Текст книги "Избранное"
Автор книги: Бела Иллеш
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)
На другой день после знаменитых на всю страну похорон, отец, Тамаш Эсе и я поехали домой. Делегация оставалась в Кашше еще на несколько дней, с одной стороны, для того чтобы выспаться после большой выпивки, устроенной вечером в день похорон, а с другой – для того чтобы продолжать ее. Отец и Эсе решили уехать не потому, что они были против этого, а потому, что в Кашше их обоих жестоко обидели. Обиду нанесли им вовсе не жители Кашши, а сами берегсасцы. Отец мой был не обидчив, но что касается Тамаша Эсе, он был такой человек, что, рассердившись, сердился уже до самой смерти.
На вокзале отец купил окорок, кило на четыре с половиной, и наполнил бутыль вином.
– Налейте сюда пять литров вина, – сказал он владельцу ресторана, – я заплачу за шесть, если вино будет хорошим.
– Заплатите за шесть с половиной, – сказал тот, – тогда мы оба будем довольны.
Как только поезд тронулся, мы занялись окороком и зеленым луком – дядя Эсе купил его два кило. Часа полтора мы все молча ели.
Я не имел понятия о том, почему мы трое уезжаем раньше всей берегской делегации. В доме дяди Фердинанда отец ни единым словом не обмолвился о нанесенной ему обиде. Ему было стыдно. Но теперь, наевшись и запив окорок двумя литрами вина, он дал волю своей печали.
– Да-с!
Эсе кивнул головой в знак согласия.
Отец вынул из кармана две толстых сигары. Одну дал Эсе, другую закурил сам. Эсе растер в руке полученную сигару, половину рассыпанного табака вложил в свою глиняную трубку с вишневым мундштуком, а остальной спрятал на запас в кисет.
Отец пускал большие кольца дыма.
– Когда еврей им нужен, – сказал он, – когда нужны его деньги, его ум или его голос, тогда еврей – венгр. А когда еврей говорит: я хочу печалиться и радоваться вместе с вами, тогда ему говорят: прочь отсюда, жид!
В ответ, нарушая предписанные правила, Эсе с силой плюнул на пол купе.
Из слов отца было трудно понять, что с ним произошло в Кашше. Его слова надо было сложить в одно целое, как дети складывают свои игрушечные кубики с картинками. Долго раздумывал я обо всех возможных и невозможных причинах, пока наконец узнал правду. А между тем все было очень просто.
Берегцы послали в Кашшу делегацию из пятидесяти двух членов, хотя от Всевенгерского комитета они получили только пятьдесят билетов, дававших право присутствовать на торжественной панихиде в самом соборе. Руководители берегской делегации – граф Эрвин Шенборн-Бухгейм, вицеишпан Гулачи и начальник уезда Вашархейи – после получасового совещания решили, что одним из двух берегцев, которые должны остаться без билета, будет мой отец. Кто окажется вторым – этого они даже после вторичного получасового совещания решить не могли. Без малейшего колебания это решил Тамаш Эсе.
– Если Иосиф Балинт, этот до мозга костей преданный венгерец-независимец, о котором даже его враги ничего плохого сказать не могут, вам недостаточно хорош, то в собор не пойду и я.
Чтобы успокоить взбунтовавшегося таргшнского старосту, Вашархейи стал вспоминать об Эсе Великом.
– Что сказал бы Тамаш Эсе Великий…
– Я как раз об этом и думаю, – перебил его Эсе. – Что он сказал бы? Да он перевернулся бы в гробу, узнав, что его внук хоронит Ракоци вместе с графом Шенборном!
Внук Эсе Великого, хотя у него было всего-навсего шесть хольдов земли, был букетом на знамени берегской делегации. Для того чтобы его успокоить, Гулачи достал два недостающих билета и один из них лично преподнес отцу. Признаться, отец был готов тут же забыть об обиде, но не таков был внук Эсе Великого.
– Йошка, – сказал тарпинский староста моему отцу, – если ты пойдешь на праздник, я тебя убью. Может быть, даже плюну тебе в лицо.
Таким образом мы уехали втроем раньше делегации.
