня получилось бы лучше: я всегда говорил, что таких рук, как у тебя, ни у кого нет, но тут нужна голова, и я оказался бы более к месту.

Марцелл. За чем же остановка, умник-разумник? У Пигмалиона в лаборатории работало двое учеников – помогали ему изготовлять кости, ткани и прочее. Они смастерят тебе два новых автомата, а ты придашь им облик древних, если, конечно, вон эта почтенная пара согласится тебе позировать.

Экрасия (решительно). Нет. Довольно с нас автоматов. Они чересчур отвратительны.

Акис (возвращаясь из храма). Все кончено. Бедный Пиг!

Экрасия. Подумай, Акис, Архелай хочет наделать новых мерзких кукол и даже лишить их всякой художественности, придав им облик древних!

Новорожденная (древним). Вы ведь не согласитесь позировать? Пожалуйста, не надо!

Древний. Слушайте, дети.

Акис (сходя со ступеней храма и усаживаясь рядом с Экрасией). Ого! Даже древнему захотелось произнести речь. Говори, о мудрый!

Стрефон. Только, бога ради, не рассказывай, что на земле жили когда-то Озимандии и Клеопатры. У нас без того жизнь нелегкая.

Древний. Она и не должна быть легкой, дитя мое. Но утешься – она может быть захватывающей. А сказать я хотел вот что: дети играют в куклы с тех самых пор, как существуют люди.

Экрасия. Ты все время твердишь: «Куклы, куклы». Объясни, пожалуйста, что это такое.

Древняя. То, что вы именуете произведениями искусства. Изображения. Мы называем их куклами.

Архелай. Вот именно. Вы не понимаете искусства и непроизвольно принижаете его.

Древний. Известно, что дети делают кукол из тряпок. И любовно нянчатся с ними.

Древняя. Восемь веков тому назад, будучи ребенком, я сама сделала тряпичную куклу – такая особенно мила детям.

Новорожденная (с явным интересом). И она у тебя сохранилась?

Древняя. Нет, но я возилась с ней целую неделю.

Экрасия. Очевидно, ты и в детстве не ценила высокого искусства, раз даже тогда увлекалась грубыми самоделками.

Древняя. Сколько тебе от роду?

Экрасия. Восемь месяцев.

Древняя. Вот поживешь с мое и…

Экрасия (грубо перебивая). И, вероятно, тоже буду обожать тряпичные куклы. Но я, благодарение богу, еще в цвете лет.

Древняя. Ты еще не разучилась быть благодарной, хотя и не знаешь – кому. Ты просто маленькое животное, которое то благодарит, то бранится, то…

Акис. То болтает без удержу.

Архелай. И при этом думает, что разбирается в искусстве.

Экрасия (уязвленная). Я не животное, а живое существо с душой, разумом и человеческой плотью. Если бы ты, Марцелл, как следует одухотворил свои автоматы, они получились бы куда более удачными.

Древняя. Здесь-то ты и заблуждаешься, дитя мое. Будь две эти мерзкие твари всего лишь тряпичными куклами, они были бы и забавны, и приятны. Наша новорожденная играла бы с ними, и все вы со смехом подражали бы ей, пока не разорвали бы их в клочья, над чем посмеялись бы еще больше.

Новорожденная. Конечно, посмеялись бы. Разве это не смешно?

Древняя. Если что-нибудь смешит тебя, ищи в этом скрытую истину.

Стрефон. Да, ищи, пока ничего смешного не останется.

Древняя. Не озлобляйся из-за того, что твоя подруга переросла свою любовь к тебе. Новорожденная восполнит твою утрату.

Новорожденная. Да, да. Я дам тебе больше, чем она.

Стрефон. Ты? С твоей-то ревностью?

Новорожденная. Нет, я уже переросла это чувство. Теперь я даже люблю твою подругу за то, что она любила тебя, а ты любишь ее.

Древний. Это уже следующая стадия. Ты быстро идешь вперед, дитя мое.

Марцелл. Какая же все-таки истина скрыта в тряпичной кукле?

Древний. А ты подумай, почему вам мало тряпичной куклы и хочется чего-то более похожего на подлинно живое существо? Вырастая, вы принимаетесь ваять статуи и писать картины. Те из вас, кто не способны к этому, сочиняют сказки про вымышленных кукол. Третьи сами наряжаются куклами и разыгрывают пьесы про них.

