Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

3

Шли дни, и положение Микаэла становилось все более невыносимым. Однажды Анна сказала ему прямо:

– А тебе никогда не пришло в голову, Микаэл, проверить свою совесть? Мне кажется, она у тебя не совсем должна быть чиста.

Микаэл после этого много раз пытался до конца разобраться в себе, но ничего из этого не вышло.

Лена окончательно отвернулась от него. И если они пока оставались под одной кровлей, то, очевидно, только до тех пор, пока не будет разрешен вопрос о разводе.

А тут и Анна с ее «нечистой совестью»…

Напрасно Микаэл пытался возражать ей, Анна не сдавалась.

– Нет, Микаэл, – говорила она, – мы не дети. Зачем обманывать друг друга? Ты меня не любишь. Это ясно. Не смешивай свою любовь к Каринэ с каким-нибудь другим чувством. Тебе, видно, неизвестно, что такое настоящая любовь, или ты просто притворяешься. Конечно, люди могут ошибаться, это не преступление. Преступление начинается тогда, когда люди отказываются признавать свои ошибки и не желают их исправлять. Я снова прошу тебя, Микаэл, проверь свои чувства. – На этот раз Анна была сурова и непреклонна. Оставив Микаэла с ребенком, она ушла в школу.

Проверить свои чувства? Снова? Серьезно она эта, говорит или просто хочет испытать его? Но ведь он ее никогда не обманывал. И его чувства к ней все те же, что прежде, – она бесконечно близка ему и дорога. А его любовь к Каринэ, разве это преступление? К тому же он не разделяет Каринэ и Анны; они для него одно целое. Так в чем же Анна его обвиняет?

От этих мыслей Микаэла отвлекла Каринэ. Оставив игрушки, с которыми она возилась на тахте, девчурка подошла к отцу, влезла к нему на колени, мягкими пальчиками коснулась его небритого лица и улыбнулась, показав свои маленькие, как рисовые зерна, зубки.

«Вот она, моя совесть, моя душа, мое сердце…» – думал Микаэл, крепко прижимая к груди свою маленькую, такую дорогую дочурку.

И все же… боясь разговоров и неприятных объяснений, Микаэл бывал в последнее время у Анны реже.

Редели и становились тоньше связывающие их нити, но где и когда они должны были оборваться и какие это могло повлечь за собой последствия, – оставалось неизвестным.

Микаэл отлично это чувствовал. Трезвость мысли, та холодная, рассудочная трезвость, от которой одинаково страдали и Лена, и Анна, не покидала его ни на минуту.

Как-то вечером, покончив с делами, он долго оставался в своем кабинете. Домой возвращаться не хотелось – молчание Лены стало невыносимым. Мучительно было видеть и недоверчивые, полные сомнения глаза Анны.

Опустив голову, он сидел за письменным столом, то ли обдумывая что-то, то ли просто отдыхая.

Почему все так сложилось? Почему он всегда должен чувствовать себя одиноким?

Подобно человеку, оказавшемуся после кораблекрушения на необитаемом острове, он тревожно озирался, но никого вокруг себя не видел. А ведь, пожалуй, есть люди, завидующие ему, считающие его счастливейшим человеком. Его уважают, им восхищаются, преклоняются перед его талантом. О нем пишут на страницах газет и журналов, его повсюду избирают, возносят до небес, а сами… оставаясь на грешной земле, более счастливы, чем вознесенный и возвеличенный ими профессор Микаэл Аразян.

Почему?

Было время, когда Аразяна радовало каждое сказанное в его адрес хвалебное слово. Что ж, это и не удивительно. Ему было приятно, что люди ценят его. Разве сам он, когда был молод, не уважал и не ценил своего учителя, доктора Овьяна? Не преклонялся перед ним?

С годами он привык к этому все возраставшему почету и уважению, и постепенно между ним и окружающими его людьми вырастала какая-то невидимая, но ощутимая преграда, которая сделала многое для него незримым и неслышимым. Но Микаэл особенно не тревожился: по-видимому, это естественно для ученого, ушедшего в свой творческий, созидательный труд, для человека с таким положением и именем. Так он и свыкся незаметно с этим новым своим состоянием.

С той поры уже никто не смел замечать за Аразяном каких-либо ошибок и оплошностей, а если что и замечали, то не осмеливались заявлять об этом громко.

