Текст книги "Небит-Даг"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
Глава восьмая
Конь бегает вокруг столба
Когда парторг конторы бурения Аман Агабаев вернулся с промыслов в город и вошел в кабинет Аннатувака, он застал сражение в полном разгаре; от выкуренных папирос было дымно, как на поле боя. Никто не заметил его появления. Никто не замечал, видимо, и председателя подшефного колхоза, хорошо знакомого Аману толстяка Ягшима, с окладистой бородой, в бараньей папахе, а тот благодушно развалился в кресле среди спорщиков.
Желая вникнуть в смысл происходящего, Аман тихонько уселся на стуле у окна, в стороне от спорщиков, и закурил, ловко управляясь единственной рукой. Издали кивнул он головой своему отцу – мастеру Атабаю, который сидел сейчас, несколько пригорюнившись. Аман уже слышал на промыслах об аварии и не был рад, что свиделся с отцом при таких обстоятельствах. Он догадывался, что судьба нового месторождения решается сейчас не там, в далеких песках Сазаклы, а здесь. Аннатувак Човдуров и Аман Атабаев были в войну однополчане, и с тех пор друзья знали, что такое верность и уважение. Там, в боях, Аман Атабаев потерял глаз и руку. Там, в боях, Аннатувак был трижды ранен. Теперь они уже три года работали вместе. Аман не имел специальной подготовки, чтобы руководить коммунистами-бурильщиками, он был педагог по образованию. Много раз он убеждался, что его друг Човдуров был не только хорошим боевым офицером в войну, но и умелым и знающим начальником конторы бурения в мирные годы. И он поддерживал его почти всегда, охранял его авторитет в коллективе, вдвойне оберегал, когда вспыльчивый молодой начальник сгоряча обижал людей, пусть хоть и за дело, но не рассчитывая слов. И сейчас Аман слышал: ожесточенные слова скрипели на зубах Аннатувака, точно песок. А может быть, это и был песок на зубах? Буря была за окнами, буря бушевала и в кабинете. Парторг знал наперед, что сейчас скажет о «разбитой тарелке» Тихомиров, какие доводы приведет Сулейманов и даже как будет себя вести отец. Но, проверяя заново собственные позиции в затянувшемся конфликте, Аман не спешил подать голос – ведь он не специалист.
– Опять старые песни… – тихо сказал ему в шуме голосов Аннатувак, как бы прося поддержки. Его густые брови были насуплены, ноздри дрожали и губы тоже подрагивали.
Парторг промолчал, только кивнул.
Сейчас как раз речь держал Тихомиров.
– Даже если и была там когда-то нефть, она тысячи раз перемещалась в пластах!.. – кричал он и тянулся к тектонической карте, висевшей на стене. – Водоносные и нефтяные пласты пересекаются неоднократно! С одной стороны пласты загнуты вверх, с другой – опущены вниз…
Раскрыв наугад книгу, вынутую из портфеля, самодовольным тоном он стал читать длинный абзац. Все удивленно переглянулись: цитата не имела никакого отношения к теме спора.
– Пощадите нас, Евгений Евсеевич, – сказал, скучно улыбаясь, Сулейманов. – Зачем же нам слушать элементарный курс нефтяной геологии! И так страшно у вас получается: прямо-таки топнешь ногой – газ идет. Вот беда!
– Султан Рустамович, меня не перебивали, даже когда я защищал диссертацию! Надеюсь, что теперь хотя бы мои седины защитят меня… – и, наклонившись, Евгений Евсеевич показал всем свою розовую лысину.
Ни в какой мере не наделенный одержимостью настоящего ученого, Тихомиров с легкостью усвоил все внешние формы поведения, которые принято приписывать людям, погруженным в науку: был рассеян, чудаковат, резок, а порой и язвительно остроумен. Готовясь к решающей схватке с Сулеймановым, он немало ночей просидел над книгами, перелистал комплекты журнала «Нефтяное хозяйство» не менее чем за десятилетие, а этой ночью сам удивился количеству выписанных им цитат. Разделив свои записи на две части, он половину разорвал и выбросил в корзину, но тут же обнаружил, что уничтожил как раз те карточки, которые могли ему пригодиться, и тогда в сердцах разорвал и остальные заметки. Никто из присутствовавших не знал этих ночных мук Евгения Евсеевича. Но сейчас все видели его дневные муки, когда в поисках нужной цитаты он инстинктивно рылся в туго набитом портфеле и не находил…
Аннатувак Човдуров был недоволен сегодня Тихомировым. Аман заметил его сумрачный взгляд, брошенный на теоретика и как бы говоривший: «Не кичился бы ты своею ученостью…» Но вслух начальник конторы только заметил сквозь зубы:
– Нет необходимости тратить время на лекцию. Если возражаете – выкладывайте свои доводы.
