Текст книги "Избранное"

Автор книги: Бела Иллеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)

Рекомендация от Эндре Ади [40]40
  Ади Эндре (1877–1919) – крупнейший венгерский поэт– классик, выразитель революционных настроений своего времени.


[Закрыть]

С Ади мне посчастливилось поговорить всего лишь однажды. Спустя пять минут после нашего разговора он, наверное, начисто забыл о моем существовании. Это так же верно, как то, что я никогда не забуду восхитительно-пьянящие сорок – сорок пять минут, которые он посвятил мне. Разумеется, я запомнил эту встречу вовсе не потому, что говорил лишь я, а Ади только слушал.

Встреча эта была для меня совершенно неожиданной. Для Ади тоже. Итак, в 1915 году, в конце октября или в начале ноября, мы с Нандором Штейнфельдом пошли в Национальный театр. Нандор был секретарем Ади и самым лучшим, самым верным и преданным моим другом. После театра мы заглянули в кафе «Нью-Йорк», ни на мгновение не предполагая, что можем там встретиться с Ади. По-моему, Ади очень редко туда захаживал. Но в тот именно вечер (на мое величайшее счастье) он был там и в одиночестве сидел за малюсеньким столиком на антресолях. Перед ним лежала стопка бумаги. Возможно, он что-то кончил писать, а может быть, только собирался. Выглядел он усталым, то ли был сонный, то ли слегка под хмельком. Казалось даже, что он дремал. Заметив Пандора, он подозвал его, а тот, схватив меня за руку, почти силком, как мальчишку, поволок за собой.

– Сейчас я тебя ему представлю, – прошептал он мне на ухо.

– Позволь представить тебе моего хорошего друга, начинающего писателя Белу Иллеша.

Ади взглянул на меня. У него были огромные, очень темные и вместе с тем светящиеся прекрасные глаза.

– Садитесь… Поужинаете? – спросил он, когда мы сели.

Коротко поколебавшись, мы заказали две порции «капуцина». Ади достал сигарету из верхнего кармашка жилета и протянул ее мне.

– Кури!

Я закурил, а он еще раз внимательно поглядел на меня и решительно сказал:

– Ну, говори!

Меня немного озадачило такое обращение, – до сих пор не знаю, о чем я должен был ему рассказать. О себе ли (о том, почему считаю себя начинающим писателем) или о своих творческих планах (как предполагаю стать известным). Однако от смущения, а возможно, благодаря инстинктивной хитрости я начал рассказывать о вещах куда более интересных, чем моя собственная персона: о своем родимом крае – Подкарпатье, о тамошних сложных и печальных национальных, экономических, культурных и политических отношениях. Ади то и дело вскидывал на меня глаза, а затем снова опускал веки. Тогда я машинально умерял свой пыл и понижал голос, ибо мне казалось, что мой собеседник засыпает и я могу его разбудить. Близость Ади словно гипнотизировала меня (ведь это был сам Ади, а он для молодежи моего поколения значил больше, чем сам господь бог!); я не узнавал собственного голоса и с величайшим удивлением слышал от самого себя такие мудрствования, на которые прежде никогда не был способен. Причем, к собственному изумлению, я так удачно и метко формулировал свои неожиданные мысли, как никогда раньше. После моего десятиминутного монолога Ади спросил мое имя. Спустя еще полчаса произнес:

– Довольно! Давай сюда твою рукопись!

Оказывается, Ади видел человека насквозь, как рентгенолог. Во внутреннем кармане моего пиджака действительно притаилась рукопись, готовая броситься в бой. Стоящая это была рукопись или нет – я уже не помню. Впрочем, желающие могут заглянуть в январский номер журнала «Нюгат» за 1916 год. Именно там и появился на свет мой первый печатный труд.

– Давай сюда твою рукопись!

Сердце мое колотилось и руки дрожали, когда я повиновался. Ади даже не подумал взглянуть на мое сочинение, а, переспросив мое имя, написал на последней странице рекомендацию к Эрне Ошвату [41]41
  Ошват Эрне (1877–1929) – один из редакторов известного в начале века прогрессивного журнала «Нюгат».


