Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

6

Вечером, выйдя из театрального подъезда, артист, к своему удивлению, увидел перед собой нескольких девушек в белых платьях с букетиками красных гвоздик на груди у каждой. И без того большие глаза его стали еше больше от недоумения. Что это – видение?.. Или, может, над ним решили посмеяться? Он еще больше смутился, когда вдруг грянул звонкий девичий смех. Покраснев до корней волос, прославленный трагик в смятении кинулся назад, в театр, словно ему при всем честном народе отвесили звонкую пощечину.

Лена не знала, конечно, о затеянной подругами проделке. Она в назначенный час подошла к театру и затаив дыхание ожидала появления своего кумира. О присутствии подруг она узнала, лишь услышав взрыв их громкого смеха.

Позорное бегство артиста заставило и ее невольно расхохотаться. Однако, возвращаясь в одиночестве домой, она в досаде кусала губы.

Нет, это была не шутка. Так не шутят. Это просто зависть, зависть и ехидство. Они хотели унизить ее, посмеяться над нею.

Что он теперь подумает? Не решит ли, что все это подстроила сама Лена, желая осрамить его перед всеми? Какой стыд! Если бы она только могла объяснить ему все, оправдаться. Ведь у нее и в мыслях не было, что подруги могут сыграть над ней такую штуку. Она знает – все это подстроила Ирина, а вместе с нею и Седа, считающая себя красавицей, а на деле не стоящая и мизинца Лены. Они вдвоем организовали этот заговор. А остальные последовали за ними, как слепые. Вот все и разоделись и собрались у театра. Бесстыдницы! Нашли повод для шуток!

Эти мысли не давали ей покоя и в последующие дни. Причем, чем дальше, тем больше. Наконец она решила бежать с артистом, просить его принять ее в свою труппу и таким образом отомстить насмешницам-подругам.

Вернув беглянку с дороги, родители взяли ее из школы и два года продержали дома, разлучив с подругами. Потом ее перевели в другую школу – возвращаться в старую Лена не захотела.

Со временем все было забыто. Даже родные простили девушке ее легкомысленный поступок и никогда ей о нем не напоминали. Непоколебимой осталась одна лишь Софья Минаевна.

Возможно, тут примешивалось и кое-что другое. Надо сказать, что доктор и его жена почти всегда держались в стороне от Варназовых, особенно от Ерванда Якулыча и его сынка. Единственной связующей нитью между двумя семействами была Лена. Может быть, Софья Минаевна хотела, чтобы оборвалась и эта последняя нить? Может, это было и странно, но теперешнее положение Сантура ничуть не повлияло на отношения к Варназовым доктора и его жены. Больше того, доктор вовсе не хотел ничего знать о Сантуре, а Софья Минаевна при одном упоминании о нем с такой гадливостью морщила нос, словно откуда-то понесло невероятно отвратительным запахом.

Но все это давно отошло в прошлое. А в настоящее время Лена была занята одной мыслью – она твердо решила выйти замуж за Микаэла. Любопытно, как отнесутся к этому ее дядя и тетка? Не попробует ли Софья Минаевна исподтишка помешать, расстроить все? Пусть попытается, это даже интересно! Лена будет иметь против себя некоего невидимого противника, который невольно только подогреет ее и подтолкнет к достижению поставленной цели.

7

По удивительному совпадению обстоятельств Ерванд Якулыч в последнее время все чаще стал заговаривать о том, что Лену пора выдавать замуж.

Объяснялось это, быть может, тем, что годы шли, Лена становилась старше и мало-помалу теряла прежнюю свежесть и привлекательность. С другой стороны, звезда семьи Ерванда Якулыча постепенно закатывалась. Уже нельзя было жить, как жилось раньше, добывать денежки становилось все труднее. Надо было пристраивать дочку.

За это время Ерванду Якулычу суждено было еще два раза сильно удивиться.