«Недоволен: плохой союзник…» – печально отметил про себя Аман и вспомнил, какую кличку дали Тихомирову его собственные дети в многолюдной и шумной семье: «Вчерашний день».
Между тем «Вчерашний день» продолжал свой монолог у тектонической карты – сулил тысячу чертей каждому, кто посмеет сунуть свой нос в эти сумасшедшие недра.
В такт его словам шаркал подошвами по большому иомудскому ковру председатель колхоза. Он поглядывал себе под ноги, ему, видимо, нравилось наблюдать за тем, как выпрямляется примятый ворс и ковер снова становится гладким. «Я как верблюд на песке, – думал Ягшим, – тут, верно, и ходить зыбко. Такие ковры ткут специально для кабинетов. Постели его у нас дома, и пришлось бы каждый день выколачивать пыль…» Он нестеснительно разглядывал стоявшую на столе модель буровой вышки под стеклянным колпаком и потолок, украшенный позолоченным орнаментом, назвал про себя сейф железным ящиком и нашел неуместным его пребывание в таком богатом кабинете, полюбовался и белым чехлом на диване: «Чисто, как в больнице…»
Парторг, решив несколько разрядить враждебную атмосферу спора, а заодно и сократить лекцию Тихомирова, нашел для этого шутливую форму:
– Послушали бы, что наш подшефный товарищ Ягшим скажет по существу вопроса. Он тут битый час слушает…
Ягшим поднял голову, широкое лицо его заулыбалось.
– Я могу рассказать древнюю сказку… – заговорил он, сунув под мышку свою папаху с красным верхом. – Может быть, ученые люди знают ее – тогда простят. Некогда марыйский правитель Велнами выслушал жалобу одного человека и сказал ему: «Ты прав!» Тогда пришел тот, на кого была жалоба, Велнами выслушал его объяснения и тоже сказал ему: «Ты прав!» Вечером жена в постели спросила правителя: «Как же ты судишь? Разве могут быть оба правыми в споре?..» И ей тоже сказал Велнами: «И ты права, мать Шамурада!»
Видно, парторг достиг своей цели: все посмеялись, улыбнулся даже Аннатувак. Но зато теперь осмелел Ягшим, смекнувший, что наступил удобный час для его собственного дела.
– Если мы спорим на правлении колхоза из-за какого-нибудь ягненка или верблюжонка, – начал он непринужденно, – как же вам не спорить из-за ваших колодцев, которые стоят – любой! – дороже всего нашего стада. Большие деньги – большие споры. Мы спорим целый вечер, вам спорить целый месяц…
– Мы целый год спорим! – смеясь воскликнул Аман Атабаев.
– Вы наши шефы, и мы всегда благодарны вам, – продолжал председатель колхоза, ободренный первым успехом. – Из года в год вы приезжаете к нам в аул, проводите агитацию. Вы и женщин наших научили единогласно говорить при народе. Теперь и мы к вам могли бы прислать агитаторов, если у вас своего шума мало. Наша Кейкил-эдже только слово скажет – верблюды врассыпную бегут…
Все смеялись, радуясь минуте отдыха, но Човдуров постучал карандашом по столу и попросил гостя держаться ближе к делу.
– Может быть, я не к месту сказал насчет агитаторов, – поправился Ягшим, – но только не думайте, что я преувеличил: Кейкил-эдже кого хочешь припугнет. Но не буду долго отвлекать вас домашними неприятностями, скажу прямо, зачем приехал. Весь колхоз единогласно просит помочь нам построить электростанцию. Покажите свою силу не только под землей, но и на земле. Агитируете вы, конечно, хорошо, но говорят в народе: «Из одних слов не сделаешь плов…»
На этот раз засмеялся и молодой Човдуров и даже откинул рукой прядь со лба.