Прошло еще немного времени, и удачные операции, а следом за ними защита кандидатской диссертации стали тем прочным фундаментом, на котором он уже совершенно незыблемо утвердился. И, наконец, боевые награды, полученные на войне, и блестящая защита докторской диссертации увенчали седеющую голову талантливого хирурга лавровым венком.

Но настал день, когда Аразян сам затосковал по людям, по шуму жизни; он готов был отказаться от славы и звания, лишь бы почувствовать себя счастливым. Но тысячи непреодолимых преград вставали на его пути. Вот так и остался он в своем непреодоленном внутреннем одиночестве.

…Из коридора донеслось шарканье туфель. Кто-то остановился у двери и, должно быть, прислушивается.

Аразян напряг слух. Что-то звякнуло.

А это, верно, старуха уборщица, Евпраксия. Встречая ее, Аразян всегда вспоминал бабушку Ази, сердечную старуху, которая всегда была так добра к их семье, а после смерти матери заботилась о мальчиках, как родная. И ей он ничем не отплатил за ее доброту.

Изумительная была женщина… Разве можно забывать таких людей? Даже перед смертью не захотела обременять кого-нибудь: как-то ночью тихо ушла от приютившего ее Аби – и исчезла бесследно.

С ведром и щеткой в руках Евпраксия присела в коридоре перед дверью профессорского кабинета, ожидая, когда он уйдет и даст ей возможность закончить уборку.

Аразян позвал ее. Неверной, старческой походкой вошла она в кабинет и остановилась у порога. Ее доброе утомленное лицо было изрезано сеткой мелких морщин. Она боязливо смотрела на профессора: не помешала ли, не рассердился ли он на нее?

– Подойди поближе. Присядь, что ж ты стоишь? – мягким и усталым голосом проговорил Аразян.

Старуха покорно повиновалась и робко присела на краешек стула.

– Как поживаешь, матушка? – спросил Аразян.

– Спасибо, Михаил Тигранович.

– Как твои домашние?

– Спасибо…

Аразян хотел спросить ее еще о многом, надеялся заставить старуху разговориться, но почувствовал, что из этого ничего не выйдет – разговор не клеился. Да и о чем им было говорить. Ведь он совсем, совсем ничего о ней не знал. Он только встречал ее в коридорах клиники, но часто, проходя мимо, даже не здоровался.

– Не нужно ли тебе в чем-нибудь помочь, матушка?

– Спасибо, Михаил Тигранович. Вот пришла подмести комнату…

Старуха робко улыбнулась, точно просила извинить ее.

– Ну, так не буду мешать… – Аразян быстро привел в порядок свои бумаги и, взяв портфель, вышел из кабинета.

4

«Свободного часа» для доктора Тандиляна у Микаэла Тиграновича так и не нашлось.

О новых работах Микаэла Тандилян узнал лишь тогда, когда стало известно, что Министерство здравоохранения командирует профессора Аразяна на три месяца в Москву.

Еще на фронте Аразян мечтал о возможности делать операции на временно отключенном человеческом сердце. Но что же на это время заменит сердце и будет выполнять его функции?

На создании такого сложного и крайне чувствительного аппарата и остановилась творческая мысль Микаэла. Сейчас он собирался в Москву, чтобы в сотрудничестве с товарищами из Научно-исследовательского института экспериментальной хирургической аппаратуры и инструментов воплотить свою мечту в жизнь.

Услышав о длительной командировке Аразяна, Геронти Николаевич потерял голову.

– Что же мы будем делать без Микаэла Тиграновича? – с тревогой спрашивал он.

И его тревога была не безосновательна.

В клинике ежегодно проходили практику сотни студентов, и руководил этой практикой всегда лично Аразян. У пего не было в этом деле замены, и он не подумал позаботиться о том, чтоб подготовить специалиста, который способен был бы принять на себя его обязанности по кафедре хирургии.

Добросовестные сотрудники у Аразяна, несомненно, были, но ни один из них не мог полностью заменить его. Пригласить специалиста со стороны? Но это тоже нелегкое дело. И потом, как отнесется к этому сам Аразян? С ним нельзя не посчитаться. А он не пустит к себе в клинику кого попало.

Геронти Николаевич утешался только одним: открытие Аразяна принесет славу не только ему одному, но и клинике, в которой он работает, а значит, в какой-то мере и самому Геронти Николаевичу.