Древняя. И чтобы самообман был полным, вы относитесь к куклам настолько серьезно, что Экрасия уверяет, будто изготовление их есть наивысший творческий акт, а слова, вложенные вами им в уста, – благороднейшие и священнейшие истины.

Экрасия. Чушь!

Архелай. Вздор!

Древняя. Но они чем прекрасней, тем дальше от вас. Вы не можете нянчиться с ними, как с тряпичной куклой. Не можете плакать – как плакали из-за тряпичной куклы, – когда они ломаются, теряются или вам кажется, будто они огорчили вас.

Древний. Потом, подобно Пигмалиону, вы начинаете требовать от своих кукол полного совершенства – сходства с живыми существами. Они должны двигаться и говорить.

Древняя. Любить и ненавидеть.

Древний. Думать, что умеют думать.

Древняя. Обладать гибким телом и горячей кровью.

Древний. Наконец, когда вы, как Пигмалион, добиваетесь и этого; когда автомат свергает с трона мраморное изваяние, а гомункул ^{231}  – человека; когда тело и мозг или, по выражению Экрасии, душа, разум и плоть оказываются всего лишь обыкновенными механизмами и ваши побуждения, на поверку, сводятся к простым рефлексам, вы преисполняетесь ужаса и отвращения и готовы отдать все на свете, лишь бы вновь стать такими и вновь играть в тряпичные куклы, потому что с каждым шагом, отдалявшим вас от них, вы все больше отдалялись от любви и счастья. Разве это не правда?

Древняя. Отвечай, Марцелл. Ты ведь прошел весь этот путь.

Марцелл. Да, правда. Я испытал жестокую радость в то мгновение, когда, развив температуру в миллион градусов, увидел, как обе вылепленные мною твари превращаются в безвредный прах.

Древняя. Отвечай, Архелай. Ты ведь поднялся от изображения беззаботных детей до изображения напряженно мыслящих древних. Так это или нет?

Архелай. Отчасти так. Теперь для меня уже мало ваять хорошеньких детей.

Древняя. А ты, Экрасия, по-прежнему цепляешься за свои художественно выполненные куклы и видишь в них наивысшее выражение Жизненной силы?

Экрасия. Не будь искусства, жизнь была бы невыносима: действительность слишком груба.

Новорожденная (предвосхищая очередной вопрос древней). Как видно, теперь мой черед – я ведь родилась здесь на свет позже остальных. Но я ничего не понимаю ни в вашем искусстве, ни в ваших куклах. Я не хочу играть в них, я хочу ласкать своего милого Стрефона.

Акис. Мне уже четвертый год, и я всегда прекрасно обходился без ваших кукол. Предпочитаю не любоваться изделиями Марцелла и Архелая, а бродить по горам. Статуя милей вам, чем автомат, тряпичная кукла – чем статуя. Мне тоже, только человек мне еще милей, чем тряпичная кукла. Мне нужны друзья, а не куклы.

Древний. Однако я заметил, что по горам ты бродишь в одиночку. Не в себе ли ты обрел своего лучшего друга?

Акис. Куда ты клонишь, старик? К чему ведешь?

Древний. К тому, молодой человек, что творить ты способен лишь одно – самого себя.

Акис (задумчиво). Способен творить лишь самого себя? Экрасия, ты у нас умница. Скажи, ты поняла его слова? Я – нет.

Экрасия. Понять их не трудней, чем любое заблуждение невежды. Разве художник может стать более великим, чем его творение? Он способен создать образцовые произведения, но не властен исправить форму собственного носа.

Акис. Ловко! Что ты скажешь на это, старик?

Древний. Зато он способен изменить свою душу. Он мог бы исправить и форму собственного носа, если бы на превращение вздернутого носа в прямой стоило тратить силы. Кому охота претерпевать муки творчества ради пустяка?

Акис. Что ты скажешь на это, Экрасия?

Экрасия. А вот что: если бы древние изучили теорию искусства, они поняли бы, что различие между красивым и уродливым носом бесконечно важно, что, в сущности, только это на свете и важно.

Древняя. Иначе говоря, они поняли бы то, во что не могут верить и во что не верите вы сами?

Акис. Вот именно, сударыня. Искусство лживо, потому я его и не терплю. Оно – сплошное притворство. Экрасия никогда ничего дельного не говорит – только языком мелет.

Экрасия. Ты груб, Акис.

