Текст книги "Назад к Мафусаилу"
Автор книги: Бернард Джордж Шоу
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Акис. Я не слишком разбираюсь в ваянии: искусство не моя область. Чем плохи бюсты?
Экрасия. Чем? Да тем, что вместо идеально красивых нимф и юношей они отвратительно реалистически изображают… Нет, я не в силах выговорить – кого.
Новорожденная, сгорая от любопытства, бежит к храму и заглядывает туда.
Акис. Брось, Экрасия! Довольно прикидываться чересчур деликатной. Кого они изображают?
Новорожденная (с храмовых ступеней). Древних.
Акис (удивленный, но не скандализованный). Древних?
Экрасия. Да, древних. Единственный сюжет, который с общего согласия всех знатоков решительно исключен из сферы искусства. (Архелаю.)Чем ты оправдаешь такой поступок?
Архелай. Раз на то пошло, ответь сперва, что хорошего вы находите в самодовольных нимфах и жеманных юношах, понатыканных вами где попало?
Экрасия. Ты не спрашивал об этом, пока не разучился их лепить.
Архелай. Разучился? Запомни, носатая дура: я зажмурю глаза, привяжу одну руку к спине и все-таки смогу лепить их целыми дюжинами. Но зачем? Мне противно было бы смотреть на них, да и тебе тоже, будь ты чуточку поумней. Пойди и погляди на мои бюсты. Всмотрись в них хорошенько и пойми наконец, какое напряжение мысли они передают. А потом сравни их с приторными сладостями, которые называются у вас статуями. Вот тогда мы увидим, долго ли ты согласишься терпеть их вялую пустоту. (Вскакивает на алтарь.)Слушайте меня все, а ты, Экрасия, помолчи, если способна хоть на это.
Экрасия. Молчание – лучший способ выразить презрение. Да, презрение – вот что внушают мне твои отвратительные бюсты!
Архелай. Глупая, они лишь первый шаг к осуществлению великого замысла. Слушайте!
Акис. Продолжай, дружище. Мы слушаем.
Марцелл растягивается на траве возле алтаря. Новорожденная опускается на ступени храма, подпирает подбородок рукой и с нетерпением ждет первой речи, которую ей предстоит услышать в жизни. Остальные сидят и стоят как попало.
Архелай. Летописи, спасенные поколениями детей от глупого пренебрежения древних, донесли до нас миф, который, как и многие другие мифы, повествует не о том, что сделано в прошлом, но о том, что предстоит сделать в будущем. Это легенда о сверхъестественном существе, которое именовалось архангелом Михаилом. {225}
Новорожденная. Это сказка? Я хочу послушать. (Сбегает со ступеней и садится на алтарь у ног Архелая.)
Архелай. Архангел Михаил был великим ваятелем и живописцем. Он отыскал в самом центре земли храм, сооруженный в честь Медитерранеи, богини тех мест {226} . Храм был украшен глупыми картинами, изображавшими хорошеньких детей во вкусе Экрасии.
Акис. Нечестный ход, Архелай! Если требуешь, чтобы она молчала, не задевай ее сам.
Экрасия. Я не собираюсь перебивать его, Акис. Но разве я не вправе предпочитать молодость и красоту старости и уродству?
Архелай. Ну, еще бы!.. Однако архангел Михаил держался моего, а не твоего мнения. Он начал с того, что расписал потолок храма фигурами новорожденных во всей их детской прелести. Но, завершив работу, он не почувствовал удовлетворения, потому что от росписи храм не стал величественнее, хотя новорожденные были изображены сильней и талантливей, чем вещи любого прежнего художника. Тогда он написал вокруг своих новорожденных группу древних, которых в те времена звали пророками и сивиллами и величие которых заключалось только в напряженности духовной жизни. Его росписи в течение долгих веков считались образцом и вершиной искусства. Разумеется, это предание не следует воспринимать буквально. Оно всего лишь сказка. В архангелов мы не верим, а мысль о том, будто тридцать тысяч лет назад ваяние и живопись не только существовали, но даже достигли высочайшего совершенства, какое возможно лишь в наши дни, – совершенно нелепа. Но людям свойственно мечтать о том, что они не в силах осуществить. Им приятно верить, что их мечта уже была осуществлена в минувшем золотом веке. Эта ослепительная легенда живет и ныне, потому что в ней воплощены заветные чаяния величайших художников. Храма Медитерранеи никогда не было, архангела Михаила – тоже. Но сегодня такой храм построен – вот он (указывает на портик), такой человек родился (бьет себя в грудь) – это я. Я украшу ваш театр такими статуями новорожденных, которые удовлетворят даже Экрасию с ее пристрастием к красивости, и я окружу их древними, еще более величавыми, чем те, что бродят по нашим лесам.
