Текст книги "Небит-Даг"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
– …Мы оберегали до сих пор его авторитет, но это не помогло! – грозно говорил Аман и договаривал кулаком. – Тут снова защищают «нашего Човдурова» – и даже те, кто больше других пострадал от его необузданного своевластия. А не достаточно ли защищать?
И он подробно рассказал всю историю козней Ханыка Дурдыева, не постеснялся затронуть и семейную сторону дела, особенно подчеркнул тот момент, когда сплетня, пущенная Ханыком, стала уже делом общественно-политическим… Рассказал, как однажды уважаемый мастер Таган Човдуров пришел в партком и дрожащими руками бросил, разобиженный, на стол жалкие бумажки, справки о здоровье, медицинские заключения и свидетельства. Кто же позволил начальнику конторы под предлогом заботы о стариках сгонять с промысла здоровых, полных энергии и бодрости людей, цвет нашего рабочего класса! Рассказал о позорной ревности Аннатувака к бурильщику Тойджану. В его рассказе история последних дней – пожар в Сазаклы и поведение Аннатувака Човдурова – выглядели по-новому – он, видно, имел время обдумать подробности этой нехорошей истории.
– «Наш Човдуров» – коммунист и не мог радоваться пожару на буровой! – утверждал парторг. – И, сын своего отца, он также не мог радоваться такому несчастью… Он и не радовался. А ведь какая-то дьявольская, теневая сторона его души ликовала! Вышло-то ведь, как он пророчил, вышло по его, по-човдуровски! Ведь он торжествовал все эти дни, пока работали комиссии, изучая причину аварии. Торжествовал мрачно и озлобленно и без раздумья, без сожаления передал дело Тойджана в следственные органы… С ним, видите ли, не посчитались, его не послушались, а он-то лучше всех знал, как дорого нам обойдется нефть, даже если ее там и возьмем. И он ничего хорошего не ждал. Мы не узнавали его в январе – такую развел лихорадочную деятельность, всех подстегивал, поменялся ролями со своими противниками. А он жил с невысказанной надеждой – поскорее убедиться в своей правоте. Когда случился пожар, он не был поражен этой новостью – он ее ждал с нетерпением. Вот где она, подлость!.. – Аман вздохнул на весь зал от волнения и помолчал, чтобы дать себе остынуть. – В предании суду бурильщика тоже была какая-то своя, нехорошая, логика. Он думал так: если не послушались и сказали, что в Сазаклы бурить можно и должно, значит, теперь во всем будут виноваты не природа, не изломанная структура пластов, не пресловутая «разбитая тарелка»… А кто же? Надо искать виновников во что бы то ни стало. Или мастер, или бурильщик. И со злорадством возложил всю полноту ответственности за пожар на молодого товарища, чтобы отцу побольнее было… Это уже полная победа индивидуалиста, это неистовство сильного характера, бешеного темперамента… Опасно, когда такой человек руководит людьми! Но разве только в характере дело? Давайте вдумаемся посерьезнее, товарищи! Вот перед нами Човдуров – кто он? Сын туркмена, работающий в советское время на земле своих предков. Плоть от плоти рабочего класса – вот перед нами его отец. Но этого мало: он инженер, хорошо знающий нефтяное дело, честный человек, мужественный воин – я это лично знаю по годам войны. И вот этот человек кругом неправ в своих отношениях с коллективом! Почему же?.. Разве всему виной только упрямый характер, как думает его отец? Нет, Сулейманов, если хотите знать, еще упрямее Човдурова. Тут дело не только в характере, а еще в особом добавочке к нему, вроде присадки к железной руде. И называем мы эту присадку чутьем и совестью коммуниста, чувством партийности… Совсем как будто скромная добавка – малая доля хрома, или кремния, или вольфрама, а сталь получается удивительных свойств, прочная, выносливая, легированная. Добавишь к упрямому, твердому характеру партийную совесть – и новыми свойствами озарится человек: и верой в людей, и уважением к труженику, и знанием своего коллектива, чувством товарищества, беззаветной преданностью делу партии, делу коммунизма.
