Текст книги "Небит-Даг"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
Глава сороковая
Отвратительный характер
Перед рассветом, когда сырой воздух побелел, как молоко, Махтум пригнал «газик» к коттеджу начальника и дважды посигналил. Аннатувак не заставил себя долго ждать, вышел на крыльцо в кожаном пальто, в шапке-ушанке, молча кивнул шоферу, молча уселся на переднее сиденье.
– Куда? – спросил Махтум.
– В кабинет Сулейманова.
– В кабинет Сулейманова?
– Вечно переспрашиваешь. Говорю – за Сафроновым и в Сазаклы.
Словоохотливый Махтум только покосился на начальника и промолчал. В последнее время поведение Човдурова казалось загадочным. Раньше все было просто – Аннатувак был или добрым, или злым. Если злой – знай помалкивай, если добрый – проси чего хочешь. Теперь его и злым не назовешь, а рассеян и молчалив так, что делается страшно. Сегодня хочет ехать на машине на второй этаж, в кабинет Сулейманова, завтра велит погнать на крышу и даже не улыбнется.
И верно, меньше всего в эти дни Човдурову хотелось улыбаться. Как ни тяжело было заниматься новым участком, он честно старался обеспечить Сазаклы всем необходимым. Те, кто работали рядом с ним, – Сулейманов, Сафронов, даже начальник Объединения, – отлично знали, что он не нуждается в подстегивании. Но один из членов комиссии, разбиравшей вопрос о Сазаклы в Ашхабаде, посетил новый участок, остался недоволен темпом работ, о чем и сообщил Аннатуваку по междугородному телефону. Все знали, что он специалист по хлопку и в нефтяных делах не разбирается. Его поездка на самолете в Сазаклы была продиктована какими-то побочными соображениями, непонятными еще Аннатуваку. Само по себе мнение этого работника мало обеспокоило Човдурова. Ясно было одно: нефть в пустыне – в центре внимания республики. Значит, с Сазаклы нужно не спускать глаз. А всякая мысль о Сазаклы вызывала тревогу в душе Аннатувака. Уже одно то, что разведку ведут такие старики, как Атабай и отец, может с ума свести. Опыт у них большой, но где же старикам разобраться в этой дьявольски сложной обстановке бурения? Снять их почти немыслимо. Отец не поленился посетить начальника Объединения, и теперь все руководство горой стоит за стариков. Администрировать не приходится.
А попробуй переубедить этих упрямцев! Каждый воображает себя пальваном, способным свернуть с места скалу.
Сафронов, бодрый, загорелый, плечистый, стоял уже у ворот, когда «газик» подъехал к его дому. Аннатувак завистливо покосился. «Просто диву даешься! Такое душевное равновесие… от возраста, что ли?»
Будто почувствовав, что он вызывает раздражение Аннатувака, Сафронов кивнул головой и молча уселся сзади. Машина помчалась на запад.
Погода хмурилась, моросил дождь. Махтум остановил машину, чтобы долить масла, и тотчас слабый ветер донес до инженеров запахи дождя и оживавших растений. Пепельно-серая туча, обложившая горный кряж, опускалась все ниже, словно хотела припасть к равнине. На смотровом стекле недвижно висели капельки дождя.
Махтум мельком взглянул на молчавших пассажиров, хлопнул дверкой и шумно дал газ. Возле курорта Молла-Кара асфальтовая дорога оборвалась, но лихой шофер почти не сбавил ходу, ловко направляя машину по двойной борозде, проложенной в песке сотнями грузовиков.
