Текст книги "Избранное"

Автор книги: Бела Иллеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Бела Иллеш
Избранное

Перевод с венгерского

А. Гершкович
Путь Белы Иллеша

… На белой кровати в подушках неподвижно лежит человек с очень живыми, даже веселыми глазами; он непрерывно курит свои трубки, рассыпая на снежные простыни крошки табака и пепел. Он говорит и слушает как ни в чем не бывало, а между тем вот уже много лет прикован тяжелой болезнью к постели. И хотя из окон его больничной палаты видны горы Буды и берег голубого, вернее, седого у венгерской столицы Дуная, тем не менее воображение переносится на много лет назад, в другой город и в другую квартиру, где вот так же лежал неподвижно на спине и продолжал работать человек по имени Николай Островский.

Разумеется, судьбы различных людей можно сравнивать только условно. Венгерский писатель Бела Иллеш, о котором идет здесь речь, принадлежит не столько по возрасту, сколько по своему духу, по характеру к людям племени Николая Островского. Бесспорно, что встречи с Н. Островским, знакомство с его книгами, так же как встречи с Д. Фурмановым, А. Фадеевым и другими советскими писателями в годы жизни Б. Иллеша в Москве, существенно повлияли на его писательскую и человеческую судьбу. Есть малоизвестная фотография, еще не публиковавшаяся в нашей печати: Н. Островский в длинном кожаном пальто с поднятым воротником и В. Иллеш в шубе и в брюках-гольф стоят на камнях у берега моря под Севастополем в декабре 1930 года. Н. Островский трогательно держит своего венгерского друга под руку. Эта фотография, историю возникновения которой еще предстоит раскрыть, служит наглядным подтверждением близости двух родственных душ.

Путь Белы Иллеша в жизни и в литературе весьма характерный для венгерской культуры и заслуживает внимательного изучения.

Б. Иллеш принадлежит, несомненно, к художникам-публицистам нового, социалистического типа, сам характер жизни и творчества которых представлял новый ценностный фактор в нарождавшейся социалистической венгерской культуре. Научное изучение творчества писателей-коммунистов 20-30-х годов в Венгрии только началось. (Мы имеем в виду прежде всего исследования М. Саболчи и Л. Иллеша, опубликованные в последние годы.) Советское литературоведение также в долгу перед плеядой венгерских писателей-коммунистов, которые в межвоенные годы жили и работали в Советском Союзе. Между тем жизнь их полна пафоса борьбы и драматизма поисков, не свободна она и от ошибок, раскрыть закономерность которых – значит приблизиться к пониманию путей формирования и развития новой, социалистической литературы, проходящей проверку практикой как в нашей стране, так и у народов других социалистических стран.

Сорок лет назад, в первых критических статьях советских литературоведов о творчестве Белы Иллеша, исходным был тезис о том, что он пришел в литературу от венгерской революции (см., например, книгу: М. Живов. От Пемете до Тисы. Творческий путь Белы Иллеша. Библиотека «Огонек», 1932, № 710). Этот тезис совершенно верный и сохраняет свою силу и сегодня. Но сегодня сказать так уже недостаточно. От революции, вернее от переломной революционной эпохи 1917–1919 годов, пришел в венгерскую литературу не один Б. Иллеш, а целый ряд поэтов и писателей – начиная с Аттилы Йожефа, который был на десять лет моложе Иллеша, а закончил свой путь совсем молодым – в 1937 году, до ныне здравствующих крупнейших поэтов и писателей современной Венгрии – Дюлы Ийеша, Ласло Немета, Йожефа Лендела и других.

В чем своеобразие пути, пройденного в венгерской литературе XX века именно Белой Иллешем?