Марцелл (все так же сардонически). Ха-ха!
Архелай (задетый). Тебе ли смеяться? Ты-то ведь пришел с пустыми руками и, похоже, с пустой головой.
Экрасия (возмущенно вскакивая). Как тебе не стыдно! Ты смеешь чернить Марцелла, хотя он в двадцать раз искусней тебя?
Акис. Замолчишь ты или нет? (Хватает ее за плечи и силой усаживает на скамью.)
Марцелл. Пусть он чернит меня, сколько ему угодно, Экрасия. (Приподнимается и садится на траву.)Я сам мечтал о том же, что и ты, бедный мой Архелай. В один прекрасный день я тоже пришел к убеждению, что мой идеал красоты пошл, никчемен, скучен, что я впустую растрачиваю время и материал. Я тоже потерял охоту лепить руки и ноги, сохранив интерес лишь к голове и лицу. Я тоже ваял бюсты древних, только делал это не так смело, как ты, а втайне, скрывая их от вас.
Архелай (изумленный и взволнованный, спрыгивает с алтаря и становится позади Марцелла). Ты ваял бюсты древних? Где они? Неужели твое вдохновение угаснет из-за болтовни Экрасии и прочих дураков, которых сбивает с толку ее самоуверенность? Выставь свои работы здесь, в театре, рядом с моими. Я проложил для тебя дорогу, и, как видишь, ничего со мной не случилось.
Марцелл. Невозможно. Они разбиты. (Со смехом встает.)
Все. Как разбиты?
Архелай. Кем?
Марцелл. Мною. Вот потому я и смеялся сейчас над тобой. Ты тоже перебьешь свои статуи еще до того, как закончишь первую дюжину их. (Подходит к алтарю и садится на край рядом с новорожденной.)
Архелай. Но почему?
Марцелл. Потому что мы не властны вдохнуть в них жизнь. Живой древний лучше, чем мертвое изваяние. (Сажает новорожденную к себе на колени, та, польщенная, страстно прижимается к нему.)Живое всегда лучше, чем то, что лишь хочет казаться живым. (Архелаю.)Ты начал с разочарования в красоте, которую создал сам, а кончишь тем, что разочаруешься в ваянии вообще. Чем искусней твоя рука, чем острей резец, тем ближе ты подходишь к правде и действительности, тем решительней отвергаешь преходящее очарование плоти ради непреходящего очарования духа. Но разве изображение, даже правдивое, способно удовлетворить столь высокие стремления? В конце концов та самая честность художника, которая побуждает тебя отринуть преходящее во имя вечного, вынудит тебя вовсе отречься от искусства, ибо оно лживо, а истинна только жизнь.
Новорожденная обнимает его и восхищенно целует. Марцелл встает, относит ее налево, опускает на скамью рядом со Стрефоном, так, словно кладет пальто, и невозмутимо продолжает.
Какую форму ни придавай мрамору, он останется мрамором. Статуя всегда только идол. Я разбил своих идолов, выбросил свои резцы и молотки; точно так же ты разобьешь свои бюсты.
Архелай. Ни за что!
Марцелл. Не торопись, друг мой. Сегодня я пришел не с пустыми руками, как ты вообразил. Напротив, я принес с собой такое творение искусства, какого вы еще не видывали, и привел сюда художника, который превзошел нас обоих настолько же, насколько мы превзошли своих соперников.
Экрасия. Быть не может! Нельзя превзойти величайшие произведения искусства.
Архелай. Кто же этот образцовый мастер, которого ты ставишь выше меня?
