Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

2

– …Я, видите ли, ему не горничная. И вообще в его дела не вмешиваюсь… А… Погодите, вот, кажется, и сам он – можете поговорить с ним лично…

– Кто?.. – машинально спросил Микаэл. Он только что вошел и остановился в дверях.

Лена, не отвечая, швырнула на стол трубку и ушла в спальню.

Было три часа ночи.

Кто мог звонить ему в этот час? Он взял трубку.

– Аразян вас слушает, – произнес он спокойным и, как всегда, уверенным голосом.

Сначала послышался какой-то неразборчивый говор, потом кто-то откашлялся, прочистил горло, и Микаэл наконец понял, что звонят из клиники. Звонил дежурный хирург доктор Габуния.

Габуния просил профессора срочно приехать. Положение одного из больных, с запущенным раком пищевода, внушало серьезные опасения.

Аразян помрачнел: «Неужели опоздали?» Целых две недели он так тщательно готовил этого больного к операции, и вот…

До самого рассвета Микаэл не отходил от постели больного. Его опасения подтвердились – распад зашел так далеко, что помочь уже было невозможно. А человек этот был так молод…

Время от времени от открывал глаза и останавливал взгляд на лице профессора, словно желая убедиться, что тот не бросил, не покинул его в тяжелую минуту.

О, эти молящие глаза обреченных…

В такие мгновения Микаэл, кажется, готов был пожертвовать собственной жизнью, лишь бы не видеть этих полных безмолвной тоски глаз человека, которому ты ничем не в силах помочь…

Но чудес в природе не бывает. К утру больной скончался.

Прямо из клиники Микаэл поехал на вокзал.

Полчаса спустя он уже степенно прохаживался по длинному станционному перрону. Его не покидало ощущение, будто все вокруг – и эта платформа с ее оживленной суетой, и поезда, стоящие на соседних путях, и пробегающие мимо маневровые паровозы – существует только в его воображении.

Наконец поезд прибыл. Шипя и отдуваясь, проследовал вдоль перрона паровоз. Один за другим замелькали вагоны, поблескивая окнами, напоминающими расплывшиеся под дождем акварельные картинки: сквозь стекла смутно виднелись лица пассажиров, букеты цветов, саквояжи, свертки. Но вот поток картинок остановился. К вагонам кинулись встречающие, носильщики. Поднялась обычная вокзальная суматоха.

Когда Микаэл вошел в вагон, в нем было уже почти пусто – пассажиры успели разойтись. В коридоре стоял только Эдвард. Его растерянный и печальный взгляд искал кого-то среди сновавших на платформе людей. Узнав Аразяна, мальчик радостно захлопал в ладоши и, забыв даже поздороваться, стремглав бросился в купэ.

Микаэл быстро пошел за ним следом.

Войдя в купэ, он увидел Анну с Каринэ на руках.

Ласково поздоровавшись с Анной, Микаэл бережно взял на руки девочку и нежно прижал ее к груди.

Из-за спины Анны за Микаэлом жадно следила пара чьих-то горящих глаз. Эдвард! Микаэл обнял мальчика.

– А я так боялась, что моя телеграмма запоздает, – сказала Анна.

В вагон вошел рослый человек в белом фартуке, с болтающейся на груди медной бляхой. Он связал ремнем чемоданы и узлы, вскинул их себе на плечи, вещи помельче взял в руки и, скомандовав: «Ну, пошли», – вышел из вагона.

Не прошло и четверти часа, как такси уже везло их по широким асфальтированным улицам.

Эдвард с жадным любопытством разглядывал незнакомый город, пестрые вывески магазинов, оживленные потоки людей на тротуарах.

Внимание Микаэла было полностью поглощено дочкой. Он не выпускал ее из рук, тискал, целовал, весело смеялся.

Анна улыбалась им, но улыбка ее была грустной и это делало ее красивое лицо каким-то необычайно серьезным.

Казалось, причин для недовольства у нее не было. Микаэл встретил их тепло, по-родственному. Теперь они будут вместе, быть может, навсегда. И все-таки на душе у нее было неспокойно.