Мысленно вернемся на полвека назад. Представим себе на мгновение юношу не без способностей из карпатского городка, попадающего в Будапешт – центр венгерского рабочего движения. Бела Иллеш родился в 1895 году в небогатой еврейской семье в Закарпатье. Впечатления детства ярко и точно описаны им самим в романе «Карпатская рапсодия», который публикуется в настоящей книге. Это избавляет нас от необходимости говорить о сложном переплетении национальных и социальных отношений в этом своеобразном уголке земного шара.

Начал писать Бела Иллеш в конце первой мировой войны в жанре полубеллетристическом-полудокументальном. Повесть-сатира «Доктор Пауль Утриус» и публицистический очерк «Спартак» создали ему репутацию скорее публициста социалистического направления, чем писателя. Так, собственно говоря, и было: сам Иллеш вспоминал впоследствии, что долгое время он вовсе не чувствовал себя профессиональным литератором и рассматривал свои «писания» как нечто второстепенное и производное от основной организаторской и революционно-пропагандистской работы.

И действительно, бурные события первой мировой войны, во время которой Бела Иллеш хлебнул окопной жизни на итальянском фронте, затем буржуазная революция в октябре 1918 года в Будапеште, когда на развалинах австро-венгерской монархии была объявлена демократическая республика, незабываемые дни и месяцы венгерской пролетарской Коммуны 1919 года, в которой Иллеш принимал непосредственное участие, наконец, поражение Коммуны и годы скитаний в эмиграции, а затем активнейшее участие в жизни и строительстве первой страны социализма – все это определило во многом не только судьбу, но и образ жизни и творчества писателя и революционера Иллеша.

«Дело, видимо, обстоит так, – признавался он в одной из своих автобиографий, – что есть писатели, которых жизнь не баловала богатством впечатлений, а с другой стороны, есть такие, кто столько пережил, что не успевает рассказать обо всем… Я, наверное, принадлежу ко второй группе: вот уже почти сорок лет я являюсь свидетелем всемирно-исторических событий и даже, можно сказать, участником их… У меня есть о чем рассказать, нужно только время, но я все еще не выполнил этого своего долга…»

Своеобразие творческого пути писателя и человека Белы Иллеша и заключается, на наш взгляд, в том, что он был прежде всего профессиональным революционером и только потом литератором, что его биография борца была главным источником его творчества. В этом смысле Б. Иллеш продолжал боевую гражданскую традицию венгерской передовой литературы, заложенную еще Ш. Петефи, чья жизнь была примером полного слияния слова и дела. Все это заставляет подробнее остановиться на биографии писателя Б. Иллеша.

В 1920 году Иллеш вновь вернулся в свое родное Закарпатье и стал сотрудничать в местной рабочей газете, которая называлась «Мункаш-уйшаг». Иллеш избрал нелегкий жанр, – его правдивые репортажи о жизни карпатских бедняков часто не пропускала цензура. Тогда Иллеш придумал вымышленный населенный пункт Помете и перенес действие всех своих репортажей в него, назвав репортажи художественными рассказами. Вскоре Пемете стало как бы нарицательным названием для обозначения разгула беззакония в Закарпатье. Так продолжалось до тех пор, пока цензура не раскусила, в чем дело, и не пригрозила закрыть газету, если она будет печатать новеллы Белы Иллеша.

Весной 1921 года одно братиславское издательство выпустило небольшую книжку рассказов Иллеша на венгерском языке. Рабочая печать хвалила ее за содержание и умалчивала о форме, буржуазная же пресса, наоборот, ругала за стиль и язык и ничего не говорила о содержании.

В ноябре 1921 года Белу Иллеша выдворили из Чехословакии, отказав в праве на жительство. С этого момента начались годы его эмиграции, затянувшейся на целую четверть века. Сначала он поселился в Вене, где в то время находилось много венгерских политэмигрантов, вынужденных бежать из страны после прихода к власти контрреволюционного адмирала Миклоша Хорти. В Вене Иллеш встречается с одним из видных руководителей венгерских коммунистов – Ене Ландлером, сближается с Андором Габором и другими писателями-коммунистами, печатает свои новеллы в партийной газете австрийских коммунистов «Роте Фане», а также в «Форвертс». Правда, это не освобождало Иллеша от забот о хлебе насущном, который он зарабатывал, нанимаясь продавцом газет, носильщиком, ночным сторожем. Иногда его новеллы появлялись в газете «Уй Элёре» – органе венгерских коммунистов, эмигрировавших за океан. Бела Иллеш получал за них по полдоллара за штуку, и это считалось большой удачей.