[Закрыть]. В ней он назвал меня «молодым талантливым писателем».

– Отнеси Ошвату, – произнес он, передавая мне рукопись, неожиданно приобретшую вес и ценность. – А теперь, ребята, оставьте меня! За ваш кофе я заплачу.

По дороге домой мы вновь и вновь перечитывали рекомендательное письмо. Блаженство, которое я испытывал, не поддается описанию. Но едва ли не более счастливым чувствовал себя Нандор Штейнфельд.

– Ну, видишь, видишь! – приговаривал он.

Я долго не мог произнести ни слова.

– Представляешь! – воскликнул я наконец. – Он назвал меня «молодым и талантливым писателем»!

Нандор, видимо, хотел ответить «А ведь он даже не прочел твоей рукописи», но, совсем охмелев от переживаний, запутался в словах и воскликнул: – Ну, конечно, ведь он не прочел твоей рукописи!

На другой день я отнес рекомендательное письмо Ади в редакцию «Нюгата» лично Эрне Ошвату.

С Нандором Штейнфельдом я снова встретился уже в феврале 1945 года, после освобождения Будапешта. От него я узнал, что столь памятное для меня рекомендательное письмо Ади уцелело. Рукописи поэта и вместе с ними это письмо Нандор закопал в тайнике, чтобы спасти от нилашистов, терроризировавших город. Я откомандировал четырех красноармейцев, чтобы найти тайник, но, как мне известно, рукописи Ади так и не нашлись…

К истории рекомендательного письма относится и то, что я прочитал недавно в газете «Мадьяр Немзет». В своей статье о старом «Нюгате» Оскар Геллерт писал, что Эрне Ошват обиделся, когда я пришел к нему с рекомендательным письмом.

Перевод А. Гершковича

Под защитой закона

Как известно, летом 1920 года Первая Конная армия, или, как ее еще называют, Конная армия Буденного, громила банды белополяков. И вот, когда части Красной Армии, добивая белополяков, подошли к Карпатам, народы Центральной Европы пришли в движение. Широкие массы трудящихся выражали горячее сочувствие социалистической революции, и перепуганные правительства буржуазных государств оказались бессильными противостоять их напору. В это время (в конце июня или в начале июля) я получил телеграмму от Фридеша Карикаша [42]42
  Карикаш Фридеш (1891–1938) – венгерский революционер-интернационалист, один из организаторов компартии Венгрии; писатель. Его перу принадлежат рассказы о героях борьбы за венгерскую коммуну, а также ряд переводов на венгерский язык произведений советских и зарубежных авторов.


[Закрыть] – второго секретаря Братиславского городского комитета социал-демократической рабочей партии. Он приглашал меня выступить на массовом митинге с докладом на тему – «Борьба Советской России и будущее народов Центральной Европы». Я принял приглашение и к назначенному времени приехал из Мункача в Братиславу. В секретариате городского комитета, куда я явился, чтобы представиться социал-демократу Виттиху [43]43
  Виттих Пауль (1877–1957) – один из руководителей рабочего движения в Братиславе. В 1918–1938 годах играл видную роль в немецкой социал-демократической партии в Чехословацкой республике.


[Закрыть] – председателю городского комитета Социал-демократической рабочей партии, в которую, кроме социал-демократов, входили и коммунисты, меня ждал сюрприз. Между прочим, в течение трех последних месяцев я знакомился с ним уже дважды, но каждый раз мы тут же ссорились и расходились. И вот теперь, снова приветливо пожав мне руку, Виттих, улыбаясь, обратился ко мне: «К сожалению, вы, дорогой товарищ, приехали понапрасну, – власти не разрешили нам проводить митинг. Разрешение провести митинг получили не мы, а христианские социалисты – на той же площади и в тот же самый час, на который мы подали заявку, точнее говоря, в половине одиннадцатого утра, в воскресенье. Одним словом, разрешения у нас нет, стало быть, митинг не состоится. Ничего не поделаешь. Вы будете моим гостем, пообедаете, отдохнете, а затем вернетесь в Мункач».

