Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

3

Нет, не глупой женщиной была Анна и ничуть не странной. В этом Микаэл убедился, внимательно перечитав ее письмо.

Искренне и непосредственно, как самому близкому я родному человеку, поверила она бумаге свои печали и раздумья. В каждой строке письма чувствовался трепет живого сердца. Оскорбленное самолюбие заставило ее пренебречь многими условностями и открыться чужому, едва знакомому человеку. Так могла поступить только женщина с очень чистой и честной душой; она нашла в себе силы подняться над повседневностью, над людской мелочностью и пошлостью.

Письмо Анны стало для Аразяна окном в какой-то новый, незнакомый ему мир. Створки этого окна были смело распахнуты настежь. И оттуда веяло на него чем-то свежим. Даже в комнате его все вдруг стало выглядеть по-иному – бумаги, книги, все, решительно все.

…Капитану Варшамову Микаэл осторожно дал понять, что Анна все еще надеется на возвращение мужа, еще любит и ждет его.

Варшамов помрачнел.

– Эх, дружище, если аллах не дал, что может дать его пророк? Силком красавицы не заманишь. Будь у меня счастье, не так сложилась бы моя судьба.

Но капитан был не из тех, кто быстро впадает в отчаяние. От своих намерений он не отказался. Только теперь он пытался воспользоваться помощью Дуси. А Дуся, завидев капитана, краснела, как вишенка, смущалась, не сводила с него восторженных глаз. Она, казалось, на расстоянии чувствовала на своих губах прикосновение его жестких, как щетина, усов. Видно было, что Варшамов ей очень нравится, и она не упускала случая стрельнуть в его сторону глазками.

От самой пустой шутки капитана она заливисто хохотала.

– Я тебя отвезу в наши горы, Дусенька, – пошутил как-то Варшамов, – усажу там тебя на оленя…

С тех пор Дуся не давала ему покоя.

– Ну, когда же мы поедем в горы, Егорыч? – широко улыбаясь, спрашивала она его при каждой встрече.

– Скоро, очень скоро, Дусенька, вот поставим только Гитлера на колени и – айда!..

Дуся тенью ходила за капитаном, таяла от каждого его взгляда. Но Варшамов точно ослеп, он ничего не замечал. Все его мысли были заняты Анной.

– Знаешь, Микаэл, – как-то сказал он огорченно, – супружество сравнивают с осажденной крепостью: кто внутри, тот мечтает поскорее вырваться, кто снаружи-только и думает, как войти. Так вот и со мной, парень. Со всех сторон я эту крепость осаждаю, а она все не сдается.

– Я тебе посоветую – снимай осаду.

– Э, добрый совет хорош, Микаэл-джан, а доброе дело того лучше… Не захотел ты мне помочь, плохо, брат, плохо…

– Странный ты человек, Варшамов. Ну, чем я мог помочь тебе?

– Сам не знаю. Я думал, что самый короткий путь – прямой, позабыл, что окольными путями порой достигают цели. У человека два уха, один язык – это затем, чтобы он больше слушал, меньше болтал. А я как раз наоборот сделал и собственными руками дом свой разрушил. Теперь, верно, Анна пустомелей меня считает и смеется надо мной…

– Наивные ты говоришь вещи, Варшамов.

– Ничего наивного, честное слово. Красивая женщина, Микаэл, подобна тени. Хочешь поймать ее – она бежит от тебя… Сам убегаешь, глядишь – она следом гонится.

– Так ты возьми и убеги.

– Вот этого-то я и не могу сделать… Видит бог, Микаэл, такой огонь во мне бушует, что разорви я грудь – он весь мир спалит.

– Это следствие, Варшамов, – расфилософствовался Микаэл. – А ты поищи-ка лучше причину. Стоит ли хоть одна женщина того, чтоб из-за нее так охать, так мучиться?

– И это все?.. А ты не знаешь, что причина не всегда опережает следствие. Вот ты, к слову, врач, хирург, Ну, скажем, умирает под твоим ножом человек и ты идешь за его гробом. В этом случае покойник, то есть «следствие», – впереди, а ты, «причина», – сзади. Понял?..

