Текст книги "Пути и судьбы"

Автор книги: Беник Сейранян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

3

Как-то утром Ази повела Микаэла в квартал персидских бань.

Это был особый мир, раскинувшийся у подножия скалы с крепостными развалинами на верхушке. По склону скалы лепились один над другим убогие домишки. Словно спасаясь от беды, взбежали они вверх, к самому подножию крепостных сооружений, и со страхом поглядывали оттуда на катившиеся внизу воды широкой реки. Между домишками змеились узенькие улочки, порой такие тесные, что на них с трудом могли разойтись два хорошо навьюченных верблюда. А ближе к берегу реки расположились знаменитые бани и рядком с ними чайные, привлекавшие посетителей из самых отдаленных районов города.

Как гласит предание, именно отсюда город и получил свое начало, а затем, разрастаясь, захватил новые холмы, ущелья и балки.

Говорят, что немало родников и речушек осталось под многоэтажными домами и просторными улицами города, а он все расширялся и мало-помалу завладел всей огромной долиной реки по обоим ее берегам.

Красивая легенда связана с основанием города. Ази по дороге рассказывала ее Микаэлу.

В незапамятные времена, когда все эти места были покрыты непроходимыми лесами, кишевшими зверями и птицами, люди приходили сюда на охоту из самых дальних краев.

Во время одной из таких охот царь Вахтанг Горгасал поразил стрелой нежную лань. С трудом золоча раненую ногу, лань бросилась в узкое ущелье, пробежала по его дну и вдруг стрелой метнулась в заросли и скрылась из глаз царя.

«Неужто я промахнулся? – подумал царь. – Нет, вот следы ее крови…»

Вступив по следам лани в ущелье, царь нашел здесь буйно бивйий из-под земли горячий ключ. Эта целебная вода и исцелила раненую ногу лани.

– Вот тогда-то и приказал мудрый царь Вахтанг заложить на этом месте город. Горячую воду источника провели в бани, чтобы люди купались в ней и излечивали свои недуги, – заключила свой рассказ Ази.

Они подошли к дверям чайной, принадлежавшей знакомому старухи Хаджи Гиносу.

Ази привела сюда Микаэла, чтобы устроить его на работу. Деньгами Хаджи не даст ему ни копейки, Ази это знала, но она надеялась, что мальчик по крайней мере будет сыт, да еще сможет отнести домой то, чего не доедят посетители.

Так и договорились. Будет Микаэл умным, послушным парнем, сумеет угодить хозяину, – и тот позаботится о нем, как родной, будет поить его, кормить, человеком сделает, в люди выведет. Чем плохо! Благодари только бога. Какая же еще плата?..

Круглым, как луна, было рябое лицо Гиноса, низкорослого, шарообразного человечка. Казалось, что он не ходит, а катается по земле, как мяч. Встречные всегда сторонились его – того и гляди собьет с ног.

Толстые короткие ручки Хаджи Гиноса не сходились одна с другой. Когда ему хотелось, выражая удивление или радость, похлопать в ладоши, руки его лишь беспомощно болтались в воздухе.

Хозяин чайной славился своей крайней скупостью. О ней ходили легенды.

С раннего утра становился он за прилавок, навалившись на него своим огромным, разбухшим пузом, и смотрел на дверь: кто же войдет, что принесет или что потребует?

Он любил покалякать с посетителями, расспросить их, какие новости на свете. А там, смотришь, и поел за счет гостя, нагрузил чем ни есть свое ненасытное, способное, казалось, вместить всю вселенную брюхо.

В первые дни, не зная установленных хозяином порядков, Микаэл выбрасывал оставшийся на дне стакана спитой чай в помойное ведро. Хаджи сильно разгневался. Оказалось, что спитой чай надо собирать, просушивать на солнце и снова заваривать.

Хаджи повел Микаэла во двор и показал ему на крышу низенькой пристройки – это была его «сушильня». С тех пор мальчик свято выполнял хозяйское наставление – собирал мокрые чаинки и на грязной газете раскладывал их на солнце. Мухи невозбранно садились на них и нередко тут же подыхали, а Микаэлу, снимавшему высушенный «чай» с крыши, некогда было разбирать – где чай, а где мухи, – так они и шли в заварку.