К нашей беседе, весьма краткой и носившей, так сказать, односторонний характер, внимательно прислушивался стоявший рядом Фридеш Карикаш. Я знал его. Рабочий-металлист. Участник Великой Октябрьской социалистической революции, интернационалист, отважно сражавшийся в рядах Красной Армии против врагов молодого советского государства, а в период Венгерской Советской республики – комиссар легендарной кавалерийской бригады венгерской Красной армии. И еще было известно, что в свободную минуту он охотно брался за перо. Молодой, стройный, крепкий на вид, Карикаш слушал, лукаво улыбаясь. Во всем его облике было что-то юное, мальчишеское…

– Товарищ Виттих, – вмешался в наш разговор Карикаш, – дал, как мне кажется, весьма противоречивую информацию. Поначалу он заявил, будто разрешения на митинг нет совсем, а под конец сказал, что оно есть. По моим данным, его второе утверждение можно считать более соответствующим действительности. Разрешение провести митинг есть. Я знаю, его собственноручно подписал начальник полиции, а бургомистр, или как бишь его там величают, тоже скрепил бумажку своей подписью. Я, конечно, ничего не имею против приглашения нашего товарища на обед и даже приветствую это, но что касается предложения вернуться в Мункач, тут я решительно возражаю. Митинг мы во что бы то ни стало проведем.

– Помилуйте, товарищ Карикаш! Ведь разрешение на митинг получили не мы, а христианские социалисты!

– Это мелочь, и не будем обращать на нее внимание, товарищ Виттих! Разрешение дано, а кто его получил, не столь уж и важно. Мы должны провести наш митинг, это главное.

– Вы не знаете, что говорите, товарищ Карикаш!

– Зато я знаю, что делаю, товарищ Виттих!

И Карикаш заговорщицки мне подмигнул.

Втроем мы отправились в ресторан, окна которого выходили на площадь, где совсем недавно сняли с пьедестала статую Марии-Терезии [44]44
  Мария-Терезия проводила политику национального гнета.


[Закрыть]. По дороге мы и словом не обмолвились о спорном вопросе.

Виттих любил посидеть за обеденным столом. К тому времени он уже был депутатом парламента, председателем городского комитета объединенной рабочей партии, редактором газеты, но ему по-прежнему доставляло удовольствие посидеть в ресторане за накрытым белой скатертью столом, и чтобы кельнеры во фраках подносили изысканные блюда и напитки.

По дороге в ресторан Карикаш, воспользовавшись затяжным приступом кашля у Виттиха, шепнул мне: «Постарайтесь до самого вечера как-нибудь занять старика». – «Хорошо, я буду рассказывать ему разные побасенки». – «От них мало толку, лучше заставьте его говорить, а сами изобразите на своем лице благоговейное внимание. Тогда он увлечется рассказом и до самой полуночи не сдвинется с места. Я же тем временем смогу хорошо поработать».

Как только мы покончили с обедом, Карикаш, извинившись, отпросился у Виттиха и тут же ушел, а я повернул разговор на злободневные вопросы рабочего движения.

Для понимания тогдашней обстановки следует напомнить, что в 1920 году чехословацкие коммунисты сплачивали свои ряды в рамках социал-демократической партии. Действуя так, им удалось привлечь на свою сторону подавляющее большинство рабочего класса, а после раскола (в сентябре 1920 года) вовлечь рабочих в ряды коммунистической партии. А пока что коммунисты вынуждены были сидеть за одним столом даже с правыми социал-демократами, причем последние занимали большую часть руководящих постов в партийном аппарате. Сложившаяся таким образом обстановка создавала для коммунистов немало трудностей, но и путь правых социал-демократов не был усеян розами – им тоже было нелегко. С одной стороны, находясь под неусыпным надзором властей – государственного аппарата буржуазии, им постоянно приходилось доказывать, что они, дескать, не революционеры и ничего общего с коммунистами не имеют, а с другой стороны, соприкасаясь с рабочими, твердить нечто противоположное, дабы не утратить окончательно остатков своего былого влияния. Итак, выслуживаясь перед буржуазией, правые социал-демократы выставляли напоказ свою тогдашнюю политику соглашательства, а заискивая перед коммунистами, афишировали свое революционное прошлое, сильно приукрашивая свои заслуги.