Литература и искусство Венгрии после поражения Коммуны 1919 года разбились как бы на две большие реки. Одна из них продолжала течь по родной земле, другая покинула пределы Венгрии и несла свои воды по землям соседних европейских стран вплоть до освобождения страны в 1945 году. Почти все революционные художники Венгрии, в той или иной степени связанные с пролетарской Коммуной, вынуждены были после прихода Хорти покинуть родину и стать политэмигрантами. После кратковременного пребывания в Вене они разъехались в разные стороны – в Чехословакию, Румынию, Париж, Берлин и Нью-Йорк. Значительная часть венгерской коммунистической эмиграции приехала в Советский Союз. Среди них были Б. Балаж, Ш. Барта, Ф. Сабо, Б. Иллеш, Фр. Карикаш, А. Гидаш.

Весной 1923 года австрийские власти отказали Б. Иллешу в продлении визы на жительство. О возвращении в Венгрию, где свирепствовал белый террор, нечего было и помышлять. И тогда Бела Иллеш приехал в Советскую Россию. На московском вокзале его встречал Матэ Залка. В Советском Союзе Иллеш нашел то, о чем мечтал, – революционный энтузиазм народа, почувствовавшего себя хозяином страны. Он быстро входит как свой человек в литературную жизнь молодой советской республики, питавшей понятную привязанность к революционным писателям других стран и народов. Молодая советская литература, сознавая свой интернационалистский долг, страстно и искренне искала союзников и единомышленников среди литераторов всего мира.

Очень скоро Бела Иллеш издал свои первые рассказы на русском языке. Дм. Фурманов был его крестным отцом по Огизу, Ефим Зозуля напечатал его новеллы в массовой библиотеке «Огонька». Иллеш стал известен. Быстрый успех хотя и был приятен, но имел и затаенные опасности – меньше думалось о требовательности к слову, важнее казалось чаще печататься.

Ранние рассказы Иллеша 20-х годов можно разделить на два цикла, в соответствии с тем, из какого жизненного источника черпал свой материал автор – из жизни венской эмиграции или из жизни закарпатских крестьян. В обоих случаях у Иллеша проглядывало большое знание того, о чем он писал, но не хватало мастерства, литературного опыта. Пожалуй, индивидуальная манера Иллеша более выпукло проявилась в цикле рассказов об эмигрантской жизни. Отдавая известную дань позднему экспрессионизму, Иллеш привносил в повествование резкую, беспокойную и мужественную ноту. Особенно показательно было в этом смысле его выступление (чуть ли не единственный раз) в драматургическом жанре; пьеса Б. Иллеша «Купите револьвер!» привлекла внимание советского театра и была поставлена в 1926 году на сцене театра Революции в Москве.

Тогдашняя критика, оценивая первые рассказы Иллеша, еще далекие от совершенства, сама нередко грешила вульгаризаторством. Справедливо отмечая, что в «эмигрантских рассказах» Иллеш выразил «ненависть к предательской роли социал-демократии», критика подчас отделяла идейную направленность творчества Иллеша от вопросов литературного мастерства. Между тем в ранних своих произведениях Б. Иллеш прошел через поветрие схематизма, когда актуальностью содержания, важностью темы легко оправдывалась риторика и иллюстративность.