Все реже попадались кусты саксаула и черкеза на рябоватых склонах невысоких холмов, среди которых бежала машина. За Михайловским перевалом всякая растительность исчезла. Вдруг прорезалось солнце, и гребни барханов заблестели миллиардами искрящихся песчинок. На тихом ходу машина раскачивалась, как пьяная. Вот снова Махтум перегоняет ее через гряду песков. Что же это: насыпь, сделанная некогда человеческими руками, или гонимый ветрами бархан?.. Унылая дорога напомнила Човдурову историю, которую когда-то рассказывал отец про здешние места…
…Безжалостно светило июльское солнце. Громадные песчаные валы тянулись бесконечной цепью, словно волны в море. Горячий суховей обжигал огнем и разносил сыпучий песок, как соломенную труху. В тучах пыли едва можно было различить высокого худощавого человека в синем чекмене, подпоясанном веревкой, и круглой шапочке на голове. Он шел, шатаясь, не выбирая пути, давно позабыв о своей цели. Растрескавшиеся почерневшие губы были раскрыты, и опаленный рот темнел, как нора, язык распух и не ворочался, человек не мог произнести ни слова. Взгляд потухших черных глаз без слов просил: «Воды!» Под ногами расплавленным свинцом растекался песок, но в мираже казалось, что это вода, что вода течет повсюду. Человек качался из стороны в сторону, спотыкался, падал. Руки по локоть погружались в горячий песок, он не в силах был вытащить их. Он вглядывался в землю, перед глазами сверкали капельки воды, тянулся к ним ртом, и губы приникали к огненному песку. Ни одной мысли в голове, ни одного воспоминания, ни родных, ни близких… Вся душа прикована к капле воды. Только бы добраться до капли воды, и весь мир расцветет… Он с трудом поднимался на ноги, качался, снова падал, полз, снова поднимался… В мареве миража он видел чьи-то черные глаза. Это глаза сына! Хотел назвать имя, но язык не слушался… Человек упал лицом на пылающую землю, и волны желтого песка неторопливо засыпали его тело.
Шло время, журавли и гуси несколько раз пролетели с запада на восток и с востока на запад. Кости путника да истлевший чекмень нашли в двух километрах от порта Михайловского…
– Барса-гелмез, – пробормотал сквозь зубы Аннатувак, – гиблое место…
– Верно, верно! – подхватил Махтум, не расслышавший, что сказал директор. – Вон уже вышки виднеются…
Машина подъезжала к Сазаклы. Кругом горбились песчаные холмы, в просторной низине стояли два барака, а вдалеке, будто задрав в небо головы, – четыре вышки. Из открытых окон барака на всю пустыню разносилась мелодия из «Лебединого озера».
Сафронов, не в пример Аннатуваку пребывавший в благодушнейшем настроении, сказал:
– Видите, история повторяется. Только мы в те годы жили в Небит-Даге хуже. Радио не было.
– Говорят, что история повторяется, как фарс, – желчно откликнулся Аннатувак, – но сдается мне, здесь она обернется трагедией…
– Экое мрачное воображение! – рассердился Сафронов. – Типун вам на язык! Не каркайте…
– Типун так типун, – неожиданно флегматично согласился Човдуров. – А добра ждать не приходится.
Приехав на место, Аннатувак сразу прошел к начальнику участка Очеретько, выяснил, что, как и следовало ожидать, никаких поводов для негодования у высокого начальства не было. Поторговались по поводу присылки новых бригад. Очеретько стремился широко развернуть работы и кроме того, понимал, что чем больше народа будет занято на новом участке, тем больше оснований требовать улучшения бытовых условий. Вместе просмотрели всю документацию, дружно поругали хозяйственников, у которых без боя не добьешься и метра труб, и, успокоившись за привычным деловым разговором, Аннатувак отправился на буровые.
Когда дошли до вышки Тагана, Аннатувак решил сделать последнюю попытку. Он отвел мастера в будку, усадил на скамью, сам присел на стол и сказал:
– Отец, ты помнишь, что это я издал приказ о твоем назначении сюда, на третью буровую?
– Больше ничего не оставалось делать, – улыбнулся Таган, – тебя заставили…
– А я не спорил, – подхватил Аннатувак, – и теперь жалею.
– Что поделаешь. Это не новость. Только не могу понять, почему жалеешь?
– Ты знаешь, какое тут сложное строение земли, какое расположение пластов…
– Кто боится опасности? – пожал плечами Таган.
– Подземные силы могут неожиданно перейти в наступление, – продолжал Аннатувак.
Старик покачал головой.
– Я, парень, не смогу держать в конверте свою душу!
– И может случиться бедствие, – Аннатувак собрал всю свою волю, стараясь говорить спокойно, вразумить отца.
А тот, нисколько не ценя этих усилий, будто подсмеивался над сыном.
– Конечно, лучше, если не случится бедствия, но стоит ли жалеть, если придется пожертвовать жизнью ради блага народа?