Микаэл снисходительно улыбнулся и покачал головой. Этот несносный человек не может не пошутить даже при самом серьезном разговоре. И откуда только у него все это берется?.. И все-то его рассказы и побасенки связаны с женщинами. Видно, не раз в своей жизни он сильно увлекался.

После каждой новой неудачи с Анной Варшамов приходил к Микаэлу изливать сердце, и Микаэл просто не знал, куда ему от всего этого деваться.

– Ну, хорошо, значит, пора сделать какой-то вывод, – говорил он капитану.

– Вывод? – глядя куда-то вдаль, пожимал плечами Варшамов. – Но ведь в женщине очень трудно разобраться. Она создана для того, чтоб любить, а не для того, чтоб думать. Женщина – это камин, полный раскаленных углей. Когда греешь руки – стынет спина; повернешься спиной – леденеют руки. Эх, и создал же для нас бог мороку с этими женщинами! Я думаю, Микаэл, – серьезным тоном добавил капитан, – что бог не сотворил бы женщины, если бы не боялся ее… Что ты скажешь по поводу этой гениальной мысли?

Однако как ни забавны были все эти афоризмы Варшамова, его присутствие невольно подавляло Микаэла – он чувствовал себя виноватым перед другом. Кто знает, может, не будь его, дела Варшамова сложились бы по-другому. Анна, видимо, избегает Варшамова и не отвечает на его чувство, потому что связывает какие-то надежды с ним, с Микаэлом. Но, может быть, и не это? Может быть, Анна действительно надеется на возвращение мужа? Она ведь так и пишет: «…Где-то на дне души у меня еще тлеет искра надежды, я еще жду его… моего мужа».

Да и почему бы нет? Война еще идет, а жизнь так полна всяких неожиданностей.

Но что означает, в таком случае, ее признание: «Вы мне стали нужны, как вода, как воздух»? Как сопоставить одно с другим?

Аразян был достаточно умным и здравомыслящим человеком, чтоб не суметь во всем этом разобраться. В сердце Анны не могла одновременна жить любовь и к нему, и к мужу. А раз она все еще любит мужа, в чем Микаэл не сомневался, то к нему, Микаэлу, у нее не может быть ничего, кроме признательности. Ведь пишет же она, что считает себя его вечной и неоплатной должницей.

Наивная женщина! О каком долге может быть речь? Если дело металлурга плавить металл, горняка – давать руду, певца – петь, поэта – писать стихи, то дело врача – лечить людей. Кто бы ни оказался на его месте, всякий должен был сделать то же самое, поступить так же, как он.

Но вот, обращая в бегство все другие мысли, встающие в памяти строки письма вновь и вновь вызывали в его сердце непонятное волнение. Он чувствовал себя сбитым с толку, потрясенным, лишенным способности на чем-нибудь сосредоточиться.

Еще слава богу, что Анна не ждет ответа!

Это хорошо. Так тому и быть. Она немного понервничает, помучается, но в конце концов сумеет забыть, успокоится, утешится любовью своего уже совсем здорового сынишки и по-прежнему с чистой совестью будет, ждать мужа.

Не дай бог, если бы надо было сочинять ответ. Микаэл бы с этим ни за что не справился. В жизни своей, кроме нескольких писем Лене, он не писал ни строчки ни одной женщине. И не в его же почтенном возрасте было изменять своим привычкам.

Лучше всего притвориться, будто все осталось по-прежнему, убедить себя, что ничего не изменилось. Он просто не покажет виду, что получил письмо.

И Микаэл переходил из палаты в палату, от койки к койке, склонялся над больными, осматривал раны, давал указания младшим врачам, сестрам, санитарам, как всегда, сдержанный, серьезный, по-военному подтянутый. И в том, как он расспрашивал больных и говорил с ними, было столько спокойной уверенности, участия и доброты, что после его обхода раненых, казалось, покидали все одолевавшие их боли и тревоги, оставляя в сердцах чувства надежды и веры.

