Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

4

Шли дни, летели месяцы. Микаэл защитил кандидатскую диссертацию и полностью заменил теперь в клинике своего умершего наставника – доктора Овьяна. Братья Микаэла – Левон и Арменак – женились, обзавелись детьми.

Микаэл с головой ушел в работу, увлекся научным трудом.

Теперь они жили иначе: Микаэл получил в центре города удобную четырехкомнатную квартиру. В одной из комнат они устроили спальню, в другой – столовую, в третьей – кабинет Микаэла. Четвертая, самая маленькая, но и самая светлая, предназначавшаяся строителями для детской, могла оставаться пустой, если бы Микаэл не предложил Беркруи – дальней родственнице Марты, бездомной и одинокой женщине, поселиться у них навсегда и помогать Лене по хозяйству.

Лена радовалась новой квартире и самодовольно расхаживала из комнаты в комнату. Однажды, проходя мимо большого овального зеркала, она невольно остановилась и принялась разглядывать себя внимательным, испытующим взглядом. Так обычно люди рассматривают посторонних. На мгновение ей понравилась эта женщина в зеркале. Но тут взгляд ее упал на белеющие завитки волос на висках. Лицо ее сразу сделалось грустным, и в уголках глаз резко обозначились морщинки. А вот и еще морщинка – на лбу, на шее…

Неужели старость?

Отойдя от зеркала, Лена остановилась перед портретом мужа, висевшим на стене в спальне. Этот портрет она сама дала увеличить и вставить в большую овальную раму.

Из рамы, слегка сощурив глаза, смотрел на нее сейчас Микаэл, как всегда серьезный, с какой-то затаенной печалью в глазах. Слегка вскинутая голова и твердая линия подбородка придавали какое-то гордое и величественное выражение его мужественному лицу с густой щетинкой усов над верхней губой. На самом деле Микаэл таким не был: в жизни лицо его оставалось всегда спокойным и бесстрастным.

А может быть, впрочем, он и в жизни такой, как на портрете, только Лена этого не замечает? Да ей и не приходилось за последние годы так внимательно вглядываться в лицо мужа!

Судя по портрету, Микаэл выглядел куда моложе, чем она. У него в волосах не было ни одной сединки.

– Да, друг мой, годы идут, а ты, кажется, чем дальше, тем все более… молодеешь, – прошептала Лена.

Неверными шагами вышла она из спальни. Словно не того ей было жаль, что уходят годы, а того, что муж «все молодеет», не меняется…

Зазвонил телефон. Лена недовольно оглянулась. Кто бы это мог быть? Не иначе, как какой-нибудь пациент Микаэла. А может быть, кто-нибудь из родственников или приятелей. Приглашение на консультацию, на совещание. А не то и сам Микаэл: сообщит, что придет поздно, – это тоже не новость.

Лена неторопливо подняла трубку.

– Это квартира Аразянов? – услышала она чей-то бархатный баритон.

– Да. Кого вам?

– Лену…

– Слушаю вас.

– Лена, Леночка?.. Вы?.. Чуть не умер, вас разыскивая. Знаете, кто с вами говорит? Нет?.. Неужели не узнаете? Геннадий… Отец Левы…

Хмурое лицо Лены мгновенно прояснилось.

– Геннадий Захарович? Вы здесь, в нашем городе?

– Да, да, моя дорогая. Третий день. Я и в больницу, и в клинику… Называю вашу девичью фамилию – никто не знает. У нас, говорят, такой нет. Вы, оказывается, успели выскочить замуж? Ишь вы какая!

Геннадий Захарович был отцом Лениного институтского товарища – Левы. Этот юноша, беззаветно влюбившись в Лену, чуть было не покончил из-за нее самоубийством. Он уже написал свое последнее письмо и, оставив его на столе в столовой, заперся в соседней комнате. Но в последнюю минуту не решился на роковой шаг… Впоследствии об этом все узнали, и Лева сделался предметом насмешек.