Марцелл. Я ставлю его выше себя, Архелай.
Архелай (хмурясь). Понятно. Ты решил сгрести меня в охапку и утащить за борт вместе с собой, чтобы только я не остался в живых.
Акис. Да перестаньте вы ссориться по пустякам. Это самое скверное в вас, художниках. Вечно вы делитесь на враждующие группки, и наихудшая из них та, где всего один человек. Кто же этот новенький, которым вы колете глаза друг другу?
Архелай. Спрашивай Марцелла, а не меня. Мне о нем ничего не известно. (Отходит от Марцелла и садится слева от Экрасии.)
Марцелл. Ты прекрасно его знаешь. Это Пигмалион.
Экрасия (негодующе). Пигмалион? Этот бездушный тупица? Этот ученый? Этот лабораторный червь?
Архелай. Пигмалион создал произведение искусства? Да ты просто утратил всякое художественное чутье, Марцелл! Этому парню не вылепить даже ногтя на пальце, не то что целого человека.
Марцелл. Не беда. Я сделал это за него.
Архелай. Что ты хочешь сказать, черт побери?
Марцелл (громко). Пигмалион, иди сюда.
От храма к центру группы направляется юноша с толстыми квадратными пальцами, с лицом, словно слепленным из нескольких положенных друг на друга камней, и неизменной улыбкой, выражающей благожелательный интерес ко всему на свете и ожидание такого же интереса в каждом из ближних. Это Пигмалион. Экрасия смотрит на него с нескрываемым презрением, остальные – с неудовольствием, опасаясь, как бы он не нагнал на них скуку.
Друзья, к сожалению, Пигмалион от природы не способен что-нибудь показать, не прочитав предварительно лекцию о том, что показывает. Но обещаю, что, если вы наберетесь терпения, он покажет вам два произведения искусства, которым нет равных на земле и в которые вложена также немалая доля моего мастерства. Позвольте добавить лишь одно: они внушат вам такое отвращение, что вы навеки излечитесь от безумного пристрастия к искусству. (Садится рядом с новорожденной, та, надувшись, холодно отворачивается, но эта демонстрация не производит никакого впечатления.)
Пигмалион с наивной улыбкой и доверчивой готовностью фанатика науки неуклюже вскарабкивается на алтарь. Все приготовляются к самому худшему.
Пигмалион. Друзья мои, я не стану прибегать к алгебре…
Все. Слава богу!
Пигмалион (продолжая). Поскольку Марцелл взял с меня слово не делать этого. Перехожу прямо к существу вопроса. Мне удалось искусственно создать людей. Я хочу сказать – настоящих, живых людей.
Недоверчивые голоса. Полно! Придумай что-нибудь поумнее! Хватит, Пиг {227} ! Слезай! Где уж тебе! Вот враль!
Пигмалион. А я говорю – удалось. Я вам их покажу. Такие опыты удавались и раньше. Один из древнейших дошедших до нас документов содержит предание о некоем биологе, который добыл какой-то не специфицированный им точно минерал и, как старомодно сказано в документе, «вдохнул в лице его дыхание жизни» {228} . Это единственное оставшееся нам от первобытных времен свидетельство, которое можно считать вполне научным. Мы располагаем и позднейшими документами, специфицирующими минералы с весьма большой точностью, вплоть до их атомного веса, однако спецификация эта крайне ненаучна, потому что в ней обходится молчанием жизненное начало, которым и определяется отличие живого организма от простого соединения солей и газов. Подобные соединения многократно создавались в примитивных лабораториях эпохи Глупой мудрости, но из них ничего не получалось, пока вышеназванный замечательный экспериментатор не добавил к ним ингредиент, который у древнего летописца именуется «дыханием жизни». На мой взгляд, этот человек и явился основоположником биологии.
Архелай. Это все, что о нем известно? Не густо.
Пигмалион. Сохранились обрывки документов и фрагменты картин, изображающие его в момент, когда он гуляет по саду и учит людей его возделывать. Имя этого человека дошло до нас в различных формах. Иногда его называли Юпитером, иногда Вольтером. {229}
Экрасия. Ты с ума нас сведешь своим скучным Вольтером! Расскажи наконец о созданных тобою людях.