Вот поэтому-то Виттих и не заставил себя долго упрашивать, а охотно пустился в пространные рассуждения. Он принадлежал к тому типу рабочих вожаков, которые в молодости проявляли стойкость, бесстрашие, не боялись ни тюрем, ни полицейской шашки и смело шли навстречу невзгодам, выпавшим на их долю – на долю активистов рабочего движения в Венгрии, где господствовали графы Тиса, бароны Банфи, реакционные правители, подобные Кальману Селлу. Но, увы, когда борцы, подобные Виттиху, оказывались вне опасной зоны, с ними зачастую происходила метаморфоза. Добившись материальных благ и мещанского благополучия, эти преуспевшие в жизни и сделавшие карьеру люди устраивали разнос молодым, называя их «забубенными головушками», «безусыми юнцами, у которых-де не обсохло молоко на губах». Но, сидя за накрытым столом в тесном дружеском кругу, они не упускали случая рассказать о своем славном прошлом, похвастаться былой своей революционностью, возможно, смутно сознавая при этом, что именно прошлое – самая счастливая пора их жизни.

Виттих облегчил возложенную на меня Карикашем задачу. Он рассказывал не умолкая. О правлении Банфи, Тисы, и признаться, – хотя частые приступы надсадного кашля мешали ему, – рассказывал весьма увлекательно. Виттих был настолько поглощен воссозданием прошлого, что не заметил, как быстро пролетело время, и был крайне удивлен, увидев Карикаша, вернувшегося в ресторан поужинать.

Вид у Карикаша был весьма довольный, и, судя по всему, он сильно проголодался. Мы не спеша плотно поужинали и, покончив с трапезой, стали слушать Карикаша. Каким превосходным он был рассказчиком! Саратовский токарь, о котором он рассказывал, казалось, сидел тут же, рядом, и распивал с нами пилзенское пиво, комиссар-сибиряк словно к нам обращался со своими пламенными призывами, сражавшиеся на Украине венгерские красноармейцы только что промчались на своих боевых конях мимо нашего стола. Рассказы Карикаша на короткое время захватили внимание Виттиха, но он то и дело поглядывал на часы, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет захватить инициативу. Наконец такой момент наступил, и Виттих позабыл о времени.

Было уже далеко за полночь, когда мы проводили его домой.

– Сперва мы наметили митинг на одиннадцать часов утра, – сказал мне Карикаш, когда мы остались вдвоем, – но в сложившейся обстановке придется перенести его на десять. Вступительное слово скажу я, а вы выступите с докладом. Я сознаю, что требую от вас почти невозможного, но все же вынужден просить вас говорить коротко. Самое большее – полчасика.

– Значит, все благополучно?

– Если вы не подведете меня – все будет в порядке. Помните – полчаса, не больше.

* * *

Эта история не имеет неожиданной развязки, массовый митинг прошел по намеченному плану, в полном соответствии с замыслом Карикаша. Площадь, куда христианские социалисты созвали своих единомышленников на одиннадцать часов утра, уже с восьми была обложена со всех сторон заградительными отрядами полиции. Правда, власти не рассчитывали, что на площадь стечется так много народу, ведь христианские социалисты к тому времени уже не пользовались сколько-нибудь значительным влиянием в широких массах. Но, всем на удивление, уже в половине десятого огромная масса людей собралась на площади. Выступая от имени христианских социалистов, Карикаш открыл митинг за несколько минут до десяти. Я, памятуя о его просьбе, говорил только три четверти часа. Никаких осложнений не произошло, и все шло как по-писаному.

Около одиннадцати Карикаш закрыл митинг, но уже не от имени христианских социалистов, а от имени всех «истинных социалистов». Правда, к концу моего выступления кое-где из толпы слышались грубые выкрики. Это кричали христианские социалисты, которые к одиннадцати часам стали стекаться на площадь. Полицейские призывали крикунов к порядку, более того, восседавший на трибуне офицер полиции – чех, которого перевели в Братиславу всего лишь несколько дней тому назад и который ни слова не понимал по-венгерски, отдал приказание, чтобы некоторых «особенно дерзких нарушителей порядка» отвели в полицейский участок.

