Текст книги "Избранное"

Автор книги: Бела Иллеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)

Рыцарь печального образа

(Об Ауреле Карпаты.) [73]73
  Карпати Аурель (1884–1963) – известный венгерский литературный и театральный критик.


[Закрыть]

Познакомились мы с ним в 1918 году, в начале ноября. Встретились на Восточном вокзале, у санитарного эшелона номер 16. Это был известный передвижной госпиталь, который прославился тем, что принял в свои вагоны летом 1918 года более двух тысяч раненых венгерских солдат вместо двухсот положенных и благополучно доставил всех их с итальянского фронта на родину. В другой раз этот санитарный поезд произвел сенсацию тем, что с восемьюстами ранеными гонведами сумел проскочить через Баварию и Австрию, когда фронт, по существу, уже распался и приходилось двигаться по занятой противником территории. Дорогу себе санитарный эшелон пробивал не силой оружия, а элементарным подкупом. В то время эшелоны Красного Креста сравнительно хорошо снабжались продовольствием, и тех, от кого зависело продвижение поезда, удавалось довольно легко уговорить с помощью взятки сахаром, маслом, какао и чаем… Наибольший урон в провианте санитарный эшелон понес именно на венгерской земле, подъезжая к родному Будапешту. Но это уже другая история…

Когда мы подкатили к Восточному вокзалу (для уточнения скажу, что я уже более года служил санитаром на том поезде), нас встретил там Аурель Карпати, который был в ту пору сотрудником газеты «Дели Хирлап». У него была к нам просьба. Узнав, что наш поезд получил разрешение на рейс в Австрию за оставшимися там венгерскими ранеными, Карпати попросился поехать с нами. Мы, естественно, не имели права брать его с собой, но, также естественно, взяли.

Эту романтическую поездку Аурель Карпати описал впоследствии в мартовском номере журнала «Чиллаг» за 1955 год. Я же хочу здесь рассказать не о поездке, а о молодом Карпати. Собственно говоря, молодым он был лишь по годам – тридцать с небольшим ему тогда было. По виду же ему можно было дать значительно больше. Со зрением уже и тогда у него было плохо, один глаз совсем не видел. Аурель был очень худ, бледен и застенчив. С солдатами в поезде он разговаривал так вежливо и обходительно, что первое время они не верили, что он обращается к ним. До глубокой ночи вел Карпати душеспасительные беседы с «командованием» санитарного поезда: старшим лейтенантом запаса – социал-демократом, с интендантом, который до войны был коммерсантом, а также с фельдшером и вашим покорным слугой, который тогда представлял в эшелоне солдатский совет. Вторую половину ночи, когда трое других ложились спать, мы с Аурелем Карпати проводили в разговорах о судьбах послевоенного мира, о будущем Венгрии и более всего – о литературе. Карпати никогда не расставался с «Дон-Кихотом» Сервантеса, и в дорогу он взял с собой одну эту книгу. О чем бы мы ни говорили, он всегда садился на своего конька и цитировал то рыцаря печального образа, то его оруженосца Санчо Панса. Все повороты в политике, все разочарования и надежды он пытался объяснить через их мировосприятие, через их характеры…

Взгляды Карпати на литературу мне, считавшему журнал «Нюгат» венгерским Олимпом, показались странными. Из всех писателей «Нюгата» по-настоящему он любил только Энре Ади и Жигмонда Морица, только их возводил на Олимп, Костолани и Бабича он не считал «истинно» великими писателями. Но высоко ценил Дюлу Круди и – по моему тогдашнему да и нынешнему мнению – несколько переоценивал Ференца Мольнара.

Мы подружились.

Потом, когда мы возвратились из Австрии, я снова разыскал Ауреля Карпати, который уже работал в издательстве «Талтош». Ласло Фаркаш, владелец этого издательства, задумал издавать серию дешевых брошюр по актуальным вопросам. Аурель Карпати редактировал эту серию и принял в работу две мои книжечки. Здесь, в издательстве «Талтош», я познакомился с Деже Сабо, написавшим для этой же серии свое эссе «Революционный Ади». В ту пору Деже Сабо был «левее» всех, – даже коммунистов он обвинял в оппортунизме, – он предлагал немедленно вздернуть на фонарь всех помещиков и буржуев и громогласно провозгласить наступление социализма. Говорил он много и красиво. Я просто заслушивался его речами и был несказанно удивлен, когда однажды, шагая пешком из «Талтоша» вместе с Аурелем Карпати, услышал от него, что за всеми этими архиреволюционными речами и позами нередко скрывается, на его взгляд, внутреннее смятение и неуверенность, если не что-нибудь похуже. Спустя несколько месяцев выяснилось, что второе предположение было вернее.