Вслед за Аманом выходили на трибуну другие ораторы. Таган не просил слова, Таган молчал…
Был уже первый час ночи. Всем становилось ясно, что сегодня обсуждение не кончится. Коммунисты приходят на партийное собрание, чтобы сказать свое слово, и уходят с партийного собрания только тогда, когда слово становится делом.
Глава пятьдесят третья
Слово становится делом
И вот наступила туркменская весна, не похожая ни на какую другую весну в мире. Веселым солнечным утром Айгюль пришла за Тойджаном, и вскоре, простившись с Нязик, махнув рукой доктору, с которым тоже подружились, они вышли из больницы.
– Куда, милый?
– А куда глаза глядят…
Им было хорошо в это утро вдвоем. Взявшись за руки, они шли по джебелской дороге. Все приметы весны, и даже незаметные постороннему взгляду, были доступны их пониманию, потому что они родились, жили тут с детства и потому что они сейчас были вместе. Под палящими лучами солнца земля еще задыхалась, как от испуга. Она еще сырая, не успела впитать влагу недавних снегов и дождей, но уже кое-где ее покрыл прозрачный светло-зеленый пух молодой травы, ожили жесткие кусты саксаула и черкеза. Песчаные склоны дороги были словно испещрены иероглифами: следы ящериц и сусликов пересекались отпечатками заячьих лапок…
– Гляди!
В кустах мелькнул лисий хвост – и он уже был по-весеннему яркий, светло-желтый.
Они шли и молчали, вдыхали едва уловимый запах травы. Вскоре Тойджан с непривычки опьянел от всего этого и простодушно признался в этом Айгюль. Тогда она, как няня, усадила его на песчаный бугорок под кустом и сама села рядом.
Им была хорошо видна дорога, ведущая на Джебел и дальше – в Черные пески, в Сазаклы. И они заметили три машины, которые – с промежутками минут в десять – пятнадцать – проследовали одна за другой из города.
– А ведь это Аннатувак и Сулейманов…
– Смотри – и Аман… и Андрей Николаевич!
– А это машина геофизиков… Вот и перфораторная лаборатория…
– Значит, в Сазаклы сегодня простреливают скважину?
Их поразила новость. Это не могла быть скважина Тагана, недавно восстановленная после пожара. Но, значит, скважина Атабая дошла до проектной глубины и сегодня проводят ее испытание… Они долго стояли, держась за руки и глядя вслед давно исчезнувшим машинам. И вдруг, взглянув друг на друга, рассмеялись и крепко расцеловались – впервые за две недели больничных свиданий.
Пробежала еще одна машина. Кто-то из нее махнул им рукой, мелькнуло нечто розовое, сияющее на солнце… Лысина! Ах, это Тихомиров! Конечно, и он не отстает от событий.
В это ослепительно ясное утро в поселке Сазаклы было безлюдно и тихо. Только голенастый петух, медленно вытягивая ноги со шпорами из песка и клекоча от самодовольства, вышагивал вслед за своим походным гаремом, а куры, уже дважды обойдя весь поселок, копошились около ведер с разведенными белилами. В Сазаклы достраивались два общежития и сельмаг, уже шла побелка маленького домика отделения связи. Но сейчас не было видно девушек-маляров, не было слышно задорных русских частушек. Молчал и черный рупор на столбе, врытом среди площади Молодых энтузиастов. Все, кто только мог, ушли в это утро на буровую Атабая. Для сазаклынцев наступил долгожданный день испытания.
Еще с вечера прибыли с основными машинами и палаткой геофизики и перфораторная бригада. Несколько автофургонов и гусеничный трактор с барабаном и канатом и будка на санях расположились звездой вокруг вышки, так что кузова глядели на нее, а радиаторы – в пустыню. Вокруг были разложены пулеметы – так называются у нефтяников цилиндрические снаряды, которые погружаются в скважину и производят в ее глубинах, в нефтеносном пласту, выстрелы, пробивающие стальную обсадную трубу и открывающие дорогу нефти в скважину.
Операция опускания пулемета на глубину около трех тысяч метров занимала много часов. Работы начались еще ночью. В скважину подавали воду, и толстый шланг дрожал, как удав, а по желобу текла назад густая глина – в нее вглядывались теперь не только Атабай с бурильщиками, но и геологи, инженеры. К полудню на «газиках» подъехали руководители конторы.