– Да что вы, господин инспектор, оставьте! – вступился за них Карикаш. – Не будем нарушать торжественную атмосферу народного митинга арестами. Вы же знаете – собака лает, ветер носит.

К этому моменту участники массового митинга уже построились в колонны, началась демонстрация протеста. Площадь огласилась громкими возгласами:

– Да здравствует Советская Россия! Да здравствует Красная Армия!

Вдруг над колоннами демонстрантов взвились алые стяги, и тысячеголосый хор грозно прогремел:

– Руки прочь от Советской России!

Перевод Б. Гейгера

Меценат

Всем известно, что Лайош Хатвани [45]45
  Хатвани Лайош (1880–1901) – известный венгерский писатель, критик, литературный деятель, сын банкира.


[Закрыть] покровительствовал многим венгерским писателям. Но, пожалуй, я единственный был не должником, а кредитором Хатвани.

Дело обстояло следующим образом.

В ноябре – декабре 1919 года я в течение трех недель торговал газетами в Вене. С шести утра до шести вечера я стоял на перекрестке Картнер-штрассе и Грабен-штрассе и выкрикивал названия венгерских эмиграционных газет. Мой бизнес вполне себя оправдывал: в те дни я регулярно не только завтракал, но и ужинал.

И вот однажды передо мной остановился Лайош Хатвани. Он взял по одному экземпляру всех газет и достал крупную купюру, чтоб расплатиться со мной.

– К сожалению, сдачи нет, – сказал я, возвращая ему деньги. – В другой раз заплатите, когда вам будет по пути, – добавил я вежливо.

Хатвани все же пытался оставить мне купюру, но в те времена я был еще самолюбив и «на чай» не принимал.

Раз пять-шесть после того я продавал газеты Хатвани, и каждый раз он пытался всучить мне крупную купюру. Я был начеку.

Вскоре мне пришлось расстаться со своим относительно доходным промыслом: одна из эмигрантских газет поместила антисоветскую статью, и мои работодатели (эмигранты из правых социалистов) настаивали, чтобы я продавал и эту газетенку. Мы, газетчики-коммунисты, отказались это делать и в результате остались без работы.

Лайоша Хатвани я не видел более четверти века. Он так и остался мне должен форинтов пятнадцать – шестнадцать, в пересчете на сегодняшние венгерские деньги.

В 1946 или в 1947 году я встретился на квартире у Ене Хелтаи [46]46
  Хелтаи Ене (1871–1957) – известный венгерский писатель, драматург, новеллист. На русский язык переведены его повесть «Ягуар» и комедия «Немой рыцарь».


[Закрыть] с супругой Лайоша Хатвани, отца которой, Белу Шомоди, я знал еще со студенческой скамьи, и признался ей, каким образом я вот уже четверть века являюсь кредитором ее мужа. Это очень ее удивило. Но вскоре Хатвани сторицей расплатился со мной. Он перевел мой роман «Шкипетары» на английский язык и сам нашел издателя, более того – в прессе появилось несколько похвальных рецензий, и я подозреваю, что к этому он тоже приложил руку…

Экземпляр английского издания моего романа я достал с помощью супруги Хатвани. Я не скрывал своей радости. Писатель, равнодушно берущий в руки новое издание своей книги, просто лицемер.

Получая из рук супруги Хатвани прекрасно изданные в кожаном переплете книги, я не преминул ей заметить: «К сожалению, сдачи нет…»

Она с удивлением посмотрела на меня, видимо, решив, что я свихнулся на радостях…

Перевод А. Гершковича

Перевод

В жаркий и голодный августовский день 1922 года, гуляя в дурном настроении по улицам Вены, я встретил Андора Габора [47]47
  Габор Андор (1884–1953) – известный венгерский писатель, антифашист.


[Закрыть].

– Что нос повесил, сынок? Что случилось? – спросил он и тут же сам ответил: – Ясно, у тебя нет денег!

– Ни гроша! – воскликнул я.

– И у меня тоже, – сказал он. – Но все же я тебе помогу. Идем!