Всю дорогу ей не давали покоя тяжелые мысли. Куда они едут, как будут жить дальше, что наконец решит Микаэл?.. Ведь за все это время, даже и после появления на свет Каринэ, Микаэл еще ничего не сказал о том, что он думает об их будущем.

Все это камнем лежало на сердце. Нет, оставаться дальше в таком неопределенном состоянии невозможно. Нужно объясниться прямо и честно. Как раз это и побудило Анну, не ожидая приглашения, приехать. Она понимала, что должна, наконец, решить самое главное – как жить дальше?

3

Это была маленькая, чистая комната, просто, но уютно обставленная. Два широких и светлых окна выходили в цветущий сад.

Аби сказал Микаэлу, что комнату эту снимает правление артели инвалидов «Молния». Артель-де связана по работе с самыми отдаленными уголками республики, и правление не поскупилось устроить что-то вроде гостиницы для приезжающих людей. Но иной раз домик использовался и иначе – это случалось тогда, когда, пресытившись ресторанными блюдами, члены правления начинали скучать по настоящему домашнему хаши[4]4
  Хаши – жирный суп из требухи.


[Закрыть]. Накануне закупалась необходимая провизия, и хозяева домика Лука Карпович и его жена готовили для артельного начальства изумительный янтарный хаши.

Анну с ребятами старики приняли так радушно, что, казалось, их здесь только и ждали.

Старая Текле, взяв Каринэ на руки, заглянула девочке в глазки, потом посмотрела на Микаэла и не смогла скрыть удивления:

– Ну и похожа, господи, просто точный портрет…

Лука Карпович поправил очки, вздернул кверху острую, белоснежную бородку, и широко улыбаясь, даже не глянув в сторону Анны, охотно подтвердил заключение жены:

– Да-а… а ведь верно, верно…

Анна скромно опустила голову и промолчала. Сама она прекрасно видела это сходство, но ее обрадовало, НТО Микаэлу сказали об этом другие.

Микаэл взял девочку из рук старухи, поцеловал ее еще и еще раз и, простившись со всеми, ушел.

Словно волшебная рука сбросила с его плеч груз десятилетий и он снова почувствовал себя молодым. Теперь каждый проходящий день будет казаться ему тягостной обязанностью, от которой захочется поскорее отделаться, чтоб вечером снова встретиться с Анной, Каринэ и Эдиком.

С этого вечера Микаэл возвращался домой за полночь и неслышно ложился спать, не обменявшись с женой ни словом. А уходил он из дому, когда Лена еще спала. Вот уже несколько дней, как он не прикасался к своим бумагам и книгам. Ничто не привлекало, не занимало его теперь, кроме Анны и детей.

Через некоторое время Анна попросила Микаэла устроить ее на работу.

– Так можно сойти с ума, Микаэл… Прошу тебя – какую-нибудь работу… Ну, часа на два, в школе. Надо же мне хоть чуточку побыть на людях…

Аразян с ней вполне согласился – Анне трудно сидеть без дела, ведь она учительница и очень любит свою профессию. Он обещал ей помочь, так как знал кое-кого в Министерстве просвещения. К просьбе Анны отнеслись сочувственно, и она вскоре получила место. Школа помещалась в том же районе, где она жила.

Теперь мать и сын нередко уходили в школу вместе, а Каринэ оставалась на попечении стариков.

4

Когда Карпыч еще только открывал рот и начинал: «Помнишь, жена, как в… году…» – старая Текле уже заранее знала, о чем старик собирается рассказывать, и лицо ее принимало такое кислое выражение, что самолюбивый Карпыч сразу умолкал. Он уходил и ложился на покрытую стареньким истрепанным ковриком скрипучую тахту, стоявшую напротив кровати жены.

Бывали, однако, в их жизни и минуты блаженства. Это случалось большей частью в летние вечера, когда Текле выносила на веранду медный до золотого блеска начищенный самовар и супруги предавались наедине торжественному обряду чаепития.