Акис. Ты хочешь сказать, что я не играю и не притворяюсь? Но я не прошу тебя играть со мной. Почему же ты требуешь, чтобы я играл с тобою?

Экрасия. Ты не вправе обвинять меня в притворстве. Я нашла в искусстве счастье, которого не дает мне действительность. Я говорю об искусстве с полной искренностью. В нем есть тайна и волшебство, о которых вы даже не подозреваете.

Древняя. Да, дитя, искусство – магическое зеркало, и оно нужно вам для того, чтобы в зримых образах отражать ваши незримые мечты. Чтобы видеть свое лицо, вы пользуетесь зеркалами из стекла; чтобы видеть свою душу, вы пользуетесь созданиями искусства. Нам же, старшим, не нужны ни зеркала, ни творения искусства. Мы умеем непосредственно чувствовать жизнь. Научившись этому, вы тоже отбросите свои зеркала и статуи, игрушки и куклы.

Древний. Но игрушки и куклы есть и у нас, древних. Они – наша единственная забота.

Акис. Что? У древних тоже бывают заботы? Впервые слышу такое признание от одного из них.

Древний. Взгляни на нас. Взгляни на меня. Вот мои плоть, кровь, мозг, но это – не я. Я – нетленная жизнь, вечное воскресение. Но эта машина (ударяет себя в грудь), это временное устройство, этот организм может быть изготовлен в лаборатории любым мальчиком и не разрушается лишь потому, что я пользуюсь им. Хуже того: он может разбиться, если я поскользнусь, погибнуть от колик в желудке, сгореть от молнии, ударившей из туч. Рано или поздно он будет уничтожен.

Древняя. Да, наше тело – последняя кукла, от которой нам предстоит отказаться. В детстве я тоже была художницей, как твои друзья-ваятели, Экрасия, и тоже стремилась создать совершенство за пределами своего «я»: лепила статуи, писала картины и поклонялась им.

Древний. Я не был таким искусником, но и я, подобно Акису, искал совершенства в друзьях, возлюбленных, природе – словом, за пределами своего «я». Увы! Представить себе это совершенство я мог, достичь его – нет.

Древняя. Я, как Архелай, скоро заметила, что мои статуи, воплощавшие телесную красоту, перестали казаться мне прекрасными. Тогда я пошла дальше – принялась лепить и писать гениальных мужчин и женщин, вроде тех, про которых упоминает предание о Микеланджело. Но, как и Марцелл, я уничтожила свои создания, когда увидела, что в них нет жизни, что они еще мертвее, чем труп, так как даже не разлагаются.

Древний. А я, как Акис, стал бродить по горам без друзей, в одиночку, так как уразумел, что моя творческая сила способна воздействовать лишь на меня одного. А потом перестал и бродить по горам, потому что понял: они мертвы.

Акис (пылко протестуя). Нет! Насчет друзей я, пожалуй, согласен, но горы – всегда горы: у каждой свое название, свой неповторимый облик, мощь, величие, красота…

Экрасия. Что я слышу? Акис стал декламатором?

Древний. Все это лишь метафоры, бедный мой мальчик. Горы – это трупы.

Вся молодежь (возмущенно). Что?

Древний. Да, трупы. В недрах земли, где под чудовищным давлением все еще бушует непостижный уму солнечный жар, камень живет в бешеной пляске атомов, как живем мы, хотя и не так бурно. Выброшенный же на поверхность, он умирает, как глубоководная рыба, и мы видим лишь его холодный труп. Мы дорылись до раскаленного ядра земли, как первобытный человек дорылся до подземных вод, и мы знаем: ничто не выходит живым из этих огненных глубин. Ваши ландшафты и горы – это лишь отмершие чешуйки и выпавшие зубы вселенной, на которых мы живем, как микробы.

Экрасия. Ты кощунствуешь над природой и человеком, древний!

Древняя. Дитя, дитя, будет ли столь же восторжен твой отзыв о человеке, когда ты, подобно мне, наглядишься на него за восемь веков и увидишь, как он погибает от нелепой и все же неотвратимой случайности? Разочаровавшись в куклах, как вот этот мой сверстник разочаровался в друзьях и горах, я обрела высшую реальность в себе самой. Здесь и только здесь для меня открылась возможность творить и создавать. Если рука моя была слаба, я напрягала волю, чтобы сделать ее сильней, и на ней вырастали мускулы. Поняв это, я поняла, что создать себе десять рук и три головы – отнюдь не большее чудо.