Чтобы не опоздать на работу, Микаэлу приходилось вставать затемно: ведь от их дома до квартала бань приходилось идти несколько верст. Тяжелее всего было подняться с постели. Не успевал усталый, изнуренный трудом мальчик крепко уснуть, как в предутренней полутьме их комнатки уже звучал голос матери:

– Микаэл, сынок, вставай, время…

В чайной он прежде всего был обязан сходить за водой. А воды нужно было столько, сколько вмещали два пузатых самовара, стоявших на прилавке: каждый в десять брюх Хаджи Гиноса. От тяжелых ведер на ладонях Микаэла набухали волдыри, которые потом лопались и долго не заживали: чуть разожмешь или сожмешь ладонь – и боль пронижет все тело.

У Хаджи Гиноса не было в обычае покупать уголь. Уголь и дрова стоили дорого, поэтому он предпочитал скупать у соседских лавочников негодные ящики. Микаэл разбивал ящики, накалывал мелких щепок и разжигал ими самовары. Он должен был также мыть в чайной пол, столы, стаканы и блюдца, стирать пыль со стульев.

Но настоящие мучения мальчика начинались, когда чайная открывалась. С подносом в руках, обливаясь потом, он носился между столами, обслуживая многочисленных завсегдатаев, и к концу дня буквально лишался сил.

– Ну, живее, живее! – то и дело подбадривал его хозяин.

И все это из-за куска хлеба…

Микаэл надеялся, что ему удастся относить что-нибудь матери, братьям. Нет, не вышло. В первый же день, заметив оттопыренные карманы мальчика, Хаджи обыскал его и отнял все. А потом уж он всегда перед уходом его осматривал.

Проработав несколько месяцев в чайной, Микаэл сбежал от Хаджи Гиноса, и мать ни словом не упрекнула его за это.

4

С рынком раньше всех познакомился Аби. Голод рано выгнал его на улицу. Теперь этот живой, как огонь, мальчишка вместе с бродячими собаками с утра до вечера крутился вокруг рыночных стоек и набивал свой голодный желудок всем, что попадалось под руку, – выброшенными на помойку дынными и арбузными корками, фруктами и овощами, а то и чем-нибудь более съедобным, стянутым из-под носа у торговок. Не дешево это ему обходилось – его ловили, безжалостно избивали, но все напрасно: он не унимался.

Ловкий и смышленый, Аби вскоре сошелся с целой ватагой таких же беспризорных мальчишек и участвовал вместе с ними в набегах на пригородные сады и огороды.

Дома он не давал покоя братьям, особенно Арменаку, хилому, похожему на выросшее без солнца деревцо, мальчику, с грустными, будто заплаканными глазами. Казалось, что его все время мучит какая-то неотвязная мысль, какая-то забота. Говорит он с тобой, но видно, что думает о чем-то другом, мысли витают где-то далеко. И смеялся Арменак редко, будто нехотя. Только, бывало, улыбнется криво, половиной лица, и улыбка-то у него хмурая, невеселая. Сона искренне сожалела, что Арменак родился мальчиком, а не девочкой. Было время, когда она даже одевала его, как девочку, повязывала лентой его шелковистые мягкие волосы и радовалась своей выдумке. Но очень скоро жизнь так скрутила ее, что стало не до развлечений. До девчонских ли нарядов, когда не знаешь, как перешить да приспособить какую-нибудь одежонку старшего на младшего.

Слаб здоровьем был Арменак, кашлял, как мать, и все чаще выступал на его щеках подозрительный румянец. Зрачки глаз начинали гореть, как угли, а белки казались кусочками перламутра.

Здоровье сына тревожило Сона больше, чем свое собственное.

– Боль всех моих болей – это Арменак, – говорила она горько.

В одном из углов двора, у забора, отделявшего его от улицы, Арменак разбил крошечный садик и целый день копошился в нем, как муравей в муравейнике. Сам смастерил он и лопату и мотыгу, разрыхлял землю, окучивал кусты и деревья, сложил ограду. Сам носил воду, поливал, холил и нежил свои растения.

Микаэла не интересовал сад брата, он даже не подходил к нему. Зато Левон иногда помогал Арменаку, подвязывал ветви, подправлял ограду, сложенную из обломков штампованного железа.

А делом Аби было только разрушать, все разрушать. Чего он только не выдумывал, этот негодный мальчишка!

Норовистым жеребенком врывался он в сад брата, все вытаптывал, разрушал ограду, срывал проволоку, скреплявшую подпорки, и – улетал, как ветер: ищи его!..

Поздно, когда все уже спали, возвращался домой этот кот-ворюга, зарывался в постельное тряпье и тут же засыпал.