В повести «Микола Шугай» (1930) – о крестьянском движении в Закарпатье Б. Иллеш впервые попытался создать произведение с центральным историческим героем, вплотную подойдя к главной теме своего творчества, развитой вскоре в романе-эпосе «Тиса горит». Анализируя этот первый опыт писателя, критика тех лет откровенно рассматривала повесть Иллеша как голую иллюстрацию к политической теории. Такой подход вряд ли мог помочь писателю в творческой работе. Именно в связи с такой критикой М. Горький примерно в те же годы писал: «Для того чтобы критик имел право на внимание писателя, необходимо, чтобы он был талантливее его, знал историю и быт своей страны лучше, чем знает писатель, и вообще – был интеллектуально выше писателя» [1]1
  Цит. по публикации Т. Драгун в «Литературной газете» (1972, 20 декабря, № 51, с. 7).


[Закрыть].

К счастью, у Иллеша оказались в то время и другие учителя. Среди первых его наставников как раз и был М. Горький, а также Р. Роллан. Даже мимолетные встречи с ними, разговоры о литературе означали для молодого писателя бесконечно многое. Ромен Роллан, например, на ранний рассказ Иллеша «Золотой гусь» откликнулся большим письмом, которое и сегодня не потеряло своего значения.

Заметив, что с первого взгляда материал рассказа показался ему сильнее, чем литературная основа, Р. Роллан тут же себя уточняет, говоря, что со второго чтения ему понравились композиция и диалог Иллеша. Далее Р. Роллан переходит к недостаткам, среди которых замечает один крупный политический просчет. «Вас удивляет, – пишет он полушутя, – что у такого боевого и сознательного коммуниста, как вы, могут быть политические ошибки? Поверьте, мое обвинение имеет все основания».

И затем Р. Роллан на примере рассказа Иллеша развивает важную мысль о зависимости идейности от художественности в литературном произведении. Приведем это еще не публиковавшееся на русском языке рассуждение Р. Роллана. «В боевитых литературных произведениях сражающегося пролетариата часто пропагандистское начало выступает на первый план с такой силой, – писал Р. Роллан, – что язык, стиль, композиция отходят на задний план, а то и вовсе о них забывают. Это тяжелая ошибка, ибо из-за нее многое теряет прежде всего пропагандистская сторона произведения. На подобные ошибки я уже обращал Ваше внимание. Теперь же Вы впадаете в другую крайность. Вы пишете о том, какие страшные последствия и каких искалеченных духовно и нравственно людей оставляет после себя война, то есть протестуете против нее. Это правильно. Но Ваш протест такой вежливый, такой тихий, что нужен хороший слух, чтобы его воспринять. А между тем обвинитель должен кричать, да так, чтобы его услышал даже глухой! Ваши меткие – даже кое-где глубокие – наблюдения дают художественное изображение духовной и материальной нищеты, но они не раскрывают, даже наоборот, затушевывают первопричину страданий – войну. Подумайте над этим, и вы поймете, что я прав… А вообще я радуюсь, что Вы написали этот интересный рассказ… Если бы я Вас не ценил, то мог бы отделаться несколькими ничего не значащими комплиментами, хотя я стараюсь по отношению к своим зарубежным коллегам быть строгим критиком, что диктуется моей совестью и любовью к молодым писателям» [2]2
  Цит. по кн.: А. Диосеги. «Б. Иллеш». Будапешт, 1966, с. 94–96.


[Закрыть].

В роллановском отзыве содержался ценный совет найти собственную интонацию в литературном творчестве. С чуткостью большого художника Р. Роллан попытался определить в творчестве Б. Иллеша характерную черту и отличил его голос в общелитературном хоре оттенком «мужественной горечи».