В первый раз – и это было ужасно! – удивился он тогда, когда его Сандик, Сантур Ервандович Варназов, бог городских ремесленников и торговцев, был низвергнут с небесных высот в пропасть. Во время чистки партии нашлись люди, поставившие под сомнение революционное прошлое Сантура. Пребывание его в рядах партии было признано сплошным недоразумением, а его дореволюционный арест за якобы антиправительственное выступление объяснился смехотворной, водевильного характера случайностью.

Выяснилось, что накануне революции, в те времена, когда Сантур еще подавал свой фаэтон к подъезду ресторана «Миньон» для пировавших там господ офицеров и их обворожительных дам, у него вдруг пала лошадь.

Поленившись вывозить труп лошади из города, Сантур закопал его… в подвале отцовского дома. Настали жаркие дни. Невыносимая вонь всполошила соседей. В городскую управу посыпались жалобы, и оттуда прислали чиновников. В пылу перебранки Сантур обругал не только чиновников, но и приславшую их «беззаконную, бездарную власть». Обозленные чиновники придали делу политический характер, и Сантура упекли в тюрьму.

Трудно сказать – так это было или не так, только известно, что после чистки Сантур Ервандович вылетел из партии, лишился места и остался па мели.

Второе, удивившее Ерванда Якулыча событие, произошло тогда, когда кое-кому стало известно, что он припрятал отборные кожевенные товары, оставшиеся после бегства из города его прежнего компаньона. В один прекрасный день (вернее, ужасную мочь) у дверей его дома остановилась грузовая машина уголовного розыска-. Вместе с кожами забрали и Ерванда Якулыча. И он ровно два года просидел в тюрьме. Вернулся он оттуда до такой степени изменившимся, что его не узнал даже дворник Кудрат, тот самый Кудрат, что, услышав об аресте хозяина, сел на тумбу, расстегнул воротник рубахи и, глубоко, всей грудью вздохнув, крикнул: «Ре-во-лю-ция!..» Теперь этот Кудрат получил одну из лучших комнат в варназовском доме.

Выйдя из тюрьмы, Ерванд Якулыч с трудом доплелся до дома. В это самое время Кудрат с помощью четверых своих сыновей-школьников втаскивал по узкой лестнице, ведшей на второй этаж, в новую квартиру только что купленный шкаф. Пыхтение и сдавленные возгласы то и дело перекрывались громкими предостережениями дворника: «Осторожней, зеркало…»

Ерванд Якулыч простоял внизу до тех пор, пока новая мебель Дворниковой семьи не была водворена на место.

Жену и дочь Ерванд Якулыч нашел на грани полного обнищания. Неблагодарный сын жил где-то в центре города и ничуть не интересовался судьбой матери и сестры, которые с трудом перебивались, распродавая домашние вещи.

В эти тяжелые времена профессор Овьян протянул своей сестре руку помощи, – впервые нарушив волю жены, он послал Лену для продолжения образования в Москву, и, пока она училась там, помогал ей. Лена окончила институт, вернулась, начала работать, и теперь родные только и думали о том, как бы выдать дочь замуж. Однако сказать ей об этом прямо они не хотели. То ли стеснялись, то ли остерегались. Но стоило собрать и осмыслить все их намеки, и получилось бы, примерно, следующее:

«Ты, дочка маша дорогая, уже не ребенок. Метрике своей не верь: сколько годков ты прожила, в какие вступила, – оставь на нашей совести. И с учением, слава богу, покончила. Теперь пришло время, чтобы ты серьезно призадумалась о своем будущем.

Ну, все мы, конечно, знаем, что прошлое твое, твой неблаговидный поступок не особенно тебя украшает…

Правда, со временем все как будто забывается, но, глядишь, и вспомнят, особенно, если речь зайдет о замужестве. Заруби это у себя на носу. Что до того, как ты себя пять лет в Москве вела, вдали от родителей, родственников, знакомых, в институтском общежитии, молодыми поклонниками окруженная, – это оставляем на твоей совести.

Мы, конечно, тебя не торопим, – когда же родители торопят ребенка? Но было бы неплохо, если бы ты и сама заглянула немного в будущее. Пора научиться давать себе отчет в каждом своем шаге».