Отец беспрерывно говорил и жаловался. Эсе молчал. Но когда прошло часа четыре, он тоже заговорил.
– Политика – не для честных людей! – сказал он. – От Ураи я ждал, что он ударит кулаком по столу, – добавил он после недолгого раздумья.
– Не может же Ураи из-за этого поссориться с вицеишпаном, – ответил отец.
– А почему нет? – заорал Эсе, и краска залила ему лицо. – Почему наш депутат-независимец не может поссориться с этим подлым лакеем правительства?
– Потому что он умный, Тамаш. Потому-то он и не трогает Гулачи.
– Умный? Плюю я на такой ум!.. При чем тут ум, Йошка? Ведь Гулачи все равно всегда поддерживает кандидата правительства.
– Это верно, Тамаш. Гулачи поддерживает всегда кандидата правительства, но только законными средствами. Если он иногда накануне выборов и забирает нескольких наших, от этого Ураи нет никакого вреда. Если же Ураи с ним поссорится, то Гулачи покажет, что он может сделать. Начнет поступать, как вицеишпан комитата Угоча, который в день выборов окружает весь город жандармами и не пропускает избирателей-независимцев на место голосования. Ты этого хотел бы, Тамаш, что ли?
Эсе не ответил, только засопел, как бык.
На станции Шаторалья-Уйхей мы вновь налили в бутыль вина и купили будапештские газеты.
В них было прекрасно описано, как страна принимала и хоронила славной памяти сына венгерского народа Ференца Ракоци.
«Не в Турции лежал до сих пор Ракоци, и не в Кашше будет он лежать отныне. Он жил всегда и будет жить в сердцах венгерского народа, продолжая бороться за него».
– Ну вот, видишь, Тамаш, – сказал отец примиренно, как только прочел это вслух.
В газете я нашел еще одно интересное сообщение.
Это была телеграмма:
«Поездка кайзера Вильгельма в Венгрию откладывается.
По сообщениям берлинских газет, предполагаемое посещение кайзером Вильгельмом г. Будапешта отложено на неопределенное время. Согласно полуофициальному сообщению, причиной отсрочки поездки послужило не вполне благополучное состояние здоровья кайзера. Но газета „Крейц-цейтунг“ делает недвусмысленные намеки на то, что кайзер Вильгельм зол на венгерских политиков за слишком громкое чествование памяти Ракоци…»
– Вот немецкая сволочь! – закричал отец, когда я прочел это сообщение. – Ракоци неприятен этой проклятой собаке! Недостаточно, что его убили, он не хочет даже, чтобы его как следует похоронили. Ну, подожди же, немец проклятый!
Газета приводила от себя следующие комментарии к этому сообщению:
«Уже много лет германский кайзер собирается посетить Будапешт, но поездка каждый раз откладывается. Мы опасаемся, что Будапешт так никогда и не увидит кайзера своим гостем».
– Папа, – заметил я, прочитав это добавление, – если кайзер никогда в своей жизни не был еще в Будапеште, то где же и когда он целовал руку Вильме Банфи?
Отец молчал.
Эсе тоже.
Когда показался небольшой лесочек под Берегсасом, тарпинский староста нарушил молчание:
– Я тебе сказал, Йошка, что политика не для честных людей. А сейчас скажу иначе – и этого буду придерживаться – не такая политика нужна нам!
– Имре Ураи – настоящий независимец, – ответил отец, который под политикой понимал главным образом парламентские выборы.
– Имре Ураи – из господ, – сказал Эсе.
– Тамаш, Тамаш! – сказал отец, схватив руку Эсе. – Я тебя не узнаю. Не забудь, Тамаш, не забудь никогда, что преданный человек остается верным своему знамени, которому он присягал, если даже древком этого знамени его ударили по голове!
Когда мы прибыли домой, отец снял со стены портрет немецкого властителя. Снял и порвал. Остатки его он бросил в уборную.
На другой день он купил портрет Ракоци и повесил его на то место, где раньше висел портрет Вильгельма.
– Отец, – сказал я, – по-моему, портрет Ференца Ракоци не следовало бы вешать на место немецкого кайзера.