Архелай. Да, да, переходи к ним.
Пигмалион. Уверяю вас, эти подробности в высшей степени интересны.
Со всех сторон крики: «Нет, не интересны! Переходи к людям! К черту Вольтера! Кончай, Пиг!»
Сейчас вы поймете их значение. Обещаю, что долго вас не задержу. Мы, питомцы науки, знаем, что вселенная насыщена различными видами силы, энергии, способности к творчеству. Сок, поднимающийся по стволу дерева; камень, не распадающийся на части благодаря своей кристаллической структуре; мысль философа, непостижимая мощь которой заставляет мозг его функционировать в определенных формах; бессознательное стремление к эволюции – все эти силы можно использовать. Например, отправляясь купаться и придавливая камнем свою тунику, чтобы ее не сдуло ветром, я использую силу тяготения. Заменив камень соответствующими машинами, мы подчинили себе не только тяготение, но и электричество, магнетизм, внутриатомное сцепление и отталкивание, поляризацию и так далее. Одна лишь Жизненная сила до сих пор ускользала от нас, почему ей и пришлось самой конструировать для себя необходимые механизмы. Она создала и развила костные структуры надлежащей прочности и обволокла их клеточной тканью столь невероятной чувствительности, что состоящие из нее органы приспосабливаются к изменениям атмосферы, которою они дышат, пищи, которую они усваивают, и обстоятельств, которые они осмысливают. А поскольку органические тела, как мы их называем, в конечном счете представляют собой механизмы, их, без сомнения, можно изготовлять механическим способом.
Архелай. На свете все возможно. Вопрос в другом – получилось ли это у тебя?
Пигмалион. Да. Но это всего-навсего факт. Интересны же не сами факты, а их объяснение. Простите за откровенность, но мне очень досадно, что вы, художники, лишены интеллекта.
Экрасия (наставительно). Не согласна. Художник с помощью вдохновения мгновенно постигает те истины, к которым так называемый ученый, долго и тупо корпя в лаборатории, приходит много позже него.
Архелай (Экрасии, сварливо). Что ты в этом понимаешь? Разве ты художница?
Акис. Да заткнитесь вы оба! А ты, Пигмалион, подавай нам искусственных людей. Тащи их сюда.
Пигмалион. Это мужчина и женщина. Но, честное слово, сначала я должен объяснить…
Общий стон.
Да, я…
Акис. Нам нужны не объяснения, а результаты.
Пигмалион (обиженно). Вам, видно, очень скучно. Никому из вас нет дела до науки. Прощайте! (Слезает с алтаря и идет к храму.)
Несколько юношей и девушек (вскакивая и бросаясь вдогонку). Нет, нет! Не уходи. Не обижайся. Мы хотим взглянуть на искусственную чету. Мы согласны слушать. Нам страшно интересно. Рассказывай все, что знаешь.
Пигмалион (сдаваясь). Я задержу вас всего на две минуты.
Все. Хоть на полчаса. Продолжай, Пигмалион. Ну пожалуйста! (Тащат его назад и подсаживают на алтарь.)Гоп! (Занимают прежние места.)
Пигмалион. Как я уже отметил, предпринималось немало попыток получить протоплазму в лабораторных условиях. Почему же синтетическая плазма неизменно оказывалась непригодной?
Экрасия. Вот ты и ответь на это.
Новорожденная (подражая Экрасии и стараясь показать свое умственное превосходство над нею). Ясно почему! Потому что она была мертвая.
Пигмалион. Недурно для ребенка, милочка. Но мертвое и живое – понятия весьма относительные. Сейчас ты тоже живая, но через каких-нибудь два месяца станешь вдвое более живой. Порок синтетической протоплазмы состоял в том, что она не могла аккумулировать и проводить Жизненную силу. Она была все равно что магнит из дерева или громоотвод из шелка, то есть непроводником.
Акис. Что за чушь? Кому это взбредет в голову делать деревянный магнит и ждать, когда он что-нибудь притянет?
