Текст книги "Небит-Даг"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Глава девятая
Ольга

– Что же ты задумалась – делай ход!

– Я не знаю, проводить ли эту шашку в «дамки»… Видишь, это так просто! Ты можешь обидеться.

– Если я проиграю одну из трех, не обижусь…

– А подряд две партии?

– Ну ходи же, Ольга!

Она провела в «дамки» свою шашку и тотчас отметила с улыбкой:

– В техникуме ты играл лучше.

– А ты была красивее в техникуме!

Она засмеялась. Его угрюмый вид ясно говорил, что это неправда, что в глазах Нурджана она никогда не была так хороша, как сейчас, в красном уголке, где они играли в шашки на подоконнике в ожидании начала разнарядки.

– Теперь я играю в шахматы, – хмуро сказал Нурджан. – Меня научил мой старший брат Аман. Это куда интереснее.

– А меня научишь?

– Это не для женщин. Ну, делай же ход!

В открытое окно была видна в облаках пыли промысловая земля. Тонкие побеги молоденького лоха заглядывали в окно и иногда цеплялись за золотистые волосы Ольги. В комнате слышались веселые голоса, смех, стук бильярдных шаров. Вдоль наружной стены за окном, усевшись поудобнее, курили в ожидании разнарядки мастера и операторы, дым от их папирос скользил в окно. Ольга отмахивалась от него защитными очками, с которыми сегодня не расставалась. С привычной добросовестностью она углубилась в игру, а Нурджан, совсем забыв о шашках, любовался пшеничными косами, венцом уложенными на маленькой головке.

Нет, она и вполовину не была так хороша в техникуме! На мгновение ему представились все четыре корпуса общежитий и дворик с выставленной для лекций фонтанной арматурой, похожей на памятник во славу науки, и распахнутые решетчатые ворота, открытые на улицу, – там, у ворот, он когда-то впервые заговорил с этой русской девушкой.

– Ты помнишь Людмилу? – вдруг спросил он. – Говорят, она учится в Баку, в нефтяном институте…

– Давно не была в техникуме, – откликнулась Ольга. – Давай как-нибудь на этой неделе забежим, проведаем Тиграна Аршаковича.

Нурджан улыбнулся.

– Хочешь кишмишу? – он вытащил из кармана комбинезона полную горсть изюма и сунул ей в свободную левую руку. Ему нравилось, как она, точно ребенок, ест из ладошки.

Вдруг она рассмеялась.

– А помнишь укроп? Ох, какой ты был смешной!

Это было воспоминание о том дне, когда, забежав к вечеру на рынок, Нурджан не нашел для Ольги цветов, ни инжиру, ни даже яблок и купил ей пучок укропу. «Зачем мне это?..» – залилась звонким смехом и зарделась Ольга, распушив на ладони зеленые пахучие стебельки. «А что же мне было купить, если нет ничего?..» – угрюмо вопрошал Нурджан. «Купил бы сухую воблу! Я очень люблю!» И она хохотала над его смущением сердечно и беззаботно.

У них было уже много воспоминаний, но никогда не было так хорошо Нурджану, как сегодня. Вот час, о котором пел жаворонок там, на «сто семнадцатой»…

– Делай же ход, Ольга! – нетерпеливо поторапливал Нурджан, а сам проигрывал партию за партией – не мог сосредоточиться. Когда, сделав ход, она подымала спокойные темно-синие глаза, ожидая одобрения, ему чудилось в них совсем другое выражение: высокомерное и ждущее. Он не догадывался похвалить ее игру, и девушка обиженно отворачивалась.

– В такую бурю, – говорила она, глядя в окно на промысел, – наши места мне почему-то кажутся похожими на далекий Техас или Оклахому… Пыль какая! Джебел совсем скрылся из глаз.

– А что такое Джебел, по-твоему? Ведь не знаешь, – насмешничал юноша.

– Ну, Джебел, как же не знать, так гора называется.