Отец задумался.
– Я повесил портрет Ракоци не на место портрета кайзера, – сказал он с особым ударением, – а рядом с портретом Гарибальди. Там ему место.
Сбор виноградаБоюсь, что тот, кто не жил в Берегсасе, не понимает, что такое сбор винограда, а может быть, не знает даже, бедняга, что такое виноград.
Местная газета «Берег» в своей ежегодно повторяемой передовой статье писала, что «сбор винограда – это праздник плодородия».
Это была правда. Но сбор винограда означает еще больше.
По этому поводу уксусный фабрикант говорил так: «Наконец-то после большой работы получишь деньги!»
Это тоже правда. Сбор винограда очень многим приносит деньги. Но отнюдь не тем, кто много работает.
По утверждению дяди Фэчке, на этом прекраснейшем празднике исчезают различия между богатым и бедным, умным и глупым – в это время все одинаково пьяны.
С некоторыми оговорками можно признать, что дядя Фэчке был тоже прав. Но сбор винограда – это не просто праздник.
«Это трехдневные каникулы», – говорили школьники.
Тоже верно. Сбор винограда означает для школьников трехдневный перерыв, – но если бы только это…
Сбор винограда в Берегсасе длится три дня.
Первого, второго и третьего октября школы закрыты, и – хотя не официально, но фактически – ни городские, ни комитатские учреждения в эти дни не работают и даже суды не заседают. Город пуст. Все живое вне города, в горах.
Работающие на виноградниках, в большинстве случаев девушки и женщины, срезают большими ножницами виноград и складывают кисти в большие корзины.
– Пойте! – приказывает время от времени скупой хозяин виноградника.
Это необходимо. Потому что тот, кто поет, не может есть. Половина работающих женщин и девушек, подчиняясь приказу, поет. Другая половина ест. Затем обе группы меняются ролями.
Женщины и девушки срезают виноград и укладывают его в корзины. Полные корзины забирают мужчины и на плечах уносят туда, где стоят толстопузые кадки. Из множества этих корзин заполняется кадка.
Скупой хозяин насыпает на верх полных кадок песок или золу, чтобы никто не мог оттуда есть. Рабочие смеются про себя: «Кто же станет есть виноград там, где можно пить!»
Отобранный виноград сбрасывают в прессовальные машины. В одну машину – темно-зеленый и желто-зеленый, в другую – розовый и «Изабеллу».
Из машины течет сок.
Его аромат напоминает запах меда. Может быть, потому так много вокруг него пчел и ос. Но не только медом пахнет сок, к запаху его примешивается также запах переспелой груши и увядшей чайной розы.
Если прессовальная машина не справляется с работой, оставшийся виноград выжимают ногами. На полную кадку взбираются два босых парня; они начинают танцевать на винограде и петь:
Эй, кум, ты рад? Хорош виноград!
Хорош виноград! Эй, кум, ты рад?
Когда танцующие парни доходят до хрипоты, в нижнюю часть пузатой кадки вбивают кран и через кран выпускают янтарное сусло. Но этого сусла пить нельзя, так как от него сразу же расстраивается желудок. От сусла, выжатого машиной, тоже получается расстройство, только не сразу, а на другой или на третий день. Но тогда уже не беда. На третий день все равно все пьяны, больше пить сусла не могут, пьют только сливянку, применяемую как лекарство против опьянения и расстройства желудка.
Вечером на каждом расположенном на склоне горы винограднике зажигаются большие костры. В такие вечера на берегсасских горах больше звезд, чем на небе, и они красивее небесных. Участники сбора винограда – хозяева, рабочие, возчики – сидят вокруг костра. В одной руке они держат длинный вертел, чаще всего из вишневого дерева, иногда ореховый, а в другой – большой кусок хлеба. На вертел нанизывают мясо и лук. Кусок мяса, ломтик лука, кусок мяса, ломтик лука. Вертел повертывают над огнем, но только над горячими углями, так, чтобы пламя не достигло мяса и лука. Жир, стекающий с поджариваемого мяса, ловят на хлеб. Чей хлеб сильно пропитается жиром, тот найдет до первого снега красивую возлюбленную. У кого огонь шипит от капающего на него жира, тому возлюбленная будет изменять. В воздухе смешивается терпкий запах желтеющих виноградных листьев и сладковатый аромат сока с острым запахом дыма от сучьев, с горьковатым запахом жарящегося лука и горящего жира. Когда приготовленное на вертеле жаркое готово, его посыпают смесью соли и красного перца.