С другой стороны, Горький, как позже вспоминал об этом сам Иллеш, «строгал стружку» с быстро продвигавшегося по литературной лестнице венгра. Особенно запомнились Иллешу слова Горького, сказанные ему после того, как Б. Иллеша и некоторых других венгерских писателей приняли в члены только что организованного Союза писателей и стали в печати называть просто «советскими писателями». «Я, конечно, верю, – горячился Алексей Максимович, – что, если надо, вы готовы умереть за советскую страну. Но настоящий советский человек из вас получится только в том случае, если всегда будете помнить о своей Венгрии. Подлинный интернационализм обязательно предполагает любовь к родине» [3]3
  Б. Иллеш. «Анекдоты, встречи, истории». Будапешт, 1964.


[Закрыть].

В этих словах основоположника социалистической литературы в России сквозила забота о судьбе всей мировой революционной литературы, о судьбе социалистического реализма как нового этапа в историческом развитии искусства. Глубокий интернационализм Горького проявился в том, что он не постеснялся затронуть самый щепетильный момент, связанный с приходом в советскую литературу зарубежных писателей. На какое-то время они действительно вынуждены были в силу исторических причин оторваться от родной почвы и продолжать свое творчество в идейно близкой, но инородной языковой и культурно-исторической среде. Благородный пафос, рожденный их участием в грандиозном строительстве первого в мире социалистического государства, нередко сочетался в их творчестве с риторикой, что было неизбежным следствием нехватки для писателя-эмигранта родного воздуха и привычной психологической среды. Риторика как бы компенсировала бескорневую систему питания некоторых произведений эмигрантской литературы, шедших от умозрительной схемы.

В рассказах Б. Иллеша этого периода, наряду с венгерской темой («Золотой гусь» и др.), впервые появляются сюжеты из советской жизни («Ковер Степана Разина» и др.), в которых с большой доброжелательностью писатель пытался раскрыть черты нового человека.

Характерно, что схематизм, как детская болезнь нарождавшейся пролетарской литературы, был присущ самым различным социалистическим художникам, работавшим в разных странах. Примерно в те же годы на него указывал и крупнейший поэт-коммунист Аттила Йожеф, творивший в чрезвычайно трудных условиях хортистской Венгрии. «Опуская формальные точки зрения, любого поэта, выступающего с социалистической претензией, – писал он в рецензии (1928) на сборник стихов современного ему поэта Ц. Брихты, известного своей декларативностью, – необходимо – именно в интересах социализма – подвергнуть проверке прежде всего в том, насколько он пережил, прочувствовал социализм как поэзию, или, точнее говоря, насколько идейное содержание своей поэзии ему удалось обратить в состояние своей души. Это важно с социалистической точки зрения, ибо без этого даже классовая борьба пролетариата может быть изображена антисоциалистически…» [4]4
  Б. Иллеш. «Анекдоты, встречи, истории». Будапешт, 1964.


[Закрыть]

Может показаться, что мы здесь несколько отклонились от темы, связанной с творчеством Б. Иллеша. Но это не так. Впоследствии, подытоживая свой литературный путь, он сам обращался к будущим историкам венгерской социалистической литературы с просьбой и даже требованием не забывать и не обходить молчанием важный период его жизни – период работы в Москве. «Следует обстоятельно проанализировать те годы, хотя бы потому, что, живя одной жизнью с советскими писателями, я в то же самое время был участником жизни венгерской эмиграции в Москве», – писал Б. Иллеш в 1956 году.

И действительно, Бела Иллеш всегда находился в самом центре общественной и литературной борьбы, с охотой принимал на себя различные организационные функции, не щадя для этого ни времени, ни сил. В 1930 году он был избран ответственным, а с 1932 по 1935 год был Генеральным секретарем МОРПа (Международного объединения революционных писателей), вел огромную организаторскую работу по объединению сил международной революционной и прогрессивной литературы. Известное участие принимал в эти годы Иллеш и в выработке программы венгерской пролетарской литературы, по поводу которой уже в те годы возникли острые споры.