Микаэл, конечно, не был тем блестящим молодым человеком, о каких Лена начиталась в романах; такого ей встретить не посчастливилось. Внешностью и характером он был полярно противоположен Лениному идеалу. Но в нем была какая-то огромная притягательная сила, какое-то неизъяснимое внутреннее обаяние. Это был человек упорный, твердо идущий к своей цели, охваченный жаждой познания.

Лена не могла не видеть, что Микаэл на нее смотрит, как на ветреную избалованную мещаночку, с которой он никогда не помыслит связать свою судьбу. Да и может ли он думать о ней иначе. Что ж, это даже лучше. Пусть так и думает. Когда же Лена добьется своего (а она непременно добьется!), когда она женит Микаэла на себе (а женит непременно!), тогда он и увидит, поймет, какая у нее добрая и честная душа, и устыдится своих прежних мыслей.

Но Лена, конечно, не наивная девочка, и замыслов своих она не выдаст. Поняв, что Микаэла обычным кокетством не возьмешь, она резко изменилась – стала мягкой, покорной, внимательной и услужливой.

Работая в рентгеновском кабинете той же клиники, Лена с готовностью выполняла каждую просьбу Микаэла.

Однажды после работы они вышли из клиники вместе. Упрямая и самоуверенная, редко признававшая хотя бы одну из тысячи своих ошибок, Лена вдруг повела такой разговор:

– Я не для того начинаю этот разговор, чтобы просить у вас прощения. Нет, бог лишил меня этого «дара», – она мягко улыбнулась. – Нет. Но, откровенно говоря, тяжелый камень лежит у меня на сердце. Знаете, Микаэл? Вы не такой, каким я вас считала…

И хотя Лена ничего не объяснила, не сказала, каким она считала Микаэла, он понял, скорее почувствовал, что это – признание, свидетельствующее о какой-то большой происходящей в девушке перемене.

И это действительно было так. Разобравшись наконец во внутреннем мире Микаэла, Лена поняла, что нашла в нем тот идеал человека, который она так долго искала. Довольная своей судьбой, она не хотела ни от кого таиться и ни о чем в жизни больше не мечтала. Каждое обращенное ею к Микаэлу слово было лаской, каждый взгляд – признанием в любви и верности…

Теперь Лена ходила всегда с Микаэлом под руку, слегка склоняясь на его плечо и ничего вокруг не замечая. Улыбка не сходила с ее неизменно оживленного лица. Ее счастливый взгляд словно скользил по людям, и она с трудом узнавала среди встречных своих подруг и знакомых.

Однажды она привела Микаэла домой, познакомила с родителями и случайно (а может быть преднамеренно) с оказавшимся здесь братом Сантуром. Это посещение не было для домашних неожиданностью.

За скромным чайным столом завязалась беседа. Говорили, главным образом, Сантур и Микаэл. Ерванд Якулыч пребывал в роли слушателя. С тонкой наблюдательностью старого торговца он краешком глаза поглядывал на будущего зятя. Он, конечно, уже слышал о Микаэле и понимал, что за этим молодым хирургом – будущее. Жизнь много раз удивляла Ерванда Якулыча и многому его научила. Он твердо понял, что деньги, богатство ничего не стоят – все это притупившееся и негодное к употреблению старое оружие. Теперь мало-помалу жизнь завоевывает другое, новое оружие – наука. Именно этого оружия был лишен его сын Сантур, и именно этим оружием должен был проложить себе дорогу его будущий зять, этот облаченный в старенький пиджак, замкнутый, несловоохотливый, скромный, но неглупый парень. Напрасно свысока смотрит на него Сантур, напрасно говорит с ним насмешливым тоном и снисходительно улыбается, когда Микаэл с ним не соглашается.

«Я этого человека где-то видел, но где – не могу вспомнить. Его лицо удивительно мне знакомо», – подумал Микаэл, едва увидев Сантура. До самого конца их встречи эта мысль не давала ему покоя. Не оставляла она Микаэла и во все последующие дни, и даже потом, когда он уже стал зятем Варназовых.