Пигмалион. Тому, кто настолько невежествен, что не отличает дерева от железа. В былые дни люди не умели различать предметы, потому что владели лишь примитивными методами анализа. Они получали соединения, схожие с протоплазмой, и не замечали разницы между ними и ею. А разница была, только люди не умели ее уловить, потому что анализировали поверхностно и неполно. Не забывайте: эти бедняги стояли почти на том же уровне, что наши теперешние идиоты. Нам и в голову бы не пришло оставить их в живых после появления на свет. Вот смотрите: сегодняшняя новорожденная уже интуитивно знает многое такое, до чего величайшие физики прошлого вряд ли дошли бы и после сорока лет непрерывного труда. Заложенное в ней чувство времени, пространства и количества дает ей возможность бессознательно решать задачи, которые прежде требовали от крупнейших математиков многолетних сложных вычислений и такого умственного напряжения, что эти ученые, погружаясь в свои выкладки, нередко забывали дышать и чуть ли не погибали от удушья.
Экрасия. Оставь этих темных доисторических недоносков и вернись к своей синтетической чете.
Пигмалион. Приступив к созданию синтетических людей, я не стал тратить время на протоплазму. Мне было совершенно ясно, что если в лабораторных условиях можно получить протоплазму, то в них же можно пойти и дальше, получив вполне развитую мышечную и нервную ткань, кости и тому подобное. Зачем сажать семя, если ничуть не труднее сразу сорвать цветок? Я перепробовал тысячи комбинаций и наконец нашел-таки способ аккумулировать жизненную энергию высокого потенциала.
Архелай. Высокого – чего?
Пигмалион. По-тен-ци-а-ла. Иначе говоря – напряжения. Жизненная сила – не такая простая штука, как кажется. При высоком напряжении ток ее может превратить мертвую ткань в мозг философа, при низком – в гниющую массу. Вы не поверите, если я скажу, что даже в человеке жизненная энергия нередко падала от нормального, человеческого уровня до уровня полипа, в результате чего развитие тканей продолжалось уже в уродливой, низшей форме, получившей название рака, и шло до тех пор, пока низшая форма не убивала высшую, а затем самым жалким образом погибала сама.
Марцелл. Оставь первобытные племена, Пигмалион. Они интересуют тебя, но нагоняют скуку на молодежь.
Пигмалион. Я только стараюсь, чтобы вы поняли… Итак, вокруг меня бушует Жизненная сила, и я попытался создать органы, способные аккумулировать ее, как батарея – электричество, и ткани, которые могли бы ее проводить и направлять. Сконструировать глаза, более совершенные, чем у нас, и уши, улавливающие более широкую гамму звуков, оказалось нетрудно; но эти глаза и уши не видели и не слышали, потому что были невосприимчивы к Жизненной силе. Когда же я открыл, как сообщить им такую восприимчивость, положение еще более усложнилось, поскольку первым следствием моего открытия явилось превращение этих глаз и ушей в массу белых червячков.
Экрасия. Экая мерзость! Сейчас же замолчи!
Акис. Не хочешь слушать – уходи. А ты, Пиг, рассказывай.
Пигмалион. Я продолжал опыты. Так как выяснилось, что Жизненная сила низкого напряжения создает не уши и глаза человека, а лишь червячков, я принялся совершенствовать ткань, пока она не стала наконец восприимчива к высоким напряжениям.
Архелай (с живейшим интересом). Так, так. А дальше?
Пигмалион. А дальше глаза и уши переродились в раковую ткань.
Экрасия. Фу, какая гадость!
Пигмалион. Нисколько. Это был серьезный шаг вперед. Он настолько окрылил меня, что, оставив глаза и уши, я сконструировал мозг. Переделывал я его раз двенадцать, но все-таки добился, что он стал аккумулировать Жизненную силу, причем оказалось, что он воспринимает достаточно высокое напряжение и не разряжается; то же случилось с глазами и ушами, когда я подключил их к мозгу. Таким путем я создал безрукое и безногое чудовище, которое прожило целых полчаса.
Новорожденная. Полчаса? Стоило ради этого возиться! А почему оно умерло?
Пигмалион. Кровообращение работало ненормально. Но я наладил его и доделал остальное – руки, ноги, словом, весь организм. Так был создан мой первый человек.