Лена жалела этого болезненного, тщедушного юношу, в высшей степени порядочного и доброго, но до смешного наивного. Когда он читал Лене свои стихотворные посвящения, то весь дрожал и волновался, как ребенок. Казалось, он вот-вот расплачется и начнет просить: «Сжальтесь надо мною, неужели вы не видите, что я погибаю от любви…»

Правду сказать, Лене это нравилось. Разве такая любовь не возвышает? Пусть ждет и надеется.

Но взаимности она ему не обещала. Дружбу – пожалуйста, сколько душе угодно… Она не гнала от себя этого влюбленного юношу, как, впрочем, и всех своих поклонников. Да и зачем их прогонять? Что в них вредного? Пусть себе любят. Ведь это ее ни к чему не обязывает.

Ну, а дальше? Что же побудило Лену отказаться от дружбы с Левой?

Посещая Леву, Лена познакомилась с его семьей и особенно подружилась с его отцом – Геннадием Захаровичем. Это был еще полный жизни, элегантный и красивый мужчина. Вначале Лене и в голову не могло прийти, что она может удостоиться его внимания.

Когда Лена засиживалась допоздна, ее вместо Левы иной раз провожал до общежития Геннадий Захарович.

– Ты немного простужен, Левик, я провожу ее сам, – говорил он, надевая подбитое мехом пальто. Проводив Лену до общежития, он корректно прощался с нею на углу улицы и возвращался домой.

Геннадий Захарович с особым, свойственным ему юмором, говорил с нею только о сыне. Рассказывал о его детских проделках, выдумках, забавных проказах.

Вначале Лена даже не замечала, что в минуты прощания Геннадий Захарович дольше положенного задерживает в своей большой горячей руке ее тоненькую руку. А когда заметила, то решила проверить – случайно ли это.

Нет, где уж там случайно! Лена была далеко не ребенком, чтобы ошибиться. Острое чутье не обмануло ее и на этот раз.

Вскоре имя Левы совершенно исчезло из их разговоров. Провожая Лену, Геннадий Захарович говорил о чем угодно – о театре, о книгах, о дальних путешествиях, только не о сыне.

Подойдя к общежитию, он шутливо заявлял:

– Ну, вот, Леночка, и наш угол…

«Наш угол», – так он и запечатлелся в памяти Лены.

Пространные рассказы Геннадия Захаровича о дальних путешествиях обычно на углу не завершались, а останавливались где-нибудь на середине. Иногда Лена просила его досказать, и Геннадий Захарович, заключив ее маленькую ручку в свои ладони, неторопливо доканчивал свое повествование.

А однажды – Лена никогда не забудет этой зимней ночи, когда вокруг стояла глухая, сонная тишина, – Геннадий Захарович так забылся, что вдруг крепко обнял Лену, прижал к себе и впился в ее холодные влажные губы поцелуем, показавшимся ей долгим, как вечность. Это было так неожиданно, что она даже не успела воспротивиться.

Вот этот самый Геннадий Захарович и звонил ей.

Зачем он сюда приехал, по какому делу, какой ветер занес его на юг?..

5

– …С делами своими я уже покончил и сегодня уезжаю, Леночка… Жажду вас видеть.

– Приходите, пожалуйста, к нам, – любезно пригласила его Лена, – наш адрес…

– Нет, нет, – перебил ее Геннадий Захарович, – это, пожалуй, немного неудобно… мы с вашим мужем незнакомы…

– Где же, в таком случае?

– Может быть, вы зайдете ко мне в гостиницу?.. Номер триста двенадцатый, на третьем этаже… Ну, а где гостиница, вы, должно быть, знаете.