– Чудачка, «джебел» – это всякая гора по-арабски! Гибралтар – это ведь арабское слово. Джебелтар…

Удивив девушку ученостью, он несколько смягчился и сделал плохой ход. А Ольга задумчиво глядела вдаль, за тонкий ажурный переплет ветвей молоденьких акаций и лохов, окружавших контору участка, за частокол из бракованных труб. Там, на промысловой земле, совсем близко от конторы, точно молот над наковальней, поднимался и опускался балансир качалки, приводя в действие скрытый в скважине насос.

– Ну, делай ход, Ольга. Опять задумалась!

За ее плечом стоял бильярдный стол. Два мастера, вооружившись киями, гоняли шары. И ревнивый Нурджан старался понять, на кого оглядывается Ольга. Один, с лошадиным лицом и длинными зубами, вдруг подошел и угостил Ольгу «гусиными лапками» – очень твердыми конфетами. Другой, совсем молодой, в кепке назад козырьком, все время хохотал. Конечно, они не могут оставаться равнодушными к такой девушке, выкрикивают какие-то ухарские непонятные фразы, красуются со своими киями. Нурджан разозлился и, не подумав, двинул шашку.

Теперь Ольга в свою очередь засмотрелась на него. Он был в промасленной спецовке, загорелый, с нежной родинкой на щеке, похожий иногда на девушку, – только руки большие, рабочие. Он все-таки превосходный парень – уже получил пятый разряд, никто не видел его пьяным, даже не курит. Ну, если б не был еще такой обидчивый, ревнивый и мнительный…

– Ну ходи же, – сказала она.

Он поднял печальные глаза, заметил:

– Я давно пошел… Ты что, спишь, девочка?

Она погрузилась в размышление над доской. Глядя на ее персиково-розовую щеку, на покатые круглые плечи – круглые даже под синей рабочей курткой, он горделиво подумал: «Породистого коня и под холщовой попоной узнаешь».

– Ну вот, пожалуйста, – сказала Ольга, подвинув шашку.

Нурджан с трудом заставил себя посмотреть на доску. Оттого ли, что его мысли все время отвлекались от игры, или потому, что он хотел проиграть нарочно, но его черных шашек оставалось мало, а белые, Ольгины, дружно наступали по всей доске.

– Ольга Николаевна, ты, кажется, снова обыгрываешь меня?

Наедине он всегда называл ее по имени, а при людях уважительно прибавлял отчество.

– Если дальше будешь так играть – партия моя! – засмеялась Ольга, и брови ее взлетели вверх, как крылья.

«Что партия! Я сам давно уж твой…» – вздохнул Нурджан, но ответил довольно грубо:

– Раз в жизни можно и проиграть! Раньше-то не проигрывал…

– Мало ли что было раньше! Раньше мы с тобой стипендии получали – триста девяносто рублей. Помнишь нашу седенькую кассиршу? – Она рассмеялась и этому неожиданному воспоминанию. – Все, все идет вперед, и я иду вперед…

Ольга потряхивала головой, отгоняя золотистый завиток, падающий на глаза.

– А я? – вырвалось у Нурджана.

– А ты… А у тебя сегодня какая-то… томная пелена на глазах, – быстро сказала Ольга и смутилась.

С Нурджаном она встречалась часто, особенно теперь, когда стали работать на одном промысле и на одном участке. Верно, товарищи в техникуме рассказывали Ольге – он парень серьезный и развитой. Знает много удивительных вещей: например, что говорил в прошлом столетии Менделеев о Челекене, как применяется озокерит в промышленности, может вслепую собрать и разобрать автоматический шланговый ключ. Он и музыку любит, достает долгоиграющие пластинки Шопена, Чайковского. И, кажется, только по застенчивости не решился вступить в духовой оркестр Дома культуры.