Бедный Арменак! Ему оставалось только терпеть и прощать. Не раз, сдерживая обиду, молча восстанавливал он разрушенное Аби. Конечно, его следовало бы поколотить, но поди знай, что еще придумает в отместку этот сорванец, какую новую беду обрушит на твою голо ву. Чего доброго возьмет нож и покалечит деревца или вырвет их с корнями и выбросит через забор на улицу…

Только у Микаэла доходили руки до Аби. Он бил его крепко, безжалостно. Но, как ни странно, Арменак же и вырывал Аби из рук старшего брата, уговаривал его быть помилостивее.

А что пользы? Разве понимал и ценил это Аби?..

Однажды на рынке с ним стряслась большая беда. Он влез в лавку к персу, торговцу фруктами. Лавочник, заметив воришку, притворился спящим. А когда Аби с проворством кошки подобрался к ящику с унаби и протянул к ягодам дрожащую руку, перс неожиданно ударил по ней суковатой палкой. Ударил сильно, со всего размаху. Все тело мальчишки пронизала адская боль. Аби стремительно выскочил из лавки и бросился наутек, толкая и сбивая с ног встречных, топча наваленные на земле овощи и фрукты, расшвыривая ящики и мешки с продуктами… Ему казалось, что вот-вот его настигнут, схватят, забьют насмерть…

Но перс и не думал о погоне. Довольный своей жестокой проделкой, он только весело смеялся, глядя вслед убегавшему мальчику.

– Что, съел, собачий сын… я… – и он разразился площадной бранью по адресу изувеченного его дубиной ребенка.

Убежал Аби, унося свою искалеченную руку, но на этом его злоключения не кончились.

5

Впустую надрывалась старая Ази, доказывая, что кондитерская Саганова, где работал Левон, – для него «настоящий рай». Так ли это было на самом деле?

Правда, Саганов был не таким, как Хаджи Гинос, – человеком, потерявшим совесть и стыд еще во чреве матери. Он никогда не следил за тем, что мальчик ест, и даже сам нередко разрешал ему отнести домой подгоревшие печенья или булочки.

Теперь, когда Микаэл не работал, Левон оказался единственным кормильцем семьи. Он делал все, что мог, чтобы не остаться в долгу перед хозяином и заслужить его расположение. Безропотно работал он то в пекарне, то в самой кондитерской, а нередко с корзиною в руках, топча городские тротуары, сопровождал по магазинам молодую жену Саганова.

Невыносимый характер был у этой женщины. Нужно ей было что-нибудь купить или не нужно, она все равно заходила почти в каждую лавку. Но это еще можно было кое-как сносить. Страшнее было другое.

Жена кондитера, Нигяр, была молода, так молода, что Левон, увидев ее впервые, подумал, что это хозяйская дочь. Была она красива и ходила, игриво покачивая пышными бедрами. Стоило ей войти в какой-нибудь магазин, как все в нем, начиная от хозяина и кончая последним подручным мальчишкой, выпяливали на нее глаза и вслед ей неслись всякие непристойности.

Нигяр притворялась, что не слышит, а Левон не знал, куда деваться от смущения.

Мальчик не мог не заметить, что после этих «комплиментов» походка его госпожи становилась еще более кокетливой, а на щеках выступал румянец. Она будто только затем и заходила в магазины, чтобы услышать эти словечки.

Кондитер был полной противоположностью своей жены. Этот сухощавый, скупой на слова старик, казалось, ничем в мире не интересовался и считал, что все в жизни лишь суета сует.

После смерти первой жены он долгие годы вдовел, а потом как-то вдруг женился на этой молодой вертихвостке.

Однажды утром хозяин подозвал Левона к себе и велел ему отнести домой свежую рыбу.

Нигяр не сразу отпустила его назад в лавку.

– Погоди, пойдешь со мной, – сказала она и, налив мальчику стакан чая, принялась торопливо одеваться.

Одевалась Нигяр в той же комнате, где сидел Левон. У мальчика чуть глаза ка лоб не вылезли – где уж тут было до чая! Его бросало то в холод, то в жар. Со стыда он готов был провалиться сквозь землю…

А хозяйка вертелась в это время перед большим овальным зеркалом, стоявшим на туалетном столике, уставленном флаконами и скляночками, и словно не замечала его присутствия.

Что-то у нее не ладилось, она сердилась и досадливо фыркала.

Левон сидел, не смея поднять глаз. Неожиданно он услышал свое имя и, не поверив ушам, вздрогнул.