Лена немного растерялась. Ей было бы очень приятно встретиться с этим человеком – он оживил в ее памяти столько чудесных воспоминаний. Где те прекрасные годы, где друзья ее юности? Всех-то она растеряла, ни о ком ничего не знает. А у Геннадия Захаровича для нее, конечно, припасено немало новостей. А если бы даже и не это, ведь Геннадий Захарович настоящий кладезь занимательных историй. Интересно – изменился, постарел? Вспоминает? Должно быть, только снисходительно улыбается, вспоминая свое былое безумство!

Да, Лена хотела бы его видеть. Но где? В гостинице? Неужели Геннадий Захарович осмелился бы предложить ей прийти в гостиницу, если бы считал это неприличным? И говорил он таким задушевным дружеским тоном, что нельзя сомневаться в его искреннем расположении. Да и в самом деле, ведь для каждого, кто приезжает в чужой город, гостиница становится чем-то вроде собственного дома! Чему же тут удивляться?

– …Я, говоря откровенно, пришел бы и сам, Леночка, но времени у меня в обрез, – пользуясь молчанием Лены, продолжал Геннадий Захарович. – Я понимаю, что женщине не совсем удобно приходить в гостиницу, и не всякая на это бы отважилась. Но я убежден, что вы меня поймете правильно. К вам я прийти не хочу, а улица – неподходящее место для бесед, ну, а желание встретиться – как вам сказать – бесконечно большое, просто громадное…

Последние слова Геннадий Захарович произнес взволнованно, так что Лена даже немного расчувствовалась. Ей показалось, что этот человек собирается сказать ей что-то очень, очень важное…

– Ну, что, Леночка, договорились, придете?

– Не знаю, Геннадий Захарович, затрудняюсь что-нибудь ответить. Муж еще не вернулся. Посмотрим, – ответила она неопределенно.

– Ну, как знаете, не настаиваю. Все же повторяю? номер комнаты триста двенадцатый. Буду надеяться и ждать. Но вас это, конечно, ни к чему не обязывает.

– Что, Геннадий Захарович?

– То, что я буду ждать… – Он, казалось, сказал все, но, сделав паузу, со свойственной ему живостью добавил: – Знаете, что я вам скажу, Леночка, – только не смейтесь. После вашего отъезда я еще довольно долго выходил по вечерам из дому и шел к «нашему углу»… Помните наш угол, Леночка? Или забыли уже? Да, доходил до него и возвращался…

– Может быть, и теперь ходите, Геннадий Захарович?…

– Нет, больше не хожу, – добродушно засмеялся он. – Ну, заболтался, да и вас утомил. До свиданья.

Положив трубку на рычажок, Лена внезапно почувствовала утомление и опустилась в мягкое кресло, стоявшее рядом с телефонным столиком.

«Вот оно что, Геннадий Захарович?.. Лене понятен смысл вашего многообещающего приглашения, она ведь не ребенок. Если вы моглн позволить себе обнять и поцеловать на улице девушку, то кто же может поручиться, что, оставшись с глазу на глаз в номере гостиницы, вы не зайдете гораздо дальше?»

Однако ровно через четверть часа Лена уже собиралась выйти из дома. В дверях она столкнулась с Микаэлом. Остановившись, она пропустила его.

Вид у Микаэла был очень утомленный. Значит, он провел тяжелую операцию, и, наверное, не одну.

Лена стояла, теребя сумку.

– Куда ты, Лена? – снимая пальто, спросил Микаэл.

– К подруге. Сегодня встретила на улице. У нее больна мать.

Ничего больше не спросив, Микаэл пошел мыться. Лена обиделась. Хоть бы спросил, к какой подруге она идет, когда вернется? Неужели этого человека не интересует ничего на свете, кроме его работы? Даже жена?.. Если б она хоть на секунду почувствовала, что он недоволен, расстроился, она тут же отшвырнула бы в сторону сумочку, сорвала пальто и, обливаясь слезами, во всем призналась.