– Риск – хорошее дело, отец. Но не стоит жертвовать жизнью, когда заранее знаешь, что не справишься. Это уж не риск, а самоубийство!
– Ты, наверно, догадываешься, что я не на дороге нашел свою душу и сейчас, под старость, особенно дорожу жизнью.
– А если все-таки другому передать бригаду?
– Никогда! Ты знаешь, что я сам просил начальника Объединения, чтобы разрешил мне здесь поработать. Тойджан меня сменит, когда придет срок…
Эти слова разбередили старые раны. Отец и сын разом замолчали, разом опустили головы. Наконец Аннатувак сделал еще попытку.
– Тойджан не сменит тебя! Мое дело найти тебе заместителя… Ты можешь понять, что меня беспокоит?
– И не могу и не хочу. Мне надоели эти разговоры: «разбитая тарелка», риск, пласты, самоубийство… Все это я слышал двадцать раз, не от тебя, так от Тихомирова, не от Тихомирова, так от тебя… Меня беспокоит другое…
– Интересно! Что же важнее собственной жизни?
– Событие, которое произошло три дня назад.
– У вас тут были события? Мне ничего не рассказывали!
– Разве шум, который тут подняли, стреляя из пушек по воробьям, не донесся до Небит-Дага, не дошел до твоих ушей?
– Не ты ли учил меня всегда, что брань взрослых – польза детям?
– Это когда взрослые учат детей, а когда ишак орет от скуки, никому нет пользы. Так вот, приехал к нам большой начальник. Мы собрались, каждому хочется получить полезный совет, послушать умные слова… И что же? – Старик поморщился, словно отведал горького. – Он вел себя, как бай, пришедший к батраку, как судья, приехавший вершить расправу! Не успел сойти с самолета, как начал глотку драть. Не оставил в покое ни меня, ни тебя. Думается, не только нефтяники, но и берега старого Узбоя и древние Балханы не слышали такого крика. К чему это? Может, своей свирепостью хотел нагнать страху, показать себя? Но ведь это глупость! Ты знаешь, в чем мы все виноваты? Капли мазута вокруг буровой – вредительство и бесхозяйственность! Мы, видишь ли, на этом потеряли миллионы тонн нефти! Я сам всю жизнь борюсь с потерями, но капли – не тонны. Приблизишься к котлу – измажешься сажей. Это закон. Тут бояться нечего. Ты бы поглядел на людей, когда он кричал. Все стояли, как на похоронах…
– Не пойму, – сказал Аннатувак, – почему принимаешь это так близко к сердцу?
– Я не тому удивляюсь, – продолжал старик, – что он глупый и дурной человек, а тому, что ему поручили такую ответственную работу. Обидно, когда простыми людьми, занятыми полезным трудом, распоряжаются такие тупицы. Сорняки надо вырывать с корнем! Даже верблюд мычит, когда его бьют палкой, так и мне трудно было стоять молча, когда он орал. Я хотел было сказать, что, если бы дело делалось криком, так ишак правил бы миром, но Кузьмин дернул меня за бушлат. Догадался, что хорошего не скажу. Тут и я вспомнил, что, повесь собаке на шею жемчуг, она облает тебя. Но все-таки жаль, что я ничего не сказал.
– Думаешь, была бы польза?
– Какая там польза, дорогой! Разве старый кобель перестанет лаять, когда велят замолчать?
– А не думаешь, что, если бы твои слова имели крылья и долетели до начальника, в ответ ты получил бы не похвалу?
– Я не из тех, кто любит посудачить за глаза. Может, наш разговор будет камнем, упавшим в колодец, но я не с одним тобой говорил. Вольный ветер развеет солому моих слов, а зерна разбросает повсюду.
– А если до начальника долетит солома, а не зерна?
– Пусть засыплет ему глаза! Как будто в нем дело! Я говорю для того, чтобы каждый поразмыслил над моими словами и не уподоблялся этому ослу.
– Это кто же каждый? – спросил Аннатувак, который уже начинал догадываться, к чему вел разговор отец.
– Ты, например…
– Я, кажется, свое дело знаю!
– Верно. Но не знаешь своего места.
– Что ты хочешь сказать?