– Что ж, – сказал он, – предложение правильное! Электростанция – лучший агитатор. И мы ее построим.
– Ай, спасибо! Другого и не ждал от вас… Но вот я слышал, партия советует нам: надо концентрацию средств производить. Что, если добавить к электростанции и артезианский колодец?
Аман Атабаев с удовольствием хлопнул себя единственной рукой по коленке. Все смеялись, дивясь напористости председателя колхоза. Недаром, видно, у него все – и речь на собрании, и тост за столом, и даже письмо – начинается со слова «единогласно».
– Все будет, дорогой человек, – встав за столом, говорил Човдуров, пытаясь унять общее оживление. – Только придется повременить: не сразу все делается. Начнем весной.
– Не сразу, говоришь? – толстый Ягшим почесал затылок и надел папаху. – А почему не сразу?
– Много срочных дел, сам видишь…
– Ну, не беда! Обещанного три года ждут, подождем и мы до весны… Тогда есть еще один вопрос. Колхозники единогласно приглашают вас, нефтяников, на праздник, – Ягшим хитро улыбнулся. – Не весной, а прямо сейчас, осенью! Дорогие товарищи, приезжайте к нам на той! Всем сердцем единогласно встретим вас!
– Это вот наш парторг Аман Атабаев примет к сведению. Спасибо, – сказал Човдуров, пожимая руку гостю из аула.
Кончив свое дело, Ягшим, казалось, готов был покинуть кабинет, но вдруг, словно суслик, потерявший нору, потоптался на месте и сел на диван. Видно, природное любопытство взяло верх.
А когда веселье, вызванное его внезапным вторжением в спор, утихло, парторг показал рукой на окно:
– Буря-то бьет отбой!
Все обернулись.
Был как раз час, когда шквальный ветер сразу стих, вдруг посветлело в маревом облаке пыли, обложившем город, и площадь за окнами преобразилась как бы в предчувствии солнца.
– Султан Рустамович, хотите высказаться? – помолчав, спросил Човдуров.
– Я не любитель произносить речи на похоронах… – лениво ответил Сулейманов и все-таки поднялся. – Мы тут хороним сейчас миллионы тонн нефти. А Евгению Евсеевичу не впервой выступать в роли факельщика…
– Стенографируем? – засуетился Тихомиров. – Товарищи, я прошу оградить меня от сулеймановской дубинки!
Маленький изящный Сулейманов стоял, заложив кончики пальцев в карманы, и так мало походил на человека, размахивающего дубинкой, что Аман Атабаев улыбнулся.
– Я старался не прерывать вас, Евгений Евсеевич, – невозмутимо сказал Сулейманов. – Напрасно вы воспринимаете все, что здесь происходит, только как теоретический спор с вами… Никто не спорит с вашей «разбитой тарелкой». Бурить трудно, нас ожидают аварии. Но бурить нужно, и мы будем бурить! Нам пора идти в пустыню за нефтью – в этом вся перспектива на будущее, на десять лет вперед! Партия зовет нас предельно расширять фронт нефтяных промыслов. Пусть там, в песках, трудно, пусть там, в недрах, «разбитая тарелка» – разведчики должны идти туда, где нефть! Там ее много, и мы пойдем туда… – Сулейманов помолчал, как бы кончив свой разговор с Тихомировым, и теперь всем корпусом резко повернулся в сторону Човдурова. – Есть и другая позиция, близорукая, деляческая: зачем идти на это сомнительное дело, еще не освоены полностью старые нефтяные пласты в давно обжитых районах. Еще и тут рядом, на Вышке, в Кум-Даге, можно бурить с успехом, и даже, если говорить о показателях будущего года, то можно больше набурить, чем где-то в чертовом пекле, в песках… Ну, а если придется туда идти, так по крайней мере с января будущего года, удачно выполнив на легких скважинах программу этого года… Год-то идет к концу? О трудностях, как о подлинной причине консервации дальней разведки, открыто не скажешь. О хитростях, связанных с выполнением программы по валу, по метражу проходки, тоже говорить вслух не принято: неудобно! Тогда привлекается на помощь услужливая наука! – и с этими словами Султан Рустамович необыкновенно изящно протянул маленькую руку в сторону Тихомирова. – Такая наука неоценима, потому что доказывает, что бурить в песках вообще не надо: там, дескать, нефть не та… Зелен виноград!