В период венгерской Коммуны я всего два-три раза видел Карпати, да и то мельком. После поражения Коммуны снова встретился с ним. Я был уже в бегах, и мне очень требовались фальшивые документы, деньги и просто совет. Карпати раздобыл мне несколько сот крон и, что еще важнее, – документы на имя некоего Гезы Балинта, провинциального актера одних со мной лет. Владелец этих документов погиб на фронте в последние дни войны. Каким образом его паспорт попал к Карпати – представления не имею. Но я знаю одно – эти документы сослужили мне отличную службу: с их помощью я улизнул за границу, несмотря на многочисленные объявления о розыске. Позже я снова воспользовался этим именем, подписывая псевдонимом «Геза Балинт» многие свои рассказы. Главным героем двух моих романов тоже стал Геза Балинт.

Я не видел Ауреля Карпати с 1919 по 1945 год. В 1934 году я послал ему с оказией из Москвы несколько русских сувениров. В 1945-м я увидел знакомую хохлому в его квартире в освобожденном Будапеште. Как только Пешт был очищен от немцев, я разыскал Карпати. Узнав его адрес от Лайоша Зилахи, я послал к нему двух советских солдат с пакетом, в котором содержался приказ явиться ко мне на обед, имея при себе хороший аппетит. Карпати подчинился и прибыл в сопровождении военного эскорта.

Он казался еще более худым, чем в 1918 году. Смертельная бледность покрывала его лицо, он казался очень усталым. Но весел был бесконечно, так и дышал оптимизмом. Еще раньше от Зилахи я узнал, что с момента прихода гитлеровцев в Венгрию, в марте 1944 года, Аурель Карпати в знак протеста отложил перо. Теперь же из его собственных уст я услышал, что он хочет немедленно приступить к работе. Карпати был одним из первых венгерских писателей, который написал статью для советской военной газеты, выходившей на венгерском языке. Он недвусмысленно заявил о своей полной поддержке освободительной миссии Советской Армии. (Почти одновременно с ним в газете «Уй Со» выступили венгерские писатели Петер Вереш и Золтан Зелк.) Все эти статьи содействовали созданию общества венгеро-советской дружбы и в известной мере учреждению Союза венгерских писателей.

Аурель был неугомонным в эти первые недели. Внешне он по-прежнему казался печальным, но каждое его слово выдавало в нем счастливого человека. Правда, он представлял себе освобождение как-то иначе, более театрально, что ли, и с большой досадой вынужден был согласиться с нами, венграми, прибывшими вместе с Советской Армией в освобожденный Будапешт, что дело не во внешних атрибутах, не в декорации, какую воображал себе он, театральный критик, а в существе, в том, что освобождение действительно является поворотным пунктом в венгерской истории, трамплином и прочной основой для лучшей жизни.

Когда мне впервые представился случай поговорить с Аурелем более обстоятельно и с глазу на глаз, я узнал, что он испытывает большое неудовольствие своей прежней литературной деятельностью. Он считал, что написал не только мало за свою жизнь, но и не то, о чем хотел.

Зато теперь, теперь!..

Он вместе с Лайошем Зилахи взял в свои руки всю подготовительную работу по созданию Союза писателей. Бургомистр Будапешта Чорба выделил для будущего Союза помещение. С официальной бумагой в кармане Карпати, Зилахи и я поехали на машине смотреть дом, отведенный нам под Союз писателей. Когда мы подъехали к нему, Зилахи громко расхохотался. Карпати удивленно и возмущенно смотрел то на дом, то на смеющегося Зилахи. Я тоже ничего не понимал. Наконец Зилахи нам все разъяснил. Оказывается, дом, который должен был служить резиденцией будущего Союза венгерских писателей, до освобождения был знаменитым в Будапеште публичным домом.

– Кажется, Чорба вполне в курсе наших литературных нравов! – смеясь, сказал Зилахи.

– Ему предстоит еще узнать, что такое настоящая литература! – сердито заявил Карпати.

Мы сели в автомобиль, который привез нас сюда. Карпати разорвал ордер на мелкие куски и выбросил в окно.

Обедать мы поехали ко мне на квартиру, где нас ждал Леонид Первомайский, украинский поэт, переводчик Петефи, находившийся тогда в Будапеште в чине майора Советской Армии. Когда я рассказал ему про наше приключение, он не засмеялся, не возмутился, а просто задумался:

– Нельзя во всем искать символику! – сказал он. – Может быть, ваш бургомистр просто человек с юмором…

Мы хорошо по тем временам пообедали, а потом стали весело беседовать. Говорили трое – Первомайский, Зилахи и я, Аурель молчал. У него даже аппетит пропал, так он обиделся и разозлился на бургомистра. Только за чашкой черного кофе он вновь обрел дар речи:

– Как хотел бы я увидеть физиономии этих господ, когда они поймут, что их время прошло безвозвратно. Предвкушая это благородное злорадство, я радуюсь и успокаиваюсь.