От костра к костру ходят музыканты-цыгане.
– Разрешите пожелать вам хорошего сбора? – спрашивает, держа скрипку под мышкой, глава оркестра Янош Береги-Киш.
– Начинай! Все тут венгры! – отвечает хозяин и предлагает главе музыкантов наполненный соком полулитровый стакан.
Цыган берет стакан, высоко поднимает его и, прежде чем начать пить, закрывает глаза и выливает несколько глотков на землю, не имея, наверное, никакого понятия о том, что тем самым он совершает жертвоприношение какому-то давным-давно потерявшему свой престол языческому богу. Выпив сусло, цыган достает из внутреннего кармана пиджака пестрый шелковый платок и вытирает губы.
– Дай бог на тот год еще лучшего сбора! – говорит он торжественно.
Потом каждый раз вновь наполненный стакан переходит от одного участника оркестра к другому, и красные губы смуглых парней весело повторяют доброе пожелание:
– Дай бог на тот год еще лучшего сбора!
– Играй, цыган!
Начинаются танцы.
Тот, кто и сейчас еще не понимает, что сбор винограда – это прекраснейший праздник на свете, потому, очевидно, так непонятлив, что не знает, что такое виноград. Бывают и такие люди. Я сам встречал людей, думающих, что человек живет хлебом, мясом, яйцами, овощами, молоком и маслом и что богатство людям дают уголь, железо, нефть, шерсть и заводы, на которых работают машины. Если бы эти люди прожили свое детство в Берегсасе, они, конечно, не наговорили бы столько глупостей. Они знали бы, что богатство людям дают виноград и вино. Они знали бы и то, что мало-мальски хорошим может быть только тот человек, которого отучили от материнского молока молодым вином. Человек, воспитанный таким образом, всегда найдет утешение от всякой печали – даже перед смертью – в вине. Так, по крайней мере, думают и утверждают все берегсасцы.
Когда старика Деметра Сийярто, звонаря католического костела, ударил ногой жеребец и звонаря полумертвым привезли домой, жена его хотела вызвать ксендза, но старик Сийярто не согласился.
– Не ксендза мне нужно… – стонал он.
– Что же тебе нужно, муж мой дорогой? – спросила в слезах жена.
– Два литра розового муската. Ни больше, ни меньше. Для моей души в нем больше спасенья, чем…
Эти безбожные слова были последними в жизни старика Сийярто. Потому что больше говорить он не мог. Но два литра муската он выпил, не оставив в бутылках ни одной капли.
Берегсасцы говорили об этом случае так:
– Красивой смертью умер старик!
– Не напрасно он так много звонил в своей жизни, бог вознаградил его за это.
Старик Сийярто потому так красиво умер, что он с малолетства знал, уважал и любил виноград и душу винограда – вино.
Виноград надо любить, за ним надо ухаживать, как за ребенком.
Весной – окапывать, подвязывать, обрезать, полоть, обрызгивать.
Когда приблизятся дни «холодных святых» – Серваца, Понграца и Бонифаца, – на больших телегах, запряженных быками, возят в горы навоз, чтобы навозный пар защитил виноград от мороза.
На следующий день после дня Бонифаца Маркович каждый год будил нас утром таким приветствием:
– Бог решил нас наказать! Виноград замерз на все сто двадцать процентов.
Когда навозный пар прогонит этих злых святых, как ладан черта, надо защищать виноград от прожорливых птиц и от рыжей лисицы. От птиц – чучелами, от лисицы – капканом и ружьем.
Затем листья винограда приобретают густо-зеленый оттенок. А когда густо-зеленый цвет переходит в светлый тон и жилки листьев становятся синевато-красными, можно уже считать дни. Когда на острых кончиках некоторых листьев появляются табачного цвета точки, в листьях начинает смеяться зрелый виноград.