– Демагогия… – коротко бросил Човдуров.
– Тот, кто занимает такую позицию, – словно не слыша реплики, продолжал Сулейманов, – разумеется, считает себя человеком, думающим по-государственному, а других считает…
– Авантюристами, – решительно подсказал Човдуров.
– Это он считает государственную копейку, – показывая пальцем на Аннатувака Тагановича, продолжал геолог, – это он умеет считать деньги, это он не хочет бросать на ветер миллионы и растрачивать напрасно силы людей и средства…
Човдуров слушал речь Сулейманова, уже стоя от нетерпения. Сейчас этот стройный человек в полувоенном кителе и галифе казался гораздо старше своих тридцати восьми лет – так искажает гнев черты еще молодого лица.
– Я выслушал вас, – жестко и властно остановил он движением руки Сулейманова. – Что вы предлагаете?
– А вы что предлагаете?
– Я предлагаю просить Объединение и совнархоз республики разрешить временно прекратить бурение в Сазаклы… – убежденно произнес Човдуров. – Одна вышка едва не сгорела, вторая фонтанирует водой, сегодня ночью стала играть третья. И это все у опытных мастеров, таких, как уважаемый Атабай! Я предлагаю свернуть работы, прекратить рисковать жизнью людей – мы вдалеке от них, нас разделяет бездорожье, нам трудно им помогать в критическую минуту. А прежде чем бросать в это дело капиталовложения, прежде чем осваивать новый район – строить шоссейные дороги, водопровод, автотракторные стоянки, мастерские, медпункты, бани, магазины, нам надо оконтурить месторождение, сказать «да»… Слышите? Сказать «да»…
– И тогда вы будете делать капиталовложения? – с внезапной пылкостью воскликнул молчавший до сих пор Сафронов. – Но ведь это же и есть заколдованный круг! В том-то и дело, что наше бурение в Сазаклы – это вроде символики, не больше! Вы умный человек, Аннатувак Таганович, и знаете, что там надо искать нефть, но там искать приходится за счет выполнения общей программы… И вот для символики у нас там бурит мастер Атабай. Я-то инженер, я хорошо понимаю, что эти одинокие скважины вдали от материально-технической базы обречены на прозябание, от них не скоро получим результаты…
Начальник участка Очеретько, бритоголовый, мешковатый с виду дядька с отвислыми запорожскими усами, поддержал Сафронова.
– Мысль Андрея Николаевича высказывается за эти сутки второй раз, – сказал он. – Сегодня ночью в бригаде Атабая мне то же самое говорили. Бурильщики ведь не хуже нас с вами понимают, какие там трудности и опасности, но видят государственный смысл и не бегут оттуда, рвутся в дело… Им лично невыгодно там работать – в Кум-Даге и легче, и семья близко, и больше заработаешь, премии идут за метраж… Но они рассуждают так: если идти – так широким фронтом! На вышке Атабая авария – другая идет к нефти, у тех затор – Атабай работает. Кто-то живой, как говорится, дойдет!..
«Хорошие слова, горячие слова, от сердца говорит… – так думал парторг Атабаев, слушая Очеретько. – А все-таки прав, наверно, Аннатувак!» – и он вспоминал дни отступления под Лозовой: как трудно было тогда отдавать приказ об отходе, легче – в бой очертя голову… А надо отступать и надо принимать на себя самую тяжелую ответственность – покидать города и села, покидать во имя конечной победы.
– …что вы его слушаете! – доносился до ушей Амана резкий голос друга. – Что он понимает! Он в бурении как сазан плавает!..