– Ну, каково?.. Пойди-ка теперь и облей бензином тех, что болтает разную чушь о Микаэле Тиграновиче, и чиркни спичкой.

Тандилян только усмехнулся понимающе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

«Несколько недель, проведенных Анной без Микаэла, были для нее самыми спокойными. Он прислал ей из Москвы два письма, в которых оставался все тем же холодным, сухим, склонным к нравоучениям человеком. Строки этих писем теплели лишь тогда, когда в них появлялось имя Каринэ.

Писал он Анне и о своих делах. «Пока ничего не получается, поглядим, что будет дальше», – признавался он с сердечной болью. Единственно, что его утешало, это энтузиазм и готовность помочь ему всех работников института. «Одна надежда на этот коллектив, иначе я давно бы бросил все и приехал», – писал он Анне.

Жизнь Анны проходила монотонно. Несколько часов в неделю в школе, остальное время дома, с детьми. Но не напрасно говорят, что ровное благополучие иной раз угнетает больше, чем сама беда. Анна словно отдала себя на волю невидимых сил, находящихся где-то за пределами ее сознания. Ее мучала какая-то внутренняя пустота. Она будто не жила, а пребывала в состоянии какого-то постоянного ожидания.

Старики хозяева по-прежнему сердечно о ней заботились.

Текле ходила на рынок, готовила обед, убирала в доме и стирала. А Карпыч почти весь день забавлял ребят. Держа Каринэ за ручку, он водил ее гулять, обычно до угла улицы. Там перед мешком с семечками, среди рассыпанной вокруг шелухи, всегда сидела пожилая женщина с выпачканными сажей, черными губами и пальцами. Усталым, монотонным голосом она предлагала прохожим свой товар:

– Семечки кубанские, семечки жареные, семечки…

От этой всезнающей женщины Текле и узнала правду об отношениях между Анной и бывающем у нее профессором Аразяном. Она поделилась новостью с мужем. Старики огорчились и даже почувствовали себя соучастниками чего-то нечестного.

Единственным человеком, нет-нет нарушавшим монотонное существование Анны и вносившим в него некоторое оживление, был Аби…

Многое повидав на своем веку, он очень быстро во всем разобрался и всем сердцем привязался к новой семье брата.

Аби заходил к Анне раза два в неделю, всегда с подарками и почти всегда под хмельком.

Вначале он раздражал Анну, ее мутило от разившего от него запаха винного перегара, а в каждом его слове ей чудился подвох, ложь или плутовство. В его честность и преданность она нисколько не верила.

Постепенно, однако, Анна изменила свое мнение об Аби и увидела в этом внешне грубом и непривлекательном человеке очень много хорошего, оценила его доброту и неподдельную искренность.

Аби ничего не скрывал от Анны. Он никогда не любил и не уважал Лену, скорее испытывал к ней неприязнь. Это она, с ее «свинским самомнением», разлучила Микаэла с его родными братьями, выгнала из дому старуху Ази. Она же не позволила Микаэлу дать деньги, когда братья решили поставить памятник на могиле матери. Как же мог он, Аби, любить или уважать такую женщину?

А ведь братья всегда относились к Микаэлу с особенным уважением. Ведь он, после смерти матери, взял на себя, как старший, все заботы о них, младших, по-отцовски помогал им чем мог.

Но сейчас Аби не оправдывал брата. Разве можно было во всем потакать жене и забыть из-за нее обо всем на свете? Как говорится: с кем поведешься, от того и наберешься.

Не щадил Аби и себя. Из его уст Анна узнала о всех пережитых им мытарствах, обо всем том, что искалечило его душу.

Теперь она уже не сердилась на его порой резкие шутки и не гнушалась подарками, которыми он постоянно баловал детей.

– Пустяки, невестушка, милая, не сердись. Вырастут – вспомнят, что у них был когда-то безрукий, но добрый дядя, – говорил он печально.

Каринэ так привязалась к Аби, что, завидев его издали, стремглав бросалась ему навстречу и повисала на шее.

Аби сажал ее себе на плечи и бегал с нею по всему двору. Девочка крепко прижималась к его голове, покрытой густыми, жесткими, как проволока, волосами, и беззаботно смеялась.