Лена для чего-то помешкала, прошла в спальню, покрутилась там, перерыла ящики гардероба, но Микаэл не обратил на нее никакого внимания, не проронил ни слова.

…Вскоре, опасливо оглядываясь по сторонам, она подходила к гостинице.

Вот в этом доме, в комнате номер триста двенадцать, ее ждет сейчас Геннадий Захарович, живой свидетель ее молодости. Какие сладкие воспоминания сохранились у нее о той поре. Неужели все это прошло и не вернется?..

Однако что с нею, почему она так волнуется? Почему ей кажется, что кто-то следит за нею? Может быть, Микаэл? Может быть, прочитав мысли жены, он нарочно притворился безразличным, чтобы затем, переодетым, пойти по ее следам и застать ее на месте преступления?..

Она остановилась и осмотрелась. Нет, ни одного знакомого лица, ни одного преследующего взгляда.

Вот она подходит к гостинице. Что ж, надо рискнуть, а там уже не будет трудно и подняться на третий этаж и найти номер триста двенадцатый…

Но вдруг Лена выпрямилась и гордой, уверенной походкой независимой женщины прошла мимо подъезда гостиницы.

III часть
Пути скрещиваются

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Война… Черной тучей нависла она над миром.

Смертельная опасность, угрожавшая стране, распространяясь и ширясь, до дна всколыхнула привычную жизнь, выплеснула ее из берегов, и она потекла по новым, еще не изведанным руслам.

Вести, приносимые радио, день ото дня становились тревожнее: «Наши войска оставили…», – далее следовал длинный перечень городов, железнодорожных станций, населенных пунктов…

Микаэл Аразян не дожидался призыва. На следующий же день после начала войны он пришел в военный комиссариат и попросил отправить его на фронт.

Ему не нужно было ничьих советов – он знал, что место его на поле боя, там, где льется человеческая кровь, где сотни, тысячи раненых ожидают его помощи.

– Аразян поступил так, как должен поступить настоящий патриот, – говорили псе в один голос.

Иначе рассуждала Лена.

– Я не думала, что ты, в твоем возрасте, способен на это, – сказала она ему холодно и сухо. – Вот… – Лена протянула ему свежий номер газеты. – До сих пор я считала, что честолюбие – только возрастная болезнь. Читай, наслаждайся.

Микаэл мельком пробежал показанные Леной строки. Это был призыв к врачам – следовать патриотическому почину хирурга Аразяна.

Подробнее о поступке Микаэла рассказывалось в очерке об одном дне работы военного комиссариата.

«…Он пришел, послушный велению своего сердца. Подавая военкому заявление, Аразян серьезным тоном солидного, уравновешенного человека сказал:

– Мое место, товарищ комиссар, на фронте…»

Таких слов на самом деле сказано не было – старательный репортер переписал их из заявления. Но это, конечно, было не столь важно. Больше покоробил Микаэла ехидный тон Лены, в котором сквозила скрытая обида.

– Да, я сам пошел, Лена, добровольно. Да и потом, какое это имеет значение – вызвали меня или я пошел сам?

– А такое, что все твои товарищи получат броню и будут отсиживаться в тылу, а ты пойдешь подставлять свою глупую голову под какую-нибудь шальную пулю.

– Лена! – почти вскрикнул Микаэл, чувствуя, как кровь ударила ему в голову.

Казалось, Лена должна была опешить, замолчать, увидя, какой испепеляющей злобой зажглись глаза Микаэла. Но она и не подумала отступать.

– Что? Что Лена?! – еще громче, чем муж, закричала она, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. – Хорошую жизнь я видела за тобой, нечего сказать, – вечные ожидания хоть одного светлого дня. А сейчас изволь еще и вдовой оставаться! Да кем я была для тебя все эти годы? Женой? Нет, прислугой! Если бы это было не так, ты бы со мной хоть посоветовался. Уходи, убирайся, куда хочешь, сию же секунду и знай, что за дальнейшие свои поступки я не отвечаю… Больше я тебе не жена, хватит! – Она порывисто сорвала с вешалки свое летнее пальто, кое-как набросила его на плечи и, прежде чем Микаэл успел опомниться и попытаться ее остановить, хлопнув дверью, выбежала во двор, а затем и на улицу.