«Зачем он так! – с досадой думал парторг. – Не умеет с людьми разговаривать, своей правоты доказать не умеет…»
– Слушайте, наши волосы не солнце побелило, – тихо, но жарко заговорил Сулейманов, и Аман понял: вот когда он перешел в настоящее наступление. – Мы, коммунисты, знаем, как одолевать стихию. Грифоны и пожары страшны, но кому страшны? Тому, кто им помогает плохой работой… И бездорожье – помеха для слабых. У нас есть тракторы С-80, есть и буксирные тележки «Восток» – бросим их в пески… Арендуем самолеты… Ищите, упрямо ищите способы преодоления стихии. Страна дала нам совершенную технику, наука идет на помощь: институты, академия! А люди, какие сильные люди вокруг! Ищите!
Тут встрепенулся и Атабай и поддержал геолога пословицей:
– Верно говоришь! Когда усердно поплачешь, даже в слепых глазах покажутся слезы!
– Пусть там работает Атабай, – сквозь зубы процедил Човдуров. – Чего вы еще от меня хотите?..
– Новую скважину закладывать! – торжествующе крикнул Сулейманов. – Новые станки посылать!
– Что вы, как… привязанный конь, бегаете вокруг столба! – с ненавистью сказал Човдуров геологу.
Их взгляды скрестились, они, казалось, обожгли друг друга горячим дыханием. Човдуров уперся руками в край стола, чтобы сдержать дрожь, и прикусил губу, чтобы не скрипели зубы. Наконец сказалось умение Сулейманова не терять голову. Он отошел от стола и проговорил:
– Людей не слышите, дорогой Човдуров.
– Людей? – переспросил Аннатувак. – Найдите людей, чтобы ехали в Сазаклы! Говорят так: «Отца, мать, семью надо зарезать и тогда ехать на каторгу. Вот какое это место…»
– Ваш родной отец поедет, – спокойно проговорил Сулейманов. – Хотите, сейчас вызовем – спросим?
– Нет, не надо, – махнул рукой Аннатувак Човдуров.
– Вы людей не найдете – мы найдем!
С этими словами геолог неторопливо направился к двери и распахнул ее. Словно ожидая этой минуты, даже с некоторой, конечно неосознанной, театральностью, в кабинет вошел рослый мужчина в шапке-ушанке, нахлобученной по самые брови, в рабочей спецовке и кирзовых сапогах. Его суровое лицо здесь было всем хорошо знакомо – редкие, но глубокие морщины, грубо очерченный рот, хрящеватый нос, острые кончики седых усов… Даже тот, кто не знал этого человека, с первого взгляда догадался бы, что это отец молодого Човдурова, уважаемый в Небит-Даге буровой мастер Таган.
– Отец, зачем ты пришел сюда? – спросил Аннатувак и свирепо проводил взглядом Сулейманова, который, призвав мастера, молча направился к своему креслу.
Таган Човдуров в эту минуту пожимал руку своему другу мастеру Атабаю. Немного удивившись вопросу, он ответил шуткой:
– Испытать счастье…
– Что это значит?..
Чем больше металла слышалось в раздраженном голосе сына, тем неторопливее отвечал отец.
– Если готовите поход за нефтью в пустыню, я одобряю, – с улыбкой протянул ему через стол свою широкую ладонь.
– Жить надоело? – едко спросил Аннатувак.
– А я не верю, что говорят «барса-гелмез», – весело, даже легкомысленно ответил мастер. – Я знаю, что пойдем и вернемся – с победой, с нефтью…
– Жить надоело, – повторил, как бы подтверждая свою мысль, молодой Човдуров.
Как ни горько было слушать такие грубые слова от сына, мастер постарался ответить хладнокровно, с шутливой торжественностью:
– Нет, парень, жить не надоело. Я хочу поработать в пустыне на пользу родине и, как учил академик Павлов, укрепить там свое старое тело, продлить себе жизнь.
Аннатувак не сводил тяжелого, неподвижного взгляда с отца. Если бы не посторонние люди, какие бы слова сказал он этому старику, предавшему сына ради сомнительных почестей и тщеславия. С той минуты, как отец показался на пороге кабинета, Аннатувак Човдуров знал, что это Сулейманов заранее подготовил, и поэтому все, что говорил сейчас Аннатувак отцу, предназначалось геологу, все ядовитые стрелы летели в его сердце.