– Невестушка милая, я тебя об одном прошу, – говорил Аби Анне, – не стесняйся меня. Все, что тебе понадобится – для себя, для детей или для Микаэла, я из-под земли добуду. Как родную тебя прошу. Ведь я перед Микаэлом в вечном долгу, как сын перед отцом. Но он человек суровый и ничего от меня не примет. Так пусть хоть вам будет. Ведь я все равно не живу, а только небо копчу.

Анна знала, что это не пустые слова. Хвастать, болтать понапрасну безрукий не умел.

Часто Аби рассказывал Анне о прошлом. От него она узнала о трагической смерти их отца, о тяжелой болезни матери, о его собственном горестном детстве и юности, о том, как он потерял руку и стал беспризорным. Много рассказал Аби и о нелегкой жизни Микаэла.

Судя по рассказам Аби, два других его брата – Левон и Арменак не похожи на Микаэла. О них он говорил с откровенной нежностью, их он и любил больше, чем Микаэла, и не скрывал этого.

Однажды, оказывается, Арменак был по навету арестован. Аби, узнав об этом, тотчас полетел в Москву и разыскал учившегося на каких-то курсах агронома, показания которого могли спасти брата. На свои средства он привез этого человека в село, где жил брат, добился лабораторного анализа непроросших семян и вызволил таким образом невинно пострадавшего Арменака. А из-за Левона он как-то до полусмерти избил какого-то неугомонного кляузника, который отравлял брату жизнь. Аби его поймал ночью на улице и так отделал, что того недели три отхаживали.

– Ах, если бы ты знала, невестушка милая, какие это ребята, – горячо расхваливал братьев Аби. – Очень я их люблю…

– А они вас, Аби?

Когда его спрашивали об этом, Аби молча опускал голову.

Чем занимается Аби, Анна не знала, но ей очень не правилась его расточительность. Откуда у него столько денег? Может быть, поинтересуйся она, спроси; Аби и рассказал бы ей правду. Но кто она для Аби? Жена брата? А есть ли у нее муж, чтоб она могла считать кого-то его братом?..

Анна чувствовала, что Аби искренне, как родной, жалеет ее, хочет утешить, сказать ей что-то хорошее, доброе, ласковое. Ей самой тоже хотелось открыть ему свое сердце. Он, конечно, выслушает ее до конца и, наверно, сумеет понять. Ее подмывало спросить его, что думает он об ее отношениях с Микаэлом, но она сдерживалась, полагая, что Аби это покажется недостойным и она унизит себя в его глазах.

Однажды Каринэ серьезно заболела. Аби всю ночь провел у постели племянницы. Не спали и старики. Глубокой ночью, когда девочке стало особенно плохо, Аби решил пойти за врачом. Никому не верилось, что в эти часы ему удастся вытащить какого-нибудь врача из постели. Однако Аби не только привез врача, но и сумел до утра удержать его у постели девочки.

Когда Каринэ стало лучше и врач ушел, Аби попросил Текле налить ему стакан водки. В тот день он рассказал старикам и Анне об одной холодной дождливой ночи, о той ночи, когда Микаэл нес его на своих руках к доктору Овьяну, а сзади тащились бабушка Ази и Левон. Почему Аби вспомнил об этом, почему рассказал? Он и сам бы на это не ответил. Проглотив залпом водку, Аби тыльной стороной ладони отер губы и задумчиво обернулся к Анне:

– Знаешь, что я тебе скажу, невестушка милая? Окажись Аби хоть па том конце света, он и оттуда протянет эту свою единственную руку детям своего брата…

2

Часто после уроков Анна задерживалась в школе. Сидя в учительской, она исправляла ученические работы, составляла планы занятий, а иногда, устремив глаза в одну точку, надолго о чем-то задумывалась…

В школе Анна узнала матушку Осан.

Давно, очень давно работала матушка Осан сторожихой и уборщицей в этой школе – с самого «бегства из Карса».

От глаз этой старушки, навидавшейся в жизни много и плохого и хорошего, познавшей и людскую доброту и людское зло, никогда ничего не ускользало. Казалось, она несла на своих плечах заботы всего мира. А мир матушки Осан начинался и кончался в этой школе, где она знала всех от мала до велика. Знала, кого что радует и кого что заботит.