Вкратце дело заключалось в следующем. Венгерские писатели-эмигранты, активно включившись в жизнь первой страны социализма, закономерно стали играть все более ведущую роль в передовом венгерском искусстве межвоенного двадцатилетия. Но, осознавая свою историческую миссию, они нередко недооценивали тех своих соотечественников, которые продолжали борьбу в самой Венгрии, в условиях хортистского террора, и подчас глубже видели реальные трудности, стоявшие перед венгерским пролетариатом. Венгерская политэмиграция в Москве стала претендовать на роль арбитра в определении путей всего венгерского революционного искусства. Эта тенденция нашла свое крайнее выражение в период расцвета деятельности венгерской секции РАППа (1930–1931 годы), объявившей себя чуть ли не единственным полноправным представителем венгерского пролетарского искусства. В этом духе и был выработан «Проект платформы венгерской пролетарской литературы», содержавший ряд методологически и политически ошибочных положений. Таким образом, наряду с тем весьма положительным, что содержалось в деятельности и творчестве объединившихся в Москве венгерских пролетарских писателей и художников (активное участие в жизни советского искусства и в рабочем международном движении, борьба за идеологическую чистоту и социальную функцию революционного искусства), им были свойственны и многие левосектантские ошибки.

Позднее Бела Иллеш трезво оценивал годы работы и жизни в Москве. «Я, разумеется, не могу говорить об этом времени беспристрастно, – писал Иллеш спустя тридцать лет, – но признаюсь, мне очень больно, когда о нашей тогдашней работе умалчивают… Да, мы ошибались и много возможностей упустили, но мы дали толчок развитию социалистической литературы. Мы совершали ошибки двоякого рода: во-первых, часто не понимали, что партия требует от нас высокохудожественной литературы. Короче говоря, мы грешили левачеством и наносили тем самым большой вред общему делу. Во-вторых, мы частенько переоценивали значение литературы, не понимали, что только тогда, когда литература овладеет читателями, она приобретает политическую силу». Этим признанием Б. Иллеш преподал полезный урок следующему поколению борцов за венгерскую социалистическую литературу.

В 30-х годах значительно возрастает художественное мастерство Б. Иллеша. Уже «Тиса горит» (1929) означала важную веху в его творчестве. Здесь впервые с эпическим размахом Иллеш изобразил величайшее потрясение в жизни венгров его поколения – революционную борьбу венгерского пролетариата в 1919-м и в последовавшие за разгромом Коммуны годы. Романом зачитывались советские люди, его перевели на многие европейские языки. «Тиса горит» воспринималась в те годы как своего рода художественный репортаж о венгерской пролетарской Коммуне. Отличительной особенностью романа являлось его ярко выраженное стремление «быть доступным самому простому читателю, заинтересовать самые широкие массы рабочих и крестьян», как писал об этом позднее сам автор. Это сознательное стремление к достоверности и общедоступности и предопределило во многом публицистический стиль и характер повествования. Автор так определял его место в политической атмосфере своего времени: «Когда я писал этот роман, наша партия вела острый и длительный спор об оценке пролетарской революции… К сожалению, эта дискуссия часто принимала личный характер и переходила в спор о личностях… Когда роман вышел, все решили, что он преувеличивает опасность разногласий в партии, а потом, спустя много лет, пришли к выводу, что роман недооценивает этой опасности». Добавим в этой связи, что так случалось не один раз в истории литературы: новая эпоха неумолимо выносит свой приговор произведению искусства, которое затрагивает действительно существенные, а не случайные проблемы своего времени.

В стилевом отношении роман «Тиса горит» являл собой интересный опыт соединения приключенческого романа, экспрессионистского описания и исторической документальной повести. Это сочетание было порождено временем и степенью развития венгерской революционной литературы, которая в поисках собственного языка пользовалась различными стилевыми средствами, отдавая все же предпочтение реализму.