Потом мы встречались каждый год, то здесь, то там. Иногда мы были союзниками в споре, иногда оппонентами. Он во многих вопросах держался «левее» меня.

В ноябре 1956 года он вызвал меня к телефону.

– Ты, наверно, знаешь, где и когда мы начнем работу? С чего начать?

Я не знал. Мы учились вместе.

В последний раз я увидел его в больнице на улице Кутвельди. Он совсем ослеп, был бел как стена и весь – кожа да кости.

Читать он уже не мог, но на ночном столике у больничной кровати лежала кипа книг. И на самом верху – история рыцаря печального образа, шедевр испанца Сервантеса.

Перевод А. Гершковича

Почетный писатель

Спустя пятнадцать лет в Будапешт снова приехал почетный гость нашего города – генерал Замерцев, бывший комендант венгерской столицы. После освобождения страны Советской Армией, в ту трудную для всех нас, венгров, пору, он был первым, кто обратился с доброжелательными словами ободрения к исстрадавшимся от голода и холода жителям разрушенного, со взорванными мостами города. Это он дал голодным людям первый кусок хлеба и обеспечил их углем, чтобы они могли затопить сохранившиеся печурки. А это было нелегко тогда!

Мне хотелось бы рассказать два-три эпизода, рисующих облик генерала Ивана Терентьевича Замерцева, его деятельность в те годы. Сразу же после освобождения города, само собой разумеется, возник вопрос, как спасти его миллионное население от нависшей над ним угрозы – голодной смерти. Один из видных в ту пору общественных деятелей, игравших активную роль в политической жизни страны, пригласил к себе на ужин нескольких представителей коалиционных партий и временного правительства, а также двух советских военачальников – маршала Ворошилова и генерал-майора Замерцева. Ужин был назначен на десять часов вечера. Чтобы он не получился только символическим, генерал Замерцев распорядился послать хозяину мясо, сало и еще кое-какие продукты. Советских военных задержали какие-то неотложные дела, и они прибыли на званый ужин, вместе со своими переводчиками, с большим опозданием – в час ночи. Сразу же завязавшаяся беседа затянулась до шести утра. Разговор шел о том, что можно и что необходимо предпринять, чтобы отвратить надвигавшуюся на Будапешт беду – голод. Кроме двух советских военачальников, о которых я упомянул выше, на ужин прибыл один из начальников управления интендантской службы 2-го Украинского фронта. Этот генерал решительно заявил, что интендантство, к сожалению, ничем не может помочь будапештцам, так как линии коммуникаций тыловых служб войск чрезмерно растянуты, – от Вены, где сейчас идут сражения до самого Киева, – и интендантству только ценой неимоверных усилий удается обеспечивать армию в районе боевых действий. Столь категоричное заявление генерала интендантства сильно встревожило представителей венгерского правительства. И они попросили у советского командования не полсотни грузовых автомашин, как намеревались перед встречей, а всего двадцать пять. В те трудные времена автомобильный транспорт играл жизненно важную роль. Многие железные дороги бездействовали, железнодорожное полотно почти всюду было взорвано отступавшими гитлеровцами, а водные пути еще не связывали Будапешт с освобожденными восточными районами страны, где в хранилищах имелись запасы зерна и картофеля. Стало быть, единственным выходом были грузовые машины.

Выслушав представителей венгерского правительства и советского генерала интендантства, маршал Ворошилов заявил, что жители Будапешта во что бы то ни стало должны быть спасены от голодной смерти.

– Возможно это или нет, но они будут спасены! – поддержал его генерал Замерцев. И, к величайшему изумлению генерала интендантства, тут же потребовал выделить из парка грузовых автомашин службы тыла триста пятьдесят машин для снабжения продовольствием Будапешта. В половине третьего ночи сюда же приехал со своим ближайшим помощником и советский посланник Пушкин. Тут же включившись в разговор, он поддержал требование генерала Замерцева.

Много доводов приводили советские представители, отстаивая интересы бедствующего населения Будапешта. Много было высказано аргументов «за» и «против». В итоге представитель интендантства потерпел поражение, и часам к шести утра было зафиксировано решение, в котором говорилось: чтобы обеспечить Будапешт продовольствием, служба тыла выделяет из своих резервов двести пятьдесят грузовых автомашин, горючее и абсолютно надежный конвой.

Уже утром генерал-майор Замерцев отправился с площади Кёрёнд к себе на квартиру на улицу Музеум. Не торопясь, шли они вдвоем с майором.

– Очень жаль, товарищ генерал, что Будапешт все же получит на сто машин меньше, чем вы предполагали, – заметил майор.