Надо было видеть, как рука Карпыча неторопливо протягивается к пузатой серебряной сахарнице, берет из нее два куска сахара и торжественно опускает их в стакан жены, как та же заботливая рука размешивает, этот сахар ложечкой, неторопливо и долго, пока он совсем не растает.

Текле растроганно смотрит на мужа и тоже тает, совсем как сахар в ее стакане, густо краснеет, жеманится. В ее потускневших глазах вспыхивают искорки, словно в затянутых пеплом углях затухающего костра.

Но надо было видеть и то, как, не отставая от Карпыча, Текле старательно накладывает сахар в стакан мужа. Вдоволь наговорившись и нашептавшись, допивают они до последней капли сладкий ароматный чай и встают из-за стола, довольные друг другом, миром и даже богом, хотя немало горьких дней они видели в своей долгой совместной жизни.

Но такие счастливые дни выдавались далеко не часто.

Старикам жилось одиноко и тоскливо. Особенно это чувствовалось по ночам, когда, заперев крепко-накрепко двери и окна и погасив огонь, Карпыч устраивался на своей скрипучей тахте, а Текле – на кровати. Кругом – в соседней комнате, в кухне, на дворе – было пусто, казалось, вокруг домика все обезлюдело. И чудилось старикам, что лежат они в темной, холодной яме. Им точно не хватало воздуха и, тяжело вздыхая, они долго ворочались – Карпыч на своей скрипучей тахте, Текле – на старинной пружинной кровати.

Старики были искренне рады новым жильцам.

Текле взяла на себя все заботы по дому – усердно, всем, чем могла, она помогала Анне, а Карпыч почти не спускал с колен Каринэ. Добрые и сердечные старики стали для Анны словно родными отцом и матерью. Она спокойно оставляла на них детей, уходя из дома на работу, на собрание или по делам в город. Вернется – чай ждет, умытые дети спят в своих кроватках.

Каждый раз, навещая Анну, Микаэл приносил дочурке какой-нибудь подарок. Девочка быстро привязалась к отцу. Едва завидев его, она начинала хлопать в ладоши и с радостным визгом бежала навстречу.

– Па!..

Микаэл подхватывал ее, прижимал к груди, тут же, на ходу, развертывал свои свертки и вынимал подарки.

Анна видела, как сильна взаимная привязанность отца и дочери, и все же не могла простить себе совершенной ошибки: зачем она приехала? Разве можно было ставить себя в такое глупое, унизительное положение?

Что она для Микаэла? Любит ли он ее? Если любит, то почему проявляет такую нерешительность? Почему прячет ее от близких, знакомых, друзей? Боится повредить своему доброму имени? Но ведь за ней нет никакого греха, она не совершила ничего позорного! Или ей следовало самой исправить их общую ошибку? Ведь могла же взять детей и уехать с ними на север, туда, где она когда-то жила? Там нашлись бы друзья и знакомые, которые помогли бы ей устроиться. Пусть было бы трудно, зато не страдало бы самолюбие и можно было ходить с высоко поднятой головой.

Что потянуло, что привело ее сюда? Неужели ее прельстило положение Микаэла, его имя, популярность? Или она из чувства человеколюбия не захотела отнять у отца любимого ребенка?

Нет, тысячу раз нет. Анна любила Микаэла, любила страстно, самоотверженно. Только иеной невероятных усилий удавалось ей скрывать от него это томившее ее жгучее чувство.

Она понимала, что их связывает только Каринэ. Не будь этого живого связующего звена, они так и остались бы друг другу чужими.

Жаль, что все это только теперь ей открылось. Иначе она вряд ли приехала бы сюда, в этот город, с которым Микаэл связан тысячами нитей. Прежде чем решиться на этот шаг, она должна была серьезно подумать о том, пожелает ли Микаэл пожертвовать своей репутацией добропорядочного человека. Ведь он – видный ученый, известный в городе врач! Все его ценят, уважают. Он – примерный муж, добрый родственник, почтенный профессор, почитаемый своими учениками… Да разве все перечтешь? Все это очень не просто, и Микаэл, конечно, не раз обо всем этом призадумается.