Главным трудом Белы Иллеша, главным делом его жизни стал роман «Карпатская рапсодия», первый тираж которого вышел в мае 1941 года, перед самой войной. Критика не успела тогда обратить на него достойное внимание. Да и сам автор, едва успев «обмыть» с друзьями свою любимую книгу, забыл о ней в тот самый день 22 июня 1941 года, когда вместе с А. Гайдаром, Ю. Либединским и другими советскими писателями он явился на призывной пункт и отправился с московским ополчением на фронт. До конца войны и еще несколько лет после победы венгерский писатель, гражданин СССР Бела Иллеш не снимал с себя солдатской шинели, пройдя путь от рядового до майора, от Москвы до своего родного Будапешта.

Только после войны роман «Карпатская рапсодия» впервые вышел на венгерском языке.

«Карпатская рапсодия» – историко-биографический роман. В нем нашли правдивое и яркое изображение большие общественные и политические сдвиги в жизни городов и сел Закарпатья накануне и после окончания первой мировой войны, то есть в годы детства и юности автора. Подъем революционного движения народных масс показан автором через судьбы Гезы Балинта, Миколы Петрушевича, Тамаша Эсе и других героев романа. Б. Иллеш стремился в «Карпатской рапсодии» к созданию многоплановой и сложной картины жизни Закарпатья, и это ему удалось. Роман густо заселен людьми разных судеб, разных национальностей и разных социальных слоев.

В «Карпатской рапсодии» Бела Иллеш показал себя в новом качестве – как зрелый мастер прозы, своеобразный рассказчик. Годы литературной учебы, уроки мастерства, полученные от общения с такими выдающимися художниками, как Р. Роллан, М. Горький, А. Серафимович, с товарищами по перу – советскими писателями А. Фадеевым, Б. Горбатовым и другими, жизненный опыт, накопленный Б. Иллешем за время жизни в Советском Союзе, дали свои плоды. Творчество его мужало и набиралось соков вместе с ростом и зрелостью советской литературы. Достаточно сравнить рассказы Б. Иллеша 20-30-х годов с романом «Карпатская рапсодия», как убеждаешься не только в том, что между ними существует известная связь, но и в том, что писатель достиг высокого уровня художественного мастерства.

Новый роман Иллеша увлекал прежде всего тем, что открывал для советского, да и мирового читателя целую страну, колоритнейший уголок земли в самом центре Европейского континента, который до того времени был скрыт от читающей Европы лесистыми Карпатами. Бела Иллеш оказался в мировой литературе не только первооткрывателем этого интересного края, но и подлинным его художником и певцом. Само собой разумеется, он был и его горячим патриотом, человеком, беззаветно влюбленным в эту многострадальную и поэтически-красочную землю с горами и долинами, быстрыми реками и вечнозелеными лесами. Этой влюбленностью в Карпаты и преданностью его людям пропитан весь воздух повествования.

Роман Иллеша написан от первого лица – отсюда его доверительная интонация. Она усиливается еще тем обстоятельством, что это лицо – сам автор книги. Геза Балинт – как бы псевдоним писателя Белы Иллеша (историю этого псевдонима он излагает в публикуемой в этом томе новелле об Ауреле Карпати). Такой прием дает возможность писателю в полной мере проявить свойственную ему манеру, – он повествует о реальных событиях и реальных людях с известной долей вымысла и обобщения. Иллеш рассказывает только о том, что сам пережил и перечувствовал, но благодаря тому, что жизнь его похожа на увлекательный роман, писатель возводит рассказ о ней в ранг поэзии. Ведя рассказ от своего и в то же время как бы от чужого имени, он порой свободно парит на крыльях своей фантазии, придерживается исторических фактов и вместе с тем часто далеко отходит от них. Позднее в этой манере он напишет свои короткие истории-воспоминания – «анекдоты».