Микаэл не знал, куда она пошла, – к родителям, к какой-нибудь из подруг, или, может, ее просто потянуло на свежий воздух – отдышаться? Но вряд ли ей было до этого. А завтра утром он должен явиться к начальнику санитарного поезда, стоящего за городом. Вернется ли он еще оттуда, отпустят ли его домой? Сможет ли он еще раз поговорить с Леной, убедить ее, хотя бы проститься?..

До самого утра Микаэл напрасно прождал жену. Лена так и не пришла.

Присев к столу, он написал ей несколько строк.

«Дорогая Лена!

Я уезжаю па фронт. Видимо, уже не успею с тобою проститься.

Когда гнев твой пройдет, подумай серьезно обо всем, и тогда, надеюсь, ты меня поймешь.

Твой Микаэл».

2

Шесть месяцев подряд днем и ночью следовал за армией санитарный поезд, каждый час, каждую минуту подвергаясь смертельной опасности. Немцы безжалостно его бомбили; их не останавливали огромные красные кресты на крышах вагонов, многие из которых за это время были разбиты, похоронив под своими обломками раненых, врачей, медсестер. За эти шесть месяцев Микаэл на себе испытал все ужасы войны. Он тоже был ранен, и теперь осколок гранаты, который он сам извлек из своего тела, аккуратно завернутый в марлю, лежал у него в кармане.

Но трудности жестоких будней войны не сломили Микаэла, а напротив – вдохнули в него новые силы.

Тяжелые, кровопролитные бои не прекращались. Широкие, благоустроенные дороги казались теперь узенькими тропинками, с трудом вмещавшими в своих границах потоки людей в военных шинелях, пушки, танки, машины, повозки.

А навстречу этому потоку стремился другой – шли женщины, дети, дряхлые старики. Большая часть их двигалась пешком, и лишь самые счастливые устроились на телегах, машинах, велосипедах. Пешие брели с тяжелыми вьюками на плечах – уносили, кто что может. С запада на восток бесконечной вереницей двигались человеческое горе, страдание и надежда.

Солнце выжигало и оголяло равнины. Над дорогами клубились тучи пыли.

3

Бывало, санитарный поезд загоняли на какой-нибудь отдаленный запасной путь, и он там простаивал порой очень долго.

В свободную минуту врачи и сестры, оставив дежурных, шли на станцию оказывать помощь беженцам, больным и раненым солдатам и офицерам.

Как-то раз вместе с хирургической сестрой санитарного поезда Марфой Петровной собрался на станцию и Аразян.

– Куда это вы, товарищ доктор? – окликнул его бас поездного повара Дмитрия Амосова. – Через полчаса обед. Не опоздайте.

Большая голова повара высовывалась из узенького окошечка поездной кухни. Митрич, как все его ласково называли, улыбался. Круглые щеки его блестели, глаз почти не было видно, а маленький, красноватый нос смешной пуговкой торчал над густыми усами.

– Придем, не опоздаем, – на ходу ответил ему Микаэл.

– О вас, товарищ доктор, я особенно не беспокоюсь, – продолжал шутить повар, – меня больше Марфа Петровна тревожит: ведь я торжественно обещал довести ее вес к зиме до ста килограммов.

– Будет, будет зубоскалить-то, – огрызнулась хирургическая сестра, несколько расплывшаяся, но удивительно шустрая для своей комплекции женщина.

Микаэл ценил и уважал Марфу Петровну. С нею он пошел бы хоть к черту в зубы – она из тех, что нигде не теряются. Кажется, наведи на нее орудие – она и глазом не моргнет…

Повар недолюбливал Марфу Петровну за то, что она его вечно поучала.