Но ведь жизнь, кипучая, многогранная жизнь, не всегда дает возможность все взвесить!

Сейчас весна, а весенние вечера, особенно здесь, на юге, так пленительны. Природа тысячами голосов призывает к счастью. И так хочется побродить рука об руку с любимым по этим зеленеющим улицам, побродить просто так, без цели, следуя только велению сердца.

Разве это невозможно? Разве не для этого создан человек?

Но… с кем побродить? С Микаэлом? А как же тогда та тысяча нитей?

«Боже мой, чем же все это кончится?» растерянно спрашивала себя Анна. И не находила ответа…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Верно говорят, что привычка – вторая натура.

У доктора Тандиляна давно вошло в привычку поспать часика два после обеда. Ну, может быть, не поспать, а просто хорошо отдохнуть, растянувшись на кровати.

Этот невысокий, полнеющий человек, с кругленьким брюшком и блестящей лысой макушкой, редко отступал от однажды заведенного порядка. И если какой-нибудь неожиданный посетитель осмеливался нарушать этот порядок, доктор мрачнел и был крайне раздосадован.

Однако на этот раз, когда домашние разбудили его и сказали, что его спрашивает супруга профессора Аразяна, Елена Ервандовна, Тандилян мигом поднялся. Сбросив с себя легкое пушистое одеяло, он вскочил с постели и, накинув плюшевый халат, побежал в ванную.

Лену он знал давно и ценил в ней хорошего рентгенолога. Сам Тандилян был гинекологом, и ему часто приходилось обращаться к Лене за помощью. В дни войны, когда Аразян был на фронте, Тандилян даже немного увлекся ею, правда, ненадолго; но, не видя никаких перспектив, он счел за лучшее вернуться к прежним деловым отношениям. Теперь, когда это бывало нужно, он рекомендовал своим пациентам обращаться только к Лене.

– И скажите ей, что это я вас к ней послал… – подчеркивал он обязательно.

Он явно старался снискать Ленино расположение. Когда-то большой любитель женщин, теперь Тандилян довольствовался немногим – ему, например, бывало приятно подать Лене где-нибудь в общественном месте пальто или оказать еще какую-нибудь небольшую услугу.

А подавать женщинам пальто доктор Тандилян страшно любил: к этому у него было какое-то особое пристрастие. Где бы это ни было – в театре или на каком-нибудь собрании – когда подходило время разъезда, Тандилян поспешно собирал номерки у сидевших рядом с ним дам и с ловкостью, удивительной для его отяжелевшего шарообразного тела, пробирался среди рядов к выходу. Прижав к груди полученные в гардеробе пальто, он терпеливо ожидал появления их хозяек, представительниц опекаемого им слабого пола, и заботливо одевал их.

Над чрезмерной галантностью доктора Тандиляна многие посмеивались. Говорили, например, что господь, создавая Тандиляна, позабыл вложить в его жирненькое тело одну какую-то косточку, и поэтому-де он получился таким мямлей. Но все равно, даже и те, кто над ним посмеивался, любили и уважали этого в общем неплохого человека.

Для себя же Тандилян требовал от людей только одного: чтоб о нем побольше говорили, не забывали почаще повторять его имя и выбирали, выбирали его, куда угодно и кем угодно – хотя бы членом совета общества «Друг леса», но только обязательно выбирали.

Сам он хорошо знал свои силы и никогда не перехватывал через край. Все в жизни он умел разрешать легко и без колебаний, и жизнь его текла спокойно и счастливо. В служебных делах он Всегда умел найти для себя какую-нибудь твердую опору. До возвращения Микаэла такой опорой был для Тандиляна директор клиники Геронти Николаевич, человек весьма влиятельный. Теперь, когда Аразян начал быстро расти, Танди-лян только и ждал удобного случая, чтобы заручиться его поддержкой.

Умывшись и переодевшись, Тандилян поспешил выйти к гостье.

– О, кого я вижу?.. Какими судьбами, Елена Ервандовна?.. Примите заверения в моем совершеннейшем почтении.

Протягивая вперед толстые, коротенькие ручки, Тандилян почти бегом устремился навстречу к Лене.