– Кому я говорю? – недовольно повторила хозяйка. – Поди сюда, помоги мне застегнуть эту негодную штуку.

Левон принужден был подчиниться.

Полуобнаженная, выставив вперед грудь, Нигяр закинула руки за спину, пытаясь застегнуть бюстгальтер, но концы застежек не сходились.

– Уф, задыхаюсь… – страдальчески протянула она и, повернувшись к Левону спиной, подогнув колени, слегка присела: так-де ему легче будет справиться со своей задачей.

Левон подошел поближе. Пальцы его дрожали, и при всем старании ему никак не удавалось соединить концы застежек. Едва он прикасался к белому и эластичному, как крутое тесто, телу Нигяр, его смущение во сто крат усиливалось.

Но Нигяр ничуть не сердилась. Неловкость и неопытность Левона, казалось, нравились ей, и она весело смеялась.

– Не получается? Опять не получается?.. Какой ты неловкий… – упрекала она Левона и безудержно хохотала.

Ценой больших усилий Левон, наконец, выполнил каприз хозяйки, но твердо решил больше никогда не ступать ногой в этот дом. «Буду работать только в кондитерской и в пекарне…»

Но кто с ним считался? Как нарочно, хозяин все чаще стал посылать его домой. И каждый раз Левон был вынужден участвовать в отвратительной процедуре одевания Нигяр.

Хотя старая Ази тысячу раз повторяла, что кондитерская Саганова истинный рай для Левона, ему так осточертел этот «рай», что он бросил его и бежал без оглядки.

Вскоре ему подвернулась работа в квартале кузнецов.

Не по его силенкам был этот труд, да и оплачивался он плохо, но все-таки это было в тысячу раз лучше, чем работа в кондитерской вместе с ее подгоревшими булочками и беспутной женой хозяина.

Старик кузнец, знавший еще деда и отца Левона, не захотел отказать мальчишке и взял его к себе. Но и здесь Левону не повезло. Кузнец был пьяницей. Когда он пьянствовал, с ним должны были пить и все его подмастерья. Сам он хлестал водку, как воду, но каково было его ученикам?..

– Пей! – кричал кузнец, и глаза его наливались кровью.

Горе тому, кто отказывался. Такого он безжалостно избивал.

В первый раз, не зная этого, Левон, хлебнув глоток, уронил стакан – так обожгла ему горло огненная водка.

В то же мгновение тяжелая пощечина пьяного кузнеца едва не сбила его с ног. Молотобоец с трудом успокоил его. Но кузнец решил, что «из этого парня толка не выйдет».

– Кузница не твое место, сынок, – не то с болью, не то с состраданием пробормотал он.

У кузнеца-пьяницы была своя философия, своя вера. Без водки в этом мире не прожить, – говаривал он. – Выпьет человек и забудет о горе, о заботах, о нужде. И если ты не понял этого, то не поймешь и ничего другого в жизни. Какой же кузнец без водки. Пойди, стань водоносом или ящик повесь на грудь, ходи и кричи: «Ириски, тянучки, нуга!..», а на кузню и не поглядывай…

Целую неделю после первой «науки» Левон прохворал, а когда он снова пришел в кузнечный квартал, на его месте у горна стоял уже другой парнишка.

Со слезами на глазах вернулся он домой.

Сона без слов все поняла. Она ничего не сказала и только с горечью подумала: почему жизнь так жестоко наказывает моих сирот? За какие грехи?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Как-то в полночь, возвращаясь домой, Микаэл увидел в окнах своей хибарки свет. Он. зашагал быстрее.

В дверях его встретила Ази. Тревога возросла: что-нибудь с матерью!.. В это утро она кашляла сильнее, чем обычно. Когда он уходил из дому, она стояла, держась одной рукой за грудь, а другой опираясь на стол, и почти задыхалась от кашля. Хотелось подойти, успокоить. Но чем, как? И он попросту решил бежать из дому. Надо пойти по дворам, попробовать где-нибудь хоть немного подработать. Может быть, кому-нибудь понадобится убрать мусор, выбить ковры, поводить собаку… Все, что угодно, лишь бы заработать хоть несколько грошей и не возвращаться с пустыми руками.

В полутьме комнаты слышался болезненный стон. Нахмурившись, Микаэл посмотрел в ту сторону. Освещенный слабым светом лампы, на тахте лежал Аби.

– Рука… – прошептала Ази.

Микаэл отвел Арменака в сторону:

– Что с ним такое, что случилось?