В тот же вечер Ерванд Якулыч взволнованно поздравил нареченных, а Марта наградила обоих материнским поцелуем и, призвав на них «благословение всех святых», пожелала им счастливо дожить до дней, когда они будут садиться за стол в окружении детей, внуков и правнуков.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Первым из братьев Микаэла, посетившим новобрачных, был Левон. Он пришел с несколькими своими товарищами – рабочими, познакомился с невесткой, поздравил. Осушив несколько бутылок принесенного с собой вина, гости в веселом настроении разошлись.

Ровно два месяца спустя из далекого горного села Армении Астхадзор приехал в город и Арменак. Разыскать брата оказалось нелегко, так как на вторую же неделю после свадьбы молодые перебрались из окраинного квартала в центр города – в комнату, приобретенную для них Ервандом Якулычем.

Лена встретила Арменака тепло и радушно. После ужина невестка занялась домашними делами, а братья, усевшись рядышком на тахте, разговорились. Было о чем вспомнить, было что рассказать друг другу.

Арменак словно родился заново – от худого и хрупкого юноши и следа не осталось. Теперь это был здоровый, сильный, обожженный солнцем парень. Вместо горечи и печали, глаза его выражали спокойную уверенность. На плече его блузы цвета хаки виднелся след от ремня, должно быть, он носил оружие, которое, уезжая, оставил дома. Рассказывал он о тяжелых деревенских буднях, но в словах его не было ни жалобы, ни уныния. Это был разговор человека, который твердо идет по однажды избранному пути.

В эти годы на селе шла жестокая борьба – озлобленное кулачье взялось за оружие. Бандиты совершали открытые нападения, средь бела дня убивали людей из-за угла. Только на днях кулацкая пуля оборвала жизнь секретаря партячейки Вартана. А по дороге в соседнее село бандиты схватили двух молодых людей и зверски замучили только за то, что нашли в их карманах членские книжки МОПРа. Оставив трупы посреди дороги, негодяи скрылись.

– Но что бы они не делали, к какой бы подлости и жестокости ни прибегали, дни их сочтены, победа будет за нами, коммунистами, – закончил свой рассказ Арменак.

Микаэл внимательно слушал, не сводя с брата глаз. Ему, не верилось, что сидящий рядом с ним человек – это тот самый худенький, хворый, прозрачный, как свеча, не умевший улыбаться мальчик, которого он помнил с детства.

Пришло время ложиться спать. Лена растерянно поглядела на Микаэла – в маленькой комнате не было ни лишней кровати, ни лишней постели.

Арменак перехватил ее взгляд.

– Не огорчайся, невестка дорогая, – сказал он с простотой и прямодушием горца, – я человек привычный, обойдусь как-нибудь. Вот хотя бы здесь, – и он показал на застекленный балкончик, примыкавший к комнате.

Единственный в доме тюфяк был отдан гостю.

Наутро Арменак собрался ехать. Посули ему золотые горы, и тогда не остался бы он в городе: он чувствовал себя солдатом, прибывшим с фронта на короткую побывку, все мысли и думы его были с товарищами, там, где кипят сражения.

Микаэлу очень хотелось, чтобы Арменак понравился Лене. Этот прекрасный парень вполне заслуживал любви и уважения.

Но, вернувшись с работы домой, он застал жену мрачной и за один день осунувшейся. Лена была занята стиркой. Присмотревшись, Микаэл заметил, что в котле вываривается постельное белье, которым пользовался Арменак. В душе его шевельнулась какая-то смутная обида. А впрочем, может быть, Лена и права, и ничего тут нет оскорбительного. Арменак ведь сам говорил, что иногда по целым неделям не меняет белья – просто не находит для этого времени.

Как будто у Микаэла не было никаких оснований для тревог, для волнений. Все было так просто, так обычно. И все же… ему вдруг показалось, что чья-то недобрая рука хочет оторвать его от родного брата, заставить нарушить обет, который дал он себе еще в тот день, когда со свечой, врученной ему старой Ази, стоял у гроба матери.

