Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Вопреки ожиданиям Аразяна, второй эшелон не пришел ни в ближайшие дни, ни в ближайшие недели.

Зловещие слухи ходили о его судьбе. Передавали, что эшелон подвергся яростной бомбежке с воздуха. Часть вагонов была разбита вдребезги, а уцелевшие, после переформирования, отправлены куда-то на юг.

Еще ни разу за всю свою жизнь Микаэл не переживал такой тревоги. Не было ни телефонной связи, ни твердого адреса, по которому можно было бы написать. Узнать что-либо о судьбе Анны и Эдварда пока не представлялось никакой возможности. Может быть, в последний момент она раздумала уходить с эшелоном и осталась в городе?

Но вот, наконец, от начальника госпиталя пришла короткая записка, набросанная карандашом на листке из ученической тетради. В ней назывались имена погибших врачей, сестер и санитаров. Анны в числе их не было. Однако это не рассеяло до конца мучительной неизвестности, тем более мучительной, что Микаэл не мог ни с кем поделиться.

Не высказанное вслух, молчаливое признание Анны в минуту расставания всколыхнуло весь внутренний мир Аразяна. В душе его зародилось какое-то новое, неизведанное доселе чувство. Только теперь он понял, чего ему всю жизнь недоставало, о чем он всегда подсознательно мечтал, к чему стремился. Это чувство жило в нем давно, но оно пряталось где-то в глубоких тайниках души, сдерживаемое усилием воли. И вот, наконец, оно вырвалось наружу, подстегнутое признанием Анны.

Любит ли он Анну? Микаэл не мог дать себе в этом отчета, так же как не мог сказать определенно – любил ли он когда-нибудь Лену? За многие годы супружеской жизни он ни разу не задавал себе этого вопроса.

Что же произошло? Как посмел он забыть о Лене, оскорбить святость семейного очага? Как мог с холодным сердцем, не чувствуя ни малейшего укора совести, откинуть все и привязаться всем существом к какой-то чужой, неизвестной женщине. Но – действительно ли чужой, действительно ли неизвестной?..

Здесь его мысли вдруг застывали в неподвижности, как вздернутый на дыбы разгоряченный конь.

Каким бы несчастным был он, если бы не встретил эту «чужую», «неизвестную» женщину, если б не свершилось то, что свершилось?

Однако Анна была права: он обрек ее на новые испытания.

Но, может быть, она просто по-женски схитрила? Ведь если верить «знатоку женщин» Варшамову, собравшему материал для целой докторской диссертации на тему о женской хитрости: «Женщина так хитра, что и со змеи сумеет семь шкур содрать».

Нет, это сказано не про Анну, она на такое не способна. В мире есть люди, к которым не пристает ложь, фальшь, неправда, как к благородному металлу не пристает ржавчина.

Но где же Анна? Почему она не пишет? Неужели это конец? Зачем она Открыла ему эту тайну? Не лучше ли было ни о чем не знать? И чем он отблагодарил ее за подаренную радость? У него не нашлось для нее хотя бы ласкового, ободряющего слова, он только смутился и залился краской, как какой-то оробевший юнец. Куда же делись тогда все его высокие чувства? Что сковало их, не дав им вырваться наружу?

Как же должна была повести себя после этого Анна? Ведь ей не на что надеяться. Откуда же она найдет в себе силы, чтоб позаботиться о том существе, которое должно стать для нее источником стольких физических и душевных мук?

Жизнь безжалостна, а люди нередко судят поверхностна Что подумают они, увидев Анну в ее положе-1гии? Как к ней отнесутся? Не удивительно будет, если Анна захочет преждевременно освободиться от своего тяжелого бремени?..

И кругом виноват он, один он. Надо было вовремя поддержать Анну, придать ей сил и мужества.

Но все это было так неожиданно! И потом, ведь он надеялся через несколько дней снова встретиться. Кто знал, что второй эшелон попадет в беду…

В один из моментов этих тягостных раздумий Микаэлу вручили доставленное полевой почтой письмо. Увидев на конверте руку капитана Варшамова, он был разочарован: «Любопытно, чего ради этот вертопрах вздумал писать мне?»