– Что у тебя тоже громкий голос.
– Спасибо за урок!
– Мое дело предостеречь…
– Не вижу, чтобы ты сам прислушивался к моим предостережениям.
– Яйца курицу не учат.
– Значит, и говорить не о чем!
Аннатувак схватил шапку и выбежал из будки. Настроение было вконец испорчено. Никто не умел так растревожить начальника конторы, как его отец. Что там Сулейманов или управляющий Объединением! Они ведут деловые споры, а если и услышишь ядовитое замечание – все равно не заденет до глубины души. А после такого разговора с отцом надолго остается ноющая боль, как будто расковыряли зуб.
Очеретько уступил Човдурову свою комнату в бараке, которая служила ему и кабинетом, и директор начал прием рабочих.
Люди были озабочены главным образом бытовыми делами. Кто просил внеочередной отпуск – жена рожала, кто путевку в санаторий, кто хлопотал, чтобы устроить детей в детский сад. Аннатувак хмуро спорил с просителями или так же хмуро соглашался. Он не очень любил заниматься этими, как он выражался, завкомовскими делами. Последним в комнату вошел Тойджан. Он собирался поговорить с Аннатуваком насчет квартиры.
Вопрос о свадьбе был решен в Небит-Даге бесповоротно. Они с Айгюль поклялись больше никогда не ссориться из-за пустяков. Тыллагюзель была оповещена о предстоящем радостном событии, а Тойджан должен был рассказать все Тагану.
До сих пор Тойджан жил в холостяцкой запущенной комнате, в коммунальной квартире. Комната была настолько мала, что Атаджанов не мог даже перевезти в город мать из аула. Квартиру в Небит-Даге, особенно в последние два года, получить нетрудно, но, чтобы дело быстрее пошло по инстанциям, нужно заручиться поддержкой начальника конторы. Тойджан был бурильщиком на ответственной буровой, собирался жениться: он ни минуты не сомневался, что Аннатувак его поддержит. Но начальник конторы встретил иначе, чем можно было ожидать.
Упершись подбородком в кулаки, Аннатувак исподлобья поглядел на бурильщика и спросил:
– Ты кем себя считаешь?
Тойджан опешил. Човдуров говорил так, будто сам вызвал к себе и в чем-то обвиняет. Похоже, что вместо светлой просторной квартиры собирается предложить комнату за решеткой. Однако Тойджана было трудно сбить с толку. Он вежливо ответил:
– Я думал, вам известно, что я бурильщик в бригаде Тагана-ага.
Аннатувак нахмурился.
– Я еще раз повторяю: кем ты себя считаешь?
– Товарищ директор, не понимаю, чего вы хотите от меня? – нетерпеливо сказал Тойджан.
– Ах, вот как! – Аннатувак приподнялся, схватился обеими руками за стол и подался вперед. – Не понимаешь? Так я спрашиваю, кто ты такой, чтобы морочить голову старику?
Атаджанов дернулся на месте, криво усмехнулся и снова спросил:
– Нельзя ли все-таки сказать яснее?
– Думаешь, я не знаю, чем ты дышишь, чего добиваешься?
Имена Айгюль и Ольги вертелись на языке у Човдурова, но он еще не решался их назвать, хотя красная пелена гнева застилала глаза. Тойджан же никак не мог разгадать причину возмущения.
– Товарищ директор, нельзя ли ближе к делу, – спокойно сказал он.
– Я тебе покажу «ближе к делу»! – совершенно рассвирепел Аннатувак.
– Товарищ директор!..
– Кто халтурит на работе? Кто гонится за проходкой? Кто обманывает простодушного старика? – Не помня себя, Аннатувак взваливал на Тойджана все вины. Все, все в этом человеке вызывало ненависть Аннатувака: и его широкий лоб, и слишком блестящие глаза, и спокойствие, за которым, конечно, скрывается дьявольская насмешка над ними, над Човдуровыми! Но Аннатувак не так прост, как сестра и Таган. Он отбросит этого интригана, как щепку с дороги.
Терпение Тойджана истощилось.
– Что-то не помню, чтобы на нашей буровой, да еще в мое дежурство, были аварии!
– Я тебе не давал слова!
– Отвечаю на ваши обвинения!
– Замолчи!