А как этот виноград умеет смеяться!
Фердинанд-американецВ середине сентября к нам приехал нежданный гость. Это был дядя Фердинанд-американец, прибывший с двумя большими чемоданами, но совсем без денег. Даже на сигары он брал деньги у отца.
Зная, что я страстный собиратель марок, он привез мне одну почтовую марку – египетскую.
Хотя я вежливо поблагодарил его, все же не нужно было быть большим знатоком людей, чтобы понять, как недоволен я таким подарком.
– Ты знаешь, что это за марка? – спросил дядя Фердинанд.
– Знаю – египетская.
– Что она египетская, видит каждый дурак. Но какая египетская? Какая?
Я пожал плечами.
– Когда Моисей вывел евреев из Египта, – сказал дядя Фердинанд очень серьезно, – бог для странствующего в пустыне еврейского народа сыпал с неба манну. Об этом ты, конечно, учил в школе, на уроке закона божьего. Но большинство преподавателей закона божьего забывают о том, что бог сыпал с неба не только манну, но и почтовые марки, чтобы странники, если им понадобится написать письмо по какому-нибудь срочному семейному или коммерческому делу…
Здесь я перебил дядю:
– Знаете, дядя, когда я жил у дяди Филиппа, говоря со мной, он часто забывал, что я еще маленький мальчик. А вы, дядя, наоборот, забываете, что я уже не ребенок.
Дядя Фердинанд обнял меня и поцеловал.
– Жаль, сынок, что твоя фамилия Балинт, – ты настоящий Севелла. Настоящий Севелла, которого жестокая случайность забросила в эту маленькую, несчастную, отсталую страну, где никто не понимает и не признает настоящего таланта. Ах, если бы ты родился у нас в Америке! Знаешь, Геза, что? Когда кончишь школу, обязательно поезжай в Америку. Я напишу своим американским друзьям, они тебя познакомят с самыми видными людьми Америки, а раз ты будешь там, среди них…
Почему дядя Фердинанд на продолжительное время распростился со своей семьей – это он рассказал только моей матери. Мать рассказала отцу, взяв с него слово, что он не разболтает. А бедняга отец держал слово в данном случае даже слишком добросовестно. Во время обеда и ужина он так много говорил о приветливом характере тети Сиди, о ее американской культуре, о безоблачно счастливой семейной жизни тети Сиди и дяди Фердинанда, что я и мои сестры были вполне уверены: дядя Фердинанд приехал к нам потому, что тетя Сиди выгнала его из дому.
Дядя Фердинанд обещал остаться у нас на сбор винограда. Но самым интересным гостем во время сбора в том году был не он.
Двадцатого сентября, когда мы сидели за завтраком, почтальон принес отцу заказное письмо. Отец вскрыл письмо, взглянул на него, прочел несколько строк, потом громко вскрикнул, и письмо выпало из его рук…
Мать стала брызгать водой на бледное, как у покойника, лицо отца.
– Маруся! Маруся! Быстро! Дайте бутылку с коньяком!
Дядя Фердинанд быстрее Маруси принес коньяк. Стакана он не искал, а приложил к губам отца бутылку. Отец глотнул немного, закрыл глаза, еще раз глотнул и заметно успокоился. Все же дышал он с трудом.
– Вот вам! Вот! – хрипел он, – Вот до чего мы дожили! Нет правды на свете и нет бога в небесах, если может случиться такая вещь.
– Успокойся, Йожи, – уговаривала отца мать, притрагиваясь рукой к его вспотевшему лбу.
Я первый догадался прочесть наконец письмо, причинившее такое несчастье, и вытащил его из-под стола.
Странное это было письмо.
На самом верху листа блестящей почтовой бумаги большими голубыми буквами было напечатано:
ВСЕВЕНГЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО АНТИАЛКОГОЛИКОВ
Ниже этого уже меньшими, ярко-красными буквами значилось:
АЛКОГОЛЬ – ЭТО ЯД! ОН УБИВАЕТ!
ОН ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА ТУПИЦЕЙ И НИЩИМ!