– Тебе, Митрич, пора бы и за ум взяться. Ведь такое варево и кривая баба наварганит. Что у тебя за обеды! Тебе же добра желаю, честное слово. Война-то в конце концов кончится. Все мы по домам разъедемся, заживем мирно. Соберутся вокруг нас дети, внуки, попросят рассказать о том, что мы видели, что пережили.

О чем же ты им тогда расскажешь, бессовестный?

– Да о том, как угощал нас своими безвкусными кашами, – вмешалась в разговор старшая медсестра.

– Разве только об этом? Он расскажет и о том, как обменял две банки мясных консервов на флягу водки и угостился за наше здоровье, – добавила Марфа Петровна.

– Да уж не волнуйтесь, Митричу будет о чем рассказать, – хитро подмигнула сестра-хозяйка Фрося, и все почувствовали, что она собирается сыграть с поваром какую-то очередную шутку.

Разговор шел в коридоре вагона, у дверей в кухню, или, как любил говорить начальник поезда, «на подступах к резиденции его сиятельства Дмитрия Дмитриевича».

Успевший изрядно клюнуть Митрич, прижавшись плечом к стенке, даже не пытался обороняться от осаждавших его женщин. На шутки и насмешки он отвечал только веселым, незлобивым смехом, отчего его крохотные глазки совсем потерялись в жирных складках век.

В это время Фрося незаметно подошла к нему сзади и внезапно зажала его локти в своих цепких, как клещи, руках.

– А ну, девушки, снимай с него штаны…

Женщины, прыская от хохота, бросились врассыпную, а Марфа Петровна резко рванула тесемку, на ко-торой держались штаны повара, и они упали к его ногам.

– Вот о чем расскажет Митрич, – засмеялась Марфа Петровна и убежала вслед за сестрами. Понаддав Митричу коленкой, следом за ней шмыгнула и Фрося.

Митрич, связанный в движениях свалившимися штанами, беспомощно хватался то за одну, то за другую стенку. Улучив момент, он нагнулся, пытаясь подобрать штаны, но не удержал равновесия и свалился на пол.

А медсестры тем временем покатывались в тамбуре со смеху.

– Теперь держись, Митрич, мы тебя видели в чем мать родила, голенького, – потешались они над обескураженным кашеваром.

С этого дня Митрич прикусил язык. С медсестрами он помирился, и только одной Марфе Петровне не мог простить ее бессовестного поступка. При каждом удобном случае он, как и сейчас, старался ее чем-нибудь задеть.

– Пойдем, Петровна, – сказал Микаэл, улыбнувшись. – Не обращай внимания на этого болтуна – скучает он от безделья.

За стоявшими на пути вагонами виднелась кромка станционной крыши. Казалось, что до станции рукой подать. Но на самом деле идти пришлось довольно долго. Сколько путей пришлось перейти, сколько поездов обогнуть, а не раз пролезать и под вагонами.

Вдруг Микаэл услышал свое имя, и в ту же минуту в открытую дверь одного из вагонов товарного поезда выскочил какой-то человек. Он бросился к Микаэлу и горячо обнял его.

– Левон!.. – поразился Микаэл, узнав брата.

Остановившись в нескольких шагах от них, Марфа Петровна смотрела на братьев и счастливо улыбалась. «Вот что такое жизнь, – думала она. – Кто бы сказал, что на глазах у нашего неприступного и сурового хирурга можно увидеть слезы…»

Микаэл познакомил Марфу Петровну с Левоном.

– Брат мой, Петровна, – сказал он взволнованным и каким-то виноватым, тоном. – Давно, очень давно не виделись…

Обменявшись с Левоном несколькими словами, Марфа Петровна ушла, оставив братьев наедине.

– Я быстренько, Петровна, там я найду вас, – крикнул ей вдогонку Микаэл.