Приятно, что из всех девушек он предпочитает ее. Нетрудно было догадаться, что Нурджан по-мальчишески увлечен, но сегодня во время игры она почувствовала, что ошибки быть не может, что он захвачен настоящим большим чувством. Это и смущало, и радовало девушку. Ольга еще никого не любила, и, хотя была хороша собой, как-то так получилось, что и за ней никто не ухаживал по-настоящему. Сказав про «томную пелену», она почувствовала неловкость, будто прикоснулась к тайне, будто сама вымогает признание. «Это мне все кажется, – успокаивала она себя, – он же ничего не сказал, даже не намекнул…» Но холодные рассуждения не помогали. Ольга твердо знала, что не ошиблась. «Почему так вздрагивает родинка на его щеке? Она всегда вздрагивает, когда он взволнован или смущен… А когда я успела это заметить?» И Ольга ловила себя на том, что давно присматривалась к Нурджану, и смущалась все сильнее.

– Твой ход, Ольга, – сказал оператор. Увидев, что Ольга в рассеянности берет черную пешку, он коснулся ее руки. Их взгляды встретились. Мгновение он держал ее руку в своей и почувствовал ласковое ответное пожатие…

В дверях появилась Айгюль Човдурова, и Нурджан испугался. Кто-кто, а уж она-то обязательно догадается, что сейчас произошло. Догадается и посмеется в отместку за утренний разговор. Он стал складывать игральную доску с шашками и постарался сделать непроницаемое лицо.

Смех и шум в красном уголке затихли, игроки оставили кии и шашки, те, кто не должен был присутствовать на разнарядке, покинули помещение, и в комнате воцарилась тишина. Ольга и Нурджан хотя и были простыми операторами, но сегодня заменяли мастеров, которые ушли в отпуск.

Айгюль Човдурова молча оглядела собравшихся, и Нурджан, почему-то почувствовав себя виноватым, подумал: «Как пристально посмотрела на меня… Зря я остался на подоконнике рядом с Ольгой. Надо было пересесть, но я ни за что не пересяду. Пусть думают что угодно…»

Меж тем Айгюль, попросив закрыть окна и угомониться, начала разнарядку.

Молодая девушка, недавно получившая диплом инженера, она быстро завоевала авторитет и уважение. Рабочие ее любили, прислушивались к ее советам. Голос у Айгюль был тоненький и гибкий.

Около часу ночи один из операторов участка принял вахту, начал обход и тотчас заметил на дальней насосной скважине непорядок. Подошел ближе – все стало ясно: оборвались канатные подвески. Беда была замечена вовремя, и скважина бездействовала недолго. Айгюль Човдурова поставила всем в пример умелую и добросовестную работу оператора. Нурджан искоса поглядел на Ольгу, он уже приревновал ее к этому расхваленному юноше. Но Ольга даже не повернула головы. Он вздохнул и прислушался к словам Айгюль. Теперь она говорила о пустяках, имеющих, однако, значение: о бесконечной – по каплям – утечке нефти, о потерях нефти. С этим надо бороться!

– Считайте капли! – крикнула она.

И мастера и операторы заулыбались этому призыву.

Ведь нефть добываем сотнями тонн – не слишком ли мелочный вопрос?

Но Айгюль настойчиво требовала, чтобы не было течи в сальниках на скважине, в вентилях на выкидных линиях, в краниках на замерных установках. И самые опытные и умные люди постепенно начинали догадываться, что молодой специалист озабочен не пустяками: в этих каплях потерь отражается все – низкая культура производства, неряшество, разгильдяйство… Выходит, права Айгюль.

– Кончается третий квартал, – продолжала окрепшим голосом Човдурова. – Чем меньше остается дней в сентябре, тем больше повышается наша ответственность за программу. Товарищи мастера, ремонтники, операторы, прошу быть внимательнее во время вахт!

Порадовавшись, что Айгюль не собирается его преследовать своей язвительностью, Нурджан осмелел и поднял руку. Но она продолжала:

– Я знаю, ты хочешь сказать, что дело не только в выполнении плана, но и в том, чтобы выполнить обязательства – дать эшелон нефти сверх плана. Мы не забываем и об этом. Я не могу сказать, что недовольна кем-нибудь. Все работают, не жалея себя, стараясь не допустить потерь. Мне только хочется обратить внимание некоторых молодых работников, что не следует в рабочее время заниматься болтовней…

Заметив, что Айгюль посмотрела на него, Нурджан возмутился. «Что это за намек? Я еще ничего не сказал Ольге, ни разу не гулял с ней под руку… И кто дал право Айгюль вмешиваться в мою личную жизнь?» Ему уже казалось, что все мастера смотрят на него. Как говорится, узел вора слаб, и Нурджан, не выдержав, спросил:

– Товарищ начальник, можно узнать, кого ты имеешь в виду?