Дальше было написано на пишущей машинке:
«Уважаемый господин Балинт!
Нам стало известно, что Вы являетесь основателем и руководителем движения антиалкоголиков в г. Берегсасе и его окрестностях. Мы были бы Вам очень обязаны, если бы Вы нас подробно ознакомили с положением и перспективами этого движения у Вас. Просим Вас сообщить нам, находите ли Вы положение достаточно созревшим для того, чтобы тотчас же приступить к созданию местной организации нашего общества в г. Берегсасе. В случае надобности один из руководителей нашего общества может приехать в Берегсас для участия в учредительном собрании тамошнего отделения.
С антиалкоголистическим приветом
Деже Альдор, генеральный секретарь».
После того как управляющий городским хозяйством Балог, заглянувший к нам на минутку, несмотря на служебное время, прочел письмо, он выпил стакан коньяку, раскурил трубку и сказал:
– Этого так оставить нельзя! Дело надо передать прокурору! Сейчас же, сегодня же! Если ты, Йошка, бережешь свою честь…
Отец тоже глотнул коньяку и заявил, что насчет его чести никто не имеет права сомневаться, даже его ближайший друг, что он тотчас же пойдет к лучшему адвокату, и – пусть стоит сколько угодно – если будет нужно, он готов продать и дом, но когда речь идет о чести…
– Подожди, шурин! – воскликнул дядя Фердинанд после того, как и он основательно глотнул коньяку. – Подожди. Никакого адвоката не нужно. Тут нужен Фердинанд-американец. Дело это надо уладить так же, как его уладили бы у нас, в Америке. По-мужски. Вы знаете, что такое суд Линча? Не знаете?.. Это означает, что в Америке нет места для негодяев. Негодяй не имеет права омрачать жизнь честных людей. И, я надеюсь, Берегсас не захочет отставать от Америки.
Отец и дядя Балог очень мало поняли из того, что рассказывал о линчевании дядя Фердинанд, но в одном они, безусловно, согласились с ним: Берегсас не может отстать от Америки.
– Раз так, то позвольте действовать мне! Дай письмо, шурин!
Он долго шушукался о чем-то с отцом и с дядей Балогом. Дядя Балог изредка прерывал это шушуканье таким громким смехом, что трясся не только его собственный живот, но и весь наш дом.
Отец нерешительно смотрел перед собой. В последнее время с ним случалось то, чего раньше никогда не бывало, – он не раз напивался допьяна. Лицо его с некоторых пор стало одутловатым, глаза мутными.
Балог и Фердинанд объединенными усилиями старались склонить отца к суду Линча. Случай привел к нам и Марковича. Как только уксусный фабрикант понял, в чем дело, он тут же присоединился к мнению Фердинанда. Тут уже вынужден был сдаться и отец.
– Линча, Линча! – орал, счастливо хохоча, дядя Балог.
Тридцатого сентября отец получил из Будапешта телеграмму:
«Приезжаю третьего октября после обеда три. Альдор».
Дядя Фердинанд подробно разработал план приема Альдора. План был хорош, но он так и остался планом. Виновником этой неудачи был не Фердинанд-американец, а отец. Наутро второго дня сбора винограда у отца началось сильное расстройство желудка. В Берегсасе эту болезнь, как известно, лечат сливянкой. После принятия двух бутылок этого лекарства отец стал передвигаться очень неуверенно. Хорошо, что против неуверенности в движениях тоже имеется верное средство: крепкий черный кофе. Десять чашек крепкого черного кофе – и неуверенность в отцовских ногах была ликвидирована, но зато началась сильная тошнота. До полудня отца несколько раз рвало, и он бешено ругался. После полудня он был так истощен, что не мог пойти на вокзал встречать Альдора. Фердинанд-американец мобилизовал дядю Балога. Он долго не соглашался, но дядя Фердинанд не давал ему покоя до тех пор, пока не уговорил. Больше того, Фердинанду даже удалось добиться, чтобы на этот раз, в виде исключения, Балог оставил дома свою пятилитровую бутыль в плетенке, которую тот всегда носил с собой вместо тросточки.