Он вскрыл конверт с полнейшим безразличием. Варшамов и в письме оставался Варшамовым – живо, со своим обычным юмором, он рассказывал о самых обычных, будничных делах. «Хотел бы я знать, – писал он, – какому нищему подала моя мать кусок хлеба, что мне посчастливилось унести голову из этого ада. На весь наш вагон осталось в живых только двое или трое. А меня почти ничто не коснулось. Вот только раздробило палец на левой ноге, слегка разворотило плечо да какой-то дурацкий осколок вырвал два куска мякоти черту на шашлык. Слава богу, дешево отделался».

В конце письма Варшамов сообщал, что за ним «по-прежнему ухаживают милые руки Анны», и добавлял: «Что хочешь говори, Микаэл, но встала эта женщина на моем жизненном пути… и баста! Не хочу себя хвалить (ибо сам господь хвалит капитана Варшамова, начиная со дня его рождения), но парень я собой довольно видный, что же ей может во мне не нравиться?.. Я твердо решил на этот раз не упускать из рук счастья.

И сама Анна стала как-то мягче, доступнее. Со мной она ласкова. Иной раз, смотришь, и улыбнется приветливо. Не думай, что шучу. Говорят: «Женщина улыбается, когда может, плачет, когда хочет». Вот и учти, что надо думать, если, видя такого черта, как я, Анна не ужасается, а улыбается. Словом, надеюсь на добрый конец.

А ты, Микаэл, помолись за меня; говорят, что молитва ученого скорее доходит до бога».

Письмо Варшамова и обрадовало Микаэла и причинило ему боль. Он был бесконечно рад, что Анна жива, здорова и по-прежнему находится в составе второго эшелона. Но двусмысленные намеки Варшамова доставили ему немало огорчения. Неужели капитан на что-то надеется? И в самом деле, как бы этот балагур не смутил бедную женщину. Микаэлу очень не понравились' слова Варшамова о том, что Анна «стала как-то мягче, доступнее». Неужели?..

Впрочем, чему удивляться? Варшамов холост, не обременен семьей, характер у него располагающий – веселый, общительный. Внешность тоже недурна. Что же невозможного, если Анна в конце концов уступит и свяжет с ним свою жизнь?..

Да, все это может кончиться плохо. И виной тому опять-таки скрытность Микаэла. Получив письмо Анны, он должен был откровенно поговорить с капитаном, посоветовать ему прекратить свои домогательства. А он промолчал. Почему? Все из-за той же замкнутости, из-за проклятого самолюбия.

Микаэл негодовал на самого себя. Но что пользы? Надо было не злиться, а действовать – написать Анне письмо, утешить, обнадежить.

И Микаэл решил написать.

2

Ответ пришел скоро. Анна подробно рассказывала о постигшей эшелон беде, о понесенных потерях.

Среди жертв воздушного налета была и Дуся, честная и преданная Дуся, которой так хотелось жить, любить, которая так сильно была увлечена капитаном Варшамовым. Анна была потрясена гибелью девушки. О капитане Варшамове она писала, что он все еще у них и что к его старым ранам теперь добавились новые. По-прежнему, когда начинаются боли, он садится на койке и, обняв колени, тихим голосом поет свои заунывные песни. Он все так же шутит, острит и забавляет своих товарищей по палате.

Анна не преминула сказать, что она больше не сердится на капитана, привыкла к его шуткам и подчас они даже заставляют ее посмеяться.

Читая эти строки, Микаэл горько улыбнулся.

«Наивная женщина! Пишешь и не думаешь, какие страшные подозрения может зародить это твое невинное признание в сердце человека, связанного с тобой тысячью нитей».

Этими словами он и хотел начать второе письмо к Анне, и даже уже написал их. Но потом решил, что подобным недоверием можно оскорбить любое честное сердце, изорвал листок и принялся за другое письмо. В нем он выражал надежду на возможность скорой встречи.

И не ошибся.

Вскоре начальнику госпиталя удалось добиться соединения первого и второго эшелонов.

Аразян встретил Анну так, как встречают потерянного и вновь обретенного близкого человека. Эдвард, увидев Микаэла, вскрикнул и кинулся к нему на шею с такой радостью, будто увидел родного отца.

Микаэл подхватил мальчика па руки, высоко поднял и закружил, как на карусели. Целуя Эдварда, он вдруг, неизвестно почему, вспомнил тот дождливый весенний день, когда увидел с балкона Лену, целующую маленькую дочурку дворника.