– Можешь не сомневаться, – ответила Айгюль, – что я не постеснялась бы назвать имена, если б это было нужно. Сейчас я просто хотела напомнить нашей молодежи, что личные дела не должны мешать работе. После работы, пожалуйста, гуляйте, веселитесь, шутите, влюбляйтесь…

Ответ Айгюль понравился оператору. Все-таки она настоящий человек, не сухарь. Сама еще довольно молодая… С высоты своих девятнадцати лет Нурджан считал двадцатитрехлетнюю Айгюль женщиной не первой молодости.

Човдурова, сверяясь со списком, начала опрашивать мастеров по очереди о всех скважинах, какие из них нуждаются в ремонте. Ей отвечали кратко и точно. Когда дошло до хозяйства Ольги, Нурджан размечтался, слушая ее голос, и не заметил, что Айгюль уже перешла к его скважинам. Не называя его по фамилии, Човдурова еще раз повторила:

– Сто семнадцатая?

На этот раз Нурджан, хотя и не расслышал как следует номер, все же догадался, что обращаются к нему, и быстро откликнулся:

– Пробка!

– Что такое? – удивленно переспросила Айгюль.

– Пробка, – повторил Нурджан. – Надо очистить скважину.

– На сто семнадцатой пробка?

– Нет, товарищ начальник… – растерянно сказал Нурджан.

– А на какой?

– Я хотел сказать – на сто двенадцатой.

Човдурова покачала головой.

– Что за странная рассеянность, Атабаев? Может, нужен насос?

– Нет, товарищ начальник, насос работает исправно, только вот пробка…

– Ох, кажется, насос все-таки нужен… Чтобы прочистить твои уши… Теперь тебе понятно, кого я имела в виду, говоря о нашей молодежи?

– Понятно, товарищ начальник, – понурясь, как школьник, ответил Нурджан.

Айгюль была довольна Нурджаном, но, в назидание остальным, придралась к случаю.

– Скважины мы очистим, а уши постарайся продуть себе сам. А то, если возьмутся ремонтники, будет больно. И еще товарищеский совет: если ветер мешает – затыкай уши ватой. Ну, а если что-нибудь посерьезнее, давай посоветуемся, бывают такие случаи, что одному и не разобраться.

Ольга чувствовала себя не лучше Нурджана. Намек Айгюль, конечно, относился и к ней. Она пробовала рассердиться на юношу за то, что сам напросился на этот неловкий разговор, и не могла. Чем же он виноват, если любит?

Мрачный и обиженный уходил Нурджан с разнарядки. Из открытого окна красного уголка неслись «Подмосковные вечера», но веселее от хорошей песни не становилось. Он чувствовал себя жалким, попавшим впросак мальчишкой. Теперь все – и, конечно, Ольга громче всех – будут смеяться над ним. А самое обидное, что некого винить, сам дал повод этой язве Човдуровой для острот.

Асфальтовая дорога серым ковром расстилалась перед юношей, но Нурджан шел медленно и трудно, тяжелее, чем утром по песку.

– Эй, Нурджан, шаг бодрее! Поторапливайся! – раздался чей-то приветливый голос. – Отец прилетел из Сазаклы!.. Разве не слышал?..

Соседский мальчишка звонко выкрикнул приятную новость и замахал руками, точно мельница крыльями.

Нурджан прибавил шагу. Он любил дни, когда возвращался домой веселый, неугомонный отец.

Глава десятая
Кто, собственно, воспарил!

Андрей Николаевич заглянул в кабинет Сулейманова в шестом часу, рабочий день был на исходе.

Маленький человек стоял у открытого сейфа и что-то капал из пузырька на кусочек сахару.