Особенно сильно проявилось это беспокойное чувство после одного из случайных посещений Аби. В комнату брата безрукий вошел, как в свою собственную. Смешанный запах пота, мазута, водки исходил от его грязной одежды. Аби не признавал никаких церемоний. Он сам открывал шкаф, доставал посуду, распоряжался по-хозяйски. К такому поведению Лена была непривычна. Когда Аби ушел, она сказала мужу:

– Объясни этому бродяге, что у нас дом, а не рынок…

– Но ведь он мой родной брат, Лена…

– Ну, а я, кажется, твоя законная жена, Микаэл, – насмешливо бросила Лена и, сделав паузу, добавила: – Жена, а не горничная… Не так ли?..

Микаэл не выдержал.

– А если я так же буду относиться к Сантуру?

– Мой брат не бродяга.

– Может быть, хуже, чем бродяга.

– Ты не вправе так говорить о нем? – вскричала Лена. На глазах у нее выступили слезы.

«Не вправе»! Ну, конечно, кто бы дал ему право сравнивать «Сантура Ервандовича» с беспризорником вроде Аби? Даром, что Сантура выкинули из рядов партии и сняли с работы! Он до сих пор еще упрямо пытался восстановить свои «права». И в кругу знакомых Сантура было немало людей, веривших в то, что он пострадал невинно. Он обращался в разные инстанции, даже писал в Москву, добивался «правды», требовал. Эта удивительная настойчивость Сантура и создавала впечатление, что он оказался жертвой клеветы.

Но Микаэл думал иначе. С первой же встречи с Сан-туром его неотступно преследовала мысль, что он где-то встречался с этим человеком. Наконец Микаэл вспомнил, где и как началось их знакомство.

Да, он видел Сантура, знает его давно, но лучше бы ему вовсе забыть об этом.

…И вот Микаэл вспоминает.

…Грязная, пустынная улица. По разбитому тротуару идут он и его мать. Голод гонит их на рынок с последней оставшейся у них ценной вещью – завещанным покойной бабушкой кольцом.

По дороге на рынок словно из-под земли вырастает перед ними чистенько одетый, красивый молодой человек: «Тетушка, что несешь продавать?..» И еще вспоминает Микаэл: бьет себя по коленям мать, кричит, причитает, плачет: «Унес, безбожник!..»

Бедная мать, в тот горький день с пустыми руками возвращалась она домой, кляня свою судьбу.

Да, этим пройдохой, обманщиком был Сантур. Микаэл всей душой его ненавидел.

– Ты не имеешь права оскорблять моего брата и должен извиниться перед ним, – непререкаемым тоном проговорила Лена.

Что-то похожее на усмешку пробежало по губам Микаэла. Извиниться?.. Он с трудом сдержался и, ничего не ответив, выбежал из дому.

2

Лена не решалась даже самой себе признаться в том, что совершила ошибку, связав свою жизнь с человеком, для которого, кроме этой проклятой медицины, ничего на свете на существует.

А Лене хотелось общества, развлечений, приемов, всего того, к чему она так привыкла. Что у нее за жизнь – только работа и работа, бесконечная, однообразная; все ее дороги из дому – в клинику, из клиники – домой…

Большая часть дня – в темноте рентгеновского кабинета, затянутого плюшевыми портьерами; противное жужжание аппаратов, специфический запах лекарств. Нет, нет, от всего этого можно окончательно отупеть, сойти с ума.

Какое-нибудь подозрительное загадочное пятнышко, обнаруженное в снимке чьей-нибудь грудной клетки, пищевода, желудка, должно волновать тебя и заставлять думать о себе целый день. Зачем? Да стоило ли для этого родиться! А ведь годы летят, жизнь проходит мимо. Как же долго можно жертвовать собой, до каких пор?..