В последнее время Микаэл редко встречался с Анной. Видно, она старалась не попадаться ему на глаза. Но напрасно она уверяла себя, что не ждет ответа. Женщине тонкой и отзывчивой, ей бы и в голову не пришло заподозрить человека в такой нечуткости. К тому же она подсознательно чувствовала, что приобрела уже какую-то власть над Микаэлом, что и в его сердце затеплился ответный огонь. Пусть ее уши не слышат признаний любимого, она сумеет и без них заглянуть в самые тайники его души и прочитать там все, как в раскрытой книге.

И Анна ждала. Ждала и томилась. Сомнения терзали ее. Правильно ли она поступила? Стоило ли открывать сердце человеку, которого она так мало знает? А может быть, прочитав письмо, он только над ней посмеялся? Понял ли он ее правильно или решил, что она какая-то легкомысленная вертушка? После таких мыслен Анна особенно боялась встречи с Микаэлом, страшилась увидеться с. ним с глазу на глаз.

Микаэл, видимо, понимал, в каком мучительном состоянии находится бедная женщина. Как, должно быть, жалеет она о своем поступке, как корит себя!

Неужели же он может пренебречь таким благородным порывом, таким чистосердечным признанием. Ведь она в него верит, надеется. Нет, никогда. И если он все же молчит, то только потому, что не может поступить иначе. Он избрал меньшее из зол. Правда, путь этот будет очень тяжел для Анны, но ведь и ему самому не легче…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Целую неделю Анны не было видно.

«Избегает, тем лучше», – убеждал себя Микаэл. Но нет, он не был спокоен. В словах этих, сказанных самому себе, было столько досады и желчи, будто он говорил: «Ну, ладно, посмотрим, кто из нас пожалеет».

В этот день он под каким-то предлогом зашел в палату, где работала Анна, воровато, исподлобья огляделся. Анны не было. «Должно быть, не ее Дежурство», – подумал он.

Не было ее и вечером. Вместо Анны дежурила Дуся.

Туго обтянув свое пышное тело белоснежным халатом, она сидела подле койки капитана Варшамова, плотно прижавшись к ней коленями.

В руках у нее была какая-то вышивка: она умудрялась быстро работать иглой и без устали смеяться и болтать с капитаном.

Время от времени Дуся настороженно поглядывала на собеседника – не зашел бы он слишком далеко в своих шутках.

– Ах, будь я молод, Дусенька, дня бы не потерял. Похитил бы тебя, увез в наши горы. А там построил бы золотую клетку, посадил тебя в нее и запер накрепко…

– Почему в золотую, Егорыч?

– Потому, негодница, что для такой, как ты, простая клетка не подходит.

– А в таком случае нельзя ли совсем без клетки – не зверь же я?

– Не зверь, но… знаешь, Дусенька, говорят, что женщине волю давать нельзя.

– Ох, не сладко будет вашей жене, Егорыч. Воображаю, каким вы извергом в семье окажетесь…

– Я, Дусенька?.. – И светло-голубые глаза капитана посмотрели на девушку с таким упреком, что она невольно отступила.

– Нет, нет, Егорыч, пошутила я, честное слово. Вы замечательный человек. А ваши слова про женщин… это так… Вы видели когда-нибудь одуванчик? Дунешь легонько, и между пальцами один только стебелек останется. Есть у вас в горах одуванчик?

– Сколько душенька попросит. А ты все смеешься, баловница? Ну, смейся, смейся…

– Я не смеюсь, Егорыч, честное слово, не смеюсь… Могу поклясться…

– А ну, клянись. Клятва для женщины излюбленный прием одевать ложь в одежду правды. Ну, клянись, посмотрим…

Дуся безудержно хохотала, забыв на время о своем вышивании. Больные с удовольствием прислушивались к беззлобной пикировке капитана с молодой сестрой. Все будто позабыли о своих печалях и недугах.

Такие люди, как Варшамов, похожи на целительное снадобье. Они награждены от природы даром превращать слезы в смех и способны, кажется, вызвать улыбку на губах умирающего. Это замечательные философы повседневности, щедро разбрасывающие направо и налево богатства своей души, даже не подозревая об их ценности.

Кто мог сказать, что все тело Варшамова покрыто рубцами и ранами? Боль ни на минуту не покидала его, но он побеждал ее своей неистощимой жизнерадостностью. Не было минуты, чтоб с кончика его языка не сорвалась какая-нибудь острота, шутка, хлесткое словечко.