– Начальник конторы – я, а не товарищ Сулейманов, – тихо произнес Аннатувак. – Ты забыл об этом, Човдуров! Такое дело, если бы оно и состоялось, я не мог бы доверить тебе. Тут требуется человек теоретически грамотный, надежный…
– Ай, парень, что это значит… – с трудом проговорил Таган, и кончики его усов задрожали, – до сих пор, кажется двадцать пять лет, я считался одним из надежных людей в Небит-Даге. В чем провинился?
– Тебе дурь в голову лезет. Шагаешь как слепой, не зная пути…
Поняв, что от сына не дождаться ничего, кроме оскорблений, мастер повернулся ко всем, кто слушал их скандальный разговор:
– Товарищи начальники, как же это так получается?
И тут парторг Аман Атабаев, терпеливо молчавший все время, не выдержал, переполнилась чаша его терпения.
– Таган-ага, – сказал он, – мой друг и ваш сын своей нетерпимостью ставит крест не на вашем авторитете, а на своем собственном. Может быть, он и прав в своих предложениях – это другой вопрос, я его не касаюсь. Жизнь покажет, кто тут прав. Но с вами он разговаривает не по-туркменски. Нехорошо! Все находящиеся тут, в том числе и я, не только буровую вышку в Сазаклы, но и жизнь свою готовы вам доверить.
И он пожал руку мастеру.
Ласковое слово парторга взволновало старика еще больше, чем оскорбительная выходка сына. Таган Човдуров дрожал от гнева, но, стесняясь людей, старался себя сдержать, давал себе время успокоиться. Все же голос его изменился.
– Ай, парень, как же это так?.. – повторял он. – Чужие люди доверяют, а ты сомневаешься в своем отце? Так ли я воспитывал тебя? Как же это получается?..
Все видели, как менялось смуглое лицо Аннатувака. Буря за окнами затихла, а здесь разгоралась все сильнее. Темным румянцем гнева залилось лицо Аннатувака, краска достигла самых ушей. Вдруг он поднял голову и щелкнул пальцем о стол.
– Бросьте демагогию! – крикнул он, снова обернувшись к Сулейманову. – Кому нужна ваша нефть с глубины четырех тысяч метров и за сто километров бездорожья! Сколько будет стоить государству тонна такой нефти!..
– Согласен!.. – не дал ему говорить Сулейманов и даже подскочил в кресле. – Тут экономисты будут считать. Согласен! Но вы-то, еще не считая, тянете туда, где легче, вот в чем корень!
– А вы хотите повторить историю с Боядагом! – раздался пронзительный возглас Тихомирова. – Ухлопаете без пользы десятки миллионов, тогда заодно и за старые затеи с вас спросят! Что тогда скажете?..
– Скажу, что «беда между глазом и бровью сидит», – со злой усмешкой возразил геолог. – Для сомнений всегда найдется тысяча аргументов, придет на помощь и логика… Однако двигает жизнь не сомнение, а воля. Нам пора расширять фронт нефтедобычи, и мы пойдем в Сазаклы, еще и дальше в пустыню пойдем. В самую глубину Каракумов! Каркайте больше: «Трудности! Трудности!» Что же, сложить руки? Умыть руки? Бояться?
– Кто здесь боится? – угрожающе спросил Човдуров.
– Вы боитесь!
Впоследствии Аман Атабаев справедливо заметил Сулейманову, что этих слов не надо было говорить. И не только потому, что Аннатувак – человек честный и мужественный. Начальник конторы вскочил и, точно лезвием бритвы, резанул ребром ладони вдоль шеи, где с левой стороны – все это знали – бугрился у него кривой рубец от раны.
– Кто трус?.. Я трус? Что, эта дырка у меня от ослиного копыта? Что, я ради красивых глаз получил свои ленточки? Кто дошел до Берлина? Кто на стене рейхстага на месте фашистской свастики написал: «Аннатувак Човдуров, сын Каракумов»?..
Бледный, с искаженным лицом, ни на кого больше не глядя, Аннатувак прошагал по комнате, кулаком растворил дверь, вышел в приемную и захлопнул дверь за собой.
Все молчали.
– Ай, парень, как же это так… – проговорил совсем расстроенный Таган.
А председатель колхоза Ягшим, пристально смотревший на Човдурова, пока он шел мимо, подумал: «Ай, какой злой человек! Как бы вода в колодце, который он выроет, не оказалась горькой…»