Архелай. А кто его лепил?
Пигмалион. Я.
Марцелл. Выходит, ты сперва попробовал сам и лишь потом прибег к моей помощи?
Пигмалион. Разумеется. И пробовал я не один раз. Мой первый человек был мерзким животным, такой мешаниной ужаса и нелепости, какой вы, не видавшие его, даже представить себе не можете.
Архелай. Ну, раз ты приложил к нему руку, воображаю, что это было за зрелище!
Пигмалион. Нет, беда тут заключалась не в форме тела. Понимаете, сам я ничего не выдумывал, а просто копировал собственные размеры и контуры. Вы же знаете: ваятели частенько так делают, хоть и не признаются в этом.
Марцелл. Гм!
Архелай. Кха!
Пигмалион. Внешне с ним было все в порядке. Но вел он себя с самого начала ужасно, а дальше начался такой кошмар, что мне этого даже не описать. Мой питомец хватал и заглатывал все, что попадется. Выпивал в лаборатории все жидкости. Я пытался внушить ему, чтобы он ел лишь то, что может переварить и усвоить, но он, конечно, не понял меня. Из того, что он поглощал, усваивалось лишь очень немногое; извергнуть же прочую мерзость он был не в состоянии. Она отравила ему кровь, и он погиб в муках, воя от боли. Тогда я сообразил, что создал доисторического человека: ведь и в нашем организме есть рудименты устройств, позволявших примитивному человекообразному обновлять свое тело за счет поглощения мяса, зерна, овощей и прочей грубой, противоестественной пищи, а непереваренные ее остатки выбрасывать наружу.
Экрасия. Очень жаль все-таки, что он умер. Мы лишились неповторимой возможности заглянуть в прошлое. Он мог бы поведать нам предания золотого века.
Пигмалион. Он-то? Нет, это был просто зверь, и притом очень опасный. Он боялся меня и даже пытался убить: хватал, что было под рукой, и норовил стукнуть. Мне пришлось несколько раз задать ему трепку, прежде чем он уразумел, что находится в моей власти.
Новорожденная. Зачем же ты создал мужчину, а не женщину? Та вела бы себя прилично.
Марцелл. Почему ты не создал и мужчину, и женщину? Было бы очень любопытно взглянуть на их потомство.
Пигмалион. Я собирался сделать и женщину, но после опыта с мужчиной об этом не могло быть больше речи.
Экрасия. Почему?
Пигмалион. Это трудно объяснить тем, кто не знаком с первобытным способом размножения людей. Понимаете ли, я мог создать лишь один тип мужчины и женщины – тип, представляющий собой в физическом отношении точную копию наших мужчин и женщин. Это-то и погубило моего бедного самца: я не принял во внимание ужасный доисторический метод принятия пищи. Теперь предположите, что самка оказалась бы не яйцеродной, как наши женщины, а производила бы детей каким-нибудь иным, доисторическим способом. Из-за современного строения ее тела она оказалась бы неспособной к самовоспроизведению. Кроме того, опыт мог стоить ей чрезмерных мучений.
Экрасия. Значит, тебе нечего нам показать?
Пигмалион. Нет, отчего же. Я так легко не сдаюсь. Я опять принялся за дело и убил еще несколько месяцев на разработку пищеварительной системы, автоматически удаляющей отходы, и детородной системы, предполагающей внутреннее вскармливание и вынашивание плода.
Экрасия. Почему ты не придумал, как сделать их похожими на нас?
Стрефон (подавая голос в первый раз после своего несчастья). Почему ты не создал женщину, которую мог бы любить? Вот какую тайну надо разгадать.
Новорожденная. Да, да. Как это верно! Какая великая мысль, милый Стрефон! (Порывисто целует его.)
Стрефон (гневно). Отстань от меня!
Марцелл. Держи свои рефлексы в узде, девочка.
Новорожденная. Что? Кого держать в узде?
Марцелл. Свои рефлексы. Иными словами – бессознательные поступки. Сейчас Пигмалион покажет тебе двух человек, у которых, кроме рефлексов, ничего нет. Пусть эта пара послужит тебе предостережением.