– Пошаливает, – сказал он, сунув сахар в рот, захлопнул дверку сейфа, устало опустился в кресло.

Только сейчас, войдя в комнату, Сафронов разглядел измученное бледное лицо Султана Рустамовича. Видно, нелегко ему даются боевые схватки вроде сегодняшней.

– Э, вижу, вы все еще бегаете вокруг столба? – жизнерадостно заметил Андрей Николаевич.

– Я не могу! – слабым голосом воскликнул геолог. – Он меня считает авантюристом. Ну что, похож я на искателя приключений?

Богатырь Сафронов смеялся. Комизм ситуации, по его мнению, и состоял в крайнем несходстве изящного маленького человека, настоящего рафинированного интеллигента, каких редко встретишь в промышленности, с той ролью, какую ему приписывал неистовый Аннатувак.

– Пора обедать! Бросьте вы это томление духа! Идемте к нам, Валентина Сергеевна будет рада.

Сулейманов жил в Небит-Даге по-холостяцки. Семья – в Баку, там жена, старики, сын учится в нефтяном институте. После работы одинокий человек отправлялся в ресторан «Восток», подолгу сидел за столиком, спокойно дожидаясь своей порции шурпы, харчо или пока шеф-повар на досуге приготовит ему предмет своей гордости «французское блюдо – битки по-гречески». Из ресторана Султан Рустамович шел в городскую читальню или заглядывал на огонек в многолюдный шумный дом Андрея Николаевича.

Но сегодня геологу ничего не хотелось, сердце стеснило, и боль не отпускала ни на минуту.

– Этот жалкий человечишка неуязвим… – безнадежно махнул рукой Сулейманов.

Андрей Николаевич без труда понял – это он о Тихомирове.

– Он неуязвим, – повторил Сулейманов. – Ему доставляет наслаждение его искусство качаться на волнах, как поплавок, – геолог в первый раз улыбнулся в свои седые усики: что-то вспомнил забавное. – Вы знаете, Андрей Николаевич, он мне под Новый год, изрядно наклюкавшись, исповедовался: «Я, говорит, не крючок, но тоже необходим при ловле щук и карасей – я поплавок! Я качаюсь на воде даже при самом легком дуновении… А когда клюет – вокруг меня круги…»

– А вы хотите с ним бороться! – смеясь сказал Сафронов. – Он-то неуязвим, непотопляем, а ваша борьба с его перестраховочными концепциями именно вас и ставит под риск ударов!

– Я это знаю, – вяло отозвался Сулейманов.

Сделав вид, что не замечает уныния Сулейманова, Андрей Николаевич подошел к столу и развернул каротажную диаграмму.

– Помните, сколько бед принесла нам буровая «737», сколько раз мы ее вытаскивали из аварий? Вот снова, трех метров не дошли до проектной глубины – сломалось долото и осталось в забое!

– Знаю, Андрей Николаевич. Был там вчера, все видел.

– Нелегко будет источить до конца крепкую сталь… А если подорвать динамитом – скважина выйдет из строя. – Сафронов помолчал. – Что, если приостановить проходку и долото залить цементом? Как вы думаете, Султан Рустамович?

– Верное решение. Я тоже толковал об этом с геологами из Объединения.

– Тогда я дам указание.

Сафронов стал скатывать диаграмму, собираясь уйти. Но, видно, Сулейманов не хотел остаться один, мысли его все время возвращались к недавнему спору, и все там не нравилось – и наигранное воодушевление перестраховщика, и некрасивая ссора между отцом и сыном; было неловко перед стариком, которого он же вызвал на совещание.

– У вас срочные дела? – спросил он инженера.

– Нет, со срочными уже разделался.

– Тогда посидите…

– Только позвоню от вас.

Сафронов связался по телефону с начальником участка, сообщил о принятом решении и приказал приступать к работе, затем, вытянув могучие ноги, удобно расположился в кресле напротив Сулейманова. «Эк тебя раскачало!» – мысленно сказал он, оглядывая маленького геолога – его широкий, переходящий в лысину лоб, усталые умные глаза, окруженные сеткой морщинок, седые усики под чуть горбатым носом. Это знакомое ему лицо всегда дышало спокойствием и выдержкой, но сейчас Сулейманов устал от борьбы и, видно, не хотел или даже не мог скрывать этой усталости: совсем ссутулился.