Комнату свою Микаэл уступил Анне, а сам перебрался в маленькую комнатушку при госпитале. И это его жилье тоже было очень скромным: казенная койка, небольшой шкаф, стол, табуретка. На одной из стен еще со времен, когда в здании, где теперь был размещен госпиталь, помещалась школа, остался плакат на серой бумаге с известными ленинскими словами: «Учиться, учиться и учиться!» Остальные три стены были голы.

В числе раненых второго эшелона находился, как известно, и капитан Варшамов. Он очень обрадовался приезду Микаэла и вновь принялся осаждать его своими разговорами.

– Не тебе мне рассказывать, Микаэл, как я весь изранен. И все же, если только дела мои с Анной наладятся, будь я проклят, если хоть день один тут останусь: так, недолеченный, и удеру на фронт. Потому что будет кому обо мне поплакать, будет кому попричитать горестно. Ведь ужасное дело – умирать одинокому. Задумывался ли ты когда-нибудь над этим? Вот, погляди-ка, высится перед тобой, как скала, удалой красавец капитан Варшамов… – Он достал из нагрудного кармана круглое зеркальце, с которым никогда не расставался, и самодовольно в него погляделся. – Лев, истый лев, не правда ли? Скажи, можно такого героя, такого храбреца уступать земле без горючих слез? А, что ты скажешь, Микаэл?.. – с хохотом закончил Варшамов, пряча зеркальце обратно в карман.

Привыкший побалагурить, капитан, за неимением других слушателей, изрядно надоедал Микаэлу. Но о ним самим шутить было опасно – боже избави! – он пришел бы в ярость.

Приходилось безоговорочно соглашаться, что его начищенные до блеска сапоги, те, в которые, прихорашиваясь, заглядывает солнце, сшиты из самой отборной кожи; темно-зеленый суконный китель и синие галифе исполнены, конечно, самым лучшим портным; горящая, как золото, медная бляха на поясе – самая красивая; и даже его карманный гребешок сделан из рога горного козла самых чистых кровей. И, наконец, ни у одного мужчины в мире нет такого прекрасного залихватского чуба, каждый волосок которого Варшамов бережет пуще глаза.

Таков был капитан Варшамов – что тут скажешь? Зная его, Микаэл только молча улыбался. Вступать о Варшамовым в спор он и не пытался – разве можно было разобраться, когда тот шутит, а когда говорит серьезно?

Однажды капитан сказал задумчиво:

– Знаю, Микаэл, что ты меня дураком считаешь, но зря. Мой и твой характеры схожи в том же, в чем глупость схожа с мудростью. Хочешь знать, в чем именно? А в том, что и та и другая беспредельны…

Не разобравшись в этих темных рассуждениях, Микаэл попросил объяснения.

– Эх, дружище, займись лучше своим делом, это я так…

Но чтобы эта игра слов ни означала, Микаэла она сильно покоробила, и он стал заметно избегать капитана.

3

В день именин Эдварда Анна попросила Микаэла прийти пораньше.

Был холодный, ясный вечер. Безлюдные улицы затемненного города тонули во мгле. На безоблачном небе ясно сияли звезды. Казалось, что городские огни каким-то чудом взлетели вверх, разбежались по небосводу во все стороны и горят теперь там, то ярко вспыхивая, то затухая.

Не успели сесть за стол, как кто-то постучался. Анна открыла дверь и от неожиданности отшатнулась: из полумрака сеней выступила гигантская фигура капитана Варшамова.

– Можно? – пророкотал его густой бас.

– Пожалуйста, входите, – пригласила Анна.

Варшамов вошел, прижимая к груди какой-то огромный сверток.

– Честь имею представиться, золоточубый капитан Варшамов, – начал было он, но вдруг остановился – взгляд его упал на освещенную лампой спину Аразяна. – Ой, Микаэл?.. Сидишь и – ни звука… Я мог и не узнать…

Микаэл только чуть заметно улыбнулся и принялся выводить вилкой на скатерти какой-то узор.

– Снимите шинель, у нас тепло, – любезно предложила капитану Анна, уже справившаяся с волнением.

Варшамов положил сверток на подоконник, снял шинель, повесил ее на вешалку у двери и легким движением головы отбросил со лба свой чуб.

– Недавно меня сильно контузило, так я чуть пришел в себя, сразу руку ко лбу – на месте ли мой чуб? Вижу – на месте, и на сердце сразу как-то легче стало… – все еще не садясь, по привычке балагурил Варшамов.