Новорожденная. А они такие же, как мы? Живые?
Пигмалион. Ты задаешь трудный вопрос, милая. Признаюсь честно: я-то сам думал, что создал живые существа, но Марцелл считает их всего лишь автоматами. Однако Марцелл – мистик, а я – человек науки. Он проводит грань между автоматом и живым организмом, я же не берусь сделать это сколько-нибудь удовлетворительно.
Марцелл. Твои искусственные люди не умеют управлять собой. Они только реагируют на внешние раздражители.
Пигмалион. Но у них есть сознание. Я научил их говорить и читать, а теперь они начали лгать. Это очень роднит их с живыми.
Марцелл. Нисколько. Будь они живыми, они говорили бы правду. Ты можешь заставить их повторять любую нелепую ложь, можешь угадать, в чем именно они тебе солгут. Ударь их под колено – они выбросят ногу вперед. Пробуди в них аппетит, тщеславие, похоть, жадность – они будут хвастать и лгать, утверждать и отрицать, ненавидеть и любить, не считаясь ни с очевидными фактами, ни со своими столь явно ограниченными возможностями. А это доказывает, что они автоматы.
Пигмалион (не сдаваясь). Знаю, дружище, но у нас есть доказательство того, что мы потомки существ, столь же ограниченных и нелепых, как эти. В конце концов, наша новорожденная покамест тоже на три четверти автомат. Посмотри, как она себя ведет.
Новорожденная (возмущенно). Это еще что за новости? Как я себя веду?
Экрасия. Раз они не стремятся к истине, в них нет подлинной жизнеспособности.
Пигмалион. Истина подчас настолько искусственна, настолько относительна, как выражаемся мы, люди науки, что ложное и смешное для нас вполне может показаться истинным для них.
Экрасия. Снова спрашиваю: почему ты не сделал их похожими на нас? Разве подлинный художник может мириться с несовершенством?
Пигмалион. Я и не смог. Пытался, но безуспешно. Я убежден, что покажу вам сегодня наивысшие живые организмы, какие только можно сконструировать в лабораторных условиях. Помните: самая совершенная ткань, выращенная нами, не воспринимает столь же высокого напряжения, как продукт естественного развития. Тут природа сильнее нас. По-моему, вы все просто не понимаете, какая неслыханная победа – создать искусственное сознание.
Акис. Довольно болтать! Где твоя синтетическая чета?
Несколько юношей и девушек. Да, да. Хватит разговоров! Заткнись, Пиг! Показывай, Пиг! Тащи их сюда! Живо! Синтетическую чету! Синтетическую чету!
Пигмалион (машет рукой, пытаясь восстановить спокойствие). Сейчас, сейчас. Посвистите-ка им. Свист – раздражитель, который они воспринимают.
Все, кто умеют, свистят, как уличные мальчишки. Экрасия с гримасой затыкает уши пальцами.
Тише! Тише! Довольно! Довольно!
Шум смолкает.
А теперь чуточку музыки. Какой-нибудь танец, только не очень быстрый.
Флейтисты играют неторопливый танец.
Марцелл. Приготовиться! Зрелище будет не из приятных.
Из храма, рука об руку, выходят две фигуры – мужчинаи женщина. Осанка у них благородная, сложение безупречное, одежда роскошная. Заметив, что все взоры устремлены на них, они с улыбкой удовлетворенного тщеславия останавливаются на ступенях. Женщина стоит слева от мужчины.
Пигмалион (потирая руки и сияя от гордости за свое творение). Пожалуйте сюда.
Фигуры снисходительно приближаются и располагаются в центре, между скамьями.
Не соблаговолите ли изобразить нам что-нибудь? Вы же так прелестно танцуете. (Садится рядом с Марцеллом и шепчет ему.)На лесть они реагируют особенно активно.
Фигуры, милостиво вняв просьбе, танцуют с некоторой важностью, но вполне прилично и, закончив танец, кланяются друг другу.
Все (аплодируя). Браво! Благодарим! Замечательно! Превосходно! Неподражаемо!
Новорожденная. А любить они могут?