– Сложный вопрос… – рассеянно заметил геолог.

– Семьсот тридцать седьмая?

– Нет… Сазаклы.

– Нелегкое дело.

– Думаю, пока мы всерьез освоим месторождение, пройдет еще год.

– Да? – удивился Сафронов.

– А вы считаете, меньше?

– Нет, я считаю, пройдет два года.

Сулейманов усмехнулся.

– Ну, это вы слишком! Да и я, наверно, ошибаюсь. С января все пойдет веселее… «Итак, завертим кару сель, как нам сказал Жан-Жак Руссель…»

«Жан-Жак Руссель?.. Жан-Жак Руссо! Тогда завертим колесо!..» – с удовольствием подхватил Андрей Николаевич.

Эта давно знакомая им шутка немного расшевелила Сулейманова. Теперь он заговорил без нотки безнадежности, тонкая усмешка привычно оттопырила щетинку усов.

– Что же, будем бороться! Знаете, Андрей Николаевич, беда этого молодого и энергичного деятеля состоит в том, что контора бурения только бурит, ее продукция – метр скважины, годовая программа – столько-то метров проходки. Разве я неправду говорю? Значит, к концу года дать как можно больше метров, программа выполнена, и все чувствуют себя честными людьми, награды и премии, текинский ковер на стену… А нефти нет.

– Вы упрощаете, – возразил Андрей Николаевич.

– Если ошибаюсь, тогда, как женщина, прикрою платком рот – в знак молчания! Нет, Андрей Николаевич, я еще не все сказал. За всеми этими фиоритурами – простая, как этот мой палец, правда: какой начальник буровых работ к концу года не хочет перевыполнить план? Он должен, если он не ребенок, обеспечивать легкие скважины за счет трудных… Все средства, все оборудование – туда. А там сочтемся! В это время года один буровой мастер зашибает деньгу на удобном участке где-нибудь в Кум-Даге, а другой, к примеру мастер Атабай, терпит беду со своими бурильщиками в Сазаклы… Что, это я все выдумал? Я убежден, что и своего отца Човдуров придерживает по той же причине… Тот честный работяга, а сын командует им неприлично и даже, пожалуй, не замечает этого…

– Вы упрощаете, Султан Рустамович, – настойчиво возразил Сафронов. – Чтобы понять такого человека, как наш Аннатувак, надо проследить за его ростом, взять в соображение, где, на каких промыслах, в каких технических условиях формировался этот характер. Ведь все его успехи, его стремительное движение – а он еще молодой! – связаны со старыми промыслами. Десятилетиями мы сидели на «пятачке» – на Вышке и в Кум-Даге, потому что не могли, не имели сил пойти в пустыню… Надо понять, во что не верит Аннатувак. Вы думаете, что он не верит в вашу геологию и зовет себе на помощь Тихомирова? Это ему самому только кажется! А не верит он в свои возможности, в свои силы! Тут-то и ошибается. Вчера было невозможно – сегодня только трудно. Вчера было дело просто несбыточное: вести водопровод в пустыню, идти с тяжелым бурением в движущиеся зыбучие пески… Искали – и бросили… А сегодня можно. Можно – значит нужно…

В кабинете смеркалось. Сидели, не замечая этого, не зажигая лампы. Сулейманов молчал, но как-то деятельно молчал: в полутьме Сафронов слышал его дыхание, геолог внимательно слушал. Видно, ему было важно найти свое собственное точное отношение к начальнику конторы, с которым еще предстояла трудная борьба.