Этой большой уступки Фердинанд добился, яснее ясного доказав Балогу, что «расправа» с Альдором, а тем самым и с антиалкоголизмом, является важнейшей задачей с точки зрения материального и морального благосостояния всего города Берегсаса.
– У нас в Америке таких людей вешают!
Альдор приехал. С собой у него был очень маленький чемоданчик и огромный портфель.
Руководитель антиалкоголиков был высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати, бритый, в костюме, сшитом по английской моде. У него были необыкновенно длинные руки и широкие, желтые, как лимон, ботинки. На толстом носу сидели очки в золотой оправе.
Прежде всего он справился об отце.
– Шурин мой заболел, – сказал Фердинанд. – В последние дни он пил слишком много воды, а берегсасская вода, знаете ли, очень коварный напиток. У кого организм слабый, того она в два счета с ног свалит.
Альдор удивленно посмотрел на дядю Фердинанда и с подозрением на Балога. Прежде чем отправиться на вокзал, Балог, чтобы заглушить запах вина изо рта, стал жевать жареный кофе, но в борьбе между вином и кофе победу одержало вино. Изо рта Балога, от всей его одежды, от его волос и даже кожи несло алкоголем.
– Пойдемте пешком. Мой шурин живет здесь, недалеко, всего минут десять ходьбы.
Этот десятиминутный путь был чрезвычайно поучителен для Альдора.
На улице было очень немного людей. Да и те не шли, а шатались. Все же они не были настолько пьяны, чтобы не приветствовать управляющего Балога:
– Хорошего сбора!
– Хорошего урожая!
Будапештский гость воспринимал город не зрением, а обонянием. Ноздри его толстого носа дрожали, как у собаки-ищейки, напавшей на след крупного зверя.
По дороге Балог рассказал Альдору о местных условиях:
– У нас разумнее всего выступать против пива. Пиво не для венгров. Его выдумали подлые немцы, истинного венгра тошнит от пива. Подохнуть можно от бешенства, если подумать, что эта лошадиная моча, недостойная даже того, чтоб ее выплюнули, конкурирует с венгерским вином. Хотите, мы выберем вас депутатом в парламент, единогласно выберем, если вы только добьетесь у правительства, чтобы оно закрыло все пивоваренные заводы и оштрафовало всех, кто пьет пиво. Это, конечно, трудно, так как правительство служит Вене, а не венгерскому народу.
Вместо ответа Альдор кусал мясистые губы.
Отец приветствовал будапештского гостя несколькими теплыми словами, но икота мешала ему говорить.
В соответствии с планами Фердинанда Альдора встретили закуской.
– Мы уже поели, – сказал Балог.
Все же он сел за стол, так как ему хотелось убедиться своими глазами, на самом ли деле будапештский гость будет есть эту «собачью еду». На столе стоял большой кувшин простокваши. Храбрый человек уважает храбрость даже в своем противнике. Балог смотрел на Альдора уже чуть ли не с почтением, когда тот стал приканчивать второй кувшин простокваши.
Около шести часов вечера Альдор на бричке Балога выехал в горы, чтобы там, как выразился дядя Фердинанд, «под божьим открытым небом служить святому делу».
Навстречу бричке одна за другой ехали нагруженные тяжелыми бочками телеги, запряженные быками. Возчики в шляпах, украшенных венками из виноградных листьев, весело гикали, понукая быков, тоже увешанных виноградными листьями.
На склонах гор уже горели первые костры. Их пламя окрашивало в красный цвет лишенные плодов виноградные лозы, – они как бы зарделись от стыда при мысли, что их лишили так долго и бережно хранимых плодов. Над кострами в больших медных котлах варился в ознаменование завершения сбора винограда ужин – красный, как кровь, гуляш.
Виноградные лозы были оголены, сборщики устали.
Все же Фердинанду и Балогу удалось собрать на площади перед винным погребом около четырехсот человек, чтобы послушать «будапештского чудака».
Альдор молча наблюдал за приготовлениями. Он быстро уничтожил три больших тарелки гуляша и после этого острого от красного перца блюда выполоскал желудок двумя огромными стаканами козьего молока. Следуя примеру участников сбора, он тоже прикрепил к своему не привыкшему к таким вещам котелку большой букет виноградных листьев.