– Хорошо. Замолчал.
Насмешливый ответ прозвучал как пощечина. Аннатувак почувствовал, что опозорился.
– Ты забываешься! Слишком высоко задираешь нос!
Тойджан промолчал.
– Ты считаешь всех ниже своего колена. А дома ведешь себя так разнузданно, что стыдно об этом и говорить!
– В мою личную жизнь вы не должны вмешиваться.
– Ты будешь мутить чужую жизнь, а я на тебя молча любоваться?
– Чью это жизнь я замутил?
– А кто отравил сердце Ольги? Весь город говорит, что девушку сбили с пути!
Атаджанов вскочил.
– Если будете повторять эту гнусную сплетню – не ждите от меня хорошего!
Аннатувак вышел из-за стола и двинулся на бурильщика.
– И притом ты еще смеешь поднимать глаза на Айгюль, ты ей голову вскружил!
Начальник и бурильщик сходились, как два козла, которые собрались бодаться, а сойдясь, уставились пристальным взглядом друг на друга, будто мерялись, кто выше ростом.
– Я где угодно скажу, что люблю Айгюль, что свою жизнь отдам ради нее! Если это называется кружить голову…
– Замолчи!
– Вы не можете запретить мне ее любить и говорить об этом.
– Я вырву твой язык!
– Я думал, что кровная месть отменена у нас лет сорок назад, а оказывается, среди членов партии еще принято…
– Вон отсюда! – перебил дрожащий от гнева Аннатувак.
– Я не у вас в доме, а в служебном кабинете! Вы даже не поинтересовались, зачем я пришел.
– В последний раз повторяю: убирайся, пока жив!
В дверь постучали, и, не дождавшись разрешения, в комнате появился Сафронов.
– Вы знаете, буровая Атабая просто радует меня, – сказал он, улыбаясь, – после снятия превентора…
Тойджан, не дожидаясь, пока он кончит, вышел из комнаты, а по тому, как Човдуров комкал окурок, инженер понял, что тут произошел крупный разговор.
– Что случилось? – спросил он.
– Этот бурильщик – большой подлец. Если вовремя не принять меры, не вмешаться, он доведет до аварии буровую старика. Надо его уволить!
– Если мы будем увольнять таких бурильщиков, как Атаджанов, кого же оставлять?
– Не вижу ничего хорошего в этом проходимце.
– А что скажет Таган-ага?
– Конечно, не согласится.
– Вот видите. Буровая вашего отца очень ответственная… Куда это годится: без разрешения мастера менять бурильщика? Вы знаете, как это может понять Таган-ага?
Аннатувак прекрасно понимал: Сафронов намекает на то, что опять разразится скандал. Старик решит, что ему мешают работать, хотят не мытьем, так катаньем заставить уехать из Сазаклы.
– Вопрос трудный, поэтому и советуюсь…
– Ну, от меня не услышите того совета, какого вам хочется. Пойдемте-ка лучше посмотрим фотографии Очеретько. Снимает одни барханы, а какое разнообразие!
Проклиная в душе и Очеретько, и барханы, и вечную любознательность Сафронова, Аннатувак поплелся вслед за ним с видом человека, осужденного на пожизненное заключение.
Глава сорок первая
Охота в рощах арчи
Ночью Сафронов проснулся. Под кошмой и кожаным пальто было не холодно, но лежать на полу, на тощем ватном матрасе непривычно жестко. Посетовав про себя, что прошли те годы, когда спал без просыпу в землянке на Вышке, он прислушался. В домике было тихо. Значит, Аннатувак не спит. Сафронову не раз приходилось ездить с ним в командировки, ночевать в одной комнате, и всегда Аннатувак засыпал быстро, как младенец, и всю ночь напролет безбожно храпел. Если сейчас тихо – Аннатувак наверняка не спит. Видно, нелегко ему дается дисциплина…
За долгие годы, проведенные на промыслах, Сафронову приходилось работать в разных условиях и с разными начальниками. Он очень хорошо знал, какая беспросветная тоска охватывает человека, вынужденного выполнять бессмысленные, с его точки зрения, задания. А ведь Аннатувак не скрывает, что по-прежнему не верит в нефтеносность Сазаклы. Надо только удивляться, что он ринулся в это дело с таким темпераментом. Не позавидуешь сейчас его настроению. Как ни тяжело с ним работать, а честность его все-таки подкупает. Изо дня в день сшибаешься с ним, отстаиваешь свое мнение, в этой борьбе и в голову не приходит поставить себя на место своего начальника. Сейчас, в ночной тишине, Андрей Николаевич испытывал только сочувствие к Аннатуваку, которого знал еще мальчишкой. В сущности, где-то в глубине души он относился к нему, как к сыну. Как помочь? Многократно доказано, что спорить и переубеждать бесполезно. Хотя бы рассеять, отвлечь, показать, что свет не клином сошелся на буровых в Сазаклы.