В свободные минуты матушка Осан выносила стул на каменную площадку лестницы и, сидя здесь с чулком и спицами в руках, работала и думала. Спицы быстро мелькали в ее пальцах, и так же быстро проносились одна за другой мысли в голове этой, похожей на мать большой, патриархальной семьи старушки.

Осан сразу заметила, что Анна постоянно чем-то удручена. «Что-то тебя заботит, моя милая?» – думала старушка. Но подсесть и сердечно заговорить с Анной она не решалась, зато сделала попытку расспросить о ней окружающих. «Скрытная женщина», – вот что услышала она в ответ. Матушка Осан успокоилась, попыталась обратиться к директору. Однако он только глянул на нее сердито и сказал строгим тоном: «Не твое это дело».

Старуха умолкла и ни у кого больше ни о чем не спрашивала. Но это не значит, что ее перестала тревожить судьба Анны.

Раньше Анна так торопилась после уроков домой, что часто в спешке не успевала одеться и натягивала пальто на ходу. Иной раз она и проститься как следует с матушкой Осан не успевала. Скажет только: «Матушка милая, маленькая моя, верно, ждет меня, плачет…» – и убежит.

И этих-то двух словечек – «матушка милая» оказалось достаточно, чтобы старушка полюбила Анну нежной материнской любовью.

…С шумом открылась дверь. На пороге стояла матушка Осан.

– Анна-джан, тебя спрашивают, – сказала она и, посторонившись, впустила в комнату какую-то незнакомую женщину.

Анна встала. Перед ней стояла высокая, средних лет женщина, в узком, по последней моде сшитом платье. Тюлевый шарфик кокетливо окутывал ее дрябловатую шею, а слой пудры делал незаметными мелкие морщинки на лбу и на щеках.

«Должно быть, мать ученицы», – подумала Анна и пошла было навстречу, но холодный взгляд пришелицы остановил ее.

Сделав вид, что она не замечает этого устремленного на нее вызывающего взгляда, Анна привычным движением поправила волосы и спокойно спросила:

– Вы ко мне? Как ваша фамилия?

– Я жена профессора Аразяна, – сухо отрезала женщина.

«Лена, это Лена…» – молнией пронеслось в голове у Анны.

– Наконец… – машинально прошептала она, – наконец…

Лена скорее угадала, чем услышала это слово, и, желая удостовериться, спросила:

– Что «наконец»?

– Встретились наконец… Садитесь, – указала Анна на свободный стул и сама села.

Какое-то удивительное спокойствие овладело ею, спокойствие, сразу замеченное Леной и выведшее ее из равновесия.

– Ах, вот как… Видно, вам есть о чем со мной поговорить. Хотя о чем, собственно, мы можем говорить с вами, сударыня?.. – со сдержанным гневом, четко выговаривая каждое слово, спросила Лена.

– О Микаэле… Простите, о профессоре Аразяне, – поправилась Анна.

– Может быть, вы хотите рассказать о том, как, войдя с черного хода в мой дом, вы запятнали честь нашей семьи?

– Кому нужны эти книжные слова? – спросила Анна и сама удивилась тому, как спокойно звучал ее голос.

– И вы, бесстыдная женщина, еще осмеливаетесь читать мне нотации? Вы… такая дрянь…

Лена тяжело дышала, она с трудом сдерживалась.

– Я пришла сюда не для разговоров. Я презираю таких, как вы, и не хотела бы даже лица вашего видеть! – Она дрожащими руками раскрыла сумочку и, пошарив в ней, вытащила связку ключей. – Вот, возьмите, – кинула она их на стол, – теперь вы можете войти и с парадного хода…

– Мне они не нужны, – спокойно ответила ей Анна. – Если бы я хотела, они давно были бы моими. Жизнь гораздо сложнее, чем вам кажется. Вы не молоды, но, видимо, жизнь свою прожили легко… Когда-то и я была такой, жила легко, как вы, и для меня когда-то круглый год длилась весна. Но война все перевернула. Вы жили вдалеке от ее бедствий, вам не пришлось оплакивать своих близких, вы не видели, как в одну ми-нуту рушится счастье людей, как сгорают, буквально сгорают, на ваших глазах любимые… Потому вы не можете даже представить себе, что значил для меня в этом аду луч солнца… Этим лучом был для меня Микаэл, – закончила она, – мой Микаэл…

– «Мой Микаэл?..» – Лена была потрясена. – Этот ваш «луч солнца», – с издевкой воскликнула она, – просто безвольный человек, ползающий передо мной на коленях…

«Микаэл на коленях»?.. Нет, ты лжешь, бессовестно лжешь! Единственная правда в том, что ты, – прихотью судьбы, его жена, законная жена, живешь с ним под одной кровлей, с гордостью носишь его имя и называешь профессора Аразяна «Микаэлом».