Атабай толкнул в бок усатого бурильщика и пробурчал:
– Ишти, сегодня у нас в Сазаклы как на свадьбе.
Впрочем, это была его единственная шутка за целый день. Старый нефтяник, который умел всех подбадривать и веселить в самые тяжелые дни, сегодня в ожидании радостного события был молчалив, как будто язык присох к гортани. И товарищи не узнавали Атабая.
Парторга Атабаева тотчас же окружили рабочие, завязался горячий разговор. В последний месяц Аман стал частым гостем в поселке, недаром механик Кузьмин прозвал его сазаклынским полпредом в Небит-Даге. Аннатувак Човдуров, выйдя из машины, сразу подошел к желобу, несколько минут внимательно изучал глинистый раствор, выходящий из скважины, потом отошел в сторону. Он присел на бугорок, издали поглядывая на людей, окружавших скважину.
С тех пор как месяц назад партийное собрание осудило его, в его поведении произошли заметные перемены. Он был так же горяч и бурлив, как прежде, но стал осмотрительнее, не так скор на решения. «Созерцательность вырабатывает…» – пошутил как-то Сафронов. А Сулейманов заступился: «Что ж, думать полезно не на бегу, а остановившись».
Пожалуй, Андрей Николаевич и не ошибся. Сидя на пригорке в стороне ото всех, Аннатувак сейчас и наблюдал и размышлял. Он отметил про себя, что инженеры держатся спокойно, а геологи не могут скрыть волнения. Особенно заинтересовал его молодой геолог, которого он недавно послал в Сазаклы. Юноша появился в Небит-Даге прямо с вузовской скамьи, но Аннатувак считал, что плавать надо учить на глубоком месте, и сразу отправил его в пустыню. Теперь Аннатувак с интересом наблюдал за ним. Юноша был взволнован: толкался возле скважины, то отходил в сторону и смотрел на носки своих сапог, будто не мог решить – стоять ли на месте или еще раз обойти скважину, шевелил губами, высчитывая что-то, и было видно, что весь он находится в трепетном ожидании чуда. «Болеет за дело, горит на работе» – привычными начальственными формулами подумал Аннатувак.
Но все эти мысли и наблюдения скользили по поверхности сознания, а где-то в глубине шел спор с самим собой. Сегодня – решающий день: пойдет нефть, и придется еще раз признать свое поражение? Или нефти не будет?.. А если не будет? Разве он станет радоваться? Нет, положа руку на сердце, сейчас он мог сказать, что поражение сазаклынцев переживал бы как собственную беду… Так что же это получается? Как ни кинь – все плохо? Он, Аннатувак Човдуров, всегда открыто гордившийся ясностью и прямолинейностью взглядов, заблудился в трех соснах? «Диалектика… – сказал бы Аман и еще добавил бы: – Тупик, в который упирается всякий, свернувший с единственно правильного партийного пути…» Что ж, теперь фронтовой друг может быть доволен. Даже мысленно разговаривая с ним, Аннатувак научился угадывать его возражения. Однако нехорошо сидеть здесь в одиночестве, будто сторонясь всех. Аннатувак поднялся и подошел к Сулейманову, который безотрывно всматривался в желоб.
К буровой, с трудом пробиваясь в глубоких бороздах, подъехал еще один «газик». Из него выскочил Тихомиров, а следом – двое работников филиала научно-исследовательского института.
– Факельщик приехал, – сказал Сулейманов и отвернулся.
Аннатувак холодно взглянул на Евгения Евсеевича. Он не звал его сюда, сам приехал. А зачем?
Встретившись взглядом с Човдуровым, Евгений Евсеевич сразу отвел глаза, резко повернулся и направился к Зоряну, молодому участковому геологу Сазаклы. Но тот и не заметил ученого. Потеряв голову от волнения, он метался взад и вперед, расталкивая своих и чужих, на ходу отдавая распоряжения всем, кто попадался на пути. Сулейманову он приказал убрать глину под желобом, Аннатуваку – собрать железо, разбросанное вокруг буровой, и никак не мог понять, почему все смеются.