– Аннатувак! – окликнул он Човдурова.
– Не спите? – удивился тот.
– Поедем на охоту?
– Когда?
– А прямо сейчас. На Большой Балхан. Скоро рассветет, до вечера домой успеем.
Аннатувак заворочался в темноте.
– Ружей нет.
– Есть в багажнике, я сам просил Махтума захватить…
– Сулейманов совещание геологов назначил. Просил быть…
– Без вас проведут.
– Да и настроения нет, – признался наконец Аннатувак.
– Вот, вот! В этом-то вся и штука! Вставайте! Настроение появится.
– Откуда вы знаете?
– Ладно. Отставить настроение. Дело есть. Поищем-ка место для дома отдыха. Помните, летом была такая идея?
– А еще говорят про мою энергию! Вот кому удивляться надо, – ворчал Аннатувак, натягивая сапоги. – Среди ночи искать место для дома отдыха! Расскажешь – никто не поверит…
К горам подъехали затемно. Под крупными, рассыпанными по небу, как кукурузные зерна, звездами стоял Большой Балхан. Его безмолвный покой нарушала только эта маленькая машина, расстилавшая за собой хвост пыли, выхватывавшая из мрака светом своих фар то скалу, то ущелье, то глубокую рытвину на дороге.
Казалось, все уснуло, но вот, как угольки, загорелись в темноте два глаза. Не моргая, они с минуту глядели на машину и вдруг исчезли, и только пушистый хвост завилял на освещенной дороге.
Смотровые стекла машины были открыты, сидевший впереди Аннатувак целился из ружья в лисицу, но, как ни старался взять на мушку, она ускользала. Сойти с дороги машина не могла – кругом ухабы и ямы. Как ни уговаривал Аннатувак ринуться напрямик, шофер Махтум и Сафронов не хотели рисковать.
– Стоит ли тратить заряд на эту мелкую воровку, – говорил Андрей Николаевич, – нарушать выстрелом покой гор? Потерпим немножко, может, попадется что-нибудь получше.
Но Аннатувак, загоревшийся при виде добычи, жалобно стонал:
– Андрей Николаевич, хвост ее мне нравится! Хвост!
– Эх, как говорится, «и добыча пестрой гончей не нужна, и вонь ее не нужна». Так и нам с вами не нужна эта лисица, и хвост ее не нужен.
Но Човдуров, не слушая, повторял:
– Эх, хвост ее мне нравится, хвост хорош! Жми, Махтум!
Пока шофер раздумывал, как выйти из затруднительного положения – и с дороги сойти, и машину сохранить, лисица исчезла. Човдуров недовольно покачал головой:
– Удрала… Ты тоже упрямый, Махтум, не слушаешь, что говорят…
– Товарищ начальник, я считал, что ваша жизнь ценнее лисицы.
– Смелый не думает об опасности!
Андрей Николаевич, боясь, что Аннатувак обидит шофера, вмешался в разговор:
– Смелый, смелость… Что за повод для громких слов! Ради смелости, например, никто со скалы не бросается…
Когда охотники, не доезжая Огланлы, в рассветной полутьме свернули на проселочную дорогу, возле кустарника снова загорелись чьи-то глаза. На этот раз они были крупнее, зверь не кружил, как лиса, и, словно завороженный сильным светом, не отводил глаз от фар. Они, должно быть, ослепляли зверя, он не двигался с места, хотя машина была уже метрах в сорока. А когда раз за разом загремела двустволка в руках Аннатувака, все увидели, как сероватая туша рухнула на дорогу словно подкошенная.