Конечно, Микаэлу не на что жаловаться. Ему ничего не нужно, были бы только операции. Овьян доверяет ему все больше и больше: теперь уже все самые серьезные операции делает Микаэл. У него нет ни одной свободной минуты. А если бы и была? Все равно он посвятил бы ее своей диссертации, а не ей, Лене. И какая она дуреха! Еще и сама ему помогала – подбирала для него необходимые материалы, переписывая какие-то бумажки… А что изменится после зашиты диссертации?..

Единственным домом, где бывали Аразяны, оставался дом доктора Овьяна, куда они частенько хаживали. Софья Минаевна принимала их по-родственному. Она, казалось, простила Лене все и примирилась с нею: Лена, в свою очередь, старалась нравиться тетке и жить с нею в мире.

Часто, что(. «не мешать мужчинам, занятым обычно серьезным разговором, Лена и Софья Минаевна уходили поболтать на кухню. Тут в беседе они незаметно управлялись с домашними делами – перемывали чайную посуду, чистили ножи, вилки.

Во время одной из таких бесед Софья Минаевна сказала, что Лене и Микаэлу пора бы обзавестись ребенком. До каких же пор откладывать, в самом деле. Тема эта не была новой для Лены. О том же не раз говорили ей и мать, и подруги. Вначале она ловко увертывалась от прямого ответа: не может же она так легко бросить работу, засесть дома, заниматься только ребенком? А нанимать няньку и кормилицу не хочется, да и нет возможности.

Но это были одни отговорки; на самом деле и сами Микаэл и Лена уже начинали тревожиться.

3

Однажды Микаэл вернулся домой раньше Лены, которую задержала в клинике какая-то работа.

Он собирался уже сесть за стол, когда зазвонил телефон. Лена просила подождать ее: она скоро придет. Поставив кастрюлю на керосинку, Микаэл вышел на балкон.

На ясное небо набежала большая серая туча. Она закрыла собою солнце, расползлась, потемнела. Блеснула молния, загрохотал гром и хлынул дождь, проливной, обильный – как из ведра.

Стоя на балконе, Микаэл смотрел на улицу, на угол, из-за которого должна была появиться Лена.

Гремя по железным крышам, лил щедрый весенний дождь. Блестящими ящерицами разбегались в разные стороны бурливые ручейки. Из водосточных труб с шумом хлестала вода.

Улицы мгновенно опустели. Пешеходы торопливо укрывались под навесами, в подъездах, под балконами домов.

Лены все не было. Должно быть, она тоже пережидала где-то дождь.

Внезапно ливень резко усилился, а потом вдруг разом стих. Вновь ярко засиял озаренный солнцем бирюзовый небосвод.

Улицы оживились.

Из двора напротив выбежала стайка босоногих ребятишек. С радостным визгом бросились они к лужам и запрыгали по воде, рассыпая вокруг себя сверкающие брызги.

Вслед за другими выбежала на тротуар и крохотная, не старше трех лет, почти голенькая девчушка с рахитичными кривыми ножками и большим животиком. В ее рыженьких волосах торчал грязный, помятый красный бантик. Не удержавшись на краю тротуара, девочка потеряла равновесие, шлепнулась ничком в лужу и громко разревелась. Голосок у нее был резкий, пронзительный, но детвора, увлеченная игрой, не обращала на нее никакого внимания.

Но вот какая-то женщина наклонилась над плачущей девочкой, подняла ее, поставила на ножки, с материнской нежностью пригладила ей мокрые волосы, обмыла дождевой водой грязную мордочку и руки и насухо отерла их своим носовым платком. Взяв девочку на руки, она крепко-крепко поцеловала ее и с какой-то особенной жадностью прижала к своей груди. Подержав ребенка на руках, женщина осторожно опустила его на тротуар и слегка подтолкнула в сторону ребятишек.

Микаэл, наблюдавший за женщиной с балкона, внезапно узнал в ней Лену. Что-то похожее не то на жалость, не то на сострадание шевельнулось у него в груди.

Лена, подняв голову, тоже увидела Микаэла.

Взгляды супругов на мгновение встретились.

Микаэл вернулся в комнату. Вскоре пришла Лена, и они сели за стол.