До Аннатувака донесся голос Амана, тот говорил усатому бурильщику:
– От этого будет зависеть, начнем ли мы, например, устраивать здесь душевую…
Човдуров улыбнулся. Как странно, они с Аманом будто поменялись ролями. Тот решает практические вопросы, Аннатувак анализирует, обобщает, о диалектике задумался… Но, как ни хорошо Човдуров знал Амана, на этот раз он ошибся. Ни на минуту не покидало парторга ощущение значительности этого дня. Казалось, за испытанием заброшенной в песках буровой Атабая незримо следят сегодня и в Ашхабаде, и даже в Москве. Может быть, сегодня прозвучит первый сигнал к общему наступлению на пустыню всех туркменских нефтяников, к выходу на новые площади за большой нефтью.
Бывают такие дни в жизни каждого производственного коллектива, когда сквозь текучку будничных дел, сутолоку обычных хлопот и обязанностей вдруг у каждого начинают пробиваться догадки о смысле происходящего, о самом главном, ради чего работают. Эти дни как бы подбивают черту под многими годами, проработанными вместе, еще теснее сплачивают людей.
Бригада Тагана Човдурова, пройдя напрямик через два-три бархана, тоже явилась к буровой Атабая. Таган-ага сразу включился в работы и, пожалуй, суетился больше всех. Как мальчишка, бегал вызывать трактористов, чтобы убрать площадку вокруг буровой, и даже вместе с Чекером оттаскивал трубы в сторону. Ждали нефть не на его буровой, но Таган-ага ждал с такой же яростной надеждой, как и его старый друг Атабай. Ради такого дня он и стремился в Сазаклы, чтобы самому пробивать первый путь, как некогда в Небит-Даге, чтобы снова чувствовать руками и сердцем, что молодость еще не прошла…
Устав ворочать трубы, Таган-ага остановился на минуту рядом с Джапаром и заметил взгляд палатчика, устремленный куда-то вдаль, за барханы. Таган молча поглядел на товарища – словно тень прикрыла глаза и густые рыжие ресницы, и старик старался понять, что огорчило Джапара в этот сверкающий солнцем день. Угадывая молчаливый вопрос, Джапар сказал:
– Может, и он лежит под сыпучим барханом…
Таган понял, что Джапар вспомнил о своем отце, погибшем здесь еще в гражданскую войну.
– Они погибали в этих песках ради нашего счастья… – осторожно начал Таган.
– Да, да! Времена меняются быстро, – перебил Джапар, которому и самому не хотелось предаваться печальным воспоминаниям. – Наши отцы плелись тут вслед за единственным верблюдом, а мы добываем черный жемчуг под семью пластами земли.
– И добудем! – раздался из-за его спины голос Амана.
– Ты думаешь, товарищ парторг, буровая даст нефть? – недоверчиво спросил Чекер, подошедший вместе с Аманом. С тех пор как Аман взял его с собой однажды в город и повел в Дом культуры на концерт, а ночью долго беседовал, оставив его ночевать у себя в холостяцкой квартире, великан очень привязался к парторгу.
– Обязательно пойдет, – сказал Аман.
Чекера удивила уверенность парторга. Что он может знать об этой скважине? Пусть он сообразительный, пусть вожак коммунистов и беспартийных, но ведь он же не инженер и не геолог.
– А почему ты знаешь, что пойдет нефть?
Аман улыбнулся.
– Скажи-ка, Чекер, ты теперь можешь в этом разбираться: почему начали бурить именно здесь, а не на двадцать километров к западу и не на километр к востоку?
– Так геологи велели, – уверенно объяснил Чекер.
– Но почему показали именно это место?
– Значит, почувствовали, что здесь пахнет нефтью. Видно, шибануло им в ноздри. Ты лучше объясни, почему не дала нефть вторая буровая? Когда у Атабая было плохо, там было хорошо.
Аман понял, что в голове Чекера еще не совсем просветлело.
– Если бы каждый, кто берет в руки карандаш, был ученым, мы бы небесными звездами играли, как мячами. Если бы каждая буровая давала нефть, мы превратили бы весь мир в нефтяное озеро. Не всякая пуля попадает в цель. И если вторая буровая совсем не даст нефти, не будет ничего удивительного. Может быть, долото прошло мимо залежи нефти, как пуля проходит мимо мишени. Но я уверен, что и третья, и четвертая, и, если будет, пятидесятая буровая – все здесь дадут нефть.