Древний. Эти чудеса постиг и я. Я просидел пятьдесят лет, созерцая эту свою силу и напрягая волю.

Древняя. Я тоже. Еще пять лет я превращала себя в самые разные фантастические чудовища: ходила на дюжине ног, работала двадцатью руками и сотней пальцев, смотрела на все четыре стороны сразу восемью глазами на четырех головах. Дети в изумлении убегали от меня, мне приходилось прятаться от них, и древние, давно уже отвыкшие смеяться, мрачно улыбались, проходя мимо.

Древний. Мы все прошли через эти глупости. Пройдете и вы.

Новорожденная. Ах, сделайте, пожалуйста, чтобы у вас выросло побольше рук, ног и голов. Вот будет забавно!

Древний. Мне хорошо и в моем нынешнем облике, дитя. Теперь я пальцем не шевельну даже ради того, чтобы отрастить себе тысячу голов.

Древняя. А я отдала бы все на свете, чтобы у меня совсем не было головы.

Вся молодежь. Что? Совсем не было головы? Как? Почему?

Древняя. Неужели не понимаете?

Вся молодежь (качая головами). Нет.

Древняя. В один прекрасный день, когда мне надоело учиться ходить одними ногами вперед, другими назад и всеми сразу вбок, я присела на скалу, оперлась четырьмя подбородками на четыре ладони, четырьмя локтями на четыре колена, и мне внезапно пришло в голову, что эта чудовищная машина из голов и конечностей имеет к моему «я» ничуть не большее отношение, чем мои былые статуи, что она – всего лишь порабощенный мною автомат.

Марцелл. Что значит «порабощенный»?

Древняя. Тот, кто делает, что ему приказано, – раб; тот, кто приказывает, – господин. Ты, в свой черед, тоже усвоишь эти слова.

Древний. Ты усвоишь и другое: привыкнув к тому, что за него все делает раб, господин уже не может жить без него и сам попадает к нему в рабство.

Древняя. Вот так я догадалась, что стала рабыней раба.

Древний. Открыв это, мы принялись избавляться от лишних голов и конечностей, пока наконец не приняли прежний облик и не перестали пугать детей.

Древняя. Но я по-прежнему в рабстве у своего раба – собственного тела. Как мне избавиться от него?

Древний. Вот это, дети, и заботит древних. До тех пор пока не разорваны узы, связывающие нас с нашим тираном-телом, мы не выполнили своего предназначения.

Новорожденная. В чем же оно?

Древний. В том, чтобы достичь бессмертия.

Древняя. Наступит день, когда люди исчезнут и останется только мысль.

Древний. Это и будет вечная жизнь.

Экрасия. Надеюсь, раньше, чем такой день наступит, со мной уже произойдет роковой несчастный случай.

Архелай. Вот тут я впервые согласен с тобой, Экрасия. Жалок был бы мир, где нет ничего пластичного!

Экрасия. Ни конечностей, ни контуров, ни изящных форм, ни упоительных линий, ни поклонения телесной красоте, ни поэтичных объятий, когда утонченным любовникам кажется, будто руки, которыми они ласкают друг друга, блуждают по небесным холмам и очарованным долинам, ни…

Акис (перебивая ее, с отвращением). Что за противоестественные мысли, Экрасия!

Экрасия. Противоестественные?

Акис. Да, противоестественные. Почему ты никого не любишь?

Экрасия. Я? Да я всю жизнь любила. Еще в яйце сгорала от любви.

Акис. Неправда. Вы с Архелаем оба как каменные.

Экрасия. Ты не всегда так думал, Акис.

Акис. Не спорю. Было время, когда я предлагал тебе свою любовь и домогался твоей.

Экрасия. Разве я отказала тебе, Акис?

Акис. Ты даже не знала, что такое любовь.

Экрасия. Что? Да я обожала тебя, глупец, пока не поняла, что ты всего лишь животное.

Акис. А я сходил по тебе с ума, пока не понял, что ты всего лишь художница. Тебе нравились мои контуры: я ведь пластичен, как выражается Архелай. Я был для тебя не мужчиной, а произведением искусства, которое отвечало твоему вкусу и щекотало твои нервы. Вкус и нервы – вот что подавляло в тебе непосредственный импульс жизни. Меня же влекла только она, я шел прямо к ней, мне скучно было слушать, как ты даешь всякие выдуманные названия различным частям моего тела, превращая его в какую-то географическую карту с горами, долинами и прочей чепухой, – и за это ты объявила, что я животное. Ну что ж, если живого мужчину можно назвать животным, я действительно животное.