Наконец он сел, и стул затрещал под тяжестью его могучего тела. Капитан нагнулся, подтянул голенища сапог и только собрался сказать: «Гляди, Микаэл, какой хром», как вспомнил про свой сверток.

– Да, как бы не забыть, – это подарок для Эдика. – Жаль, немного поздно узнал. Пока бросился туда-сюда, все лавки позакрывались.

Эдвард удивленно посмотрел на мать: «И откуда только он узнал, что сегодня я именинник?..»

Тот же вопрос, уже громко, задала капитану и Анна.

– Это скажите спасибо матери Варшамова, что такого сына вырастила, – капитан поднял указательный палец и многозначительно повертел им в воздухе. – Разведка, сестрица Анна, хорошая разведка. Вы сами знаете, что это значит в военное время. В разведке – половина успеха.

Аразян сидел как на иголках. Ему казалось, что капитан пришел, чтобы проверить свои подозрения. А в том, что он уже начал что-то подозревать, Микаэл не сомневался. Да, только слепой мог этого не заметить.

А впрочем, хорошо, что заметил. Надо положить конец этой двойной игре. Пусть Варшамов сразу узнает, каковы его отношения с Анной, Не то просто глупость какая-то получается!..

Вот о чем думал сейчас Микаэл.

А Варшамов, казалось, забыл тем временем о его присутствии. Он без конца говорил с Айной и Эдвардом, громко и непринужденно смеялся, зажимая по привычке рот кулаком и нет-нет отирая платком Влажные пальцы.

Потом он затеял с Эдвардом какую-то веселую, занимательную игру, которой невольно увлеклись и Анна с Микаэлом.

Выставив вперед свою огромную широкую ладонь, капитан ставил на нее коробок спичек. Ладонь все время оставалась напряженной и совершенно неподвижной, но спичечный коробок на ней жил. Он то падал, то подскакивал, ложился на бок, на спину, кувыркался, просто танцевал на этой, казавшейся все время неживой, ладони и наконец на глазах у всех куда-то исчез…

Варшамов повертел рукой и так, и этак. Нет, коробка в ней не было. Просто чудо! Эдвард глядел широко раскрытыми от удивления глазами.

– Ой, куда же он делся?

– Ты его украл, – ткнув в мальчика пальцем, сказал капитан. – Да, ты… А ну, потанцуй.

– Я не умею танцевать…

– Ничего… Тогда попрыгай, как шаловливый козленок…

Эдвард нехотя подчинился. Но едва он сделал первый прыжок, как пропавший коробок выскочил из-за пояска его коротких штанишек, и спички рассыпались по полу.

– Видел?.. Что я говорил?..

Все весело рассмеялись. Мальчик сгорал от любопытства.

– Как вы это сделали?„Пожалуйста, скажите, как?..

Не выдержала и Анна:

– Да вы настоящий иллюзионист, Егорыч.

– Волшебник… – поправил ее капитан и, не сходя с места, показал еще несколько удивительных фокусов с первыми попавшимися под руку предметами.

В ответ на просьбу Эдварда объяснить чудо со спичками Варшамов стал рассказывать какую-то полушуточную историю о том, как он учился у самых знаменитых иллюзионистов мира, через которых и постиг все эти тайны.

Полуоткрыв рот, смотрел на Варшамова Эдвард, уютно расположившийся на коленях у Микаэла. Он, казалось, глотал каждое слово капитана.

Микаэл слушал Варшамова скептически; на лице его словно было написано: «Ну, и врешь же ты безбожно…» За спиной у Микаэла, слегка опершись на его плечо, стояла Анна.

Как ни был увлечен Варшамов импровизацией своих полусказочных похождений, он все же не мог не почувствовать той едва приметной со стороны близости, которая царила между тремя его слушателями.

Счастливая улыбка матери семейства лежала на лице Анны, казавшемся при свете лампы более молодым и красивым. Эдвард, как к груди родного отца, приник к груди Микаэла. Счастливым и довольным выглядел и сам Микаэл.

Кирпич за кирпичом рассыпался воздушный замок, возведенный мечтой капитана Варшамова, в прах разлетелись надежды, выношенные им за многие бессонные ночи.

4

После ужина Аразян и Варшамов простились с Анной и вышли;на улицу. Они долго шли молча, прислушиваясь к гулу охранявших город самолетов, шум которых становился то глуше, когда самолеты входили в вату облаков, то резче и четче, когда самолеты вырывались в открытое небо.