– Мне жаль вас, Лена. Вы никогда, никогда не поймете, как все это свято для меня, – будто продолжая думать вслух, грустно сказала Анна.

– Кто говорит о святости, кто? Вы?.. Та, что подбирает чужих мужей?.. – взорвалась Лена.

– Замолчите! – невольно вскакивая с места, крикнула Анна. – Как можете вы, женщина, так выражаться?.. К тому же интеллигентная женщина, врач. Я не знаю, какой вы специалист, но в жизни вы, видимо, ничего не понимаете. Почему вы не хотите хоть на минуту заглянуть мне в душу и узнать, что там творится? – Наклонившись вперед, Анна оперлась о стол и уже более спокойным тоном добавила: – Да разве только я виновата в том, что Микаэл от вас отвернулся? Поищите лучше причину его ухода в себе.

Легко сказать – «поищите в себе»… Лена молча смотрела на Анну. «Чем только она его прельстила? Красотой? Но Микаэл не из увлекающихся. Чем же тогда взяла эта негодяйка, какими чарами его околдовала? А я так была в нем уверена! Считала, что мне одной дано полновластно им распоряжаться. Захотела – женила на себе. Захотела – сделала из него человека с положением. Захотела – закрыла двери дома перед его родными. И работу бросила, когда захотела. А оказалось, жили рядом, под одной крышей, но остались друг другу чужими. Что я знаю о нем? О чем он думает, что радует его, и что печалит?

Но все же – я хозяйка. И так будет до самого конца. Если несчастлива я, пусть и он будет несчастлив. А что же? Ведь не всем выпадает счастье. Значит, такова наша судьба, а от судьбы никуда не денешься. Будь у нас дети, Микаэла не тянуло бы в чужое гнездо… Сколько я ни пыталась проникнуть в его душу, всегда находила там только холод. А эта бесстыдная женщина говорит о каком-то «луче», «солнце»! Это о Микаэле? О человеке, которому ничего не нужно, кроме его книг и операций? И вдруг – «солнце», «солнечный луч»!.. Значит, теплоту свою он берег для другой? Пусть же и она мучается так, как я, пусть поймет, что такое страдание…»

Лена схватила со стола свою сумочку и резко мотнула головой, откидывая назад волосы.

– Так вот, сударыня, я пришла сюда не для того, чтоб выслушивать ваши наставления, – процедила она сквозь зубы. – Я хотела… Но теперь я вижу, что вы этого не стоите…

Повернувшись, она вышла, с шумом захлопнув за собой дверь.

Матушка Осан, встретив Лену в коридоре, прижалась к стене и уступила ей дорогу. Она ожидала услышать «до свиданья», как слышала это от всех приходивших в школу родителей, но Лена прошла мимо, даже не взглянув в ее сторону.

Старушка смущенно посмотрела ей вслед и печально подумала: «Горе выращенному тобою ребенку… Узнать бы, чья ты мать?..»

Матушка Осан не привыкла к такому обращению. Этой женщины она никогда не видела, не говорила с нею, однако встретила ее почтительно, проводила в учительскую. Что же так ее рассердило? Верно, сынок ее или дочка какую-нибудь неправду о ней, старухе, наговорили. Но какую? Она никогда и никого из учеников не обижала, никому не сказала недоброго слова.

– Нет, должно быть, с левой ноги встала, – решила старуха и поплелась в учительскую.

Стук двери заставил Анну вздрогнуть, но, подняв голову и увидев доброе лицо матушки Осан, она успокоилась. Взгляд ее упал на связку ключей, оставленных Леной.

– Матушка Осан, ушла эта женщина? – спросила она скороговоркой, так, что старуха не сразу поняла.

– Женщина та?.. Да, ушла, ушла…

– Матушка Осан, дорогая, прошу… Она ключи забыла… Догони, отдай…

– Зачем просишь? Догоню, доченька, отдам, почему не отдам…

И старуха, взяв ключи, вышла.

Вскоре ушла домой и Анна.