– Я знаю Човдурова с детства, – продолжал Сафронов. – Никогда не скажу, что он равнодушен к существу дела, заботится только о программе, о цифре, о лице конторы. Он не меньше нас с вами болеет за будущее туркменской нефтяной индустрии, мучается, если что не ладится. Беда его характера в другом: в незыблемой вере в собственную непогрешимость. Самое страшное, когда он принимает поспешное решение. Тогда конец! С места не сдвинешь. Вот почему – я это давно заметил – опасно не то, что он еще в голове держит, а то, что он уже высказал. И сегодняшний ход его мыслей страшен не сам по себе, а потому, что мы с вами будем биться, как я сказал, года два и ничего не добьемся до тех пор, пока…

– До каких пор? – живо переспросил Сулейманов.

– До тех, пока он со своим упрямством не свернет себе шею и его не снимут с работы, – не колеблясь, закончил Сафронов.

– Вы думаете, это ему поможет?

– Наверняка.

– Сомневаюсь! Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с упрямым быком? Нет? А я пахал на таком быке в ранней молодости и сумел так поладить с ним, что он слушался и трудился не за страх, а за совесть. Но однажды мой отец не сдержался, ударил его, и погубил навеки. Что потом ни делали: и подлаживались и колотили, бык только выкатывал глаза и лежал как дохлый, будто и не чувствовал ударов. Когда я смотрю на Аннатувака, я часто вспоминаю этого быка…

Сафронов развел руками.

– Значит, по-вашему, не противиться злу?..

Позвонил телефон, и разговор надолго прервался. Сулейманов, засветив лампу на столе, диктовал сводку, рылся в папках. Лениво оглядывая давно знакомый кабинет, Сафронов залюбовался игрой света на стеклах книжного шкафа. В этом шкафу – вся документация на сотни пройденных скважин. Она накапливалась годами и росла на его глазах.

Двадцать два года назад еще совсем молодым инженером Сафронов приехал в Небит-Даг. Незадолго перед тем он кончил Московский нефтяной институт, проработал четыре года на Апшеронском полуострове и смело отправился за Каспий осваивать новые месторождения. В то время не было еще ни города, ни поселка на промыслах, ничего не было, кроме двух буровых вышек. Строился барак и стояли четыре палатки. Воду привозили в бочках. По ночам выли волки. Голые холмы днем казались печальными, по ночам – страшными. В сумерки из-под камней, из кустов выползали кобры. В палатках перед сном ловили скорпионов и фаланг – на свет, на фонарь…

Закладывались новые буровые, но они считались экспериментальными, и техническое оснащение было никудышное, верблюды волокли со станции длинные трубы. Груз был неудобный – верблюды жалобно ревели. Кочевники, привыкшие лопатами рыть колодцы в поисках воды, впервые увидели, как бурильные трубы входят в глубокие недра земли, и удивлялись:

– Ай, что за чудо!

Не только инженера или мастера, но даже простого чернорабочего трудно было найти в те годы среди местного населения. Таган Човдуров был одним из первых туркмен, пришедших работать на промысел. Его сын Аннатувак учился тогда в передвижной школе кочевников, а летом пас овец в только что возникшем колхозе. Иногда мальчик приходил на промысел к отцу. Полуграмотный Таган и сам в то время усердно посещал вечернюю школу. Гордясь и собой и сыном, он клал руку на плечо подростку и говорил: «Учись, сынок, учись… Вырастешь, будешь таким же инженером, как дядя Андрей». Аннатувак только головой мотал: «Я инженером не буду. Если останусь в ауле, стану председателем колхоза, если в город переедем – милиционером». И, глядя на мальчишку, Андрей Николаевич думал: «Ишь какой важный, обязательно администрировать ему нужно! Интересно, что из него выйдет, когда вырастет?»

А теперь Аннатувак Човдуров – начальник конторы, и буровым – нет числа. На промыслах больше половины работников туркмены. Каждый год только из Небит-дагского нефтяного техникума приходит около ста молодых специалистов.

Положив трубку, Сулейманов вернулся к прерванному разговору.

– Я знаю Човдурова меньше вашего, хотя четыре года тоже немалый срок. Конечно, вы правы: если не брать в расчет тяжелый характер, он хороший работник и даже человек неплохой…

– Ах, Султан Рустамович! – нетерпеливо воскликнул Сафронов. – Что мы все об Аннатуваке толкуем! Что с ним было, что с ним будет… Как вспомнишь, каким был отец этого самого Аннатувака еще совсем недавно, сразу все обретает другой масштаб.