В «Карпатской рапсодии», композиционно состоящей из трех частей, мир Закарпатья увиден соответственно глазами подростка, юноши и мужа. Вместе с автором как бы взрослел и набирался опыта и силы лесистый закарпатский край. В первой части край этот словно бы переживает период своего детства – с патриархальными обычаями старины, со сбором винограда и сказочными лешими в лесу, с узким мирком и кругозором берегсасских обывателей. Во второй части в рапсодию врывается тема социального неравенства, контрастирующая прекрасной свободной природе, на лоне которой развертывается действие романа. Особенно остро эта тема звучит в главах о вымышленной лесной деревне Пемете. Лесорубы разных национальностей жили там впроголодь: еврей надеялся и ждал Мессию, венгры – Чабу, русины – Владимира. С первых страниц третьей части в книге развертывается античеловечная, безобразная картина братоубийственной мировой бойни. Иллеш пишет теперь о войне не шепотом, а во весь голос, заставляя и незрячего увидеть ее кошмары:

«– За отечество! За короля! – закричал молодой лейтенант. – Вперед! Ура!

– К чертовой матери! – ответило около тысячи венгерских солдат, все же выскакивая из окопов.

Я тоже кричал. Мой голос тонул в общей ругани.

Мы бежали как бешеные. Злились мы не на румын, а на жизнь, но бросались на румын…

Румын поднял винтовку, чтобы разбить мне прикладом голову. Вонзая в него штык, я отвернулся, чтобы не видеть его лица…»

Вся третья, заключительная, часть книги полна диссонансов, непримиримых противоречий, как национальных, так и социальных, как между богатыми и бедными, так и между правителями отдельных стран, претендовавшими на зеленое золото Карпат. Все это мы видим не потому, что прежде этих противоречий не существовало, а потому, что повзрослел, вырос главный герой книги Геза Балинт, взгляд его стал зорче и яснее.

С особой любовью автор рисует обаятельный образ Миколы Петрушевича, сверстника и друга Гезы. Образ этого легендарного человека прекрасной души проходит через весь роман и выписан с величайшим вниманием. Микола Петрушевич поистине брат Иллеша по духу, по убеждениям, по цели в жизни, и потому героическая смерть «красного» Петрушевича в финале романа показана как начало торжества его дела, как завет живым продолжать борьбу за справедливое устройство жизни.

Рапсодия как музыкальная структура, учит теория музыки, это произведение свободной формы, построенное на народных напевах; от других инструментальных форм она отличается большей свободой в изложении темы и их обработкой. Роман Иллеша очень метко определен им самим как рапсодия, ибо никакой иной вид повествования не передал бы в такой мере его замысел. Что же касается народных мотивов, составляющих основу рапсодического стиля, то в книге Иллеша эту роль вполне выполняет сквозная интернациональная тема романа – люди разных национальностей живут в нем бок о бок друг с другом, невзирая на то, кто в какую церковь ходит молиться. Этот мотив развивается по ходу романа в широкую симфонию братской солидарности людей труда, объединяющей в книге Иллеша русинского дровосека, венгерского виноградаря и еврейского слесаря. Иллеш умеет передать не только разницу их характеров и психологии, но – что особенно важно и трудно! – общность их интересов, веру в то, что люди разного склада нуждаются друг в друге, естественно дополняют друг друга и тем самым быстрее приходят к общей цели.

В книге Иллеша много афоризмов, шуток, «баек» и «побасенок». Они создают особую атмосферу романа, его литературную аранжировку. Сочным народным юмором пропитаны диалоги действующих лиц. Характерно, что в той же тональности, но в более литературной форме позволяет себе шутить и автор, «…насколько герои нужны во время войны, настолько они неудобны после…» – иронически комментирует он одну из ситуаций романа. А персонаж, от лица которого идет повествование, выражает свое разочарование, например, в такой форме: «Даже самый прекрасный шоколадный торт теряет свою прелесть, если человеку приходится только смотреть на него». Как видим, не только образ мышления, но и интонация героя и автора здесь очень близки, почти тождественны. Этим и достигается какая-то особая доверительность и задушевность «Карпатской рапсодии».