– А ты дурной, как я погляжу, – улыбнулся генерал. – Ведь я настаивал на трехстах пятидесяти машинах, чтоб доставить удовольствие бедняге интенданту, – пусть думает, будто это он выторговал себе сотню грузовиков. Поверь мне – двухсот пятидесяти грузовых автомашин совершенно достаточно, чтобы полностью обеспечить город продовольствием.

Спустя четыре или пять дней на улицах Будапешта уже продавали картошку. А не прошло и недели, как в город был доставлен первый хлеб…

А вот другая история. Не помню точно, каким образом это произошло (в данном случае это не столь уж важно), но однажды летним утром товарный эшелон доставил в Будапешт свыше тысячи голодающих женщин и детей. Сойдя с поезда, они направились на одну из площадей города – Барош, расположились там и стали ждать чуда, которое дало бы им кров и избавило от лютого голода и жажды. И «чудо» свершилось. Узнав о случившемся, генерал Замерцев вдвоем с переводчиком направились на площадь Барош. Замерцев выслушал голодных женщин, посмотрел на детей и ушел, ничего им не пообещав. Но не прошло и часа, как полтора десятка полевых кухонь уже дымились на площади, кашевары варили гуляш для изголодавшихся людей. К шести часам вечера прибывшие – все до единого – получили кров. Часть людей разместили на площади Республики (в ту пору она еще называлась площадью Кальмана Тисы) в трех заново восстановленных домах, других поселили в казарме, что напротив народного парка, а те, кому ни здесь, ни там не досталось места, провели ночь в здании, оборудованном на улице Рожа для районной комендатуры.

Два-три дня продолжалось устройство беженцев, и все это время городская комендатура снабжала всех остро нуждающихся продовольствием.

Даже спустя месяц многие женщины и дети все еще находились «на иждивении» генерала Замерцева. Затем все наладилось и вошло в нормальную колею. Кое-кто из тех женщин с площади Барош, может, еще помнит и те трудные дни, и советского генерала, спасшего их от голода, но их взрослые теперь дети вряд ли сохранили в памяти его имя.

Да, мы многое забываем! Не знаю, кто из венгерских литераторов помнит, что генерал Замерцев является почетным членом Союза венгерских писателей? Кто из нас помнит, как много сделал этот советский генерал для блага венгерских писателей? Я уж не говорю о нескольких тоннах бумаги, о вагонах муки и тому подобном. Но разве можно забыть о том времени, когда ни венгерское правительство, ни тогдашний бургомистр Будапешта не могли, а может, и не хотели, выделить помещение для Союза венгерских писателей, и только генерал Замерцев за двое суток отвоевал помещение и предоставил его венгерским литераторам. И обо всем об этом быстро забыл. И очень был растроган, узнав, что Союз венгерских писателей избрал его своим почетным членом.

– К счастью, венгерские писатели многого обо мне не знают, – шутил он тогда, – ведь я «корова» через «а» пишу, и «закат» с двумя «к»… – и весело смеялся.

И вот спустя пятнадцать лет я снова беседую с генералом Замерцевым. О прошлом, настоящем и будущем. И выясняется, что генерал зря на себя наговаривал. В душе он был и остался настоящим поэтом.

– Могу вас заверить, – говорит он, – не только старики, но и люди помоложе еще хорошо меня помнят. Давайте прогуляемся по улице, и вы увидите, как за какой– нибудь час добрых два десятка прохожих остановят меня и спросят, не я ли тот самый генерал, который…

– Я уверен, – продолжает он, – люди всегда помнят добро и готовы отплатить тем же. А Будапешт с тех пор вырос и неузнаваемо похорошел, так же как выросли и изменились к лучшему его жители… А что новое поколение меня не знает и ничего обо мне не слышало – это меня нисколько не огорчает. Откуда же им знать меня? И почему, собственно, они должны меня знать? И так ли уж это важно? Ведь им неведомы ни голод, ни отчаяние, ни безысходность – все то, против чего мы тогда боролись. И пусть на их долю никогда не выпадут подобные испытания! Важно одно – нынешняя молодежь живет полнокровно, она усердно учится и работает, ведь именно ей предстоит завершить то, что начало старшее поколение, – строительство социализма. А люди, требующие от молодежи невозможного… они, надеюсь, в наше время встречаются довольно редко.

Таков советский генерал И. Т. Замерцев. Человек, достойный во всех отношениях. Истинный гуманист, исполненный жизнеутверждающего оптимизма. Так отдадим же ему дань глубокого уважения и любви, которыми мы удостаиваем самых именитых писателей, художников, деятелей культуры, а также всех подлинно отзывчивых, всегда и во всем разумно добрых людей.

Перевод Б. Гейгера