Я пошел с ним, и по дороге он рассказал, каким образом хочет помочь мне. В Вене создано какое-то книжное издательство, владельцев его интересует лишь одно – прибыль. И так как они убеждены, что большие деньги может принести только бульварная литература, то решили издавать третьесортные приключенческие романы. Они обратились к Андору Габору с просьбой организовать для них перевод на венгерский язык для начала хотя бы десяти таких (более чем сомнительной ценности) книг.

– И ты согласился? – пораженный, спросил я.

– Конечно! – отвечал Габор. – И один такой роман ужасов будешь переводить ты. Испанский знаешь?

– Откуда? Ни единого слова!

– И все же ты переведешь одну паршивую испанскую книжонку, – произнес Андор Габор с решительностью, не терпящей возражений.

– Но каким образом?

– Это твоя забота! Я дам тебе этот сомнительный шедевр и пять долларов. Когда работа будет готова, получишь еще пять долларов.

Пять долларов! Вернее, десять! В Вене постоянно падала ценность денег, и удивительнейшее дело – от инфляции больше всего страдали не те, у кого были деньги, а те, у кого их не было. Среди последних видное место занимали мы, коммунисты-политэмигранты. Мы были занесены в черные списки, и я даже сейчас не могу понять, на что мы тогда жили. Подумать только, десять долларов за перевод испанского романа ужасов! Да за эту сумму я бы и не за такое взялся!

С пятью долларами в кармане и с книжонкой в пестрой обложке я направился в кафе «Бетховен», где обычно собиралась группа коммунистов-эмигрантов. Там с утра до вечера просиживал Макси Лекаи, о котором мне было известно, что он читает и пишет на семи-восьми языках.

– Ты знаешь испанский? – спросил я у него.

– Смотря о чем идет речь, – осторожно ответил он.

Я рассказал, и Макси обязался прочитать обреченное на перевод произведение и подробно изложить мне его содержание. А потом я напишу, как смогу.

Мы поделили пять долларов, я отдал ему книжонку, а на другой день рано утром мы снова встретились. Макси провел основательную работу; два часа подряд он пересказывал мне то, что прочитал ночью, а я делал заметки. Потом на основании своих заметок я заново написал роман ужасов, который и в оригинале не блистал высокими художественными достоинствами, а в моем изложении был просто гнусным.

Рукопись я тут же отнес Андору Габору. Он взял ее и, разумеется, даже не заглянув, написал: «Отличный, верный перевод!»

– Ну видишь, ты же знаешь испанский язык! – с упреком сказал он.

– Дело было так… – начал было я, но Габор не стал слушать.

– Я не любопытен!.. – вскричал он. – Через полчаса откроют кассу, и ты сможешь получить остальные пять долларов. Ты их честно заслужил!

Когда мы с Макси Лекаи поделили вторые пять долларов и отправились пообедать, он вздохнул:

– Думаю, мне все же следует изучить испанский.

– А разве ты его не знаешь? – в ужасе воскликнул я.

– Откуда? – грустно ответил он. – Я прочитал один английский бульварный роман и рассказал тебе его содержание, изменив имена на испанские. Мне кажется, он такой же скверный, может быть, еще хуже того, что принес ты. Но это, конечно, только предположение, а вовсе не научно доказанное утверждение.

Две-три недели спустя я снова встретился с Андором Габором и ознакомил его со своим творческим методом, то есть рассказал историю перевода.

– Ну, видишь, сынок! Я знал, кому дать работу! Думаю, если книга, которую ты перевел, выйдет, она сыграет хорошую роль в деле дискредитации бульварной литературы. Я надеюсь, ты состряпал такую скверную писанину, что тот, кто ее прочтет, десять раз подумает, прежде чем снова возьмет в руки приключенческий роман. Спасибо, Бела, большое спасибо за помощь!

В наше время, читая переведенные на венгерский язык произведения, знакомые мне в оригинале, я, случается, вздыхаю. Какое все-таки счастье, что наши переводчики сейчас работают не так легкомысленно и недобросовестно, как это делал я в 1922 году!

Перевод Е. Тумаркиной