Отец сжалился над обманутым Альдором и был уже склонен объяснить ему, куда он попал, – объяснить, извиниться и возместить потраченные на поездку деньги. Но Фердинанд не разрешил этого. С большим трудом ему удалось увести отца от «несчастливчика из Будапешта».
Когда публика собралась, Альдор вытер носовым платком свои очки в золотой оправе и влез на огромную бочку.
– Виноделы!..
После этого обращения он сделал паузу. Опять тщательно вытер очки и рявкнул:
– Старая поговорка гласит, что если ты живешь в Риме, то живи по-римски. То же самое можно сказать и сейчас; если ты находишься в Берегсасе, то живи по-берегсасски. Умный человек учится умным словам, а поэтому, приезжая в Берегсас, он так приветствует берегсасцев: «Хорошего сбора!»
Раздались продолжительные аплодисменты и одобрительные восклицания.
Отец и дядя Балог смущенно смотрели друг на друга.
– Хорошее пожелание – это неплохая вещь. Но если оно остается только пожеланием, то стоит не больше пустой бочки. Пустую бочку немец наливает пивом, а венгр – хорошим берегсасским вином. Я венгр. Поэтому в бочку своего доброго желания я наливаю вам хороший совет. – Тут Альдор еще больше усилил свой громовый голос. – Совет мой таков. Берегсасские виноделы! Берегите виноград, который дает вам жизнь, берегите его, как зеницу ока… Услышав мои слова, вы, берегсассцы, наверно, думаете: этот приезжий говорит правильно, только опоздал малость со своим советом, потому что мы и до сих пор берегли свой виноград, как мать ребенка. Не так ли, берегсасцы?
– Так, так, – ответили со всех сторон.
– Я знал, что вы так думаете, берегсасские виноделы, но разрешите сказать вам, что вы ошибаетесь. Даже самая любящая мать не всегда знает, как нужно беречь ребенка от всякого несчастья и от болезни. И вы тоже не знаете. Мать обращается за советом к врачу. А вы обращайтесь ко мне. Хотите совета – я вам его охотно дам. Берегите свой виноград, берегсасцы, берегите и страхуйте. Страхуйте его от мороза, града, наводнения и филоксеры, страхуйте его в солидном платежеспособном страховом обществе, скажем, в обществе «Генерали», основной капитал которого…
Выяснилось, что антиалкоголизм является для Альдора лишь побочным занятием, генеральный секретарь антиалкоголиков был агентом по страхованию.
Человек он был обаятельный. Прекрасно пел, хорошо танцевал и, держа в руках наполненный козьим молоком стакан, с таким пафосом чокался с нашими наполненными вином стаканами, как будто он пил французское шампанское. К полуночи, когда он танцевал с моей матерью, он был уже так же популярен, как директор передвижной труппы Керестей Сентпетери. И хотя Сентпетери приобрел свою популярность тем, что, держа пари, без передышки выпил десять литров вина, после чего, стоя на одной ноге, спел национальный гимн, а Альдор пил исключительно молоко, все же он завоевал не меньше сердец, чем Сентпетери.
Приобретенную им популярность он сумел перевести на деньги. Сбор у него был большой. Многие владельцы виноградников страховали свое имущество от мороза, града, филоксеры и пожара. При свете факелов Альдор, стоя, заполнял на винной бочке полисы. Ему помогал дядя Фердинанд, разговаривавший с антиалкоголиком по-английски.
Маркович тоже застраховал свой виноградник от града, а дом и конюшню от пожара. Отец застраховал свое имущество от всякого рода бедствий.
Альдор оставался в Берегсасе три дня. В сопровождении дяди Фердинанда он обошел всех, подписавших временные полисы; после окончательного оформления договора и получения страхового взноса он выпивал в каждом доме по стаканчику молока. Когда Альдор уезжал, на вокзале его провожало человек сто. Высовываясь из окна вагона, он обещал нам, что в будущем году в дни сбора винограда снова почтит своим посещением гостеприимный Берегсас.