Дуся была без ума от капитана. Любили его и товарищи по палате. Но причиной был не только его веселый н общительный характер.

По разным дорогам дошла до госпиталя слава о капитане Варшамове. Невероятные вещи рассказывали об этом человеке.

Но попробовали бы вы, понаслушавшись этих рассказов, спросить о чем-нибудь у самого Варшамова. Он только засмеется и махнет рукой.

– Пустяки, – скажет он безразлично. – Вот коли капитан Варшамов броню женского сердца разобьет, тогда я действительно скажу – браво, Варшамов, недаром тебя мать родила! А эти танки-манки – все одно, что мухи, ухлопанные Храбрым Назаром…[3]3
  Храбрый Назар – герой одноименной сказки О. Туманяна, родственной по теме «Храброму портняжке» X. Андерсена.


[Закрыть]

– Вас не полюбить?.. Да разве найдется такая женщина, Варшамов? – таяла Дуся.

– А ну, поклянись.

– Честное слово…

Варшамов поднимался и садился на койке.

– Еще раз и – громче. По слогам, если можешь.

– Чест-но-е сло-во…

Не успевала Дуся произнести последний слог, как из ее носа вдруг градом начинал сыпаться на пол горох…

Девушка с криком вскакивала с места. Палата разражалась громовым смехом.

Все знали, что это дело ловких рук Варшамова, хитрый фокус, которому в годы своего бродяжничества он научился у циркового иллюзиониста, сопровождая его из города в город.

Но откуда он брал горох и как умудрялся заставить его сыпаться из Дусиного носа, – оставалось непонятным.

– Еще, еще раз, Егорыч, умоляю, – упрашивала Дуся. Но Егорыч оставался непреклонным.

– Нет, – категорически отвечал он и снова вытягивался на койке. – Меня мать один раз рожала. – И чтобы переменить тему разговора, он просил Дусю пододвинуть одного из «жеребят», на которых лежали его ноги.

2

Аразян узнал от Дуси, что отсутствие Анны связано с болезнью сына – с Эдвардом что-то опять приключилось.

– Начальник госпиталя разрешил ей не выходить на работу несколько дней.

– Но что же с Эдвардом?

– Горло болит, жар…

Ах, вот оно как! А он строил тысячи всяких глупых предположений. Настроение у Микаэла заметно испортилось.

В этот вечер он не сумел заставить себя чем-нибудь заняться. Точно кто-то все время нашептывал ему на ухо: «Эдвард болен». Не навестить ли? Может быть, они в чем-нибудь нуждаются? Анна, конечно, теперь к нему ни за чем не обратится, ни о чем не попросит. Но ведь он может пойти сам, не дожидаясь приглашения. В сущности, он даже обязан это сделать. Никому и в голову не придет что-нибудь заподозрить. Соседок Анны его приход никак не может удивить. Анна с сыном – эвакуированные, приехали с далекого севера, такие люди нуждаются в особом внимании. Он поглядел на часы. Было четверть десятого. Не так поздно. Микаэл надел шинель и вышел из госпиталя.

Мальчика он застал в сильном жару. Однако, узнав врача, ребенок оживился. Он завозился на постели, радостно переводя взгляд с Микаэла на мать.

Неожиданный визит Аразяна привел Анну в замешательство. Хотя бы комната была в порядке, а то на что это похоже: все разбросано, какой-то кавардак… Что он о ней подумает…

– Ну, что случилось, молодой человек? – бодрым тоном спросил Микаэл.

Эдвард печально улыбнулся и посмотрел на мать. Взгляд его, казалось, просил: «Ну, говори же, посмотрим, что ждет мою бедную головушку…»

Пока Микаэл был занят больным, Анна спешила навести в комнате хоть относительный порядок.

Всегда замкнутый, необщительный, Микаэл у постели больного становился совсем другим – оживлялся, болтал, иной раз даже шутил.

Расспрашивая Эдварда, он один за другим перебирал стоявшие на стуле рядом с кроватью пузырьки и внимательно перечитывал свисавшие с них лисьими хвостами сигнатурки.

– Эти лекарства должны были сбить температуру, – говорил он мальчику, – но ты, видно, не любишь их пить?