– Вы правы, – миролюбиво заметил Сулейманов, – и спора у нас нет…

– Какой там спор! – отмахнулся Сафронов. – Пока вы говорили по телефону, я тут предавался воспоминаниям. Я ведь дневник веду… Двадцать лет назад, когда я посадил деревцо около своего дома, жена сказала: «Зачем? Неужели ты веришь, что мы увидим, как оно вырастет?» Сегодня мой дом окружен густым садом: лох, акация, гледичия, тутовник, карагач – солеустойчивые породы… Астры цветут замечательно! Виноград лезет на крышу… Когда я приехал в Туркмению, геологи повсюду находили признаки нефти: отложения твердых битумов, породы, пропитанные нефтью, в июльский зной, когда раскалялась пустыня, нас просто преследовал запах нефти, только… нефти не было. А в год, когда родился мой старший сын, в Небит-Даге забил грандиозный фонтан. Знаменитая скважина номер тринадцать – о ней писали во всех газетах, с нее-то все и началось! Нынче летом сын приехал на каникулы, я подвел его к тому месту, где когда-то была тринадцатая, та самая…

Сулейманов с интересом слушал Андрея Николаевича. Его озадачил не ход мыслей Сафронова, а то, с каким воодушевлением высказывал их этот трезвый, как ему всегда казалось, сугубо практический человек, совсем не склонный к пафосу.

– Современники всегда удивляются юности гения, – продолжал Сафронов, – ничто не может постигнуть, как это – вчера был мальчишка, под стол бегал – и вот уже он великий поэт, мировой ученый, деятель человечества… А на моих глазах нечто подобное произошло с целым народом. Кочевники, погонщики верблюдов, дети пустыни создали передовую индустрию, построили город, который мы зовем с гордостью туркменским Ленинградом, вырастили сады, сами пошли в институты за знаниями, основали свою Академию наук… Давайте чаще удивляться, Султан Рустамович! Ведь наш сегодняшний конфликт с Аннатуваком – не сомневаюсь, что он еще испортит много крови нам обоим, – это только так, ведро воды на корни яблони. Мы спорим: надо ли полить часом раньше, часом позже… Но ведь яблоня вырастет, непременно вырастет!

Выйдя из-за стола, Сулейманов подошел к Андрею Николаевичу, уже давно расхаживавшему по комнате.

Когда я попросил вас остаться, – сказал геолог, – мне просто хотелось поплакать в чью-нибудь жилетку. А вышло так, что я и пожаловаться не успел, а настроение переменилось. Это замечательно, Андрей Николаевич, что вы так думаете, вернее, способны так думать, я от всей души благодарен вам.

Сафронов улыбался. Ему давно нравился этот человек, с первых дней совместной работы они подружились. Годами геолог был старше инженера, но в Туркмении появился недавно. Сафронов знал, что четыре года назад, когда министерство направило Сулейманова в Небит-Даг, ему предлагали пост управляющего трестом, но он отказался, говоря, что слишком любит свою специальность и надеется больше пользы принести в поле.

Так и стояли они посреди кабинета, два расчувствовавшихся немолодых человека: Сулейманов – легкий, маленький, лысоватый, с воздушными вихрами круто вьющихся волос на висках, Сафронов – громадный, тяжеловесный, с густой, зачесанной назад полуседой гривой. Рукопожатия показалось недостаточно Сафронову – он обнял геолога и, приподняв его, сказал:

– Вас называют прекраснодушным человеком. Есть какой-то иронический оттенок в этом слове. Прекраснодушный – оторванный от земли, парящий над землей… А по-моему, это хорошо. В трудовом коллективе обязательно кто-нибудь должен воспарять. Особенно здесь у нас, на краю света.

И быстро вышел из комнаты, оставив Сулейманова смеяться в одиночестве над тем, как ловко Андрей Николаевич все переложил с больной головы на здоровую: кто же, собственно, из них воспарил?..