Подъехав к подбитому волку, Махтум вынул из-за пояса нож и хотел снять шкуру, но Аннатувак воспротивился. Он считал, что не стоит задерживаться. Если въехать на вершину пораньше, можно подстрелить архара или умгу, только нужно поторапливаться. Махтуму волчья шкура была очень нужна. Существует старый, веками укоренившийся обычай: если подарить пастухам шкуру волка, они отдают лучшего барана из стада. Махтуму не раз удавалось таким образом получать мясо, он помнил, какая вкусная чехыртма получается из двухгодовалого барана, и сейчас при виде убитого волка представил себе дымящийся котел, даже почудилось, что в нос ударил запах баранины. «Не беда, что начальник спешит, – утешал он себя, – не сейчас, так после сдеру шкуру. Время зимнее, туша не скоро испортится». И подтащил к машине убитого волка.
Но Аннатувак запретил везти с собой и тушу.
– Махтум, не пачкай руки в поганой крови!
– Товарищ Човдуров…
– Понимаю. Получишь с меня столько, сколько рассчитываешь заработать на этой шкуре. Пусть поганая падаль лежит при дороге, чтобы все видели, чтобы мясо сожрали шакалы, а глаза расклевали птицы!
Шофер оттащил тушу на пригорок у дороги, но на душе у него было безотрадно. Допустим, Аннатувак как-то возместит убыток, думал он, но кто же скажет, что именно Махтум убил волка? Кто воздаст ему хвалу, кто будет удивляться? Просто не поверят. Найдутся еще и такие шутники, что посмеются: «Бери выше, Махтум!» И как только Аннатувак не понимает?
Махтум молча сел за руль, повел машину, но, даже проехав с десяток километров, все еще чувствовал себя обездоленным и несчастным.
Сафронов не зря вспомнил про дом отдыха. Нефтяникам дача очень нужна. Чтобы попасть на ближайший курорт, в Чули, надо ехать почти сутки в поезде. Давно собирались они с Аннатуваком взобраться на Большой Балхан. Северные склоны горы заросли арчой. Старики рассказывали, что некогда на вершине Балхана были богарные посевы, что летом в нагорных лугах пасли свои стада кочевники-скотоводы. Кто знает, может, найдется укромная лощина, где можно выстроить дом отдыха?
Подростком Аннатувак ходил на Балхан с дядей. Он смутно помнил, что где-то стояли пушистые арчи, с гор бежали ручейки, куропатки слетались к воде… Вспоминалось что-то очень красивое, что может присниться только во сне. Но где это место? Сейчас припомнить трудно, а может, и не было ничего необычного и все только разукрасило детское воображение?
Сафронов тоже восходил на гору в первый год своего пребывания в Небит-Даге. Но тогда и в голову не приходило, что можно в этих краях мечтать о дачах и домах отдыха. В те годы гора считалась почти недоступной. На ишаке, на лошади трудно взбираться на высоту в две тысячи метров. Только в прошлом году грунтовая дорога потянулась к вершине Балхана. Ее пробивали с помощью взрывчатки, ямы и рытвины закидали камнями.
В утренних сумерках угловатый силуэт горы навис над дорогой, словно черная туча. Вместе с ночной тьмой исчезли волки и лисы, зато стремительно проскакал лопоухий заяц, над кустами вспорхнули птицы. Возле Патмы путь сделался круче. На скалах играли тучки. Они то громоздились, как бутоны хлопка, то таяли, как распущенная шерсть, то низко висели бахромой над петлявшей дорогой и даже задевали брезентовый верх машины. И тогда охотников прохватывало сыростью. До сих пор Аннатуваку казалось, что он хорошо помнит горный пейзаж, но сейчас с изумлением оглядывал угловатые скалы, провалы ущелий, валуны, напоминавшие круторогих баранов. Разноцветные выходы геологических пластов опоясывали скалу, вкрапленные в них слюдяные блестки резко сверкали на утреннем солнце. Прозрачные капельки воды, булькая, падали со скал на дорогу. Величественные арчи клонили тяжелые ветви, как бы здороваясь с неутомимым «газиком». Пепельно-серые куропатки перебегали с места на место. Зачарованный этим зрелищем, Аннатувак, не отрываясь, смотрел по сторонам.