Чекеру очень понравились рассуждения парторга.
– Вон как ты далеко заглядываешь вперед!
– У меня, Чекер, опыта больше, чем у тебя.
– По-моему, ты уже соображаешь, как инженер.
– Поработай на промыслах, поучись в техникуме, а потом и в институте – и ты будешь инженером.
Тут разговор оборвался, потому что Тихомиров протиснулся между ними, направляясь к Зоряну.
На редкость неважно чувствовал себя Евгений Евсеевич Тихомиров, по прозвищу «Вчерашний день». Если скважина действительно выдаст нефть, окажется, что он был неправ. Не слишком ли повредит его репутации такой промах? Между тем преждевременно и перестраиваться. Еще не решив, какой тактики следует ему держаться, Тихомиров заигрывал со всеми и избегал лишь одного Човдурова. Кто его знает, этого неистового человека, какую шутку он отколет сегодня?.. Во всяком случае, не следует подчеркивать свой союз с начальником конторы.
Любезно осклабясь, Тихомиров протолкался к Зоряну, взял под руку и спросил:
– Волнуетесь?
Молодой геолог пожал плечами.
– А как же иначе?
– А вы поспокойнее. Все будет хорошо, все обойдется, – ласково уговаривал геолога Тихомиров, точно больного перед операцией, – ничего страшного.
– Ничего страшного, если… В каком случае вы имеете в виду – если будет нефть или не будет?.. – спросил Зорян и грубо вырвал руку.
– А во всех случаях ничего страшного, – с наигранным простодушием ответил Тихомиров, но глаза нагло заблестели под непротертыми очками.
– Здорово вы умеете… лавировать!
– Лавировать? Я? Лавировать!
В умении изображать благородное негодование никто не мог сравниться с Тихомировым. Зорян заметил, что у него даже шея покраснела, и по добродушию своему стал оправдываться.
– Вы поймите, что мы больше года живем только этой надеждой, что пойдет нефть, что по всей пустыне поднимутся вышки, как грибы после дождя, что наш жалкий поселок превратится во второй Небит-Даг, что тут зацветут акация и тутовник… А вы считаете, что ничего страшного не произойдет, если наша мечта, смысл нашего существования, разобьется в прах.
– Позвольте, позвольте! Этого я не говорил!
– Мало ли чего вы не говорили! Не в этом суть! Вы должны были бы гореть вместе с нами, надеяться вместе с нами… Что это? – перебил сам себя Зорян. – Как будто глина кончилась?
Но рыжая глина так же ровно текла по желобу, так же вздрагивал шланг, по-прежнему ослепительно сияло солнце. Томительное ожидание изматывало терпение Зорина. Забыв, с кем он говорит, он умоляюще вопрошал Тихомирова:
– Евгений Евсеевич, вы человек ученый, скажите по совести – даст скважина нефть?
А тому только и надо было это услышать. Он неторопливо прошелся взад и вперед и, собравшись с мыслями, заговорил, как оратор, вышедший на трибуну.
– Если вы помните, я один из первых указывал, что в Сазаклы богатые нефтяные залежи…
Зорян даже онемел от такой бесстыдной лжи, а когда к нему вернулся дар речи, мог только вымолвить:
– А «разбитая тарелка»?
– Помню, Ашот Гургенович, все помню, – спокойно возразил Тихомиров, – но ведь и вы понимаете, что пресловутая теория «разбитой тарелки» совершенно не исключает перспективности Сазаклы, а только указывает на технические трудности разведки… И если современная техника достигла такой высоты, то честь и хвала нашим инженерам и изобретателям! – И вдруг, вспомнив, что нефть еще не пошла, а может быть, и не пойдет вовсе, он закончил обыкновенным разговорным тоном: – А впрочем, бабушка еще надвое сказала. Знаете, метеорологи часто сообщают нам, что будет «великая сушь», а на другой день дождь хлещет. А подземная метеорология еще сложнее…
– Знаете, есть такая рыбка – угорь… – перебил Зорян, но закончить ему так и не удалось, потому что Тихомиров нырнул куда-то и исчез.