Экрасия. Объяснения излишни. Ты не пожелал стать утонченным. Я изо всех сил старалась поднять тебя с твоими первобытными инстинктами до красоты, фантазии, романтики, поэзии, искусства, до…

Акис. Все это хорошо в свое время и на своем месте. Но это не любовь. Это противоестественное искажение ее. Любовь – вещь простая и глубокая, жизненный акт, а не иллюзия. Искусство же – иллюзия.

Архелай. Ложь! Рано или поздно изваяние оживает. Сегодняшние статуи – это мужчины и женщины следующей инкубации. Я показываю будущей матери мраморную статую и говорю: «Копируй эту модель». Мы воспроизводим то, что видим. Никто не смеет вносить в искусство то, на что не хочет смотреть в жизни.

Марцелл. Да, я прошел через все это. Однако ты сам ваяешь древних вместо прекрасных нимф и пастухов. А ведь Экрасия права, уверяя, что древние антихудожественны. Они действительно чертовски антихудожественны.

Экрасия (с торжеством). Ага! Наш великий мастер оправдывает меня. Благодарю, Марцелл.

Марцелл. Тело в конце концов всегда надоедает. Неизменно интересна и прекрасна только мысль, потому что мысль – это жизнь. По-моему, того же мнения и наши древние.

Древняя. Совершенно верно.

Древний. Без сомнения.

Новорожденная (древнему). Но стать ничем нельзя. Чем же ты хочешь быть?

Древний. Вихрем. ^{232}

Новорожденная. Чем? Чем?

Древняя. Вихрем. Я начала с того, что была им. Почему бы не кончить тем же?

Экрасия. А, вот кто такие вы, старики! Вы – сторонники вихревой теории.

Акис. Но если жизнь – это мысль, можете ли вы жить без головы?

Древний. Теперь, вероятно, уже не мог бы. Однако доисторические люди полагали, что нельзя жить без хвоста, а я живу без него. Почему бы не жить и без головы?

Новорожденная. Что такое хвост?

Древний. Привычка, от которой твои предки постарались избавиться.

Древняя. Теперь мы больше не верим, что наше тело, этот механизм из плоти и крови, так уж нам необходимо. Оно отмирает.

Древний. Оно держит нас в плену у нашей ничтожной планеты и не дает нам подняться к звездам.

Акис. Но даже вихрь мыслим лишь в чем-то. Нет водоворота без воды, нет вихря без газа, молекул, атомов, ионов, электронов и прочего. Где нет ничего, там нет и вихря.

Древний. Неверно. Вихрь – не вода, не газ, не атомы, а власть над всем этим.

Древняя. Тело было рабом вихря, но раб стал господином, и мы должны освободиться от его тирании. Все это (указывает на себя) – плоть, кровь, кости и прочее – невыносимая обуза. Даже первобытный человек мечтал о том, что именовал астральным телом, и задавался вопросом, кто же освободит его от смертной оболочки.

Акис (он явно ничего не понял). На вашем месте я бы поменьше думал о таких вещах. Этак и с ума сойти недолго.

Древние переглядываются, пожимают плечами и собираются уходить.

Древний. Нам пора, дети. Мы с вами слишком засиделись.

Вся молодежь, заметно оживившись, встает.

Архелай. Ничего, ничего.

Древняя. Нам это тоже скучно, дети. Видите ли, для того, чтобы вы поняли нашу мысль, нам пришлось облекать ее в чересчур грубую форму.

Древний. Боюсь, что это не помогло.

Стрефон. Вы, право, были очень любезны, что вообще пришли поговорить с нами.

Экрасия. Почему остальные древние никогда не заглядывают сюда, чтобы потолковать с нами?

Древняя. Им это очень тяжело. Они разучились говорить, читать, даже думать на ваш манер. Мы и общаемся друг с другом, и воспринимаем мир не так, как вы.

Древний. Мне все трудней изъясняться на вашем языке. Лет через сто-двести это станет совсем невозможно, и мне придется подыскать себе на замену пастыря помоложе.

Акис. Нам, разумеется, всегда приятно видеть вас, но если уж вам невмоготу с нами, мы преспокойно обойдемся без вас.