– Бесконечно, бесконечно рад, что вы, наконец, удостоили нас своим посещением. Но почему одни?.. А где Микаэл Тигранович? Был бы счастлив и рад видеть вас обоих под моим скромным кровом… Вы и представить себе не можете, как я уважаю и люблю вас обоих. Такая прекрасная, такая образцовая супружеская пара. Ваш покорный слуга, по крайней мере, другой такой не знает… Но почему вы в пальто? Извините, прошу вас…

Лена сразу сказала, что пришла по делу, но истинную причину своего неожиданного визита открыла только после того, как, обменявшись с ней несколькими незначительными фразами, жена и дети доктора ушли и она осталась с ним с глазу на глаз.

Ничего не скрывая, Лена рассказала Тандиляну о тех глубоких переменах, которые за последнее время произошли в ее отношениях с мужем. Не постеснялась она поведать и о дошедших до нее неприятных слухах. Сама она ничего не видела, не разузнавала и вообще считала бы унизительным следить за мужем, но, говоря по совести, она верит этим слухам, потому что поведение Микаэла только подтверждает их правоту.

Тандилян слушал ее с притворным изумлением и сочувствием. Внимательный взгляд не мог бы, однако, не заметить, что все, о чем она рассказывает, не является для него новостью.

Сейчас Лена просила его лишь об одном: помочь ей положить конец этому ненормальному, неопределенному положению.

– Поверьте, Мадат Осипович, я его ни о чем не прошу, я не нищенка. Я только хочу выяснить свою роль, и готова дать развод, если он этого хочет. Если это необходимо, я сама уйду, только бы избавиться от этого кошмара. Я ни с кем не хотела говорить об этом, даже с братом, Сантуром, и вот пришла к вам…

О связи Аразяна с Анной Тандилян узнал совершенно случайно, из ненароком подслушанного разговора между уборщицами клиники.

Работа кончилась, все разошлись. Только Тандилян еще сидел в своем кабинете, ожидая важного телефонного разговора. Вдруг из-за неплотно прикрытой двери до него донеслось:

– …У этой стриженой, говорят, двое детей… Мужа бросила.

– Пропади она пропадом… Но не похоже это на профессора. Должно быть, сказки…

Уборщицы отошли, и Тандилян больше ничего не слышал. Но и этого было достаточно. Потом он поинтересовался и, к своему удивлению, узнал, что это почти всем, кроме него, давно известно. Знают и молчат. Молчат потому, что это Аразян, а не какой-нибудь Тандилян. Начни копаться – оскорбится и уйдет… А какал клиника в любом городе не захочет заполучить такого врача, как Аразян?

…Тандилян умело притворился, что ничего не знает, и, выразив Лене свое сочувствие, обещал непременно поговорить с Микаэлом.

2

Мог ли он, однако, сунуться с этим делом к Микаэлу, не доложив сначала обо всем своему «шефу», директору клиники Геронти Николаевичу?

Проводив Лену, Мадат Осипович тотчас же и отправился к директору.

– Вот бедняга, только этого недоставало, – досадливо сказал Геронти Николаевич. – Знаешь, братец, уж больно хлопотное это дело, давай-ка лучше мимо ушей пропустим, будто ничего не слышали… Не то, бог свидетель, потом неприятностей не оберешься.

Тандилян повел плечом, будто хотел сказать: «Вам виднее, Геронти Николаевич».

– Как она – письменно к тебе обратилась или так?

– А не все ли равно?..

– Конечно, не все равно… Ты-то скажи – есть у нее в руках какие-нибудь факты? Ну, то есть, видела она их вместе своими глазами?.. Значит, нет? Тогда слава богу! Так вот скажи ей, что ты-де говорил с ним, но он все полностью отрицает: болтовня, мол, чистейшая выдумка…

– Сойдет ли, Геронти Николаевич?