Собравшимся вокруг скважины казалось, что агрегаты работают уже неделю, месяц, год… Уши устали от непрерывного гула, бульканья воды, грохота тракторов, собиравших разбросанные вокруг буровой трубы. Подобно тому как хозяева коней, пущенных на большой приз, отходят в сторону от скакового круга, чтобы умерить свое волнение, так и геологи прогуливались вдали от буровой и обходили друг друга, точно боясь встреч. Некоторые взбирались на барханы и стояли там в одиночестве, словно столбы.
Но вот гул агрегатов начал постепенно слабеть, глина кончилась, из скважины пошла чистая вода.
Метрах в трехстах от буровой, на бугре были сооружены резервуары, чуть ближе стоял трап – стальные колонны для отделения газа от нефти. Труба от скважины была направлена к трапу, от него к резервуарам. Другая труба от трапа, предназначенная для сброса газа в факел, уходила вдаль за барханы.
Люди окружили трубу, выходившую отверстием в амбар. Обычно никто и не глядел на нее, перешагивали машинально и шли дальше. Сегодня все взоры сосредоточились на отверстии трубы. Народ прибывал, теперь в толпе можно было различить и пестрые женские платья. Пуском буровой заинтересовались не только девушки-маляры, но и телеграфистка и радистка вновь открытого в Сазаклы отделения связи.
Тихомиров с демонстративной рассеянностью вытирал лоб перчаткой. Зорян топтался на месте, как будто под ногами у него были пружины. Взгляд Сулейманова был прикован к отверстию трубы. Неотрывно глядел на воду и Аннатувак, хотя мысли его были далеко. Томительное ожидание невольно располагало к разговору с самим собой. Да, конечно, сейчас стыдно было бы смотреть в глаза Тойджану. Но дело даже не в этом. Самым удивительным казалось ему, что еще недавно он и не задумывался над тем, что делает. Мог избавиться от Тойджана и попытался избавиться. Аман был прав, говоря о партийности. Но и Сулейманов прав! Сегодня в Сазаклы должна пойти нефть, и, однако, никто не упрекает его за маловерие, никто не сторонится, кроме Тихомирова, пожалуй. Значит, можно иногда ошибаться, но нельзя никогда забывать, что ты коммунист.
Погруженный в свои раздумья, Аннатувак не догадывался, что кое-кто наблюдает за ним не меньше, чем за водой, выбегающей из трубы. Сафронов, поймав взгляд Амана, устремленный на Човдурова, сказал:
– Интересно, о чем он задумался?
– Лишь бы думал, – откликнулся Аман, – уж до дела обязательно додумается.
А из толпы с болью и надеждой наблюдал за сыном Таган. Теперь, когда прошла горечь обиды, когда весь народ стал за Тойджана, мастера больше всего беспокоило – понял ли сын, что отец заботился и о нем, что нельзя было обойтись без этого тяжелого урока. Мастер про все позабыл сейчас и только неотрывно глядел на сына, ожидая, что тот поднимет глаза и взгляды их встретятся.
Полуденное солнце припекало. На минуту примолкли моторы, и тогда донеслось из поселка пенье петуха. Он, видно, возвещал о наступлении полудня, но некоторым нетерпеливым людям, вроде молодого геолога, послышалось в его кукареканье поздравление с победой.
Аннатувак заметил на воде тонкую коричневую пленку и громко воскликнул:
– Неплохо!
Тихомиров нагнулся к трубе, покачал головой, ему захотелось показать всем, что он не союзник Аннатувака.
– Что вы тут видите, кроме чистой воды?
Действительно, скважина выбрасывала сейчас обратно чистую воду, которую накачивали все утро. Но теперь и Сулейманов заметил на ее поверхности тончайшую пленку. Геолог поддержал Аннатувака:
– Может, вам мешают очки, Евгений Евсеевич? Если вы посмотрите невооруженными глазами, обязательно увидите пленку!
Зорян тыкал пальцем в трубу и самозабвенно повторял:
– Смотрите! Вы только смотрите на воду!