Иначе относился к красотам природы Махтум, искусно проводивший машину по крутой и неровной дороге. Руки и ноги его находились все время в движении, а мысли были обращены к подножию горы, точнее – к тому пригорку, на котором остался убитый волк. Может быть, туша все-таки уцелеет и на обратном пути удастся подобрать? Желая разрешить свои сомнения, Махтум спросил:
– Товарищ Човдуров, волки пожирают своих мертвецов?
– Хищники неразборчивы, – коротко ответил Аннатувак. – Если дотянется, то и свой хвост съест.
Махтум совсем приуныл. «Ну и дурак же я! – говорил он себе. – Положим, волки не едят убитого товарища. Но кто откажется от вкусного бараньего мяса? Какой шофер, проезжая мимо, не кинет в машину тушу? Да и слава достанется ему: убил, мол, волка!»
Между тем Аннатувак с каждой минутой все больше воодушевлялся.
– Взгляните, Андрей Николаевич, там гора круглится, точно яйцо, здесь вздымается к небу, будто горб упитанного верблюда… А вода струится, прозрачная, словно глаз журавля… Вот красота!.. Если брать отсюда напрямик, до Небит-Дага, верно, не больше двадцати километров, но там сейчас ходят без пальто, а тут лежат шапки снега. Вон глядите, иней белеет вдоль дороги, будто мука просыпалась…
Слушая, как восторженно, точно мальчишка, лепечет Аннатувак, Сафронов радовался, что затея удалась и Човдуров начисто забыл про Сазаклы.
– Сколько веков, – сказал он, невольно впадая в тот же восторженный тон, – сюда заходили только редкие любознательные путники, а нынче Махтум довез нас за два часа почти на самую вершину. Пришли сюда и геологи… Небит-Даг дает нефть, Балхан – уголь, свинец. Может, и более драгоценные металлы здесь найдутся?
Упоминание о драгоценных металлах пришлось по душе не только Човдурову, но и Махтуму. Он подумал, что некоторые камешки в самом деле блестят, как золото, но, поразмыслив, решил, что все же лучше сегодняшняя требуха, чем завтрашний курдюк, и снова принялся обдумывать, как бы подобрать брошенного волка.
Наконец машина выскочила на вершину. Здесь раскинулось холмистое плоскогорье, освещенное солнцем, покрытое сухой прошлогодней травой. Выросшие на просторе арчи были раскидистее, чем на склонах, а некоторые давно засохли. Махтум подумал: «Вот где дрова! Потребуется караван машин, чтобы увезти только одно дерево. Под каждым может улечься целая овечья отара».
Как и предполагал Махтум, по горной дороге прошла не только его машина. Спускался вниз новенький «ГАЗ-69», доставивший сюда геодезические приборы, вдали трактор тянул тяжело груженные машины. Не успели проложить дорогу, а уже на горе начиналась жизнь.
Охотники вышли из машины и направились к самому пику горы. Отсюда, как на ладони, были видны Патма, Караэлем и Огланлы на северо-западе, а на юго-западе – Вышка и Кум-Даг. Развалины древней крепости тянулись чуть ли не на километр. Човдуров подумал, что крепость имела важное стратегическое значение, но, когда высказал это соображение Андрею Николаевичу, тот не согласился: ведь на горе большое поселение не могло существовать – слишком ограничены посевные площади, да и мало воды, труден крутой подъем. Вернее было бы предположить, что это была летняя резиденция какого-нибудь хана. Такая догадка показалась Аннатуваку убедительной, и он спросил:
– Может, знаете историю этой крепости?
Сафронов пожал плечами.
– Я – нет. Может быть, вы знаете?
– Даже старики не вспоминали!
Махтум лихо сдвинул ушанку, выпятил грудь, ядовито улыбнулся и сказал:
– А я вот знаю!
Оба инженера обернулись к нему.
– Ну-ка, Махтум!
Шофер сделал вид, что не расслышал, и начал неторопливо вышагивать вдоль полуразвалившейся стены. Решив, что он хочет найти какое-то примечательное место, инженеры двинулись следом, но Махтум нигде не задерживался и только прибавлял шагу. Аннатувак наконец потерял терпение.