Пигмалион. Да. Они реагируют на любой раздражитель. В них заложены все рефлексы. Обнимешь мужчину за шею, он обнимет тебя за талию. Это у него получается непроизвольно.
Женская фигура (хмурясь). Вы хотели сказать – обнимет меня.
Пигмалион. Вас, разумеется, тоже, если раздражение исходит от вас.
Экрасия. А на самостоятельные поступки они способны?
Пигмалион. Нет. Но я, знаешь ли, не уверен, что мы сами способны на них, хотя Марцелл утверждает противное.
Акис. Может он отвечать на вопросы?
Пигмалион. О да. Вопрос – это уже раздражитель. Спроси его о чем-нибудь.
Акис (фигуре мужчины). Что вы думаете о том, что видите вокруг? Скажем, о нас, наших обычаях и поведении?
Мужская фигура. Я еще не читал сегодняшней газеты.
Женская фигура. Откуда моему супругу знать, что о вас думать, если вы не принесли ему газету к завтраку?
Марцелл. Видите? Он просто автомат.
Новорожденная. Я, пожалуй, не дала бы ему обнять меня. Они мне не нравятся.
Лицо мужской фигуры изображает обиду, лицо женской – ревность.
А я-то думала, они не понимают. Выходит, они умеют чувствовать?
Пигмалион. Разумеется. Повторяю: в них заложены все рефлексы.
Новорожденная. Чувство – не рефлекс.
Пигмалион. Но это ощущение. Когда свет попадает к ним в глаз и на сетчатке получается изображение, мозг воспринимает его, и они поступают соответствующим образом. Когда звуковые колебания, вызванные твоими словами, проникают к ним в ухо и обидное замечание воздействует на кортиев орган, мозг воспринимает обиду, и они поступают соответствующим образом. Не задень ты их, они бы не рассердились. Они просто реагируют на раздражение.
Мужская фигура. Мы – часть мировой системы. Свобода воли – фикция. Мы – детища причины и следствия. Мы – неизменность, непреложность, незыблемость, неизбежность.
Я – Озимандия, я – мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья… {230}
Все выказывают явные признаки любопытства.
Акис. Что за чертовщину он мелет?
Мужская фигура. Умолкни, низкое порождение природы! (Берет женскую фигуру за руку.)Вот Клеопатра-Семирамида, супруга царя царей и, следовательно, царица цариц. Вы – жалкие твари, выращенные в яйце безмозглым солнцем и слепым огнем. Царь же царей и царица цариц – это не случайные производные от яйца: они задуманы и сотворены, дабы воспринять священную Жизненную силу. Царь и царица – два разные существа, но Жизненная их сила едина, слава равна, величие одинаково вечно. Каков царь, такова и царица. Царь задуман и сотворен, царица – тоже. Деяния царя обусловлены причинностью и потому предопределены от начала до скончания времен, деяния царицы – тоже. Царь логичен, предопределен, непререкаем; царица логична, предопределена, непререкаема. И все-таки они не два логичных, предопределенных, непререкаемых существа, а одно – логичное, предопределенное, непререкаемое. Посему не смешивайте два существа, но и не делите единую субстанцию, а поклоняйтесь нам обоим, восседающим на общем троне, двоим в одном и одному в двоих – поклоняйтесь, да не постигнет вас вечное проклятие.
Женская фигура. А если кто спросит вас: «Кому из двоих?» – помните, что, хотя один из нас царь, а другая – царица, мы несхожи меж собой, ибо один – мужчина, а другая – женщина. Но поелику женщина сотворена после мужчины, а значит, более умело и разумно, часть этого умения и разума перешла к ней, и вам надлежит чтить ее достоинства выше его достоинств, и…
Мужская фигура. Умолкни, женщина, ибо слова твои – предосудительная ересь. И мужчина, и женщина суть то, что они есть, и должны поступать сообразно вечным законам причины и следствия. Взвешивай же свои слова, ибо если они войдут мне в ухо и сверх меры раздражат мое чувствилище, один бог знает, какой будет неотвратимая реакция на такое раздражение. Быть может, мозг мой прикажет мышцам схватить что-нибудь поувесистей и разнести тебя на куски.