Коричневую пленку на бурлящей воде теперь видели и Тихомиров, и Махтум, и даже Чекер. Толпа оживилась, послышались разговоры, смех.
Махтум тряс за плечо Чекера и повторял:
– Понятно теперь? Понятно?
Но раскачать Чекера было не легче, чем расшевелить слона. Он оставался неподвижным и недоверчиво бормотал:
– Аман-ага говорил, что скважина даст нефть. А где нефть?
Парторг показал на воду.
– А это что?
– Чистая вода.
– А пленку ты не видишь?
– Если из пленки получается нефть, я бы не стал бурить землю, а сразу пустил на воду масло.
– Брось свое упрямство, Чекер, и пойми: кислое молоко получается из закваски, а нефть из пленки.
– Я верю только тому, что вижу. Пока из скважины не потечет нефть, я и слышать не хочу про ваши закваски!
– Пилмахмуд не верит! – расхохотался Халапаев.
Аннатувак поднял голову – так вот он, этот Пилмахмуд, о котором говорил на партийном собрании Сафронов. Великан с маленькими глазками, с жесткими волосами, вроде лошадиной челки спускающимися на низкий лоб… Если бы отец в тридцатом году остался в ауле, не переехал в Небит-Даг, может быть, сегодня и Аннатувак недалеко ушел бы от этого Пилмахмуда.
– Товарищ Чекер Туваков! – крикнул Аннатувак. – Верить надо! Нефть обязательно будет!
Если бы Аннатувак видел, как просветлело в эту минуту лицо Тагана!
И вдруг вода, бегущая по желобу, стала чистой и заструилась, как серебро. Раньше других это заметил Сулейманов, и, хотя он знал, что означает этот зловещий признак, решил промолчать, пока окончательно не убедится в неудаче. Зорян не отличался выдержкой и откликнулся сразу:
– Плохо! Очень плохо!
Султан Рустамович ждал, что Тихомиров немедленно начнет похоронную речь над скважиной, но он ошибся: Евгений Евсеевич даже возразил Зоряну:
– Ничего страшного, Ашот Гургенович, ровно ничего!
– Вы думаете?
– Конечно! Изменение цвета еще ничего не значит.
Наступили тяжелые минуты. Зорян, не поверивший Тихомирову, считал, что спутал золу с золотом. Ему было стыдно смотреть в глаза людям, столпившимся у амбара, как будто он один был виноват в крушении их надежд.
– Ничего не вышло, – тихо сказал он.
Сулейманов и Човдуров низко склонились над трубой.
Аннатувак комкал папиросную коробку в кармане. Неужели это конец? Мелькнула легкая пленка и исчезла, как весеннее облачко? Да не может быть! Нефть должна появиться! Как он мог час назад торговаться с собой, разбираться, чье поражение лучше? Пусть даже снова будут его клеймить на партийном собрании, лишь бы скважина дала нефть!
– Смотрите – враги, – добродушно сказал Сафронов, показывая Аману на склонившиеся рядом головы: сине-черную, как вороново крыло, Аннатувака и лысоватую, покрытую курчавым пушком голову Сулейманова.
А Чекер Туваков, ожидавший чуда, все так же требовательно допрашивал парторга:
– Ты мне покажи нефть. Где она?
– Вон, смотри, – спокойно сказал Аман.
И в самом деле, сероватый газ, словно дымок, потянулся из трубы. Все грязнее становилась вода, перемешанная с нефтью. Сейчас уже всем было ясно, что это нефть пузырится на поверхности струи.
– Ай, молодец! – кричал Зорян, обращаясь неизвестно к кому. – Поздравляю! Поздравляю!
А Тихомиров визжал, размахивая фетровой шляпой:
– Я же говорил! Я говорил!
Скважина бурлила, дымился газ, отчетливо слышался запах нефти. Атабай подставил пригоршни к отверстию трубы, из его рук текла густая черная жидкость, он с наслаждением вдыхал ее запах.
– Теперь и детишек привезем в Сазаклы, – говорил он, – теперь пойдет все по порядку…
Люди словно ожили, кто протягивал руку к нефти, кто собирал ее в маленькие бутылочки, откуда-то появились фотографы и, бойко расталкивая толпу, пробирались к трубопроводу.