Арменак только пожал плечами. Что мог он сказать?.. Не знала ничего и мать.

Аби, где-то пропадавший два дня, вернулся домой с покалеченной рукой.

Сона послала за Ази. Старуха пыталась помочь мальчику. Она опустила его больную руку в теплую воду, подержала в ней немного, потом обмазала дрожжами.

Боль не утихала: Аби судорожно метался и стонал. Вдруг он подскочил, словно ужаленный, резко вскрикнул и, прижав руку к груди, сидя закачался на месте, воя от боли, как зверь.

Микаэл подсел, к брату, обнял его, прижался щекой к его щеке, попытался успокоить.

– Не бойся, Аби, дорогой, ляг, поспи немного, боль утихнет, пройдет.

И впрямь, только один сон, это единственное утешение несчастных, мог, пожалуй, несколько утишить страдания бедняжки.

Но где там!

Аби словно не слышал брата. Мучительная, невыносимая боль не давала ему ни на минуту забыться. Разве мог он закрыть глаза, уснуть?

Микаэл заставил его лечь. Тускло светила закопченная лампа, и в полутьме смутным пятном белело землисто-бледное лицо Аби.

Сона и ребята молча столпились перед тахтой. Рядом с мальчиком на постели сидела одна Ази. Тряпочкой отирала она пот с его бескровного лба и тихо нашептывала что-то ласковое.

Пусть потерпит немного, совсем немного. Скоро рассветет, позовут врача. Он даст какое-нибудь лекарство – полегчает, а там и вовсе пройдет. Только бы потерпеть еще малость, не двигать рукой, заставить себя не замечать боли.

Но до зари было еще так далеко! Трудно было поверить, что она когда-нибудь наступит.

Микаэл посмотрел на окно. Оно, казалось, было завешено черным сукном – на дворе стоял густой туман. Было холодно, сеял мелкий, почти бесшумный дождь.

Среди ночи боль в руке у Аби стала до того нестерпимой, что его уже нельзя было удержать в постели. Он сбросил с себя одеяло, вскочил, забегал по комнате.

– Погибает мой ребенок, – жалобно простонала Сона.

Микаэл, Арменак и Левон переглянулись. Ни один из них не знал, где можно найти врача. Да и придет ли он к ним в эту непогожую ночь, в такое смутное и опасное время?..

Наверно, следует отвести больного к врачу? Но куда? К кому? Кто, какой врач откроет им дверь в этот час?

Выход опять-таки нашла Ази. Она вспомнила о враче, у которого одно время стирала белье. Добрым, сердечным человеком был этот врач. И жена у него тоже хорошая женщина. У них Ази никогда не обедает на кухне, как у всех остальных, к кому она ходит стирать. Они сажают ее с собою за стол, всегда говорят с ней как с равной, и после обеда доктор просит ее рассказывать о своей жизни или сам рассказывает о чем-нибудь.

Доктору доставляло удовольствие «вытряхивать мешок ума» своей старой собеседницы. Ази, конечно, понимала это, но притворялась простодушной. Она глубоко почитала доктора и удивлялась, что этот всеми уважаемый и такой известный человек держится с ней запросто.

Вот к нему и можно повести больного. Но застанут ли они его дома? Не арестован ли он опять?

Дня, когда врача арестовали, Ази никогда не забудет. При одной вести об этом у нее оборвалось сердце, и первой ее мыслью было: «Как же город проживет без такого врача?»

И вправду, в те дни, как нарочно, Ази встречала в городе много похоронных процессий. Ну, конечно же, больные теперь будут умирать один за другим. Кто облегчит людям страдания, кто спасет их от смерти? Второго такого человека, как этот чудесный доктор, в городе нет.

Видимо, и власти поняли это, думала Ази, потому-то доктора так скоро и освободили. Говорят, что надо было сделать операцию одному важному человеку, а он сказал: «Оперировать меня должен только Овьян».

Ему не говорили, что Овьян в тюрьме, а о других врачах он и слышать не хотел. Когда же он узнал, что Овьян арестован, то страшно рассердился на своих подчиненных и приказал, чтобы доктора немедленно освободили.

Так и сделали.

Было это правдой или не было – Ази не знала. Так она слышала.

Лишь бы застать его дома.

Старуха одела Аби, накинула ему на плечи одеяло, закутала. Микаэл взял брата на руки и вынес на улицу. За ним шел Левон. Сона и Арменаку Ази не позволила идти с ними. Так они и остались стоять на пороге, глядя вслед уходящим полными тревоги глазами.