– Не пьет, доктор, не пьет, – пожаловалась Анна.

– Это нехорошо. Дайте-ка мне, пожалуйста, чайную ложку. А вы, молодой человек, сядьте и поверните голову к свету. Ага, вот так. Теперь откройте рот. Так. «А-а-а-а…»

Эдвард безмолвно повиновался.

– Так, так, ясно… Почему до сих пор не удалены гланды?

Анна покраснела.

– Вы не знаете Эдика, доктор? Сколько раз я настаивала на операции, а он все упрямится, не хочет…

– Нехорошо, нехорошо… Ангина будет повторяться, и все в более сильной форме. А ну, прими-ка ложечку этого лекарства… Скорее, у меня рука устала… Вот так, молодец…

Проглотив лекарство, мальчик недовольно поморщился и откинулся на подушку.

– Вот выздоровеет наш Эдик, недели две погуляет, а потом мы сведем его к специалисту и вылущим ему гланды, как орешки.

Он прописал больному для полоскания настой ромашки, а если не поможет – припарки из льняного семени.

Микаэл провел возле больного около часа. Все это время он не переставая болтал, забавлял мальчика шутками. Когда он поднялся, собираясь уйти, Эдик подозвал мать, обнял ее и что-то торопливо зашептал ей на ухо.

Анна снисходительно улыбнулась.

– Доктор, Эдик спрашивает, придете ли вы еще?

– При одном условии – если Эдик будет всегда слушаться маму и пить прописанные ему лекарства.

– Я буду слушаться… – пробормотал Эдик.

Микаэл ласково посмотрел на мальчика.

– Ну, тогда приду, – сказал он с теплой улыбкой.

Анна проводила Микаэла до самых ворот. В наивном вопросе сына она почувствовала откровенное желание почаще видеть Микаэла. Ведь у них не бывает ни один мужчина, а соседки, особенно старухи, со своими бесконечными советами, надоели ребенку по горло.

После ухода Микаэла Анна взяла в руки шитье и присела к столу.

– Ма, почему ты не спишь?.. Мне ведь лучше сейчас, ма… Спи, ты устала… – прошептал Эдвард.

В тоне его было что-то по-мужски серьезное. Такую заботу мог проявить только взрослый. Так заботился о ней один Артем. Бывало, придя поздно ночью с работы, он обнимал ее и, прижавшись щекой к ее щеке, шептал на ухо:

– Ну, пора спать, Аннушка, ты ведь устала…

3

Микаэл не переставал посещать Анну и по выздоровлении Эдварда. Захаживал он поздно, на правах старого приятеля, и больше проводил время с мальчиком, с которым очень подружился.

Анна встречала его просто, по-домашнему. Они втроем садились за чай, часто без сахара, с какой-нибудь карамелькой или сгущенным молоком, и тут, за этим скромным чайным столом, возникала краткая иллюзия тихого семейного уюта.

Но безмятежное состояние это длилось недолго. Все чаще слышался шум приближающихся боев. Близ города стали появляться немецкие разведчики-мотоциклисты, по небу то и дело проносились вражеские самолеты.

Госпиталь не успевал принимать раненых.

Вскоре был получен приказ оставить город. Снова эвакуация, снова запруженные, пыльные дороги.

Нужно было поставить на колеса все огромное хозяйство и везти его на восток, в глубокий тыл.

Госпиталь пришлось эвакуировать в два приема. С первым эшелоном должны были отправиться только тяжелораненые, а с ними и насть медицинского персонала. Начальником этого эшелона был назначен главный хирург Аразян. Он тотчас выехал на станцию.

Случилось так, что палаты, обслуживаемые Анной, попали во второй эшелон. Микаэл очень сожалел об этом, но изменить что-нибудь было не в его силах. Оставалось примириться с неизбежным.

Первый эшелон уходил ночью, так было безопаснее, и у Микаэла появилась возможность повидаться и проститься с Анной. Оставалось несколько часов, и, воспользовавшись этим, он поехал на виллисе в город.

4

Был мрачный, дождливый вечер. Плотные тучи свинцовой тяжестью нависли над крышами города.