– А почему не сойдет? Не от нас ли все это зависит? Как захотим, так и будет. – Директор спокойно положил свою большую руку на плечо Тандиляна и продолжал: – А ты подумал, что получится, если поступить наоборот, взять да поставить сгоряча вопрос на собрании? Подумал ли ты о последствиях такого шага? Это ведь профессор Аразян, а не Геронти Николаевич или Тандилян. Пойми это. Такой талант раз в сто лет рождается. Уж ты поверь мне.

– Знаю, знаю, Геронти Николаевич, но ведь Лена…

– Никаких «но» и никакой Лены… Нечего нам своими руками собственный дом рушить. А если кто начнет болтать, ты его так припугни, чтоб неповадно было. Надо сделать так, чтоб до Микаэла вообще никакие разговоры не дошли. Он ведь сейчас занят делом государственной важности – об этом мне сам министр сказал. Знаешь, о чем я говорю? Нет?.. Очень жаль. Так вот, если бы знал, то сам бы понял, что надо всем этим болтунам поприкрутить языки… Газету сегодняшнюю читал? – Не ожидая ответа, директор тяжело повернулся в кресле, взял с радиоприемника газету и протянул ее собеседнику. – Вот, возьми, прочитай.

– Я получаю газету, Геронти Николаевич…

– В таком случае не забудь – вот этот подвал «Большое сердце». Ну, а еще что нового? Как твои домашние? Хорошо, говоришь? А жена твоя на днях на ревматизм жаловалась. Пошли ее в Цхалтубо, пусть полечится.

– Обязательно пошлю.

Вернувшись домой, Мадат Осипович сейчас же взял в руки газету. Он знал, что Геронти Николаевич на следующий день непременно скажет: «Ну что, прочитал? Говорил я тебе!..»

В газете ему сразу бросились в глаза крупные черные буквы заголовка – «Большое сердце». Под ним в рамочке было набрано курсивом следующее редакционное сообщение:

«На днях в одном из номеров нашей газеты был опубликован очерк, посвященный выдающемуся хирургу Микаэлу Аразяну. Очерк нашел горячий отклик в читательских кругах. Профессор Аразян за время своей врачебной деятельности и, особенно, в дни Великой Отечественной войны, спас жизнь многим людям. В сердце каждого из этих людей живет благодарное воспоминание о замечательном хирурге. Ничуть не случайно поэтому, что по опубликовании очерка редакция получила многочисленные письма от бывших пациентов Аразяна».

С одним из таких писем редакция газеты и хотела познакомить читателей.

Это был отклик на очерк об Аразяне подполковника запаса, теперь директора одного из республиканских совхозов – Герасима Алавидзе. В одном из жестоких боев в районе Грозного и Малгобека подполковник получил тяжелое осколочное ранение в бедро левой ноги. Положение было настолько серьезным, что в полевом госпитале в Махачкале врачи решили ногу ампутировать. Как раз в эти дни в Махачкалу прибыл санитарный поезд, в котором работал Аразян. Подполковник написал ему письмо, умоляя о помощи. Аразян сделал операцию и спас раненому ногу. Подполковник по излечении вернулся на фронт.

«И сколько таких, как я, – писал Алавидзе, – спас и вернул в ряды бойцов этот замечательный хирург». От имени всех подполковник выражал сердечную благодарность профессору Аразяну – «этому прекрасному человеку с большим и чутким сердцем».

Письмо крайне взволновало доктора Тандиляна, Он даже возгордился внутренне, что работает рядом с таким знаменитым человеком, как профессор Аразян. Тут он вспомнил о Лене и его взяла досада.

И нашла же время беспокоить людей своими женскими капризами…

Следуя советам Геронти Николаевича, Тандилян быстро перестроился, решив оставить Аразяна в покое, а всех любителей сплетен послать к черту. Его, однако, очень заинтересовали таинственные слова директора:

– А знаешь ли ты, над чем работает сейчас Микаэл Тигранович?

Откуда он мог знать?

И Тандилян решил при первом же удобном случае спросить об этом у самого Аразяна.

– Как-нибудь в свободную минуту, – ловко уклонился Аразян.

Тандилян удовольствовался и этим. Ведь Микаэл Тигранович ему не отказал, а свободная минута как-нибудь найдется…