Микаэл словно читал мысли своего приятеля; немалых, должно быть, усилий стоило Варшамову заставить себя молчать. Действительно, положение его было не из легких. Но говорить об этом теперь было бессмысленно.

Однако, может быть, Анна была бы счастлива с Варшамовым, да и Эдвард тоже. Со временем одна забыла бы мужа и не чувствовала вдовства, другой – забыл бы отца и не думал о сиротстве. В этот вечер Микаэл особенно сильно уверовал в то, что Варшамов создан для семьи.

А вот во что выльются его собственные отношения с Анной? Чем окончится их связь? Эти вопросы походили на неразрешимую загадку.

Анна ни словом не заикалась о будущем. Молчал и он. А между тем как раз об этом им нужно было поговорить и подумать серьезно.

Почему же они откладывали? Чего ждали? Или кого? Не того ли третьего, кто, появившись на свет, мог своим первым криком решить мудреную загадку, которую так долго не могли решить два взрослых человека?

Аразян долгие годы жил покорный своей судьбе. Учился, трудился, занимался каждодневными делами, научной работой. И ему казалось, что у него есть все, что человеку нужно. Чего же еще желать, к чему стремиться?

Но вот он встретился с Анной, а вместе с ней пришло и ожидание того единственного существа, которое одно способно было опрокинуть все устоявшееся и привычное.

С чего же, однако, все это началось?

…Мглистая осенняя ночь была на исходе. На дворе моросил мелкий, нудный, изводящий дождь. Огонь в камине давно погас, но комната еще была насыщена приятным теплом. Эдвард уже спал, а Микаэл и Анна все еще сплели, увлеченные беседой. Разговор шел о будничных, повседневных делах, по обоим он доставлял особое удовольствие-, потому что напоминал о давних днях – о доме, о семье, о мирной жизни, обаяние которой в дни войны оцениваешь особенно сильно.

В голове у Микаэла гудело, веки сами собой слипались; он с трудом преодолевал сонливость, но уходить, казалось, не торопился.

Анна начала убирать со стола, перемыла чайную посуду и, убрав ее, вышла на кухню.

Вернувшись в комнату, она нашла Микаэла спящим. Положив локти на стол и охватив голову руками, он крепко спал. Анна не стала будить его. Накинув на плечи шаль, она взяла в руки какое-то рукоделие и присела рядом.

Игла быстро мелькала в ее руках, а мысли кружились вокруг Микаэла. Не укрыть ли его чем-нибудь? Так можно простудиться. Если его разбудить, он уйдет! Но в этот поздний час на улицах темь, ни души, к тому же льет дождь.

Она тихо поднялась, сняла с крючка шинель Микаэла и осторожно накинула ее ему на плечи.

Ей вдруг нестерпимо захотелось провести рукой по волосам спящего Микаэла. Не успела она коснуться его волос, как Микаэл в полусне схватил ее руку, потянул к себе, положил на стол и, опустив на нее голову, снова сладко задремал.

Анна не попыталась отнять руку. Она так и замерла за спиной у Микаэла, невольно наклонившись вперед и прижавшись всей грудью к его плечам.

– Микаэл, – немного погодя прошептала она, впервые за все время их знакомства называя его по имени. – Микаэл, встаньте… Надо лечь и накрыться. Вы простудитесь так…

Керосин в лампе догорал, и комната тонула в мягком. задумчивом полумраке.

Микаэл разделся и лег, впервые после отъезда из дома ощутив пьянящее тепло женской постели…

Это было для него единственной, больше не повторившейся ночью. И тем большее счастье принесло с собой неожиданное признание Анны. Ему будто подарили целый мир, мир неизведанных радостей, который он не променял бы па все сокровища вселенной. Но мог ли он рассказать обо всем этом тому большому ребенку, что хмуро шагал сейчас с ним рядом?..

И нужно ли рассказывать? Не лучше ли предпочесть молчание, то самое молчание, над которым так часто и зло посмеивается капитан Варшамов?

И Микаэл решил промолчать.

Впервые в жизни решил промолчать и капитан Варшамов; и они, дойдя до госпиталя, распрощались, не сказав друг другу ни слова.

Через несколько дней капитан Варшамов отбыл на фронт. Раны его еще не совсем зажили, но никто не сумел отговорить его от этого внезапного решения.