Аннатувак обмакнул пальцы в нефть и сказал Сулейманову:
– Смотрите, как чиста сазаклынская нефть! Я думаю, что в ней немного парафина, но это ничуть не помешает. А газ? Вы только посмотрите на газ.
Не отвечая, Сулейманов любовался чистосердечной радостью Човдурова. Нет, он не жалел сейчас о своем выступлении на партсобрании, как ни осуждал его Аман. При всех недостатках Аннатувак – настоящий человек, это не Тихомиров. А тот, нисколько не стесняясь, важно вмешался в разговор:
– Мне тоже нравится эта нефть, Аннатувак Таганович. Но об ее качестве поговорим после лабораторных исследований. Вот видите, мои люди собирают ее в бутылочки.
И очень довольный, что употребил выражение «мои люди», Тихомиров высокомерно и холодно посмотрел на Човдурова.
А рядом раздавался голос Чекера Тувакова:
– Смотри, Джапар, какие чудеса – нефть идет с глубины в три километра!
Вдруг его будто осенило. Он нагнулся к Джапару и зашептал что-то на ухо. Оба прыснули со смеху, опасливо покосившись на Тихомирова и начальника конторы. Пилмахмуд нагнулся, набрал полную пригоршню нефти, смазал по лицу Аннатувака и Тихомирова и исчез в толпе.
Поднялся веселый шум.
– Ай, молодец!
– Окунай их в нефть!
– И Зоряна тоже!
Аннатувак, не обращая внимания на измазанное лицо, весело смеялся. Он верил в эту примету нефтяников и желал, чтобы нефть потекла рекой. А Тихомиров совершенно растерялся и не догадывался воспользоваться платком или бумагой, а обтирал лицо руками. Глядя на него, Аннатувак хохотал еще громче.
– Ну над чем вы смеетесь? – огрызнулся Тихомиров.
– Доволен, что оказался не один!
– Ищете попутчика в ад?
– Разве это ад? – Аннатувак широким жестом показал вокруг. – Здесь скоро будет цветущий сад!
– Я не об этом! И зачем вам здешний сад – его тень и его плоды?.. Вы же небит-дагский житель.
– А я об этом! И я не небит-дагский житель.
Тихомиров насторожился. Неужели после выговора переведут в Ашхабад, в столицу республики? Что-то больно весел начальник конторы. Но выяснить ничего не удалось, Аннатувак отошел и разговаривал с Сулеймановым.
Скважина совсем разбушевалась. Газ уже клубился, бурно брызгала нефть. По знаку Сафронова рабочие быстро перекрыли задвижку, нефть и газ пошли. В наступившей тишине слышалось только бульканье. Карандаши забегали по блокнотам, и через несколько минут стало уже известно, что скважина будет давать сто пятьдесят тонн в сутки.
Аннатувак крепко пожимал руку Сулейманову. Слышался задорный голос Атабая, который тоном большого начальника поздравлял сазаклынцев с успехом и, подмигивая, приказывал выдать из директорского фонда баранов, вина, чтобы отпраздновать той. Аман показал Андрею Николаевичу на Аннатувака и сказал:
– Сегодня, кажется, выдержала испытание не только первая буровая.
Солнце уже клонилось к западу, когда Махтум вывел машину из песков на степную дорогу. Аннатувак и Аман выехали из Сазаклы последними. Парторг воспользовался случаем и побеседовал с новыми бригадами, которые еще не освоились в пустыне. Аннатувак о чем-то долго толковал с Очеретько, запершись в его комнатке, служившей и спальней и служебным кабинетом. И только Махтум, умевший во всякой обстановке находить себе развлечения, провел время весело и разнообразно: вымыл руки сазаклынской нефтью, попробовал на спор сдвинуть с места Пилмахмуда, проиграл и тут же утешился – принялся обучать девушек из малярной бригады песне нефтяников: «Приди на буровую, приди…» Потом пообедал с бурильщиками, успел и поспать и, когда двинулись в путь, был полон сил и бодрости. Парторг и начальник конторы тоже, как видно, чувствовали себя прекрасно.