Когда Микаэл вошел, Анна на мгновение смутилась, но, постаравшись преодолеть волнение, грустно улыбнулась. Видимо, она очень ждала его. С губ у нее чуть не сорвалось «наконец-то», но она сдержалась и, чтобы скрыть смущение, принялась проворно освобождать стул от каких-то вещей и пододвинула ему.

Микаэл продолжал стоять. Эдварда дома не было.

– Через несколько часов мы отправляемся, Анна.

– Я знаю… – опустив глаза, ответила она. – Знаю, что вы пришли проститься…

– Да… Нам придется на некоторое время расстаться. Завтра или послезавтра должен двинуться и второй эшелон. Надеюсь… – Анна впервые услышала дрожь в голосе Микаэла. – Надеюсь, – повторил он, – что в этом эшелоне я найду вас с Эдиком.

Ответ у Анны был наготове – она давно его обдумала: «Я очень тронута, дорогой мой, вашей заботой, но мне немного странно, что вы отложили этот разговор на самую последнюю минуту. Да и вообще, не худо было бы, если б вы были немного почестнее…» Но она не сказала ничего и, с трудом Одерживая рыдание, порывисто шагнула в сторону двери.

Микаэл удержал ее.

– Анна, подождите… Что с вами… Это в последнюю-то минуту…

– Да, в последнюю минуту, – с упреком вырвалось у нее. – Ведь вам отлично было известно, что вторая палата пока остается. Так неужто за два дня нельзя было выкроить двух минут, чтоб сказать мне хоть слово – одно слово, которое мне так необходимо. Вспомните, сколько раз мы встречались лицом к лицу за эти двое суток – в госпитальном дворе, в коридорах, в па-датах. Не помните? А я помню. И вы не нашли минутки, чтоб сказать мне хоть слово утешенья? Я никак на вас не посягаю, можете считать себя совершенно свободным, – кстати появился и достаточно удобный повод!

– Послушайте, Анна, – сдавленным голосом прервал ее Микаэл. – Мне всегда казалось, что мы достаточно уважаем и понимаем друг друга без слов. Что все это значит? За кого вы меня принимаете? О какой свободе может быть речь? Я никогда об этом не думал. Или вы считаете меня человеком, ищущим легких побед' и способным так просто менять свои привязанности. А? Почему же вы молчите? Скажите что-нибудь! Какое я дал вам право так обо мне думать?..

Сердце Анны было исполнено горечи. Она слушала молча, досадуя в душе то ли на себя, то ли на Микаэла, то ли на злую игру судьбы. С трудом сдерживая рыдания, она не знала, что отвечать. Все, что он говорил, было правдой, но не так легко было с этой правдой согласиться. Нервы ее были напряжены до предела, в висках гулко стучало. Ей хотелось бросить в лицо Микаэлу что-то обидное, едкое, но язык точно прилип к глотке и не слушался. К тому же она знала, что если сказать сейчас все, что скопилось на сердце, эта встреча станет их последней встречей, – потому что они не сумеют больше посмотреть друг другу в глаза.

Эдвард все не шел, а Микаэл не хотел уходить, не попрощавшись с ним, не сказав мальчику, что они скоро снова увидятся.

Время истекало, пора было собираться. Уже надев шапку и двинувшись к выходу, Микаэл приостановился и посмотрел на Анну.

Анна подняла голову, и когда взгляды их встретились, она медленно подошла к нему и, остановившись веред ним, прямо и строго посмотрела ему в глаза. Потом обняла его, крепко поцеловала и, горько разрыдавшись, приникла к его груди.

Аразян ласково коснулся ее плеч.

– Ну, успокойся, Анна, успокойся, мы же не навсегда расстаемся.

– Но… но вы не знаете, Микаэл… не знаете… – проговорила она, с трудом сдерживая рыдания.

И только тут Микаэл заметил мелкие коричневые пятна на щеках Анны и впервые подумал о том, как изменилось за последнее время ее лицо.

– Анна!.. – вскрикнул он каким-то неузнаваемым голосом. – Так это правда, Анна?

Она попыталась отвернуться, но Микаэл, взяв ее голову в свои большие и широкие ладони, крепко прижался губами к ее губам.